Любовь и ненависть 4 страница

Несмотря на наличие общей идеи, лежащей в основе ассоциативной образности идиом, обнаружено, что каждое языковое сознание выражает эту идею по-своему. Продемонстрируем расхождения во фразеологизации концепта “обман” на примере одного из выделенных фрагментов. В английском языке идея утаивания (“пассивная ложь”) имеет в основе образ “покрывания”, которое соединяет в себе покров (символ таинства, сверхъестественного) и темнота, наследующие древние мифопоэтические представления: keep in the dark, draw a curtain on, cast a veil over и др. В русском языке семантика сокрытия, покрывания как магического действия фразеологически не зафиксирована.

Для обоих языков характерно использование в качестве “донора” для фразеологизации обмана образных основ, обнаруживаемых семантическую ориентированность на человека, однако, в русском языке при номинировании ситуации обмана частотность использования вербализованных соматизмов выше.

Все, связанное с ложью и обманом, актуально для человека и осваивается человеческим сознанием через соотнесение с аксиологической системой, обусловливающей положительные и отрицательные оценки, которые получают множественную интерпретацию по нравственно-этическим и утилитарно-прагматическим критериям. Эмоциональные словосочетания с прилагательными оценочного характера типа чудовищная, гнусная, грязная, отвратительная ложь/обман, dirty liar, thumping lie усиливают негативную оценку опорного слова. Однако словосочетания изящная выдумка, виртуозная ложь, first-class liar, heroic lie, вдохновенно, талантливо, skillfully, magnificently лгать/обманывать не могут быть оценены в отрицательном диапазоне. В этих сочетаниях положительные коннотации слов ложь/обман, lie/liar являются адгерентными. В данном случае принято говорить о флуктуирующей (Телия) оценке, проявляющейся в контексте и зависящей от эмпатии говорящего. Поскольку нас, в первую очередь, интересовал не соссюровский язык “в себе и для себя”, а говорящий субъект, его интерпретация и оценка явлений и событий действительности, мы посчитали предпочтительным пронаблюдать оценку лжи и обмана, реализуемую в контексте. Это позволило констатировать, что в отрицательном диапазоне оценки регулярно шкалируются лишь фрагменты “лесть” и “клевета”, выделенные нами в концептуальном пространстве обмана. В большинстве же своих модусов обман имеет флуктуирующую оценку, где знак “-” или “+” зависит от ценностной ориентации говорящего.

Лексический ассортимент средств описания обманного действия/его субъекта включает также метафоры и сравнения (как устойчивые, так и индивидуально-авторские). Анализ образности устойчивых сравнений показал, что для носителей русского языка в большей степени характерно ситуативно-образное соизмерение: Совралось как с курка сорвалось. Приведенный пример показателен еще и потому, что не типичен для английского языка, поскольку символизирует элемент бессилия, отсутствие фактора воли агенса. Это вновь отсылает нас к русскому национальному характеру, его неконтролируемости, попытке освободить говорящего от ответственности за происходящее.

Расхождения в метафорическом осмыслении концепта “обман” русским и англоязычным обыденным сознанием проявляются в том, что русской наивной логике свойственно воспринимать обман / его фрагменты как самостоятельные, всепроникающие, нередко мистические сущности, перед которыми человек оказывается слабым существом, опять-таки характеризующие русского человека как пассивного, невластного над своей деятельностью, склонного к зависимости от неких более могучих сил.

Подводя итоги, мы отмечаем, что представления о лжи и обмане, их субъекте, свойствах, присущие английской и русской лингвокультурной общности, существуют в форме мифов, архетипов, символов, эталонов и стереотипов поведения. Соотнесенность данных представлений с мифологической картиной мира, наследование черт архаического сознания древних, связь с базовыми (прототипическими) представлениями о мире, являются общими для носителей двух сопоставляемых лингвокультур, служат основой идентичного восприятия, обозначения и описания многих видов, форм, признаков обманного действия. Однако, индивид с “наследственной памятью коллектива” (Лотман) получает не только древние, но и наслоившиеся за века нюансы, свойственные только данной группе/культуре, следовательно, неизбежны какие-либо расхождения в интерпретации действительности, в частности, ситуаций, связанных с обманом.

Наблюдения над лексико-фразеологическими средствами, номинирующими и описывающими обман и его разновидности, позволили выявить некоторые черты русского и английского национальных характеров: 1) в русском языке находит выражение высокая степень эмоциональности (в частности, богатство эмоционально-оценочных языковых средств для описания как самого обмана, так и оттенков эмоций, сопровождающих обманное действие), английский язык более сдержан в эмоциональной характеристике обмана; 2) склонность к пассивности и неконтролируемости проявляется в том, что человек мыслится невластным над ситуацией, не имеющим ответственности за произведенное действие, в том числе обманное; 3) при описании обмана/его субъекта проявляются характерные для русской культуры чувства теплоты и сострадания, свойства широты души и размаха, носителям английского языка не свойственно говорить о сознательной увлеченности процессом обманного действия, “ненасытности” ложью и обманом.

Основные результаты нашего исследования сводятся к следующим положениям:

Ложь и обман являются диахронической константой человеческого бытия. Истоки становления значений, обнаруживаемых в древних индоевропейских обозначениях лжи и обмана, кроются в сакральной сфере и оказываются тесно связанными в сознании древних с нанесением вреда/ ущерба, “покрыванием”/сокрытием намерений, “искривлением”/ искажением, нарушением существующего порядка вещей.

Содержательные минимумы понятий “ложь” и “обман” различаются: ложь - коммуникативный акт, производимый лингвистически или паралингвистически и имеющий сознательную интенцию введения в заблуждение. В наборе существенных признаков содержательного минимума понятия “обман” выявляется дифференцирующий признак - успешность, эффективность реализации цели.

Содержание концепта “обман” объемнее одноименной поверхностной языковой сущности и объективируется в значительном количестве лексико-фразеологических средств, паремиях, прецедентных именах и текстах. Средства объективации концепта “обман”/его фрагментов в английском и русском языках, а также восприятие возможных способов невербального декодирования обманного действия и метафорическое осмысление последнего носителями обыденного англоязычного и русскоязычного менталитета в целом совпадают.

Расхождение в средствах объективации концептуального пространства обмана проявляются в количественной экспликации выделяемых фрагментов “клевета”, “лесть”, “пассивная ложь”. Различия в лексико-фразеологической номинации и дескрипции обманного действия также являются следствием проявления индивидуальных черт национального характера языка.

Литература

Баранов А.Н. Аксиологические стратегии в структуре языка (паремиология и лексика) // Вопросы языкознания.1989. № 3. С. 74-90

Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание/ Пер. с англ. М.: Русские словари, 1996. 416 с.

Дубровский Д.И. Обман. Философско-психологический анализ. М.: Изд-во РЭЙ, 1994. 120 с.

Маковский М.М. Язык – миф – культура. Символы жизни и жизнь символов. М.: Ин-т русского языка им. В.В.Виноградова, 1996. 329 с.

Москвин В.П. Способ описания фразеологических микросистем в идеографическом словаре // Взаимодействие языковых уровней в сфере фразеологии. Волгоград, Перемена, 1996. С. 36–38.

Панченко Н.Н. Некоторые универсалии лжи в разных культурах // Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. Волгоград – Архангельск: Перемена, 1996. С. 230–236

Панченко Н.Н. Семантика авербальных маркеров лжи// Языковая личность: проблемы обозначения и понимания: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-7 февраля 1997 г. Волгоград: Перемена, 1997. С. 104–105.

Панченко Н.Н. Контексты употребления лжи и лести // Актуальные проблемы лингвистики в вузе и в школе: Материалы Школы молодых лингвистов. Пенза, 25-29 марта 1997 г. / Ин-т языкознания РАН; ВГПУ им. В.Г.Белинского; Управление образования Пензенской области. М., Пенза, 1997. Вып. 1. С. 91–92.

Панченко Н.Н. Семантика авербальных маркеров лжи// Филологические записки: Вестник литературоведения и языкознания. Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 1998. Вып. 10. С. 135–141.

Панченко Н.Н. Общекультурный контекст концепта “ложь” // Языковая личность: система, нормы, стиль: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 5-6 февр. 1998 г. Волгоград: Перемена, 1998. С. 82–83.

Панченко Н.Н. Национально-специфическая интерпретация понятий “обман”/ “ложь” в паремиологическом аспекте // Языковая личность: вербальное поведение: Сб. науч. тр. Волгоград: РИО, 1998. С. 26–30.

Панченко Н.Н. Коммуникативная структура ситуации обмана // Языковая личность: жанровая речевая деятельность: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 6-8 окт. 1998 г. Волгоград: Перемена, 1998. С. 69–70.

Панченко Н.Н. Концептуальное пространство обмана во фразеосистеме русского и английского языков // Языковая личность: социолингвистические и эмотивные аспекты: Сб. науч. тр./ ВГПУ; СГУ. Волгоград: Перемена, 1998. С. 168–174

Панченко Н.Н. Средства объективизации концепта " обман" (на материале английского и русского языков): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 1999. 23 с.

Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический, прагматический и лингвокультурологический аспекты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. 288 с.

О.Г. Прохвачева (Волгоград)

ПРИВАТНОСТЬ

Целью данной работы является комплексная характеристика концепта “приватность” в лингвокультуре США. Под приватностью понимается осознание человеком своей личной сферы, противопоставляемой общественной (публичной) сфере.

Приватность, являющаяся одной из фундаментальных ценностей в американской культуре, представляет собой многоаспектную категорию и рассматривается в рамках различных дисциплинарных направлений – проксемики, психологии, социологии и культурной антропологии. Приватность сопоставима с такими понятиями, как “пространство”, “дистанция”, “территория”. Территориальное поведение, дистанцированность и построение различных моделей пространства выступают как способы обеспечения приватности, включаясь в данное понятие как конкретные механизмы для достижения конечной цели – необходимого каждому человеку баланса личных и общественных интересов. Будучи одним из значимых ориентиров невербального поведения, приватность может быть проанализирована с позиций проксемики. К основным способам проявления приватности (т.е. ее нарушения и защиты) относятся следующие характеристики: физические (зрительные, слуховые, обонятельные и осязательные), ситуативные (обстановка общения, дистанция общения), личностные (характеристики участников общения), межличностные нарушения (характеристики взаимоотношений общающихся).

Проксемные нормы, принятые в американской культуре, этноспецифичны и в ряде случаев ведут к коммуникативным неудачам в межкультурном общении. Так, особенностью американского поведения является использование прямого взгляда во время коммуникации в отличие, например, от японской культуры, где прямой зрительный контакт при общении отсутствует. Американской культуре свойственно следование жестким правилам соблюдения дистанции, подчеркивающее важность защиты личного пространства человека. В текстах художественной литературы мы сталкиваемся с типичными проявлениями невербального нарушения приватности и типами реакций на них. Например: Harriet’s hand gently sought out Monty’s hand and took it in a firm cautious gentle grip like a retriever holding a bird. Monty smiled the wan smile, lightly pressed the intrusive hand, and moved away. He repressed a shudder at the unwelcome contact (I. Murdoch). В данном примере прикосновение нарушает личное пространство человека и ассоциируется с завоеванием приватности, реакцией является непроизвольное физическое отвращение от нежелательного физического контакта.

С точки зрения психологии приватность рассматривается как способ обеспечения внутреннего психического баланса и связывается с понятием личности. Приватность играет определяющую роль в самореализации личности и регуляции ее взаимоотношений с окружающим миром. Рассматриваются четыре стадии приватности (по теории А. Вестина), к которым относятся: 1) состояние полного одиночества (solitude); 2) интимность (intimacy), предполагающая пребывание человека в составе малой группы; 3) анонимность (anonymity), ассоциирующаяся с ситуацией “человек в толпе”; 4) скрытность (reserve), создающая “психологический барьер против нежелательного вторжения” (A. Westin).

На этих аспектах базируются функции, выполняемые приватностью в жизнедеятельности индивида: обеспечение индивидуальной автономности (personal autonomy), эмоциональной разрядки (emotional release), формирование самооценки (self-evaluation), ограничение и защита коммуникации (limited and protected communication). Таким образом, отмечается важность феномена приватности в поддержании нормального существования и сосуществования людей и необходимость создания соответствующего баланса приватности для каждого человека.

В социологическом аспекте приватность рассматривается как механизм, регулирующий взаимоотношения индивида и общества, призванный скорректировать давление общества на отдельного человека. Смысл изучаемого понятия меняется вместе с эволюцией общественных форм, по мере их движения от простых к сложным. Так, примитивные общества отличаются превалированием коллективных интересов и меньшей потребностью в приватности как регулирующем факторе. В отличие от них, в современном постиндустриальном обществе человек все больше противопоставляется окружающему его “враждебному” миру и приватность приобретает новые нюансы. Происходит рост физической приватности индивида, имеющий, с одной стороны, положительные аспекты – более эффективное обеспечение таких функций, как эмоциональная разрядка и индивидуальная автономность, а с другой стороны характеризующийся такими отрицательными моментами как технологизация общества, рост надзора государства над отдельными индивидами, феномен отчуждения. Итак, при анализе социально-психологических характеристик приватности исследователи отмечают ее общественный характер и важность влияния социальных факторов на содержание данного феномена.

Приватность вместе с тем представляет собой явление культуры и может рассматриваться как культурная ценность. Она находит свое непосредственное проявление в этнических стереотипах поведения как типизированных шаблонах или образцах, закрепляющихся в культуре (А.К. Байбурин). С точки зрения такого принятого в антропологии понятия, как “культурное измерение” (в терминологии Г. Хофстеде), приватность, прежде всего, соотносится с оппозицией индивидуализм – коллективизм. Так, ее содержание в русской и американской культурах определяется различным удельным весом приватности на шкале ценностей: в американской культуре, тяготеющей к индивидуализму, приватность занимает более важное место, нежели в русской культуре, которой присущи коллективистские тенденции.

Мы предлагаем рассматривать приватность как культурный концепт, который соотносится, с одной стороны, с мыслительными процессами человека, а с другой стороны, с миром культуры и находит проекции в языке. Прежде всего, отмечается, что концепт как когнитивный феномен необходимо исследовать с точки зрения все более утверждающегося в современной лингвистике когнитивного направления, которое сменяет традиционные подходы к языку. В рамках когнитологии язык рассматривается как общий когнитивный механизм, дающий возможность изучать ненаблюдаемые явления, происходящие в сознании человека и связанные с отражением и преобразованием окружающей действительности. Научный акцент перемещается на рассмотрение процессов человеческого общения, предпосылок его успешности и причин возможных коммуникативных неудач. Концептуальные системы, складывающиеся в сознании людей и отражающие реальный мир, образуют некоторые концептуальные картины мира и обладают определенной долей общности для носителей одной и той же культуры, достаточной для обеспечения необходимого (хотя и не полного) взаимопонимания.

В данной работе принят комплексный подход к рассмотрению концептуальной картины мира, в рамках которого концепт трактуется не как инструмент познания, а как реально существующая форма бытия культурного феномена, при этом концепты “транслируются” в различные сферы человеческого бытия, такие, как язык, искусство, религия и др. (С.Х. Ляпин, В.И. Карасик). Понятийно-образная сторона концептов может быть представлена в виде фреймов, т.е. систематизированных фрагментов информации, типичных моделей, на которых люди основывают свои впечатления от окружающей действительности и строят свое поведение. В работах многих исследователей разграничиваются термины “фрейм”, “скрипт”, “схема”: скрипт, как правило, соотносится с последовательностью событий и состоит из отдельных сцен (например, скрипт похода в ресторан); схема является отправным пунктом для идентификации любого нового события и включается в понятие “фрейм”; фрейм, в свою очередь, представляет собой более объемное и многоуровневое образование и может быть определен как способ интерпретации людьми поведения друг друга.

В данной работе предлагается использовать фрейм как модель построения концепта «приватность» по следующим причинам: 1) фрейм является наиболее удобной формой представления культурных знаний, т.к. содержит основную и типичную информацию; 2) знания во фрейме структурированы по определенным направлениям, что позволяет упорядочить хаотичные и разрозненные единицы, ассоциируемые с данным концептом; 3) различные “уровни” фрейма строятся на ассоциативных связях, что в целом отражает ассоциативный характер человеческого мышления.

“Приватность” выступает как специфический концепт, который относится к этническим, бытийным сущностям и в связи с этим чрезвычайно “текуч” (А.П. Бабушкин) и отличается большой долей субъективности. Он не “привязан” к конкретным словам языка, а выражается опосредованно в виде признака, отличающегося специфической комбинаторикой. В данной работе признак приватности выступает как механизм изучения языкового наполнения фрейма концепта “приватность”.

Специфика рассматриваемого концепта заключается в особой важности его ассоциативных признаков. Прагматичные по своей природе, они представляют особую важность для изучения культурных особенностей, выражая широкий спектр различных внеязыковых явлений. Именно ассоциативные признаки обычно лежат в основе метафоризации значений и создают тем самым образные модели, являющиеся, как правило, носителями культурно значимой информации.

Методы изучения концепта “приватность”, принятые в работе, обусловлены спецификой самого объекта: приватность выступает как сложная многоаспектная категория, которая воспринимается человеком главным образом на подсознательном уровне. Поэтому одним из первичных методов в исследовании выступает интроспекция, в основу которой положены процедуры самонаблюдения, дополненные наблюдением за представителями рассматриваемой культуры. Кроме того, использовались методы понятийного моделирования (при построении модели концепта “приватность”), эксперимента (анкетирование носителей лингвокультуры) и интерпретации (главным образом при объяснении результатов опроса информантов и анализе паремиологических единиц). При отборе лексических единиц фрейма в качестве сопутствующих применялись методы и процедуры компонентного анализа.

Удалось установить, что соответствующий концепту “приватность” фрейм имеет сложную многоуровневую структуру; его ядро составляют понятия, которые непосредственно ассоциируются с приватностью: 1) свобода; 2) интимность; 3) секретность; 4) одиночество; 5) собственность; 6) личность; 7) межличностные отношения; 8) нарушения приватности. Эти понятия, в свою очередь, составляют центры образуемых вокруг них полей, частично накладывающихся друг на друга и получающих специфическое языковое наполнение (общее количество отобранных лексических единиц составляет 667 слов и 716 словозначений).

В семантике слова признак “приватность”, как и любой семантический признак, может быть выражен отдельно (специализированное выражение признака, например, в словах privacy, private) либо связанно с ближайшими по значению признаками (связанный признак, что предполагает его компонентное выражение с различной степенью наличия исследуемого признака в значении).

Анализ отобранного лексического материала показал, что наиболее существенным является связанный признак приватности, который и положен в основу построения фрейма концепта “приватность” в данной работе.

Наибольший интерес представляет комбинаторное выражение данного признака, т.е. то, в какой комбинаторике он обычно выступает, например: trespass – a wrongful entry upon the lands of another. В значении данного слова выделяется связанный признак “чужая территория”, а также связанный оценочный признак “неправомерный”, непосредственно ассоциируемый с нарушением территории. Таким образом, признак приватности конкретизируется в данном значении в направлении “нарушение приватности”.

Заслуживают внимания взаимосвязи концепта “приватность” с близкими по смыслу концептами. Например, по отношению к концепту “свобода” (freedom) выделяются два аспекта таких ассоциаций: во-первых, свобода как право на индивидуальную автономность и независимость, что непосредственно соотносится с одной из важных функций приватности (единицы liberty, independence, self-determination, self-government, self-reliance, autonomy, license), а во-вторых, свобода как характеристика поведения, как правило, нарушающего чужую приватность (контексты the freedom of behavior, the liberty taken).

Наиболее подробно признак приватности представлен в поле “одиночество” (solitariness) (95 единиц) и получает высокую семантическую плотность за счет подробной конкретизации таких элементов смысла, как добровольность/недобровольность одиночества, полное/неполное одиночество, длительность одиночества, духовное/физическое одиночество, а также действий, ведущих к одиночеству или его отсутствию. Например, seclusion (добровольность одиночества), privacy (добровольность одиночества + кратковременность + по отношению к чужим + может быть неполным), forlornness (недобровольность одиночества), loneliness (духовное одиночество) и т.д. Отдельно выделяется достаточно многочисленная группа глаголов, обозначающих ситуации, характеризующиеся чрезмерной степенью приватности (27 глаголов – ostracize, exclude, boycott, avoid, shun, etc.), а также недостатком приватности (24 глагола), ассоциирующихся с поведением в толпе: crowd, throng, cram, jam, stuff, etc.

Специфику поля “собственность” (property) составляет наличие целого ряда слов, описывающих ситуацию нарушения личной территории (16 глаголов плюс соответствующие им существительные). В их значениях конкретизируются такие признаки, как “ненормативность, противозаконность действия” (trespass, intrude, squat, overstep, transgress), “нарушение прав другого человека” (infringe, impinge, encroach), “нарушение приватности” (trespass, invade), “нарушение границ чужой территории” (trespass, encroach, squat).

Поля “личность” (personality) и “межличностные взаимоотношения” (relations) рассматриваются главным образом с точки зрения исторического развития и влияния соответствующих научных концептов. Концепт self, лежащий в основе поля “личность”, является ключевым для американской системы ценностей и как наивное понятие в сознании рядового носителя лингвокультуры во многом обогащается за счет воздействия массовой культуры, в частности популярной психологии (P. Rosenthal). В американской культуре концепт self сопоставляется с концептами person, ego, individuality, individualism (последний не имеет, в отличие от русского языка, отрицательной коннотации) и противопоставляется концептам people, group, society.

Следует отметить, что различные отношения между людьми предполагают ту или иную степень приватности. Концепты, характеризующие эти взаимоотношения, оцениваются с точки зрения выражения приватности в терминах “больше – меньше”, выстраиваясь в следующем порядке по мере увеличения степени приватности: acquaintance, companionship, fellowship, friendship, familiarity, intimacy. Показательно различное понимание концепта “дружба” в американской и русской культурах: “дружба” в американской культуре имеет более абстрактное значение, включая как представление о близких взаимоотношениях, так и о простом дружеском расположении. Правомерным представляется вывод о том, что в лингвокультуре США имеет место утилитаристский взгляд на дружбу в противоположность русскому концепту, предполагающему близкие сокровенные взаимоотношения во всех сферах жизни.

Существенную часть фрейма приватности составляет группа глаголов, обозначающих нарушения приватности (207 глаголов, 238 ЛСВ, что составляет 31% от общего числа единиц фрейма). Эти нарушения представлены следующими группами: 1) получение информации о ком-либо различными способами (41 глагол, 46 ЛСВ); 2) распространение информации о ком-либо (15 глаголов, 15 ЛСВ); 3) воздействие на объект различными способами, вызывающее эмоциональную реакцию (93 глагола, 104 ЛСВ); 4) сознательное унижение партнера по общению (52 глагола, 65 ЛСВ); 5) символическое и физическое нарушение территории (25 глаголов, 28 ЛСВ).

Признак приватности в данных глаголах представлен в различной комбинаторике. Например, в первой группе, в подгруппе зрительного способа получения информации, выделяются следующие модели:

а) зрительное воздействие + интенсивность действия: observe – watch carefully; follow – watch steadily;

б) зрительное воздействие + секретность: snoop – look in a sneaking manner; peek – look furtively;

в) зрительное воздействие + секретность + враждебные намерения: spy – watch secretly usually for hostile purposes;

г) зрительное воздействие + цель (из любопытства): peer – look narrowly or curiously.

При этом все глаголы характеризуются наличием компонента отрицательной оценки либо непосредственно в семантическом толковании в виде семы интенсивности или семы отрицательной манеры (цели) действия, либо он наводится контекстом. Например: I stood watching her, fascinated, till suddenly she sensed, then saw, that she was being watched. I quickly smiled – to show her that this was a non-hostile figure in the tuxedo in the twilight on the other side of the glass – but it did no good. The girl’s confusion was out of all normal proportion... (J.D. Salinger). В процитированном отрывке текста значение нарушения приватности наводится контекстом: глагол приобретает признаки осуществляемого действия (“продолжительность” и “тайность”), отрицательность реакции на действие подтверждает факт нарушения приватности.

Глаголы, принадлежащие ко второй группе, отличаются комбинаторикой следующих признаков: сообщать + информация + секретная, личная, приватная информация + (широкой публике). Например: gossip – сообщать личную информацию; divulge – сообщать секретную, конфиденциальную информацию; let out – сообщить информацию широкой публике (в прессе) и т.д.

Подавляющее большинство глаголов третьей группы является каузативными. В их семантических толкованиях в основном не уточняется, какие именно действия предпринимаются, более важной оказывается экспликация эмоциональной реакции на эти действия. Предлагается деление этих глаголов на подгруппы по семантическому признаку, положенному в основу толкования, среди которых выделяются следующие: 1) глаголы со значением “annoy” (annoy, harass, bother, irritate, vex, pester, irk, etc.); 2) глаголы со значением “criticize” (criticize, scold, revile, insult, rebuke, abuse, pick, etc.); 3) глаголы со значением “afflict” (afflict, torment, torture, assault 1, vex 2, etc.); 4) глаголы со значением “rape” (rape, molest, force, assault 2, violate, ravish, etc.); 5) глаголы со значением “offend” (offend, outrage, disconcert, embarrass, discomfit, abash, etc.); 6) глаголы со значением “stare” (stare, gawk, ogle, gape, goggle, etc.).

В группе сознательного унижения партнера по общению признак приватности эксплицируется по двум направлениям: занижение статуса другого человека (abase, demean, humiliate, chasten, subdue, etc.) и чрезмерное подчеркивание собственного статуса (dominate, domineer, command, overbear, deign, etc.). Группа физических и символических нарушений территории частично пересекается с группой глаголов, принадлежащих к полю “собственность”, включая также единицы, обозначающие нарушения моментов приватности (interrupt, disturb, bother, thrust, impose, etc.).

В результате проведенного отбора лексического материала была выделена достаточно многочисленная группа слов, обозначающих характеристики людей по отношению к приватности, которые распределяются по следующим направлениям: 1) характеристики людей, нарушающих чужую приватность (158 единиц, 162 ЛСВ) и 2) характеристики людей, чрезмерно реагирующих на нарушения приватности (37 единиц, 38 ЛСВ).

К первой группе были отнесены прилагательные и существительные, описывающие следующие ситуации: а) получение и распространение информации о других (inquiring, inquisitive, curious, busybody, voyeur, talebearer, rumormonger); б) отрицательно оцениваемая манера поведения: недостаточность манер (rude, rough, unrefined, ill-mannered, impolite), оскорбительность манер (vulgar, obscene, unchaste, licentious), вольность манер (presumptuous, free, familiar, frivolous), навязчивость манер (importunate, persistent, obtrusive), неприятные манеры (obnoxious, offensive, nasty, vile), неуместные манеры (unbecoming, improper, unseemly); в) статусные характеристики людей: завышение собственного статуса или его чрезмерное подчеркивание (proud, arrogant 1, haughty, superior), высокомерная манера поведения (lofty, arrogant 2, swaggering), занижение статуса других (supercilious, disdainful, scornful, snobbish), злоупотребление властью (despotic, tyrannical, authoritarian); г) вмешательство: в чужие дела (intrusive, meddlesome, interferer), навязывание собственных услуг или мнений (obtruding, officious, obtruder), нарушение чужой территории, пространства (trespasser, poacher, unwelcome).