Глава седьмая. Краткое посещение Литинститута

Эпиграф:

«…Чудовищная по тем временам тема диссертации — „Проблема смешного в творчестве обэриутов“… Один из доблестных преподавателей, узнав тему, одобрительно заметил: „Ага. Обэриуты — интересная народность. А что, у них уже есть литература? “»

Из автобиографии А. Герасимовой. Мы петляем переулками. И вход в Литературный институт находится не там, где ждешь вход, с бульвара и красивого садика, а с неприметных задов. А раньше был спереди, как у людей, замечает Умка. Мне кажется, что это должна быть колыбель, святилище, хранилище и т. п. Аня уверенно ведет нас вдоль облупленных стен переулка прямо к проходной. С каждым шагом у нее все больше эмоций. Проход оказывается теперь закрыт турникетом.

Возле турникета.

Умка: А что, просто человеку нельзя теперь зайти в Литинститут?

(проходная) Ни хрена себе!!!

* * * Идем двором. Перед нами предстают развалины забора. Директор Оля что-то неразборчиво бормочет о том, чтобы мы не снимали и не описывали факт развалин забора, потому что когда она договаривалась о съемке в институте, ей клялись, что скоро будет новый хороший, а этот не акцентируйте, пожалуйста.

Я: Это какие-то развалины…

Умка: Нет, это не развалины, это настоящий Литинститут.

* * * Заходим в корпус, где учились переводчики. Аня с воодушевлением бегает по нему.

Умка: Ой, а запах тот же самый. Здравствуйте (кивает какому-то проходящему человеку). Ой, здесь ничего не изменилось, ништяк-ништяк… (взбегает по лестнице)

Умка: Стульчики те же самые (дерматиновые, скованные за ноги в один длинный ряд), лесенка… сидишь ждешь на этом стульчике, когда пара кончится, потому что опоздал, и рассматриваешь писателей…

На стене напротив висят ч/б фотографии советских писателей. У всех у них осмысленные и набрякшие лица. Аня говорит, что многих знает лично, но что они неинтересные, как правило, люди.

…Из дверей кабинета внезапно выходит бывший министр культуры Сидоров. На нем дорогой костюм.

Сидоров: Анечка…

Умка: Про меня снимают кино. Это как сон.

Сидоров: Как утренний туман? (галантно смеется)

Умка: А вы до сих пор самый главный?

Сидоров: Нет, я тут писателями занимаюсь.

Сидоров видит камеру и не уходит в кабинет, хотя его оттуда зовут.

Сидоров: А обэриуты как поживают?

Умка: Не знаю (смущенно), теперь я песенки пою. Я теперь рок-звезда, можно сказать.

Мы уходим, Сидоров уходит. Появляется студентка, которая просит Аню выступить перед литинститутовцами. Аня соглашается. Мы спускаемся в подвал, где библиотека. Библиотекарша говорит на камеру, что вот эта девочка (кивает на Умку) тут много занималась. «Герасимова, кажется….», — протягивает библиотекарь, не прекращая кому-то пояснять, что, мол, формуляр надо заполнить. «Точно, Герасимова», — радуется Умка.

Мы уводим Аню из института, хотя ей явно не хочется.

Из автобиографии А. Герасимовой:

«В 1983 г., с годовалым сыном в коляске, поступила я в аспирантуру на кафедру так называемой „советской литературы“.

Потом, как мы знаем, отвязно хипповала, пока не заперла себя замуж (в 87 году). Если б продолжала в том же духе, могла бы нечаянно помереть всерьез.

А так я померла понарошку: пришлось на время завязать с рок-н-роллом. (Слухи о моей смерти, явно преувеличенные, с душераздирающими деталями, долго еще циркулировали в кругах). Зато, как только стало можно, я начала путешествовать за границей, выступать на всяких смешных конференциях (до которых, бывало, добиралась автостопом, к восторгу и ужасу коллег) в роли ведущего специалиста по обэриутам, эксцентричной ученой дамы с загадочным прошлым. Песен не сочиняла, за гитару не бралась: молодость прошла, пора и честь знать. Энергию расходовала на составление книжек: перестроечные издательства наперебой заказывали обэриутов, и я подготовила штук двенадцать изданий… Напечатала несколько десятков филологических статей. Иногда я даже преподавала: в Литинституте один семестр читала спецкурс по обэриутам, потом в Культурологическом Лицее. В 94 году, заскучав, перевела знаменитый роман Джека Керуака „Бродяги Дхармы“. Тут-то, из глубины пятидесятых, от отцов-основателей, и подползли ко мне мои новые времена, и рухнул подточенный строгий режим».

Другими словами, филология и ошибочный муж остались позади, хлынули песни. Сначала на Арбате (ну это вы уже знаете), далее — везде.