![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Плач по богеме
Даниел Белл любит представлять себя социальным консерватором и экономическим либералом. На мой взгляд, его мысли оказались во многом пророческими и оказали значительное влияние на мои собственные теории. Его книга " Постиндустриальное общество" дала емкое определение нашему времени, сохраняющее свою актуальность и сегодня". В своих гарвардских лекциях он предвидел, что кофейни и богемные анклавы вокруг Гарвард-сквер превратятся в места встречи и обмена практическими идеями в сфере новых технологий, бизнес-планами и интеллектуальными наработками. Но Белл также выражал серьезную обеспокоенность по поводу богемности. В своей замечательной книге " Культурные противоречия капитализма" он неоднократно атакует такие богемные ценности, как открытость и эклектизм, которые, на его взгляд, представляют собой не что иное, как замаскированный эгоизм:
Современную культуру отличает широкая свобода шарить в мировых запасах и поглощать все возможные стили. Подобная свобода основывается на том факте, что основополагающими принципами современной культуры являются самовыражение и трансформация собственного " я" с целью самореализации12.
Заметьте, что " я" взято в иронические кавычки, как бы превращающие его в сомнительное изобретение. Согласно Беллу, представители современной богемы страдают не только от нарциссизма13, но и от ребячества и неоригинальности. Их образ жизни он называл " поп-гедонизмом". тельностью и потакание жизненным импульсам под лозунгом освобождения. Претендуя на критику буржуазного ханжества, она просто выставила напоказ то, что либеральные родители предпочитали скрывать. При всех своих претензиях на новизну и дерзость, она стала всего лишь более грубым и шумным — грохот рок-музыки плюс электронная эхо-камера СМИ — вариантом полувековой давности богемных шалостей Гринвич-Виллидж. Это была не столько контркультура, сколько контрафакт-культура14.
Хуже того, капитализм сам навлек ее на себя: Вскоре " образ жизни" сменил работу в качестве источника удовлетворения и критерия правильного поведения... В последние пятьдесят лет размывание религиозной этики и повышение доходов привели к тому, что инициатива общественных преобразовании перешла к культуре, а экономика перестроилась на удовлетворение этих новых потребностей (курсив автора)'3. Неужели это так уж плохо? Разве смысл рыночной экономики не состоит в удовлетворении наших потребностей? Белл утверждает, что это плохо, потому что именно экономика обеспечивает все другие виды деятельности, а если ее этические принципы подорваны, экономика не будет работать: Когда протестантская этика перестала быть основой буржуазного общества, остался только гедонизм, а капиталистическая система утратила свою трансцендентальную этику... Культурным, если не моральным, обоснованием капитализма стал гедонизм, концепция удовольствия как образа жизни16. Крупный недостаток такого подхода заключается в разделении работы и жизни, или экономики и культуры, на независимые друг от друга сферы с различающимися системами ценностей, которые могут взаимодействовать только определенным образом — например, сначала работа, а потом, в свободное время — жизнь. О возможности синтеза богемной и протестантской этик, как о выходе за их пределы, речь вообще не идет. Впечатление такое, что необходим едва ли не карантин, чтобы богемные псевдоконцепции " образа жизни" и " собственного я" не получили дальнейшего распространения — иначе нам всем несдобровать!
Синтез в облегченном варианте Так называемая контркультура (1960-х) представляла собой крестовый поход детей, направленный на стирание границ между фантазией и действи- Здесь на сцену выходят бобо. В своем мастерски написанном и подчас захватывающем бестселлере " Бобо в раю" Дэвид Брукс уловил искомый синтез и даже наделил его воплощение удобным прозвищем. Бобо, разумеется, значит буржуазно-богемный17. Опираясь, как и я, на классическую типологию Граньи. Брукс рисует картину слияния двух групп в новый класс. Прежде не составляло особого труда различить между собой буржуазный мир капитализма и богемный мир контркультуры. Буржуазия работала в корпорациях, носила серое и посещала церковь. Богемой считались художники и интеллектуалы. Богема воспевала либеральные ценности 1960-х, а типичными буржуа выступали предприимчивые яппи 1980-х. Но сейчас богемное смешалось с буржуазным... Трудно отличить профессора с чашкой эспрессо от банкира с кружкой капуччино18. Брукс также замечает в новом бобо-мире такие факторы, как подъем ме-ритократической этики и разнообразия. Большой раздел его книги посвящен описанию того, как после Второй мировой войны преобладание представителей белых высших классов в университетах Лиги плюща сменилось смешением различных рас и уровней благосостояния. Однако книгу в целом лучше воспринимать как социальную сатиру. Брукс предлагает нам подробную экскурсию по образу жизни и потребительским привычкам нового класса. Например, бобо покупают продукты в дорогих гастрономах типа Fresh Fields, Whole Foods или Bread and Circus, мебель — в Pottery Barn и Restoration Hardware, а одежду — в магазинах Banana Republic и J. Crew (а в случае более продвинутых или богатых, Gucci и Helmut Lang). Подобные потребительские приключения в книге Брукса описаны едко и забавно. Прочитав книгу, я начал регулярно обращать внимание на " картинки из жизни бобо". Например, одной летней ночью 2001 года я ужинал в стильном ресторане в престижном районе Питтсбурга Шейдисайд. Ресторан находится в заново отделанном старом здании; его интерьер представляет собой эклектичную смесь антикварной мебели, находок из магазина уцененных товаров и постмодернистских деталей. Мы с моим собеседником оказались в числе последних посетителей. Мы сидели с десертами и капуччино на террасе, когда к столику подошла одетая во все черное официантка и спросила: " Вам не помешал шум изнутри? " Мы не обратили внимания на шум, но, посмотрев внутрь через большое стеклянное окно, увидели, как владелица ресторана отчитывает персонал. Могло показаться, что она недовольна качеством уборки. Официантка пояснила: " У нас здесь порядки богемные. Она расстроена, что стулья вокруг столов подобраны в тон". Я спросил у официантки, читала ли она " Бобо в раю". Она не читала, но слышала о книге и поняла, к чему я клоню. " У нас как раз все именно так, — сказала она, — люди дорого платят, чтобы поесть в необычном месте с разномастными стульями". Дэвид Брукс правильно уловил многое, но многое и упустил. Например, его бобо относятся к поколению " бэби-бумеров". Они находятся на передовой жизни. Они покупают модные вещи, едят в ресторанах, бегают трусцой и ходят в тренажерный зал в надежде оставаться моложавыми, интересными и альтернативными. Соответственно, они выглядят как буржуазия в нарядах богемы. Переметнувшись на сторону буржуазии, они работают в банках и преподают в университетах, таская за собой неуместный багаж своей богемной юности и порождая странные социальные явления, которые мы сегодня наблюдаем. Но синтез богемы и буржуазии не ограничивается ни поколением бумеров, ни следующим Поколением Как-там-его с татуировками и пирсингом. К тому же этот синтез нельзя отнести исключительно к потреблению и образу жизни. Брукс упустил важность глубинных экономических изменений, которые сформировали его бобо и вообще сделали их возможными. Следуя за ними на работу, он в основном фокусируется на внешних признаках новых условий труда, не замечая, что для тех, кто на себе переживает этот синтез, профессиональная деятельность фундаментально изменилась и но форме, и по содержанию. Брукс добавил мрачное послесловие к книге " Бобо в раю", опубликовав в апреле 2001 года статью под названием " Организационные детки" в журнале Atlantic Monthly19. Чтобы посмотреть, каких детей воспитывают бобо, он побывал в гостях у студентов Принстонского университета и пришел к выводу, что они — мрачные трудоголики, одержимые карьеристы и конформисты по отношению к любой власти, которая поможет им продвинуться, что возвращает нас в 1950-е, к " организационному человеку" Уайта. Подоплека здесь тонкая, но однозначная: сумасшедшие 1960-е остались позади, пора заняться делами. Единственное различие в том, что внутри эти дети еще более мертвы, чем бизнесмены старого образца. Они не только не умеют веселиться — у них нет возвышающего чувства предназначения или призвания свыше; их интересует только личный успех ради него самого — или самого себя. " У этих ребят, — пишет Брукс, — нет понятия о характере и достоинстве; они выросли в стране, которая забыла язык греха и воспитания личности в своей бешеной погоней за счастьем и успехом" 2". Вот она, обратная — темная — сторона луны: если 1960-е и оставили после себя наследие, его нельзя назвать хорошим. Мне трудно представить, как Брукс пришел к таким выводам. Может быть, он ушел от студентов слишком рано и не посмотрел, чем они занимаются по ночам. Может быть, ему следовало посетить Карнеги-Меллон и пообщаться с нашими студентами. Например, мои студенты утверждают, что они много работают и веселятся вовсю. Они не видят противоречия между организованностью, дисциплиной и удовольствием от жизни: они попросту отражают креативный этос. Или, возможно, Брукс, как и его предшественники, просто хочет донести свою консервативную идею: богемность — это дитя 1960-х, заурядное неродное дитя без особых способностей; жаль, что мы его впустили в дом, поскольку все, что принес с собой подобный синтез — это душевная пустота21.
|