Как Эква-пырись на охоту ходил

Жили Эква-пырись и его бабушка. Однажды внучек на улице играл, собака его в сторонке лаять принялась. Мальчик туда побежал, посмотреть, на кого собака лает. Видит: собака под деревом прыгает, вверх лает. На дерево посмотрел: там черный зверек СИДИТ. К бабке вернулся, говорит:

— Бабушка, бабушка, дай мне что-нибудь, чем бы я уби-t вать мог.

Дала ему бабка рукавицы из осетровой кожи':

— Как к черному зверю подойдешь, так рукавицы одну о другую потри, он сразу и упадет.

Мальчик рукавицы взял, из дома выскочил. Туда прибежал, рукавицы из осетровой кожи одна о другую потер — черный зверек так и покатился вниз. Подобрал, домой пошел.

— Бабушка, бабушка, что это аа черный зверек? — спрашивает.

— А это, внучек, соболь. Таких соболей еще твой отец и предки добывали.

Живут. Вечер настал, спать легли. На другой день бабка соболиную шкуру выделала. В мешок, что без дела не развязывают, пз которого вещи зря не выкладывают2, ее положила. Внучека первую добычу, счастье его охотничье на самое дно мешка вместе с пупыхами положила.

— Молодого охотника первую добычу вот мы и положили в мешок, что без дела не развязывают, из которого вещи зря не выкладывают. Пусть охотник счастливым будет! А шкурку эту смотри никому не отдавай!

На другой день Эква-пырись опять на улице играл, снова собака его в сторонке залаяла.

— Бабушка, бабушка, где мои рукавицы из осетровой шкуры? Бросила ему их бабка:

— Лови их, миленький!

Из дома выскочил, бросился к тому месту, где собака лает. Прибежал: собака на дерево лает. На дереве черный зверь сидит. Рукавицы из осетровой кожи одну о другую потер — тот с дерева вниз покатился. Подхватил его мальчик, потащил домой. Приволок, бабку спрашивает:

— Бабушка, бабушка, что это?

— Внучек, это росомаха. Еще твой отец, твои предки таких росомах добывали.

Выделала бабка шкурку, приготовила и тоже в мешок положила.

— Первую молодым охотником добытую росомаху положили мы в мешок, что без дела не развязывают, из которого вещи зря не выкладывают. Пусть охотник счастливым будет!

На другой день, когда мальчик играл, собака опять залаяла. Туда бросился, глянул, потом к бабке побежал:

— Бабушка, бабушка, светлый зверек какой-то сидит! Давай сюда мои рукавицы.

Подхватил рукавицы, что ему бабка бросила, и обратно побежал. Прибежал туда, рукавицы одну о другую потер — зверек так и покатился. Взял его и к бабке отнес.

— Бабушка, бабушка, это что за зверь?

— Это белка, внучек. Таких белок твой отец и твои предки еще добывали.

Выделала бабка шкурку беличью, приготовила и на дно мешка положила.

— Молодым охотником первую убитую белку положили мы в мешок, что без дела не развязывают, из которого вещи зря не выкладывают. Пусть охотник счастливым будет! А ты смотри эту белку никому не давай!

Вечер настал, спать легли. Утром встали, внучек говорит:

— Это в поселок столько зверя приходит. А пошел бы я в лес, вот там много добыл бы.

— Э-э, внучек, куда тебе в лес идти: ноги твои еще слабы, рукп немощны.

— Нет, — говорит, — я пойду.

Заладил «пойду», что поделаешь?! Сделала бабка ему берестяной кузовок, снарядила его п говорит:

— По большой тропе не ходи. Отец твой по той тропе ходил, так п погиб. По маленькой, по правой дорожке отправляйся, а по большой не ходп.

Эква-пырись кузовок на плечи поднял, из дома вышел. Немного отошел, верно: дорога натрое разделилась. Две маленькие тропки в разные стороны пошли, а большая тропа меж ними прямо легла. На развилке нарта стоит, к дереву прислонена. Постройки, лямки тут же повешены. Нарту на землю опустил, кузовок свой на нее положил:

— Что это нарта здесь зря стоит? Возьму ее.

Собаку запряг, кузов к нарте завязками прикрутил, сам впрягся и вместе с собакой нарту потащил. Не долго думая, по большой тропе отправился. Немного они отошли, попалась им по дороге речка. Такая, что по ней и на лодке проехать можно, и веслом погрести можно. Эква-пырись остановился, думает: «В верховьях речки уже, наверно, какие-нибудь звери-животные водятся. Места там сырые да болотистые, по берегам п зверь держаться должен. Да, наверно, и кедровники есть. Пойду туда».

Вверх по речке повернул и пошел. Три плеса только прошли3, скалы к берегу подступили. Мыс скалистый только обогнули, в это время трехголовый менкв с криком да с хохотом со скалистого берега на реку скатился.

— А-ха-ха, внучек, как ты вырос! На промысел ходить стал! Меня товарищем, может, возьмешь?

— Да что я знаю? — Эква-пырись отвечает.— Ты вон старик, лес-то уж, конечно, сам знаешь. Ты меня товарищем, может, возьмешь?

— Нет, из поселка пришедший человек, эта тропа — твоя тропа4. Ты хозяин.

— Да ну пойдем, пойдем, — Эква-пырись говорит, — раз ты такую большую охоту, такое желание возымел. Пойдем.

Отправились.

— Впучек, — менкв говорит, — садись-ка ты на нарту, да и собачку свою тоже сажай. Нарта твоя, поди, не сломается!

— Нарта моя, дедушка, выдержит, — Эква-пырись сказал.

Взобрался на нарту. Едут дальше. Три плеса прошли, скалистый мыс к реке вышел. Мыс огибать стали, пятиголовый менкв с криком да с хохотом с мыса на реку скатился.

— А-ха-ха, внучек, вот как ты подрос, на промысел уже вышел! Ты трехголового деда в товарищи взял, меня тоже прими.

— Давай присоединяйся, что плохого? Теперь два менква нарту тянуть стали.

— Дедушка, ты кузов свой на нарту положи, — Эква-пырись говорит.

— Нарточка твоя не выдержит, сломается.

— Нарта моя не сломается, клади.

Положил пятиголовый менкв свой кузов на нарту и пошли они дальше. Три плеса прошли, со скалистого мыса, что к реко вышел, семиголовый менкв скатился. Кричит:

— Эге, впучек, человек-то, видно, подрастает да поспевает! Вой ты уже какой стал! Лесовать начал! По дороге, по какой отец твой ходил, предки твои ходили, теперь и ты направился? Дедов своих товарищами взял, может, и меня примешь?

— Что же спрашиваешь? Уж если кто лес знает, так это ты!

— Э-э, нет, внучек. Эта тропа — твоя тропа. Ты хозяин, у тебя и спрашиваю.

— Ну пойдем, пойдем! Кузов свой ты на нарточку положи.

— Внучек, а не сломается она?

— Нет, моя нарта не сломается, выдержит.

Семиголовый менкв кузов на нарту положил, лямку взял, теперь все трое потащили. Так потащили, что снег вокруг нарты завиваться стал, точно в грозу облака клубятся. По лесу треск пошел, точно в грозу гром гремит. В ушах лишь посвистывает. Долго шли, коротко шли, добрались до болот в вершине речки. Там, где болота видны стали, на берегу лесная избушка стонт.

— Это чей дом, внучек?

— А я откуда знаю, — тот отвечает.

— Это отца твоего первый лесной дом5.

Дальше идут. В начале болота на берегу опять лесная избушка стоит.

— А это чей дом, внучек?

— Откуда ж мне знать?

— Это предков твоих средний лесной дом.

Опять дальше идут. Долго идут, коротко идут, за краем болота, на сопке, дом стоит. Стены из целых лиственниц, из целых елей сложены.

— Чей дом, внучек?

— Э-э, дедушка, откуда ж мне знать?

— Это, внучек, предков твоих дальний лесной дом. Отсюда они, бывало, назад поворачивали. Здесь их лесной тропы начало. А теперь, внучек, наруби-ка дров!

Эква-пырись взял свой тупой топоришко, поднялся, стал дрова рубить. Рубить взялся — лиственницы да ели так и валятся. Нарубил, кончил. У трехголового менква треухий медный котел, у пятиголового менква пятиухий медный котел, у семиголового менква семиухий медный котел.

— Ну, внучек, — говорят, — наготовь воды.

Эква-пырись воду готовить на улицу выскочил. Котлы снегом пабил, в дом втащил, посреди дома над очагом повесил. Снег растаял. Трехголовый менкв треухий котел выпил:

— Ага, внучек, с талой водицы и язык мой отмяк, глотка отошла.

Пятиголовый менкв пятиухий котел выпил:

— Ага, внучек, с талой водицы и язык у меня отмяк, глотка отошла. Полегче стало.

Семиголовый менкв семиухий котел весь выпил:

— Вот так, впучек, с талой водицы и язык у меня отмяк, глотка отошла. Теперь полегче стало, а то пересохло совсем.

Трехголовый котомку свою развязал, есть принялся. Семиголовый старик-менкв внучку вяленой рыбы и жиру отдельно положил:

— Внучек, поди, боится с нами есть. Где ему с нами тягаться! Нас, лесных духов, чертей, поди, опасается. Лесной дух ест —? одним краем рта куски хватает, другим краем кости выплевывает.

Поели, спать легли. Семиголовый менкв говорит:

— Внучек наш ко мне за пазуху пускай ложится. У меня ягушка в семь слоев, не замерзнет.

Эква-пырись к нему за пазуху залез и уснул. Настало утро.

— Внучек, вставай, эй, вставай! Что так долго спишь? С лесными духами спать, видно, не боишься.

Живо вскочил:

— Что, что, дедушка?

— Ты свою собачку привяжи к тому дереву, на которое я свой лук и стрелы вешал.

— Зачем это я ее туда привязывать буду? Что ты говоришь, дедушка?

Менкв не отвечает. Так больше ни слова не сказал и ушел.

— Ах ты, без отца, без матери! Да был бы ты здесь, я б все три твои головы натрое своим топориком изрубил! Говори! Коли лень было, зачем начинал?

Дрова рубить принялся. Тупым своим топориком рубит — только ели да лиственницы падают. Около полудня собака вдруг к тому дереву подбежала, на которое менкв свой лук да стрелы вешал, и лаять начала. Эква-пырись вверх глянул: на дереве черный-пречерный соболь сидпт. В дом сбегал, взял свои рукавицы из осетровой кожи. Одну о другую потер — соболь наземь свалился. Шкурку содрал и в нярок под стельку спрятал.

— Старики лесуют, а я-то дома сижу. Мне могут ничего и не выделить. Что тогда бабке понесу?

Вечереть стало, трехголовый менкв пришел. Пришел, треухий котел за краешек схватил и разом выпил:

— Ага, внучек, теперь ладно. Горло немного смочил. Вслед за тем и пятиголовый старик явился. Как прибежал,

свой пятиухий котел за краешек схватил и одним духом проглотил, только пустой котел остался.

— Вот спасибо тебе, внучек. Воды выпил, горло смочил, теперь и язык шевелиться начал.

Только сказал, и старший, семиголовый менкв из лесу вышел. Как и первые, сразу котел своп семиухий подхватил, всю воду выпил. Выпил, говорит:

— Эге, внучек воды приготовил; как попил, так и горло отошло маленько. А то пересохло совсем.

Попили, распоясались. Как распоясались, так из-за пазухи у них соболя да белки посыпались. По стольку добыли, что звери до колен ворохами падали. Ободрали, мясо в котел свалили, на огонь повесили. Сварилось, есть стали. Семиголовый менкв мальчику опять отдельно положил:

— С лесными духами-чертямп где ему в еде тягаться! Лесной дух ест — одним краем рта куски хватает, другим краем кости выплевывает.

Мяса наелись, насытились.

— Внучек, — старший менкв говорит, — ты сегодня опять в мою семирядную ягушку залезай, там не замерзнешь.

Эква-пырись за пазуху к менкву залез, уснул. Утро настало, проснулся.

— Что ты, внучек, до этакой поры спишь! Видно, нас, лесных чертей, не боишься!

— Чего мне бояться?

— Ты свою собачку, — говорит пятиголовый менкв, — подвяжи ужо к тому дереву, на которое я свой лук да стрелы вешал.

— А зачем я ее туда привязывать буду? Что ты говоришь, дедушка?

Менкв ни слова больше не сказал, ушел.

— Ах ты неладный! Был бы ты здесь, я бы своим топориком все твои пять голов поотрубал. Коли говорить тебе лень, зачем начинаешь?

Дрова рубить принялся. Около полудня собака лаять стала. Лает на то дерево, па которое менкв свои лук и стрелы вешал. Эква-пырись к тому дереву подбежал, вверх смотрит. Черный-пречерный соболь сидит. Домой сбегал, рукавицы принес, потер одну о другую — соболь с дерева наземь скатился. Шкурку содрал и в нярок под стельку засунул.

— Старики-то лесуют, а я все дома сижу. Они мне, поди, ничего и не выделят. К бабке с чем приду? Хоть этого соболя принесу— и то ладно будет.

Соболя спрятал, котлы снегом набил, на огонь повесил. Вечереть стало, трехголовый менкв прибежал. Прибежал, котел схватил, воду всю выпил:

— Ну вот, внучек, я и горло смочил. Спасибо тебе, воды наготовил.

Только успел это сказать, как второй менкв появился. И тоже, как лыжи сбросил, так к воде. К темноте и старший, семиголовый менкв пришел. Выпил свой котел воды, говорит:

— Спасибо, внучек, что воды приготовил, а то горло все запеклось. Ну, — товарищам говорит, — распояшемся.

Пояса как распустили, так из-за пазух соболя да белки посыпались. По стольку набили, что звери до колен ворохами падали. Семиголовый менкв свою котомку развязал, говорит:

— Ну, завтра домой пойдем. Третий день лесуем. Если четыре дня лесовать будем, в лесу и зверя не останется. Белка кончится, соболь кончится. Нам четыре дня лесовать запрещено.

— Внучек наш, — трехголовый мепкв говорит, — к бабке своей придет, что принесет? С дедами своими в долю вошел, а что домой понесет? Еще денек нолесуем.

— А есть тогда что будем? — семиголовый менкв сказал.— Котомки нашп уже пусты. Из моей котомки завтра съедим, да и внучку уже, поди, домой хочется. Нет, пойдем назад. Если лишнего лесовать станешь, то люди что есть станут? Сколько дней лесовать указано, столько и лесуй.

Шкурки поснимали, мясо в котел свалили, на огонь повесили. Пока мясо варилось, добычу па четыре части делить стали.

— Куда же внучек наш свою долю уложит? — говорят.—? Ведь вон сколько шкурок!

— А у меня кузовок есть.

Разделили, укладывать начали. Котомки полнехоньки наложили. Эква-пырись свои шкурки в кузов сложил, уминать стал, полкузова они места только и заняли. Тем временем котел готов был. Мясо выложили, есть стали. Поевши, укладываться начали.

— Внучек, ты опять ко мне за пазуху ложись, не замерзнешь. Улеглись. Эква-пырись к менкву за пазуху залез. Уснули. Утро настало, поднялись, котлы на огонь повесили.

— Ну, внучек, что у тебя в котомке есть, доставай, поедим. Достал. На четырех человек четыре кусочка вяленой рыбы

да четыре комочка рыбьего жиру. Только всего и запасу.

— Четыре куска юколы да четыре комочка жиру, — младшие менквы говорят, — на человека по куску. Между зубов проскользнет, пожалуй, и не заметишь.

— А ты ешь, знай, — семиголовый менкв говорит, — у Эква-пырися еда никогда не кончится!

Есть принялись. Ели, ели, до отвала наелись, животы у всех полны. А есть кончили, все четыре куска юколы да четыре комочка рыбьего жиру обратно в котомку положили.

Котомки на нарту положили, внучка с собакой туда же посадили и в обратный путь отправились. К краю бора подошли, на болото вышли. Болото пересекли, дошли до речки, до той речки, по которой и на лодке проедешь, и веслом прогребешься. На лед спустились и в ту сторону, куда у речки течение идет, быстрина ее бежит, туда и сами пошли.

Долго шли, коротко шли, добрались до дороги семиголового менква. Стали они тут прощаться. Обнялись, поцеловались. Менкв, расставаясь, говорит:

— Вот, внучек, ты нас в товарищи принял, мы зверя всякого хорошо добыли. А не принял бы, как бы лесовать стали?

Старший менкв своей дорогой ушел, а остальные дальше вдоль речки направились. Менквы нарточку волокут, так что снег вокруг завивается, точно в грозу облака клубятся. По лесу треск разносится, точно в грозу гром гремит. В ушах только ветер посвистывает.

Долго шли, коротко шли, добрались до дороги среднего менква. Остановились, прощаться стали. Обнялись, поцеловались. На прощание пятиголовый менкв говорит:

— Вот, внучек, ты меня в товарищи принял, и я зверя всякого добыл. Если бы не принял, что бы я делать стал? В пустопорожнем месте много не добудешь!

Пятиголовый менкв на свою дорогу свернул, а Эква-пырись с трехголовым дедом своим дальше направились. Немного спустя пришли к его дороге. Распрощались, обнялись, поцеловались.

— Вот, внучек, ты нас в товарищи принял, и хорошо. Вон сколько зверя разного добыли. Если бы не принял, что делать стали бы? На пустопорожнем месте много не налесуешь. Домой придешь, если бабка твоя состарилась, так ты ее молоденькой сделай.

— А как сделаю?

— А уж как знаешь, так и сделаешь.

Расстались. Менкв по своей дороге пошел, а Эква-пырись дальше вдоль речки потащился.

Долго, коротко волочил он нарточку свою, наконец до дому добрался. Видит: трех углов у дома уя? е нет, завалились. Угол с чувалом еще стоит. Над трубой дымок чуть-чуть поднимается. Искорка одна вылетела. Эква-пырись в дом вошел. Входя, обледенелым концом посоха в очаг ткнул, огонь погасил.

— Ах ты, без отца, без матери, бродяга, лесной ворон! Погасил огонь, при котором внучек мой на свет появился! День и ночь не угасал он, берегла я его, а теперь вот тебе!

Эква-пырись бабку свою за голову схватил, наружу вытащил, ногой ей поддал так, что в сторону она покатилась. В тот миг, как на землю упала, так молоденькой и сделалась. Красивой-раскрасивой девушкой, дочерью богатырской стала.

Тут они обнялись, поцеловались.

— Тебя поджидая, — бабка говорит, — день да ночь плакавши, как старуха я было стала. Огонь твой от угасания берегла, день и ночь его караулила.

Зажили они с того добра, что Эква-пырись с собой принес. И теперь живут, и счастливы. Конец.