Глава шестая. Пункт в: драгс и рок-н-ролл или что может сообщить о себе кандидат филологических наук Герасимова

Эпиграф 1: будни группы Грейтфул Дэд.

«…А тем временем на чердаке грохочет старая пилюле-штамповочная машина немецкого производства. Музыка покрывает все наши грехи. ЛСД, в виде лиловой муки, загружается в машину из барабанов — похоже на булочную. Каждый раз, когда выплевывается очередная таблетка, в воздухе возникает облачко лилового тумана. Все в доме покрыто слоем кислотной пыльцы: вверху, ближе к чердаку, погуще, чем ниже — тем тоньше. Просыпаясь утром, я чувствую, как она скрипит на зубах. Кожа сухая, раздраженная. Впрочем, мы настолько прокислочены, что спать почти невозможно. Если все же удается уснуть, сны снятся очень странные».

ИЗ КНИГИ РОКА СКАЛЛИ (менеджера группы Grateful Dead) «LIVING WITH THE DEAD». Пересказ с американского А. Герасимовой. Эпиграф 2:

«Однажды мы целовались и так далее у нее на диванчике, и она говорит: „Почему ты не хочешь пойти до конца? “ Я обломался. Наконец как-то ночью в моей комнате — у меня была такая странная комната с маленьким балконом. Я там срал, на этом балкончике, и оставлял сохнуть. И вся мебель у меня в комнате, включая две одинарных кровати, шаталась и накренялась. Я сделал из всего этого лабиринт, так что нельзя было видеть дальше, чем на два-три фута в одном направлении. Своеобразная была комнатка. Короче, она меня укурила хорошей травой».

Игги Поп «Хочу еще». Вольный перевод с американского А. Герасимовой. Мы встретились с Аней на следующий же день и начали общение с ритуальной перепалки.

Я: А ты устраивала и не собственные концерты?

Умка: Да устраивала.

Я: А кого?

Умка: Да ты их все равно не знаешь. Их много. Чего ты так докапываешься?

Я: Потому что ты говоришь очень абстрактно. Мне кажется, за последние годы ты выработала манеру ничего не рассказывать.

Умка: А почему я должна чего-то рассказывать?

Я: Потому, что книгу-то писать о чем-то надо.

Умка: Пиши, пожалуйста.

Я: Я, конечно, могу наполнить ее какими-нибудь афоризмами.

Умка: А как надо рассказывать — вот жил-был Вася? Я же не курица какая-нибудь, что бы мыслить так ползуче.

Я: Понятно, что ты не курица. Я добиваюсь «стори». С началом, серединой и концом. И с деталями.

Умка: Ну, во-первых, конца еще не случилось.

Но это было так, наносное, такому проницательному человеку, как я, было очевидно, что Ане уже нравится, что мы делаем с ней о ней книгу. Смелее, полковник, как говорится в моем любимом фильме «Здравствуйте, я — ваша тетя». И я начинаю развивать мысль о том, что всех этих людей с пластиночек, которые она мне оставила, объединяет одно — настоящий трэш, жесткач и недетские истории. Все виды секса и все виды наркотиков в полный рост, драки, полиция, блевотина, испражнения — трэш, короче.

Умка: О боже мой! Да где же там трэш?

Я: Балкончик, на который нужно ходить гадить, и чтоб дерьмо засыхало, машинка для производства таблеток ЛСД.

Умка: Это рок-н-ролл, Лена. Это и есть настоящий рок-н-ролл. По молодости с кем не бывает. Хотя, по поводу засохшего дерьма — я это тоже не очень.

Я согласно киваю.

Умка: Нет, трэш — это есть такие книжки, где собран весь трэш про рок, про панк-рок, про всех в том числе про самых моих любимых музыкантов, все собрано. Кто у кого отсасывал, кто куда срал. Кто там с кем, что мерзкое происходило, кто блевал по углам.

Я: Спал ли Мик Джаггер с Дэвидом Боуи…

Умка: Вот там все это собрано для любителей, как ты говоришь, трэша. То что меня интересует в этих людях, это совсем не трэш. Вот Игги Поп — он очень честный парень, он не то, что я. Вот у него брать интервью — одно удовольствие. Он тебе расскажет и про то, как он девочку какую-то трахнул…

Я: 13-летнюю… (именно на этой сцене Аня на тот момент оборвала свой перевод иггипоповской книжки)

Умка: Нет, это уже потом. А это — на полу в мужском сортире. Он тебе про пару таких девочек расскажет, а потом — «тьфу, заебали, не хочу на хуй этих девочек». Но ведь важно-то в нем не это. А то высокое, свобода и счастье… Главное в этих людях — что они настоящие, теплые, открытые и честные. И они такую же делают и музыку.

Я: Но ведь в них трэш присутствует?

Умка: Да это не трэш никакой. Это жизнь человеческая обыкновенная. Это рок-н-ролл.

Я: И что получается, рок-н-ролл сейчас вымер, что ли?

Умка: Да нет, почему. Он присутствует: и секс, и драгс, и рок-н-ролл.

Я: И где же?

Умка: Ну, со временем человек перестает предаваться всяким вот этим вот… (слово не находит)

Я: Ну, это все совершенно не вписывается в представления о приличиях (я, конечно же, главный блюститель приличий, чего там).

Умка (возмущенно): Каких приличиях? Куда не вписывается? Мы что, об обывательских представлениях о приличиях? Тогда вообще нечего разговаривать. Рок-н-ролл — он вообще против всяких обывательских представлений о приличиях.

Я: Так ты против выставления трэша на показ?

Умка: Да я против того, чтобы это выставлялось как ценность. Я, допустим, горжусь не каким-то экстримом. Это неинтересно, а интересно то, как чувак посадил меня на поезд и дал мне денег. А то, что мудаки в жизни бывают и разные гондоны — то тут уж куда деваться.

Мы продолжаем разговор про трэш, и, видимо, я начинаю вызывать серьезное беспокойство.

Умка (смотрит с сожалением): И вообще не понимаю, как ты умудряешься заниматься рок-н-роллом, совершенно не касаясь рок-н-ролла как такового вообще. То есть живя абсолютно цивильной жизнью.

Я: Ну, у меня же была передозировка кокаина, это очень страшно было. Вот был трэш. Никому не пожелаю.

Умка: Я знаю эту историю, но это не была передозировка, просто он не сочетался с адреналином, правильно? Передознуться можно любым лекарством. Вот я, например, случайно один раз съела 30 таблеток амитриптилина.

Я: Случайно? А зачем же ты их съела? Хотела покончить жизнь самоубийством?

Умка: Нет. Не хотела. Я вообще считаю, что суицид — это позорно.

Я: А зачем?

Умка: Просто у меня был в то время один любимый человек, «трэшовый», как ты выражаешься. И его в очередной раз загребли в дурдом. И я очень расстраивалась, потому что его туда его родители сдали. И я поехала куда-то в гости. И с утреца просыпаюсь и смотрю: стоят таблеточки. Я спрашиваю: а что за таблеточки? А мне девушка говорит: я их по чевертинке перед сном. Ааа, думаю, сейчас я их схаваю. И бурум — съела весь пузырек.

Я: А зачем же весь?

Умка: Да так. По молодости лет.

Я: И что?

Умка: А взяла гитарочку и пошла на кухню. Трень-брень и смотрю, у меня пальцы так съезжают на лад, на два. И я гитарочку так аккуратно поставила, чтоб не разбить и говорю: пошла-ка я прилягу. Ну и прилегла на полтора суток вперед. За все время моих похождений это был первый раз, когда я не позвонила маме.

* * * Повезло, говорю, Аня, тебе. Да, подтверждает она, я тоже рада, что осталась жива.

Слушаю ее и думаю, что мне бы хотелось уберечь всех, кого я знаю, от такой науки и такого опыта, но раз было, значит — было.

Пока я отгоняю мрачные мысли, Аня, оказывается, уже минут пять мне что-то рассказывает и показывает, а я не слышу. Она машет обеими ладонями, прикладывает их к глазам и прыгает на кресле. Таким образом Умка изображает фотоаппарат «Зоркий», который у нее был когда-то. Фокус на этом «Зорком» наводился не автоматом и не путем смены мутности на резкость, а путем наложения двух изображений друг на друга, сошлось — фокус есть. Аня объясняет, что период, когда она сама с собой не сошлась, как в этом фотике, у нее был только один. Это когда она прекратила хипповать и ушла замуж на 7 лет. Не то что по любви, а скорее, может, из жалости. Причем в основном — из жалости к маме. И еще от усталости.

Умка: Наверно, это было нужно, потому что если бы я в какой-то момент жизни на этот компромисс не пошла бы, я бы себя, наверно, загнала бы до смерти. Я просто сдохла бы. Потому что вот это ощущение полной неуязвимости и бессмертия — это, конечно, прекрасное ощущение. Но довольно обманчивое.

Я: С которым ты ездила стопом и жила?

Умка: Да. Это 85–87 год. Мне было тогда 24 года. Самый приход был незадолго до моего дня рождения. Когда я попала в вытрезвитель. И получила страшной пизды от ментов, я там прямо с ними дралась.

Я: Тебя сильно избили?

Умка: Ужасно. Ну, и я им тоже… несколько телесных повреждений… нанесла.

Я: А чем все закончилось?

Умка: Закончилось тем, что меня отпустили, взяли штраф 25 рублей. И я спокойно пошла. Но это был единственный, слава богу, в моей жизни случай, когда я попала в вытрезвитель. Как раз тогда была кампания борьбы за трезвость. Горбачев и прочее. Меня возмутило как раз то, что это была несправедливость. Я спокойно шла по улице, не шаталась, не хулиганила. Да, мы с парнем выпили бутылку коньяка. Ну и что?

Я: Ты дралась прямо на улице?

Умка: Сначала в ментуре, потом в вытрезвителе. Они с меня сдирали одежду. Вырвали все пуговицы, они валялись там по всей комнате. После этого у меня возникло ощущение совершенной и полной победы, безнаказанности и правильности и полной фокусировки. И в этом бойцовском состоянии я провела года три.

Я: А почему ты так много материшься?

Умка: Потому что ты меня раскручиваешь на это. Я вообще в жизни много употребляю мата. Но я могу очень гладенько фильтровать, а могу и не фильтровать. Вот я сейчас с тобой говорю как с человеком, не как с журналистом, а как с человеком, которому я хочу что-то в жизни объяснить. Не для книги. Не для имиджа. Не для того, чтобы появиться в этой книге — и все сказали: вот какая Умка заебательская. Не для пиара, а для того, чтобы тебе объяснить, как человеку, который для меня симпатичен, какие-то важные для себя вещи. Потому что ты меня спрашиваешь. Я могу опять перестать материться, опустить шторку, и тебе придется опять выковыривать то, что есть я. Вот сейчас я есть я.

Говорит, что легко может обойтись без инвективной лексики, потом вынуждена объяснять мне, что такое инвективная лексика.

А я сижу напротив и вспоминаю кусок другой интересной лекции. Там говорили, что у каждого из нас есть такая воображаемая книга с фотографиями. «Тээкс, — говорим мы, когда встречаем нового человека, — он похож на моего коллегу по работе Мишу А. А Миша А. — редкостный мудак и пользуется пахучим сладким одеколоном. Один типаж. Значит, и этот такой же». Захлопываем книгу, и нам уже про нового все ясно. Там же написано: не доверяй блондинам, тем кто старше (младше), кавказцам, хиппи, начальникам и все в таком духе. Или встречаем человека с открытым взглядом и широкой улыбкой. А в этой томине напротив таких лиц стоит: доверяй им безоговорочно и, если будут просить денег — дай. Улыбчивый тут же просит денег, и мы даем. А он, подлец, с ними исчезает. То есть, я хочу сказать, что имеет место быть стереотипное восприятие. Прилепить хочется ярлычок на человека и не задумываться больше. А в реальности все не так вообще. И сколько ни верти несчастный «Зоркий», все равно не сойдется в стереотипный образ кандидат филологии и заглотанный пузырь амитриптилина, инвективная лексика, йога по утрам и драка с милицией, тысячный зал на умкином концерте и вписки на чужие квартиры. Это я про свое восприятие говорю, хотя мне уже понятно, что от Ани Герасимовой можно ожидать чего угодно, чего в моей воображаемой книге не написано.

И если домохозяйка N или офис-менеджер N, дочитав до этого места, выбросит вот эту книжку, потому что не сможет примерить описанную жизнь на себя, как сериал «Не родись красивой», я, как умудренный опытом человек, скажу: «Она просто была не из целевой аудитории». Хотя, если честно, мне будет жалко: немного рок-н-ролла в жизнь офис-менеджеров внести нужно, я считаю. Поэтому, N, не смейте!

Насколько я помню из наших первичных туманных разговоров, в Аниной истории присутствовали плохие парни, парень. Кажется, его звали Бармалей.

Умка: Не Бармалей, Чапай.

Я: А зачем тебе нужны были отношения с таким экстремальным человеком?

Умка: Ну, я сама была довольно экстремальная. Я и сейчас экстремальная. Но с тех пор как я стала выходить на сцену, я стала очень спокойная девушка. То есть весь экстрим выплескивается, и все. Я становлюсь милой, спокойной.

Я: А с господином Чапаем вы сколько времени были вместе?

Умка: Год.

Я: Это период трэша?

Умка: Я не очень люблю этот современный сленг — типа «позитив-негатив», «трэш». Я не очень понимаю, что он означает. Давай перейдем на русский язык и поймем, что ты в это вкладываешь. Грязь? Трам-тарарам?

Я: Нет, это нечто запредельное.

Умка: Ага. Беспредел. Да, это был период беспредела.

Я: Ну, беспредел — достаточно уголовное слово.

Умка: А Чапай был довольно уголовным типом. Он по малолетке сидел и был переполнен этими впечатлениями.

Я: А что ты в нем нашла?

Умка: Ну, во-первых, он был довольно симпатичным, а во-вторых, он был таким — безоглядным. Я очень уважаю, когда в людях есть безоглядность: способность совершать непредсказуемые поступки.

Я: Какие?

Умка: Да любые. Вот ты идешь мимо витрины, и ты ненавидишь эту витрину, и ты бутылку бросаешь в эту витрину.

Я: И ты уважаешь это качество?

Умка: Да. Но я вообще не люблю ломать предметы, я крайне не люблю уничтожение предметов. И не люблю, когда люди друг друга увечат и калечат и готовы дать в морду.

* * * Я говорю, что это безответственное поведение — не думать, как аукнется безоглядность.

Умка: Но Чапай, конечно, был безответственный. Вот надо быть безоглядным и при этом ответственным.

Аня с Чапаем познакомилась, между прочим, на Арбате.

Я: А он хипповал тоже?

Умка: Да, он тоже хипповал. Это было такое ответвление, называлось — дринч-команда. Они аскали деньги у прохожих и на них бухали. Нечто среднее между побирушничеством и гоп-стопом.

Дринч-команда подводила под это все базу, мол, приехали из Таллина, рок-группа мы, под названием… ммм… «Пропеллер». Дайте, мол, денег на билет. Юноши были длинноволосые, обаятельные, и если им прохожие и не верили, то денег давали все равно.

Умка: Девочки очень любили ходить аскать с ними. Типа — романтика. А когда ты каждый день это видишь, и когда ты видишь, чем заканчивается это веселое пьянство, когда человек ползает в полном говнище… Это очень тяжело.

Через паузу продолжает.

Умка: Поступки неизбежно ведут к каким-то следствиям. И я это понимаю как человек, который не умеет быть один и не бывает никогда один. Мне обязательно нужен партнер, мне обязательно нужен мужчина рядом. Тогда я осуществлена. В то же время все самое лучшее, что я делаю — это я совершаю в состоянии одиночества. Вот такое противоречие. И было совершенно ясно, что если я на таком беспределе существую, что я могу поехать одна стопом в Азию, да все что угодно совершить, то когда-нибудь я вляпаюсь в какого-нибудь непригодного для совместной жизни партнера. Что, собственно, и случилось. Как машина в катастрофу.

Я: А расставались вы как?

Умка: Мы расстались так, что его в очередной раз положили в дурдом, а я пошла гулять и гуляючи встретила вот того самого человека, за которого потом вышла на семь лет замуж.

Я: Тот год с Чапаем — это был романтический флер?

Умка: Это был не флер. Это был романтический… как бутылку рома выжрать на голодный желудок. Вот что это было. Это как бутылкой по башке. Год бутылкой по голове.

Я: А как ты сама существовала с этим человеком? Что ты делала?

Умка: Да ничего не делала. Год ходила по потолку. Периодически пыталась его в порядок привести.

Я: Била витрины?

Умка: Нет. Ну, это был пример такой. Однажды его прямо свинтили (забрали, то есть) в тусовочном кафе напротив кинотеатра «Ударник». Многие, кстати, помнят эту драку. Там была такая драка ковбойская с переворачиванием столов.

Я: А сколько вам было лет?

Умка: 26 — и мне, и ему.

Я: А тогда были попрошайки и бродяги? И была ли между ними и «дринч-командой» разница и как ее понять?

Умка: Да ее каждый поймет. У Чапая был папа дипломат и квартира на Кутузовском проспекте. С холодильником, полным оливок и сосисок. Чапай говорил: когда я родился, за мое здоровье пили дипломаты всех стран.

Аня подытоживает историю заявлением, что всегда терпеть не могла, когда люди клянчат пятерку на бутылку. Что это свинство. А что, спрашиваю еще раз, все не понимая, тебя привлекало в этом Чапае? А он, отвечает Аня, был обаяшка. Типаж, как в кино, плохого ковбоя.

Я: Блондин?

Умка: Нет. Брюнет. С черными глазами. Блондинов-то обычно и не хватает на всех. А потом брюнеты в деле-то обычно и лучше.

Я (непонимающе): В каком деле?

Аня делает выразительное лицо и выразительный жест.

Я (осенило): Ааа, сомнительно.

Умка: Я тебе отвечаю.

Я: Я поверю.

И чтобы съехать с этой, ммм, темы, перевожу разговор на филологию.