Глава 1. Мадам Кото отдалялась от нас

Мадам Кото отдалялась от нас. Ее формы стали еще более тяжеловесными. В голосе ее появилась гордыня. Она носила на себе множество браслетов и цепочек, и казалось, что тяжесть украшений пригибает ее к земле. Она двигалась степенно, как женщина, только что получившая власть. На ее лице появилось новое выражение серьезности, а глаза стали еще суровее, чем прежде. Я уже ходил в ее бар не так часто, как раньше.

Папа о ней отзывался плохо, хотя поначалу ничего не имел против того, чтобы я сидел в ее баре. Мне приходилось сидеть там вместе с мухами, которых становилось больше с приходом новых посетителей. Когда приходили громилы, я быстренько ускользал из бара и шел бродить. В конце концов я обнаруживал, что играю во что‑ то у дверей нашего дома.

Иногда в полдень, после первого посещения громил, казалось, что в этом мире вообще ничего не происходит. Утром Мама уходила на рынок торговать с лотка. Вечерами она возвращалась рано. Часто я замечал у нее безжизненный взгляд вдаль, в пустоту, которую оставлял после себя рынок.

В полдень жара стояла невыносимая. Облака были острые как ножи, а воздух даже не колыхался. В перегретом воздухе птицы звучали, словно откуда‑ то из удушливого сна. Стекающий пот как будто просачивался в мозг. Можно было спать с широко открытыми глазами. Было так жарко, что хождение во сне казалось естественным. Время не двигалось ни назад, ни вперед.

Я обычно сидел на платформе напротив нашего дома и смотрел на всякий мусор, плавающий в дорожной канаве. Стая цапель, пролетавшая над головами, всегда заставляла детей скакать вприпрыжку по улице с песней:

Леке, леке

дай‑ ка мне

перышко белое‑ белое.

Дети махали руками‑ крыльями, сгибая кисти ладонями вниз, подражая полету птиц. Когда птицы улетали, становясь белыми крошечными точками в небе цвета расплавленного золота, дети смотрели на свои ногти и замечали, что один или два из них чудесным образом покрылись белым налетом.

Время двигалось еще медленнее, чем раскаленный воздух. Издалека со стороны леса доносился нескончаемый звон топоров, рубивших лес. Этот звук стал таким же привычным, как долбежка дятлов или звук дождя, барабанившего по листьям кокоямса. Гул машин, буравящих своим настойчивым ритмом сонное марево, тоже стал частью дня.

Иногда казалось, что мир остановился в своем движении и солнце никогда не опустится. Казалось, что сила солнца выжигает людей из этой реальности. Как‑ то в полдень я сидел и думал о фотографе, когда внезапно увидел, как по улице бежит мальчик в драных шортах и развевающейся рубашке: он катил по дороге металлический обод велосипедного колеса. За ним бежали трое мужчин. Но когда он пробегал мимо фургона, ужасный свет, словно моментальная вспышка гигантской камеры, появился в небе, ослепив меня, как бриллиантами, и мальчик исчез. Я закрыл глаза. Светящиеся огни, как будто пары алкоголя, танцевали у меня на веках. Я открыл глаза и увидел, как металлический обод катится сам по себе. Мальчик превратился в собственную тень. Трое мужчин догоняли катившийся обод. Тень мальчика растворилась, а обод остановился и упал возле канавы. Я вскрикнул. Залаяла собака. Я подбежал к ободу, поднял его, подошел к сгоревшему фургону, осмотрелся по сторонам и нигде не нашел мальчика. Я спросил продавцов за столиками, не видели ли они мальчика, они ответили, что не видели ничего необычного. Я швырнул обод в сгоревший фургон, на тот день уже безнадежно заваленный мусором, и уселся, глядя на наш барак, сбитый с толку и раздраженный.

В тот же вечер я услышал, что один старик, живущий возле нас, смотрел на ящерицу, попивая огогоро в жаркий полуденный час, когда рядом с его лицом пролетел пламенно‑ желтый ангел и ослепил его. Я не поверил в эту историю.