Глава 1. Две недели бог дождя не знал жалости

Две недели бог дождя не знал жалости. Небо слилось с водой и стало таким же неотличимым от нее, как бывает в море. Ночами вода просачивалась сквозь нашу крышу, в которой обнаружилось много дыр. Мама подставила ведра и кастрюли под капающую воду. В нашей комнате скопилось так много разных сосудов, что стало почти невозможно передвигаться. Одни стояли рядом с кроватью, другие в центре комнаты, третьи на шкафу. Нам пришлось внести в комнату веревку с одеждой и папины ботинки. Однажды ночью, когда я спал, дождь закапал мне на голову: по‑ видимому, он был ядовитый и проел новые дыры в цинковой крыше. Мне пришлось передвинуть маг. Иногда дождило так сильно, что сосуды переполнялись, начинали переливаться через край, и весь пол был залит водой. В первый раз, когда я почувствовал под собой мокрый мат, я подумал, что описался. Мое изумление выросло в настоящий ужас, когда я увидел, сколько я написал за эту ночь. Я тихонько встал и попытался вытереть мочу. Проснулась Мама. Мне было стыдно. И только потом я понял, какую шутку сыграл со мной бог дождя.

Дождь лил с такой силой, что я больше не мог спать на полу и перебрался на кровать к родителям. Когда на крыше обнаружились новые дыры, мы передвинули кровать в другой угол. Мы долго не могли найти место, куда ее поставить, чтобы на нее не капало. В конце концов мы изловчились, поставив ее так, что вода капала нам только на ноги. Папа жаловался лендлорду, но тот пригрозил еще повысить ренту, если ему придется чинить крышу. Мы не могли принять его условия, поэтому у нас не было другого выбора, кроме как мокнуть всю ночь.

Иногда по утрам мы вставали и обнаруживали слизняков, червей и многоножек, ползающих по комнате. По стенам ползали улитки. В кастрюлях плавали маленькие рыбки. Папа был убежден, что враги таким образом пытаются нас отравить. Он подозревал всех соседей и строго запретил мне брать еду из чужих рук и даже играть с чужими детьми. Поэтому жили мы очень одиноко.

Дождь укорачивал дни. Почти все это время я болел. Поначалу Мама ходила торговать, накрывая полиэтиленом корзину с товарами. Но погода все портилась, и Мама перестала выходить из дома и ничего не зарабатывала. Папа возвращался поздно вечером, весь в грязи, с безумными глазами. От его одежды сильно пахло. По всему телу у него пошли фурункулы. Его ступни стали грубыми и шершавыми. Для грузчиков это было очень тяжелое время.

Наша улица превратилась в единый большой поток. Вода затекала к нам в комнаты прямо из канав. Когда дождь усиливался, в поселке устанавливался мерзкий запах из‑ за того, что вода заливала отхожее место. В это время все дети чувствовали себя больными, и люди заражались странными болезнями, так что многим приходилось уезжать к себе в деревню, чтобы лечиться там травами. Те, кто сами справлялись с болезнями, строили цементные плотины, чтобы вода из отхожего места не могла попасть в дом. Остальные беспомощно сидели по комнатам и наблюдали, как поднимается уровень воды.

Все время мне было холодно. Когда Мама возвращалась после торговли, она сразу же шла мыться, потом меняла одежду, садилась на кровать, съеживалась и начинала стучать зубами. Вода методично капала, и говорить было не о чем. Звук падающих капель проникал нам в кости, в нашу тишину и в наши сны. Лицо Папы выглядело каким‑ то водяным. Иногда, когда Мама возвращалась с торговли с мокрым лицом, а земляные черви всползали по ее лодыжкам, я не был даже уверен, плачет она или нет.

Я продолжал по утрам посещать школу. Мои книги с задачками промокли, чернила кончились, и меня постоянно наказывали. Наше наскоро сооруженное школьное строение, из глины и цемента, без крыши и с низкими стенами, обваливалось под дождем. Растения пышно расцветали в наших классных комнатах. Змеи вползали к нам прямо на уроки гигиены. И когда дождь усиливался, мы проводили уроки под навесами крыш соседних домов.

Однажды по пути из школы меня застал проливной дождь. Я проходил мимо бара Мадам Кото. Рядом с ним было припарковано множество автомобилей. Через занавески я смог увидеть женщин с красными губами и накрашенными лицами, мужчин в ярких одеждах. Саму Мадам Кото я не видел. Когда я шел мимо, небо прорезала вспышка. Она разорвалась прямо надо мной, и я побежал. Я помчался в сторону леса, но ветер был очень сильный. Он поднял меня вверх и бросил оземь. Я встал на ноги, ничего не понимая. В этот момент я услышал страшный стон. И затем медленно, как во сне, начало падать дерево и свалилось на несколько других деревьев. Сломанные ветви и листья перегородили мне дорогу. Я побежал под вспышками молний. Я бежал по воде. Камешки больно врезались мне в ступни. Дождь хлестал по лицу. Чувствуя, что мои легкие больше не выдерживают этого бега, я заскочил под навес какого‑ то дока. И только когда я там оказался, дрожа всем телом, временно спасшийся от разгула стихии, я понял, что забежал прямо в дом старика, которого ослепил пролетавший ангел.

Старик сидел на стуле на своей веранде и повернул ко мне лицо с зелеными полурастворившимися глазами. Он курил трубку. На нем была шляпа. Увидев его, я страшно испугался. Я уже был готов убежать и еще раз сразиться с молнией, когда он сказал:

– Не уходи, мальчик.

Его голос на дожде звучал мягко и одновременно устрашающе.

– Почему не уходить? – спросил я, дрожа.

Он постучал трубкой о стул и улыбнулся мне зловещей улыбкой. Его глаза задвигались в разные стороны.

– Потому что, – сказал он, – если ты меня не послушаешь, если ты уйдешь, то утонешь в яме, и змеи заползут в твой рот.

Ветер обрызгал мне лицо.

– Иди сюда, – сказал старик.

– Зачем?

– Я хочу увидеть мир твоими глазами.

Я приготовился бежать.

– Не двигайся! – скомандовал он.

Меня как заморозило. Мои конечности онемели. Я словно пустил корни и не мог двинуться. Старик засмеялся. Его зубы были почти коричневые, и рот был похож на рану.

– ИДИ СЮДА! – снова скомандовал он.

Я не двигался. Ветер опять, как душем, окатил меня дождем. Я почувствовал, что куда‑ то двигаюсь. Я запротестовал. Но ветер стал еще сильнее. Слепой старик смеялся, чувствуя мою борьбу. Ветер расколол меня надвое, отделил меня от меня самого. Я почувствовал, как мое внутреннее пространство движется к старику. Или же слепой старик вплывал в меня, вторгаясь в мое сознание? Я ни в чем не был уверен.

Ветер утих. Дождь капал в тишине. Все потемнело. Я попытался прищуриться, но не смог. Словно из ночного кошмара, перед моими глазами стали проплывать какие‑ то жирные зеленые сущности. Но постепенно мое зрение прояснилось. Когда я снова взглянул на мир, то, что я увидел, заставило меня закричать. Все было перевернуто вверх тормашками. Мир немного сплющился. Деревья были похожи на медленно двигавшихся гигантов. Дождь превратился в нескончаемые сумерки, а ночь в нескончаемый дождь. Вся земля была в кратерах. Она вздымалась, как монстр в беспокойном сне. Пространство было населено самыми отвратительными духами, каких мне только доводилось видеть. Из их бесчисленных ран сочился гной. Когда духи разговаривали, зеленая слюна капала из их ртов. Я закричал. Глаза мои загорелись. Но улыбка короля‑ мальчика, которая вдруг возникла передо мной и исчезла, охладила мое зрение. Я слышал, как ведьмы пронзительными голосами признавались в своих злодеяниях. Земляной монстр открыл зияющий рот, и оттуда выскочил большой желтый зверь с горящими рубиновыми глазами и длинными когтями. Он прыгнул прямо мне в глаза, и я отпрянул. Жестокий ветер задул в моей голове. Мои глаза снова раскалились, и я подумал, что они лопнут. Затем все накрыла тьма.

Когда я открыл глаза, то обнаружил, что все еще стою на ногах. Дождь стекал по моему лицу. Перед собой я увидел слепого старика, который свалился со стула. Он царапал воздух кривыми пальцами. Его трубка валялась на земле, а шляпа лежала в луже. В шляпе, искрящийся на коричневом фетре, сидел большой белый кот. Это был прекрасный кот с глазами гнома. Когда я шелохнулся, кот отпрыгнул. В мгновение ока он исчез. Слепой старик закричал о помощи. Открылась дверь. Оттуда вышли две женщины. Они увидели, как старик извивается на мокрой земле, задыхаясь в спазмах, глотая воздух открытым ртом. Они увидели и меня, и между нами сразу же установилась какая‑ то странная связь. Они закричали, и я пустился прочь от них в ненастную стихию. Они не стали меня догонять.

Дождь больно хлестал меня по коже, но я бежал, не останавливаясь. Пока я бежал, я увидел всю будущую историю как на ладони, собранную в одно мгновение. Я увидел недостроенный дом, разрушающийся под силой дождя. И затем то, что от него осталось – железную арматуру, торчащую из мокрой земли. Все это случилось быстро, и я был убежден, что увидел этот мир глазами слепого старика.

Когда я дошел до дома, Мама стояла у дверей, пластиковым ведерком выливая воду из комнаты. Изо всех щелей, как из открытых кранов, текла вода. Кровать была насквозь мокрая, с одежды капало. Везде стояли ведра и кастрюли.

– Помоги мне вылить тазы, – сказала Мама так, как будто я все время был здесь.

Я снял с себя школьный ранец, и, все еще мокрый, принялся выливать ведра и тазы. Потом я снова поставил их на прежние места.

– Мне холодно, – сказал я.

– Давай выливай тазы.

– Я, кажется, скоро заболею.

Она продолжала выплескивать воду из комнаты в коридор.

– Если ты не заболеешь, я дам тебе большой кусок жареной рыбы. А если ты поможешь мне вылить все тазы и потом просушить комнату, я расскажу тебе историю.

– Какую историю?

– Про дождь и бога дождя.

Я принялся с воодушевлением выливать тазы. Соседи‑ съемщики наблюдали за нами из окон. Дождь не подавал признаков отступления. Закончив с тазами, я взял у Мамы тряпку и помог ей вытереть пол. Ночная темнота спустилась на дождь. Сделав все, что в наших силах, мы помыли руки. Мама ушла готовить обед. Я остался в комнате, и меня колотил озноб. Я слушал ветер. Я лег на кровать и укрылся мокрым одеялом. Пока я спал, я слышал, как с важностью завывает бог дождя. Когда он сверкал глазами, повсюду рассыпались резкие вспышки света. Иногда это было похоже на то, как стеклянную бутылку разбивают о черную стену.

* * *

В комнате было тепло от запаха еды. На столе горела свеча. Гигантские тени быстро двигались по стенам. Я сел прямо. Папа колотил воздух, ныряя, увиливая, изгибаясь, нападая на свою тень. Я наблюдал за ним, пока он не заметил меня. Он сказал:

– Твой отец собирается стать чемпионом мира.

– По какому виду?

– Я собираюсь стать боксером.

В интонации его слов звучало удовлетворение. Он продолжал делать выпады, вступая в схватки с воздухом, нападая, ставя защитные блоки. Дождь смягчился. Мама выглядела лучше, ее волосы были аккуратно уложены, а лицо слегка засветилось. Папа боксировал вокруг нее.

– Твой отец сходит с ума, – сказала она.

– Почему?

– Он тренируется, чтобы стать боксером.

Мы оба наблюдали, как он нападает на москитов и летающих муравьев. Он весь вспотел, и его лицо искривилось в абсурдной сосредоточенности.

– Ты сам видишь, какие мы бедные, – сказала Мама. – Чем мы будем кормить этого боксера, а?

Папа внезапно остановился, как если бы получил удар в живот. Затем он медленно растянулся на полу, притворяясь, что получил нокдаун. Мама засмеялась. Быстрая вспышка сверкнула в одном из моих глаз, словно у меня в голове находилась камера. На какое‑ то мгновение все застыло. Стены растворились, комната исчезла, и в относительном пространстве этого времени мы двигались в каком‑ то неизвестном направлении.

– Сейчас мы находимся на луне, – сказал я.

– А еда еще не готова? – спросил Папа, вставая и отряхивая свои брюки.

Мама принесла еду, и мы поели в тишине. У Папы проснулся страшный аппетит, и он съел всю скудную еду с нескрываемым наслаждением. После еды Папа зажег сигарету, пока мы с Мамой убирали со стола. Папа курил на стуле, делая глубокие затяжки и выпуская дым долгими выдохами. Мама присела со своей корзинкой и стала считать деньги.

– Этот сезон дождей совсем нас разорит, – сказала она.

– Скоро будет великая передышка, – ответил Папа.

Затем я вспомнил, что Мама обещала рассказать мне историю. Я спросил ее об этом, и она улыбнулась, но не прекратила подсчета, используя для этого все десять пальцев. Внезапно Папа вздрогнул, его плечи задрожали. Он поспешно встал, надел ботинки и вышел.

– Что случилось? – спросил я.

– Твой Папа что‑ то почуял.

– Что?

– Послание, предостережение.

– Как?

– Своим телом.

Я замолк. Необъяснимый страх проник в меня. Я слышал, как мир тяжело вздыхал. Мама перестала считать деньги, отложила в сторону корзину и послала меня купить немного огогоро.

Снаружи было темно. Дождь прекратился, но сам воздух был влажный. На каждой поверхности лежал слой испарины. Весь коридор был в лужах. Поселение притихло, как будто дождь прибил к земле все звуки. Строения находились в таком порядке, какой я никогда не замечал раньше. Все стены были мокрые, и вода капала с крыш. У входа в поселение я услышал, как вода булькает в канаве. Вокруг никого не было. Деревья покачивались в темном небе, я слышал, как дышат листья. Я задрожал и стал пересекать улицу. Сгоревший фургон, казалось, уменьшился в размерах. Осколки стекла на земле были единственным напоминанием, что когда‑ то существовал шкаф фотографа. Я постучал в дверь продавщицы огогоро. Прошло время, прежде чем она открыла.

– Я слушаю.

Ее серьезное лицо с длинными скарификациями испугало меня. Я попросил налить огогоро. Она взяла мою бутылку, пошла в комнату, оставив меня в промокшем коридоре. Я слышал, как за стеной разговаривала ее семья. Через какое‑ то время женщина вышла с таким же угрюмым лицом. В одной руке она держала кусок эба. Через открытую дверь в комнату я увидел ее семью, пятерых детей и мужа, сидящих кружком на полу, которые ели из одинаковых посудин. Она дала мне бутылку и сдачу. Я покинул этот барак, пахнущий вяленой рыбой и мочой, и пошел к дороге. Я думал о фотографе, когда увидел, как за сгоревший фургон заходит мужчина. Сначала я подумал, что это Папа. Но когда я подошел ближе, то столкнулся с незнакомцем, который мочился на дверь фургона. От его мочи шел пар.

– На что это ты смотришь?

– Ни на что.

– Уходи отсюда, невоспитанный ребенок.

– Я не невоспитанный.

– Замолчи.

– Нет.

– Что? – закричал он.

Затем он выругался.

– Из‑ за тебя я написал на себя.

Я засмеялся и подался назад.

– Кто твой отец, а? – спросил он в ярости.

Я развернулся и стал уже уходить, когда услышал, что он снова ругается. Оглянувшись, я увидел, что он бежит за мной, продолжая писать. Я пустился наутек.

– Бог накажет тебя, бесполезный ребенок! – крикнул он.

– Бог накажет и тебя! – ответил я.

Он гнался за мной. Я бежал. Огогоро расплескивалось. Я заскочил в кусты буша и стал ползти через них, пока не достиг заднего двора какого‑ то дома. Я все еще слышал, как человек ругается на новое поколение детей. Его пьяный голос затихал в темноте, время от времени становясь громче.

– Глупые дети, – кричал он. – Смотрят на мой отросток. Как будто у отца такого нет.

Когда его голос стал звучать довольно далеко, я выбрался из своего укрытия. Поднялся ветер и засвистел в ушах. Из темноты у меня перед носом прыгнул и зашипел кот. Я отпрянул в испуге. Кровь стекала по одной стороне лица. Затем я услышал нежные голоса, зовущие меня из глубины ночи. Я пошел к улице. Голоса переместились. Теперь они звали меня из буша рядом с фасадным окном бунгало. Мне становилось страшно, когда я слышал голоса. Ветер спал. Когда я отозвался, голоса стали распевать мое имя сложными мелодиями. Я старался заставить голоса выйти из укрытия, показать свои лица. Я думал, что это были не духи, а просто дети, издевающиеся надо мной в темноте. Мной овладела ярость, и я стал швырять в кусты деревяшки и комки мокрой бумаги. К моему удивлению, из кустов тоже начали бросать камни. Один из них попал мне в плечо. Я поставил на землю бутылку огогоро, стал подбирать камни и бросать с руганью и проклятиями. Я так увлекся этим занятием, в ярости от того, что не попадаю в прячущихся детей, не слышу их криков, что даже не заметил, когда голоса затихли. И затем я услышал звон разбитого стекла. Я разбил чье‑ то окно. В комнате зажегся свет. Я услышал, как ключ поворачивается в замке. Занавески раздвинулись, и слепой старик, держа в руках лампу, злобно уставился на меня сквозь разбитое окно. В глазах старика загорелось пламя. Он закричал о помощи. И когда я понял, что это дом, где живет слепой старик, я схватил бутылку огогоро и пустился наутек.

– Где ты был? – спросила Мама.

– Нигде.

– На тебе песок. Песок и грязь. Ты пролил на себя огогоро. Им от тебя пахнет. Что это ты делал?

– Ничего.

Она встала и подошла ко мне явно не с добрыми намерениями. Ее лицо нахмурилось.

– Ты что, пил огогоро, а?

– Нет, нет, – заговорил я беспомощно.

Быстрая как ветер, она схватила меня и ударила по голове. Потом сняла с ноги тапок и шлепнула меня по спине.

– Ты еще маленький ребенок и ты уже пьешь огогоро, да?

– Нет.

– Воруешь огогоро, да?

– Нет!

– Прячешься в бушах и пьешь?

Каждый ее вопрос сопровождался ударом тапка по спине. Я вырвался и побежал к двери, открыл ее и увидел, что там стоит Папа, похожий на странника. Он не двигался. Мама надела тапок и села на кровать. Папа вошел, закрыл дверь и сказал:

– Ветер злосчастья пронесся в моей голове.

Он не сел на свой стул, а встал у окна. Затем сказал:

– Сколько еще человеку предстоит бороться?

На мгновение наступила тишина. Моя спина пела от ударов. Мне хотелось плакать, но папино настроение делало это невозможным.

– Там на столе есть немного огогоро, – сказала Мама.

С пустыми глазами, как человек, вышедший из глубокого сна и оказавшийся на незнакомой земле, Папа взял бутылку и пошел к двери. Мама надела на голову повязку. Папа сотворил возлияния предкам, отлив им полбутылки. Он молился предкам, чтобы они хранили нас от бедности, от голода и от всяческих бед. Он просил, чтобы они его направили и дали знак, что делать дальше. Затем он разлил огогоро нам и выпил свою порцию одним глотком. Он закрыл глаза.

– Что‑ то странное должно произойти, – сказал он устало, – и я не знаю, что.

Папа стоял прямо с закрытыми глазами. То и дело он откидывал назад голову.

– Ветер злосчастья держит человека в бедности, – сказал он.

Мы с Мамой напряженно наблюдали за ним. Он молчал очень долго. Мама принялась за уборку. В комнате пахло дождем и огогоро. Я приготовил мат и лег, когда вдруг раздался стук в дверь. Я подумал о фотографе. Я открыл дверь и увидел мужчину, женщину и слепого старика.

– Это он! – сказал один из них.

Инстинктивно я попытался закрыть дверь, но мужчина, как клин, втиснул свою большую ногу и тем самым проложил себе путь.

– Кто это? – спросил Папа.

– Я не знаю, – сказал я, прячась за него.

Трое визитеров, похожих на привидения, вошли в комнату. На мамином лице отпечатался ужас. Старик – слепой, жующий свой рот – размахивал в воздухе посохом. Другой мужчина держал его за руку. Женщина стояла посредине комнаты, агрессивно уперев руки в боки. Старик, по‑ петушиному задрав голову, осматривался во всех направлениях. Зеленая жидкость сочилась из его глаз. Он снова замахал посохом и сбил со стола нашу свечу. Мама подобрала ее и прилепила обратно на блюдце. Старик и ей заехал посохом по спине. Мама выпрямилась, и посох выпал из руки старика. Женщина подобрала его и вложила ему в судорожно сведенные пальцы. Затем она разъяренно сказала:

– Ваш сын разбил нам окно.

– Я не разбивал, – ответил я.

– Замолчи, – сказал Папа.

– Он разбил камнем окно старика.

– Вам нужно научить своего сына дисциплине, – сказал мужчина.

– Задайте ему порку, – сказала женщина.

Затем слепой старик, двинувшись вперед, пошатываясь, раскинув руки, смущенный незнакомым местом и продолжая жевать свой рот, сказал:

– Где мальчик? Приведите его сюда.

Я побежал и спрятался под кровать.

– Мы хотим, чтобы вы заплатили за разбитое окно, – сказала женщина.

– Стекло дорогое.

– Приведите его сюда, дайте мне его, – сказал слепой старик надтреснутым неестественным голосом.

– Откуда вы знаете, что именно мой сын разбил ваше окно? – спросил Папа.

– Старик видел его, – сказала женщина, меняя позу.

Наступила тишина.

– Слепой старик? – спросил Папа слегка недоверчиво.

– Да.

Снова тишина.

– Как же это он смог увидеть?

– Он видел, как ваш сын разбил окно.

– Как?

– Что это еще за вопрос?

– Я спрашиваю, как?

– Старик может видеть, когда он этого хочет.

Я украдкой выглядывал из‑ под кровати. Слепой старик сейчас застыл с высоко поднятой головой, его руки были как замороженные в воздухе, а глаза странно двигались. Затем, к моему ужасу, он показал на меня посохом. Все повернулись в мою сторону. Слепой старик, застигнутый жестокой лихорадкой, начал заикаться. Его рот извергал из себя жуткие звуки. Затем внезапно он стал свободен от слепоты. Старик пошел вперед, оттолкнув мамины коленки, и споткнулся о стол, уронив свечу и погрузив комнату во тьму. Он свалился на кровать и пытался встать. Папа зажег спичку. Старик с раскинутыми руками и ужасным древним воем, доносящимся из глубин его существа, подался к Папе, как обезумевший зверь. Папа не мог не испугаться и свалился со своего стула. С жуткой решимостью старик пошел в мою сторону, широко открыв глаза, из которых по его щекам катились зеленые слезы. Затем он остановился. Папа зажег свечу. Снова завыв, старик бросился на меня. Я нырнул глубже под кровать. Он упал рядом. Мужчина и женщина тоже бросились вытаскивать меня из‑ под кровати. Когда старик встал на ноги, он, как загнанное животное, издал безумный крик и распростал руки. Мама закричала. Слепой старик погнался за мной по комнате. Я убегал от него, описывая круги вокруг стола. Одна мысль о том, что старик может схватить меня, приводила меня в ужас. Затем внезапно он остановился и замолк. Он застыл в неподвижности. Он был похож на человека, пытавшегося выйти из наваждения. Комната изменилась. В свете появились красные оттенки. И затем я увидел, что у старика две головы. У одной были добрые глаза, но отвратительная властная улыбка. Другая голова была нормальной.

– Иди сюда, ты, дитя‑ абику. Ты – упрямый ребенок‑ дух. Ты думаешь, ты такой сильный, а? Но я сильнее, чем ты, – сказал старик раскатистым и молодым голосом.

– Оставьте моего сына, – сказала Мама.

Старик стоял.

– Мы заплатим вам за окно, – сказал Папа с примирением в голосе.

Две головы старика стали одной. Затем, словно очнувшись от чародейственных заклинаний, женщина сказала:

– Конечно, бы заплатите.

Мужчина вышел вперед и взял под руку старика. Женщина подала посох. Старик странно ссутулился, его плечи опустились, спина сгорбилась, шея вытянулась. Он стал безучастным и хрупким.. Его кости трещали. Он тяжело шагал и что‑ то бормотал себе под кос. На него сошла мрачная дряхлость, как будто сверхъестественные усилия опустошили его в одно мгновенье. Без единого слова вся троица покинула нашу комнату.

Затаив дыхание, мы смотрели, как они уходят. Когда они скрылись, Мама встала и закрыла дверь. Затем повернулась ко мне.

– Зачем ты разбил их окно? Ты что, хочешь убить нас? Ты разве не видишь, какие мы бедные? Неужели у тебя нет никакой жалости к твоему отцу? Ты знаешь, сколько стоит стекло?

– Я не разбивал его.

– А кто же это сделал?

– Духи.

– Какие духи?

– Как могут духи разбить окно? – поинтересовался Папа.

– Я не знаю.

– Ты всегда сваливаешь все на духов, когда делаешь что‑ то плохое, разве не так?

– Нет.

– Ты врешь.

– Я не вру! – закричал я.

Я начал плакать.

– Ты врешь.

– Я не вру. Это были духи. Они кидались в меня камнями, и я кидался в них.

– А за что они кидались в тебя?

– Я не знаю.

– Так значит, ты пошел и разбил окно, потому что духи кидались в тебя камнями, так?

Я молчал.

– Неужели ты не понимаешь, какой ты опасный ребенок? Ты убьешь нас когда‑ нибудь, понимаешь ли ты это? Ты убьешь нас неприятностями, которые нам причиняешь. Смотри, что ты наделал. Из‑ за тебя этот слепой старик был в нашем доме. Ты знаешь, какими он обладает силами? Ты видел, как он себя вел? Если бы он схватил тебя, один Бог знает, что бы из этого вышло.

Мама, оправившись от страха, подошла ко мне и схватила за уши. Она плотно их сжала пальцами и стала крутить, и я подумал, что она может вырвать уши из моей головы. Я завыл. Мой крик, казалось, только подхлестнул ее, потому что она стала дергать, щипать и крутить мои уши еще сильнее и затем так стукнула меня по голове, что я пролетел полкомнаты и, ударившись о стенку, беспомощно растянулся на полу. Я сел, спиной прислонился к стене и посмотрел на Маму с мстительной важностью.

– Не смотри так на свою мать! – сказал Папа.

Я прикрыл глаза и молча заплакал так, что слезы стекали мне на бедра. Я оставался в таком положении, даже когда Мама задула свечу. Я сидел, прислонившись к стене, когда они пошли спать. Я не изменил своей позы, даже когда они захрапели и стали ворочаться в кровати. Мне было безразлично, видят они мой протест или нет. Я убедил себя, что просижу в таком положении до конца света.

Затем настало утро. Я лежал на мате, прикрытый одеялом. Следы от слез затвердели на лице. Я проснулся счастливым. Только после того, как Мама дала мне хлеба и пошла торговать, я наконец вспомнил, что должен на всех злиться.