Глава xlIV. Старый Капитан и его преемник

Старый Капитан и его преемник

Мы с Капитаном стали большими друзьями. Он был благороден, и с ним я чувствовал себя прекрасно. Я и представить себе не мог, что когда‑ нибудь он покинет нас навсегда, но такой день настал. И вот как это случилось. Сам я ничего не видел, но знаю по рассказам.

Они с Джерри отвезли пассажиров на большой вокзал за Лондонским мостом и возвращались обратно. Где‑ то между мостом и Монументом[3]им повстречалась подвода с пустой пивной бочкой, запряженная парой сильных лошадей. Как раз в этот момент возница стегнул их огромным кнутом. Поскольку бочка была пустой и, стало быть, легкой, лошади рванулись вперед с невероятной силой и понесли, а на улице было полно экипажей. Сбив с ног и переехав какую‑ то девушку, подвода врезалась в нашу пролетку. Оба колеса разлетелись, а сама пролетка перевернулась, потянув за собой Капитана. Он упал, и расколовшееся дышло подводы воткнулось ему в бок. Джерри тоже полетел на землю, но для него все кончилось лишь синяками, все удивлялись, что он так легко отделался, а сам он потом называл это чудом. Когда беднягу Капитана подняли, выяснилось, что он весь изранен. Джерри осторожно довел его до дома. Как же больно было ему видеть кровь, струящуюся по белой шкуре коня. Оказалось, что возница на подводе был в стельку пьян. Его оштрафовали, а пивовару пришлось возместить убытки нашему хозяину. Но кто мог возместить потерю здоровья несчастному Капитану?

Ветеринар и Джерри делали все возможное, чтобы облегчить его страдания. Экипаж пришлось чинить, и несколько дней я оставался в конюшне, а Джерри ничего не зарабатывал. В первый же день, когда мы снова появились на стоянке, Хозяин подошел узнать, как Капитан.

– Он уже никогда не оклемается, – ответил Джерри. – Во всяком случае настолько, чтобы опять таскать пролетку, так сказал сегодня ветеринар. «Может быть, тележку еще потянет или чтонибудь в этом роде…» Я страшно рассердился. Тележку! Видел я тут, неподалеку от Лондона, до чего доводит лошадей такая работа! Единственное, чего я хочу, это чтобы всех пьяниц упрятали в сумасшедший дом, вместо того чтобы позволять им доводить трезвых людей до беды. Если они себе ломают кости, разбивают свои экипажи и калечат своих лошадей, это их личное дело. Но ведь страдает из‑ за них всегда невинный. А потом еще говорят о каком‑ то возмещении! Да чем можно возместить волнения, неприятности, пустую трату времени! Я уж не говорю о том, что потерять добрую лошадь – это все равно что потерять старого друга. Глупости все эти разговоры о возмещении. Дьявол, которого я больше всего хотел бы видеть на дне бездонной пропасти, – это зеленый змий.

– Слушай, Джерри, – сказал Хозяин, – ты наступаешь мне на самую больную мозоль; ты ведь знаешь, что я не так добродетелен, как ты, а хотел бы быть.

– Так почему же ты с этим не покончишь, Хозяин? – спросил Джерри. – Ты ведь достаточно сильный человек, чтобы не быть рабом собственной слабости.

– Я большой дурак, Джерри. Однажды попробовал бросить. Продержался два дня, но чуть не умер. Как ты‑ то сумел?

– И я в свое время несколько недель отчаянно боролся с собой. Понимаешь, я никогда не напивался до беспамятства, но видел, что, опьянев, перестаю владеть собой и что, когда одолевает желание выпить, очень трудно сказать себе: «Нет!» Я знал, что в конце концов один подомнет под себя другого – либо зеленый змий Джерри Баркера, либо наоборот. И я сказал: «Господи, помоги, чтобы Джерри Баркер не оказался снизу!» Ох, как было нелегко, как я мечтал хоть о какойнибудь помощи! Только попытавшись справиться с дурной привычкой, я понял, насколько она сильна.

Потом заболела Полли, ее надо было хорошо кормить, и вот, чтобы заглушить желание выпить, я сосал конфетку, или проглатывал чашку кофе, или читал Библию – и это помогало! Приходилось повторять себе снова и снова: «Брось пить, или ты загубишь свою душу! Брось пить, или ты разобьешь Полли сердце!» Благодарение Богу и моей дорогой жене, я разорвал эти цепи: вот уже десять лет капли в рот не беру – и не тянет.

– Я очень хочу бросить пить, – сказал Хозяин, – потому что хуже нет, чем перестать быть самим собой.

– Конечно, брось, Хозяин, обязательно брось, не пожалеешь! И это послужит прекрасным примером для всех наших ребят. Я знаю, что есть среди них такие, которые хотели бы держаться подальше от кабачка, если бы могли.

Сначала Капитан вроде бы неплохо пошел на поправку, но он был слишком стар. Так долго прослужить извозчичьей лошадью он смог только благодаря своему изначально могучему здоровью и заботам Джерри. Теперь же он сильно сдал. Ветеринар сказал, что его можно подлечить и продать за несколько фунтов, но Джерри решительно воспротивился. За несколько фунтов обречь старого доброго слугу на тяжкую работу и горькие муки?! Да на всем, что заработаешь потом, будет лежать проклятье этих иудиных денег! И он решил, что милосерднее всего по отношению к другу, старине Капитану, будет навсегда избавить его от страданий, мгновенно, без мучений остановив его сердце спасительной пулей. Ведь хозяина добрее ему уже никогда и нигде не сыскать.

На следующий день после того, как было принято это трудное решение, Хэрри повел меня в кузницу перековать. Когда мы вернулись, Капитана уже не было. Вся семья и я тяжело переживали его кончину.

Джерри пришлось подыскивать себе другого коня, и вскоре от знакомого, служившего помощником конюха у какогото аристократа, он услышал о породистом молодом коне, который понес, врезался во встречный экипаж, выбросил из кареты хозяина и так изранил и опорочил себя, что держать его в дворянской конюшне больше было нельзя. Кучеру приказали искать покупателя.

– Я люблю норовистых лошадей, – сказал Джерри, – если только они незлобны и нетугоузды.

– В нем нет ни капли злобы, – заверил приятель, – и губы у него очень чувствительные; я думаю, то был просто несчастный случай. Видишь ли, он застоялся, его долго не выводили, и погода, как назло, была в тот день отвратительная, так что, когда его наконец выпустили, он был словно сжатая пружина. А наш хозяин (я имею в виду кучера) взнуздал его строже некуда: с мундштуком, тугим подгубником и подбрюшником, так что он пошевелиться не мог. Неудивительно, что такой горячий конь с такими чувствительными губами просто взбесился от всего этого.

– Похоже, что так; я приеду взгляну на него, – сказал Джерри.

На следующий день Пылкий – так его звали – был уже у нас: великолепный гнедой конь без единого светлого волоска, ростом с Капитана, с исключительно красивой головой – и всего пяти лет отроду. Я дружески приветствовал его как будущего напарника, но лишних вопросов задавать не стал. В первую ночь он был очень беспокоен; вместо того чтобы лечь, все время дергал привязь, пропущенную через кольцо, и бил копытом по загородке яслей так, что я не мог уснуть. Однако на следующий день, проработав в упряжке пять‑ шесть часов, он успокоился и стал благоразумнее. Джерри ласкал его и много с ним разговаривал, и вскоре они нашли общий язык. Джерри сказал, что если не слишком затягивать удила и хорошенько загружать его работой, этот конь станет смирным, как ягненок. Нет худа без добра: бывший хозяин Пылкого потерял фаворита, стоившего ему не менее сотни гиней, зато извозчик получил доброго коня в расцвете сил.

Пылкий поначалу считал для себя страшным падением превратиться в извозчичью лошадь, ему претило стоять в очереди на стоянке, но к концу первой недели он признался мне, что свободная уздечка и возможность поворачивать голову – это не так уж мало и что, по правде сказать, нынешняя работа не так унизительна, как ходить под седлом, но не иметь возможности даже ухом в сторону повести.

В конце концов он прижился у нас, и Джерри его полюбил.