СВОБОДА 4 страница

· Поведение (поджать хвост, что волк на псарне, to cry wolf, to put the tail between the legs);

· Действия человека, направленные на животное (to say a boo to a goose).

В обоих языках зооморфизмами описывается трусливое, несмелое поведение человека. В русском языке символом трусости считается заяц: роблив как заяц; бегать как заяц. В английском языке наблюдается большее разнообразие животных (соответственно и фразеологизмов), чье поведение, повадки служат основой метафорического переосмысления переживания ЭК «fear»: frog – отвращение, неудобство; mouse, hare, deer – трусость, робость, скорость; chicken (в рус. мокрая курица) – трусость.

Осмысление страха через цвет более свойственно английскому языку: yellow-livered – так номинируют трусливого человека; to be in a complete blue funk (fear) – этим выражением, имеющим стилистическую пометку (жарг.), описывается паническое состояние, сильный испуг, жуткий страх, т.е. высшая степень страха.

Поскольку эмоция страха является отрицательной, оказывающей негативное влияние на физическое и психологическое состояние человека, провоцируя «предельную» работу организма, то в основном ее фразеологизация происходит посредством фразеологизмов со шкалируемой в отрицательном диапазоне оценкой. Фразы шаркнуть по-цыгански, закивать пятками, поджать хвост, to cry wolf, to press the panic button – описывают плохое, недостойное поведение человека в опасной ситуации. Поскольку трусость – это плохо, то проявление трусости вызывает осуждение окружающих, иногда даже иронию, что отражено во фразеологизмах-номинантах: мокрая курица, a chicken-hearted person. Фоновые знания, таким образом, стимулируют отрицательную квалификацию обозначаемого.

В случае фразеологизации страха через другой пограничный концепт «мужество, храбрость», который понимается, как «способность побороть, преодолеть свой страх и совершить задуманное», употребляются выражения с положительной оценкой, поскольку мужественное поведение, «приручение» страха одобряется и приветствуется: собраться с духом, и глазом не моргнуть, to pluck up the courage, not to turn a hair.

Количество фразеологизмов, в основе которых лежат физиологические симптомы проявления одноименной эмоции, приблизительно совпадает: 33 русскоязычных и 29 англоязычных выражений. Однако если в русском языке фразеологизмы достаточно равномерно охватывают в качестве образа формирования значения фразеологизмов органы человеческого тела (волосы встали дыбом, язык за порогом оставить, не сметь дохнуть, сердце оборвалось, душа ушла в пятки, ноги подкосились), то в английском языке четко прослеживается частотность обращения к определенным соматическим симптомам: тремор конечностей (в эту группу мы включили появление мурашек): to shiver in one’s boots, to get the shivers, to quake (shiver, tremble) like a leaf; озноб, похолодание конечностей: to get (have) cold feet, cold shudder shake the limbs.

Актуализация «симптомоподобной» реакции на страх (ощущение человека о снижении температуры крови, что вызывает эффект ее застывания) имеет место в обоих языках, однако более значима для английского языка: 2 русскоязычных и 6 англоязычных выражений (включая возможные варианты): кровь стынет/леденеет/застывает в жилах, smth. curdles/chills/freezes blood, chilled blood freezes with terror, smth. makes/turns smb’s blood run cold.

Спецификой русского языкового сознания является обозначение реакции человека в ситуации переживания страха посредством имени типично русского концепта «душа»: душа в пятки ушла/уходит. Квазиорган душа является самым ценным достоянием человека, она крайне чувствительна к происходящему, поэтому в ситуации грозящей или воображаемой опасности она перемещается из нормального положения в самую дальнюю часть человеческого тела, она как бы находит временное убежище в пятках. В английском языке нами была обнаружена похожая фраза all the spirits left the man, но поскольку в английской лингвокультуре отсутствует аналогичный концепт, то вряд ли мы имеем право интерпретировать слово «spirits» как аналоговое русскому «душа».

В обоих языках имеются фразеологизмы, отсылающие к таким проявлениям страха, как побледнение, причем, и в том и в другом языке цвет лица сравнивается с цветом смерти: бледен как смерть, pale/white as the death, pale as a ghost и дополняется более нейтральными сравнениями: белей белья стать; трудности речепорождения: язык за порогом оставить, без языка стать, to have a frog on one’s mouth, fear runs away with the tongue, the voice stuck in throat.

Специфичным для русской культуры является объективация страха через описание выражения глаз: глаза на лоб полезли/лезут, глаза растаращить. В ситуации сильного испуга могут возникнуть проблемы со зрением: невзвидеть свету, небо с овчинку кажется.

В английском языке отмечена тенденция к особенному акцентированию манипулятивной функции страха, о чем свидетельствует наличие выражений, описывающих намеренное «наведение» страха (11 выражений): to give smb. the fantods, to put the frighteners on smb.

Русскому языку более свойственно описание непосредственного переживания страха, его симптоматики и поведения в ситуации опасности, являющейся причиной возникновения эмоции (побелеть как полотно, язык к гортани прилип, ножки как лучинки хрустнули).

Общеизвестно, что в паремиях наряду с общечеловеческим выражается и специфичное для данной лингвокультурной общности, то, что принято называть «душой народа», поэтому на следующем этапе нашего сопоставительного исследования мы обратились к паремиологическому аспекту концепта «страх».

В качестве критерия классификации паремий нами были выделены некие инвариантные значения (идеи), объединяющие некоторое множество пословичных единиц из английского и русского языков

В результате анализа 240 паремий (122 английских и 118 русских) нами обнаружены 13 паремических представлений о страхе, имеющих различные предметно-образные наполнения. Из них только 5 являются общими для обеих культур в том смысле, что в языках обнаруживаются пословицы на эту тему, но они не могут быть названы эквивалентами, поскольку обнаруживают сходство по идее, но расходятся по лексико-грамматическому оформлению. Общими для сопоставляемых лингвокультур являются следующие представления о страхе: «пережив однажды ситуацию страха, человек начинает бояться всего, даже самого незначительного» (Пуганая ворона куста боится, Threatened folks live the longest: they take precautions). Страх осмысливается через смерть: в русском сознании смерть является неизбежностью, которая рассматривается как переход на другой уровень существования, страх смерти это естественное чувство человека – Жив смерти боится. Подобное восприятие смерти русским сознанием объясняется традиционно русским отношением к жизни: ко всему надо относиться по-доброму, даже к смерти, принимая ее. В англоязычных пословицах страх смерти признается самым интенсивным: The fear of death is more to be dreaded, than the death itself, и осуждается: If you fear death, you are already dead.

В представлении «страх управляет поступками людей» английское языковое сознание различает: а) положительное воздействие страха, подчеркивающее научающую (адаптивную) функцию страха: A good scare is worth more to a man than good advice; б) негативное воздействие на поступки человека: Our fears do make us traitors; в) нейтральное воздействие страха: Those who came were not afraid: those who were afraid didn’t come.

В русском языке страх рассматривается в основном как нейтральный регулятор поступков людей: На всяку беду страху не напасешься, Не стоит тратить свою жизнь на страх.

Для английской лингвокультуры релевантным является «осуждение и негативное отношение к трусости»: Cowards die many times before their deaths, тогда как для русского человека «трусость иногда может быть оправдана»: Бег не честен, да здоров. Храбрость/мужество, в основе которых лежит страх, поощряется в обеих, а в русской даже вознаграждается: Храброго удача догоняет.

Русская культура иронично относится к проявлению запоздавшей и неуместной храбрости: Храбр после рати, как залез на полати, осуждает обманчивую внешнюю храбрость: Сердце соколье, а смелость воронья, Молодец среди овец, а против молодца и сам овца.

Английской культуре свойственно воспринимать страх как интенсивную эмоцию, с которой трудно бороться: It is foolish to fear what cannot be avoided, не исключающую, однако, надежду на избавление: There is no fear without hope. Русская культура, напротив, поощряет и призывает к активному противостоянию страху с помощью действий: Глаза страшатся, а руки делают, Дело мастера боится.

Персонификация страха: Fear has many eyes, Fear is the farther of cruelty, наделение его деятельными признаками, физическими характеристиками представляют собой специфику представления эмоционального концепта «fear» в английской паремиологии.

Анализ синтаксических структур паремий показал, что по сравнению с английским языком, русский язык, отражая ЭК «страх», категоричней выражает предписание, назидание по поводу того, что надо делать в опасной ситуации или как преодолевать страх, что достигается с помощью императивных конструкций. В английском языке пословицы, объективирующие ЭК «fear», констатируют факт или событие, говорят о его закономерности и обобщенности (предложения в настоящем времени). Сравнительные конструкции предлагают определенный выбор: «если делать так, то получится вот что, а там вам решать», или «если бы было возможно, то случалось бы так»: Nobody would be afraid if he could help it (Никто бы не боялся, если б мог). В переносном смысле эта пословица означает, что невозможно привыкнуть к страху, избавиться от него, каждый испытывает эту эмоцию в той или иной ситуации.

Поскольку в основе исследуемого концепта находится универсальное понятие эмоции, имеющее мимическое, жестовое, фонационно-просодическое воплощение, то исследование специфики языковой репрезентации невербальных маркеров страха является вкладом в сопоставительное исследование концепта в английской и русской лингвокультурах.

Невербальные компоненты проявления страха (мимика, жесты, просодика) обладают этнокультурной универсальностью, поскольку связаны с физиологической и физической стороной исследуемого феномена.

Невербальные индикаторы эмоции имеют двойственную природу плана выражения: с одной стороны, они существуют как непосредственно воспринимаемые проявления страха, а с другой, – как их вербальное представление.

Базой для исследования данного аспекта проблемы, послужили 594 примера (347 и 247 русских и английских соответственно) из англо- и русскоязычной художественной литературы.

При описании ситуации переживания страха описывается или внутреннее состояние персонажа (200 примеров): … всегда пугливо замирала в себе, боясь, что у невестки что-нибудь принародно лопнет и обнажится (Астафьев), … there was something unfamiliar in her, some new freezing feeling, that was hard to control (King); или внешние невербальные проявления страха (мимика, жесты, внешние психосоматические симптомы): «Он весь посинел от страха, ноги его не слушались, казалось, он сейчас упадет» (Леонов); «Cold sweat was running down his neck at the thought he might be revealed and punished» (Nolan).

Авторы художественных произведений, отражая обыденное представление о возможностях невербальной индикации страха, пользуются определенными стереотипами представления и описания невербальных маркеров страха: стилистическими приемами (метафора: страх прожигает насквозь, эпитеты: липкий, тоскливый ужас, молочно-голубой от страха, сравнение: pale as the death, to run like a hare, эллиптические конструкции, повторы: Я так перепугалась, перепугалась насмерть. Мы пережили такой ужас – и ворошить все это снова… И потом, находиться под подозрением, а то и сесть в тюрьму… Я себя не помнила от страха (Кристи)); единицами лексико-фразеологического поля исследуемого концепта (сердце обрывается, кровь стынет в жилах, to have a frog in one’s throat, to shake in one’s shoes), лексемами, в содержании которых реализованы семы «дрожать» (дрожать, трястись, содрогаться, лихорадка, to shake, to shiver, to tremble), «отсутствие цвета» (бледный, побледнеть, побелеть, pale, white, to pale), «увеличение размера глаз» (выпучить, вытаращить, растаращить, wide, open) и т.д.

Общими для сопоставляемых лингвокультур, а также одинаково частотными, с точки зрения реализации в художественной литературе, оказываются следующие семантические признаки ЭК «страх»/«fear»: «дрожание», «испарина», «изменение цвета лица», в основе которых находятся одноименные физиологические симптомы (160 примеров: 83 русских и 77 английских). Физиологический симптом «сердцебиение» реализуется в разных семантических признаках концепта: в русском языке «замедленная работа сердца», а в английском – «учащенное сердцебиение»: My heart had started pounding so hard that I was sure everybody could hear it (Nolan), Остались я и медведь. Затвердело и как бы контурно означилось в груди мое сердце, реже и напряженней сделались его удары, пальцы прилепились к скобкам ружья (Астафьев).

Фонационно-просодические особенности проявления эмоции страха также активно отражаются в обоих языках (118 примеров: 70 русских и 48 английских) и являются основой соответствующих семантических признаков ЭК «страх» в сопоставляемых лингвокультурах: «невозможность речепорождения», «изменение звучания голоса», «заикание»: «Он боялся говорить, голос не подчинялся ему, и из горла вполне мог вырваться крик, или наоборот, шепот (Шоу), Her eyes were wide and dazed, and she kept trying to speak. Her mouth was working, but nothing came out (King).

Среди мимических проявлений эмоции страха наиболее часто в англо- и русскоязычной художественной литературе актуализируется «язык глаз», маркер, который составляет основу семантического признака «увеличение размера глаз» (108 примеров: 65 русских и 43 английских): Она выпучила глаза, онемев от страха (Грин), …and I saw what might’ve been a spark of fear in his eyes (Hardy).

В рамках художественной коммуникации реализуется семантический признак «замирание», в основе которого находится поведенческий паттерн человека в ситуации переживания опасности (71 пример: 40 русских и 31 английском): Я как лежал на газетах, так и лежал, не в силах ни шевельнуться, ни вскрикнуть, подбирая под себя ноги (Астафьев), … and then his fingers stiffened, grew clumsy with fear (Nolan).

Второй поведенческий паттерн (избыточная и непроизвольная активность нервной системы) реализуется в виде семантического признака «активное действие», который актуализируется в художественной литературе обоих языков значительно реже (17 примеров: 10 русских и 7 английских), по сравнению с описанием реакции замирания: В усах его, как птичка в ветвях, сидела алмазная слеза. Полыхаев удивительно быстро моргал глазами и так энергично потирал руки, будто бы хотел трением добыть огонь… Он бежал за Остапом, позорно улыбаясь и выгибая стан (Ильф, Петров), He shrank against the pillow, smothering with panic, then he threw himself forward (Allende).

Основные результаты нашего исследования сводятся к следующим положениям:

В силу того, что в основе исследуемого концепта находится универсальное понятие эмоции страха, языковые средства репрезентации невербальных маркеров переживания и проявления страха, оценочные и образные компоненты, выделяемые в составе значения лексических и фразеологических единиц, объективирующих данный концепт, в целом совпадают в английском и русском языках. Семантические признаки «эмоциональное чувство/состояние», «реакция на опасность», «отрицательное / негативное» являются родовыми и облигаторно реализуются в значении единиц, его объективирующих.

Семантические признаки «продолжительность», «интенсивность», «манипуляция/воздействие на человека» являются дифференциальными в сопоставляемых языках и лежат в основе градации лексических средств номинирования концепта.

Английские и русские номинанты страха, образующие синонимические ряды, актуализируют различные признаки концепта «страх», что затрудняет их взаимопереводимость. При употреблении одного из номинантов русского концепта «страх» языковым сознанием, как правило, актуализируется один семантический признак, который становится доминантным в определенном контексте. При употреблении каждого номинанта английского концепта «fear» помимо инвариантных семантических признаков, дополнительно актуализируется один семантический признак, который и получает отдельное имя. Объем синонимических рядов англоязычных и русскоязычных номинантов концепта не совпадают (11 номинантов в английском и 7 в русском языках).

При осмыслении результатов проведенного сопоставительного исследования языковых средств, объективирующих данный концепт в английском и русском языках, можно сделать заключение, что для русского человека переживание страха представляет собой глубокое, мучительное чувство, затрагивающее душу, а для англичанина переживание страха сопряжено с внешними физическими неудобствами. В английском языке отмечена тенденция к особенному акцентированию манипулятивной функции страха, о чем свидетельствует преобладание деривационных прилагательных и наречий, фразеологизмов, описывающих намеренное наведение страха. Русскому языку более свойственно описание непосредственного переживания страха, его симптоматики.

Литература

Вильмс Л.Е. Лингвокультурологическая специфика понятия «любовь» (на материале немецкого и русского языков): Автореф. дис. …канд. филол. наук. Волгоград, 1997. 24 с.

Димитрова Е.В. Трансляция эмотивных смыслов русского концепта «тоска» во французскую культуру: Дис. …канд. филол. наук. Волгоград, 2001.

Дорофеева Н.В. Удивление как эмоциональный концепт (на материале русского и английского языков): Дис. …канд. филол. наук. Краснодар, 2002. 214 с.

Зайкина С.В. Эмоциональный концепт «страх» в английской и русской лингвокультурах (сопоставительный аспект)»: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2004. 24 с.

Зайкина С.В. Лингвокультурология страха и его вербализация (постановка проблемы) // Языковая личность: проблемы межкультурного общения: Тез. докл. науч. конф. Волгоград, 3 – 4 февр. 2000 г. Волгоград: Перемена, 2000. С. 27 – 28.

Зайкина С.В. Понятие страха в сопоставительной перспективе // Лингвистические парадигмы: традиции и новации: Материалы междунар. симпозиума молодых ученых «Лингвистическая панорама рубежа веков». Волгоград, 23 – 25 мая 2000г. Волгоград: Перемена, 2000. С. 85 – 89.

Зайкина С.В. Семантизация понятий страха/тревоги и fear/anxiety в сопоставительном аспекте // Аксиологическая лингвистика: проблемы изучения культурных концептов и этносознания: Сб. науч. тр. Волгоград: «Колледж», 2002. – С. 49 – 54.

Зайкина С.В. Страх как средство манипулирования людьми // Единицы языка и их функционирование: Межвуз. сб. науч. тр. – Саратов: Изд-во «Научная книга», 2003. – Вып. 9. – С. 239 – 242.

Зайкина С.В. Семантическая структура понятий «страх/fear»: лексикографический аспект // Современная лексикография и терминология: достижения, проблемы, перспективы. Сб. науч. тр. Краснодар: Кубан. гос. ун-т, 2003. С. 49 – 55.

Зайкина С.В. Синтаксическая прагматика английских и русских пословиц и поговорок, объективирующих страх // Проблемы современной лингвистики. Сб. науч.тр. Волгоград: Перемена, 2003. Вып. 2. С. 22 – 27.

Зайкина С.В. Дескрипция невербальных индикаторов страха в художественной коммуникации // Проблемы вербализации концептов в семантике языка и текста: Материалы междунар. симпозиума. Волгоград, 22 – 24 мая 2003 г.: В 2-х ч. Ч.2. Тезисы. Волгоград: Перемена, 2003. С. 238-240.

Зайкина С.В. Эмоциональный концепт «страх» в английской и русской лингвокультурах (сопоставительный аспект)»: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2004. 24 с.

Изард К. Психология эмоций. СПб.: Питер, 2000. 450 с.

Красавский Н.А. Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах. Монография. Волгоград: Перемена, 2001. 462 с.

Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во МГУ, 1997. 245 с.

Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Терра – Республика, 1992. 489 с.

Литвак М.Е. Психологическая диета. Ростов-на-Дону: Психологическое айкидо, 1993. 60 с.

Панченко Н.Н. Средства объективации концепта «обман» (на материале английского и русского языков): Дис. …канд. филол. наук. Волгоград, 1999. 171 с.

Покровская Я. А. Отражение в языке агрессивных состояний человека на материале англо- и русскоязычной художественной прозы: Дис. …канд. филол. наук. Волгоград, 1998. 178 с.

Шаховский В.И. Эмотивный компонент значения и методы его описания (Учебное пособие). Волгоград, 1983. 89 с.

Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка (на материале английского языка): Дис. …д-ра филол. наук. М., 1988. 402 с.

Шаховский В.И. Эмоции и их концептуализация в различных лингвокультурных контекстах // Русистика. Киев, 2001. Вып. 1. С. 13–19.

Е.В. Димитрова (Волгоград)

ТОСКА

Целью данной работы является контрастивное описание и анализ лингвистических средств, используемых в русской и французской лингвокультурах для репрезентации смыслов русского концепта “тоска”.

Термины концепт и смысл являются метаязыковыми полисемантами и требуют определённых оговорок при их употреблении в контексте. Для нашего исследования концепт – это структурная единица языкового сознания, оперативная единица ментального лексикона, несущая универсальное и / или национально-специфическое содержание, актуальное для той или иной лингвокультуры; смысл понимается в работе в двух планах: как речевой смысл и как структуры, формирующие когнитивную базу. Смысловые структуры сознания, отражаясь в речевых смыслах, несут информацию о действительности, формируют собой концептуальную систему носителей языка и таким образом участвуют в языковой концептуализации мира.

Культурный концепт обладает структурой лишь условно: концепт калейдоскопичен, и его вебрализация в очень малой степени предсказуема. Овнешняется концепт благодаря функционированию ментального лексикона, преломляясь в различных единицах промежуточного языка – структурах представления знания.

Межкультурный контакт предполагает обязательную передачу концептуального содержания языковыми средствами принимающей лингвокультуры. Такой процесс, называемый нами интеркультурной трансляцией концептуального содержания, в зависимости от условий коммуникации может обретать разные формы и носить прямой и опосредованный характер (например, в ситуации перевода). В зависимости от большей или меньшей степени сходства культурных и языковых кодов контактирующих лингвокультур, может быть установлен тип эквивалентности на семантическом уровне для языковых единиц, с помощью которых в языке принимающей лингвокультуры вербализуется транслируемое концептуальное содержание. Репрезентанты инокультурного концепта – это либо частичные, либо абсолютные (полные) эквиваленты заданного концептуального содержания, либо его нулевые эквиваленты – отсутствие лексем, сигнализирующее об отсутствии заданного концепта в конкретной концептуальной системе, чуждости концепта для лингвокультуры.

Понимание эквивалентов инокультурного концепта в принимающей лингвокультуре осуществляется в соответствии с общими законами смыслового восприятия: реципиент трансформирует воспринятую информацию из вербального кода в когнитивные структуры, которые затем соотносятся с когнитивной базой индивида и, в зависимости от актуальности и значимости данного содержания для деятельности носителя языка, или фиксируется в языковом сознании, или постепенно утрачиваются. В подавляющем большинстве случаев эквиваленты инокультурного концепта не осознаются как таковые носителями языка принимающей лингвокультуры. Инокультурность ощущаются только при реализации такой стратегии интеркультурной трансляции концептуального содержания, при которой в полном объёме транслируется содержание культурных коннотаций, ставится цель максимально полного отражения национальной специфики, а значит, делается особый акцент на эквивалентности и адекватности. Объясняется такое положение вещей следующими факторами, влияющими на понимание эквивалентов инокультурного концепта в принимающей лингвокультуре:

1) реципиент транслируемого сообщения исходит при его понимании из своей собственной концептуальной системы;

2) проблему передачи специфики национального менталитета в инокультурной для данного менталитета среде решает транслятор культурных кодов;

3) возможность полного / неполного, адекватного / неадекватного понимания реципиентом эквивалентов инокультурного концепта зависит от структурной организации концептуальных систем контактирующих ментально-лингвальных комплексов.

Русский концепт “тоска” имеет глубокие корни в русской лингвокультуре. Смыслы, входящие в его содержание, фиксируются уже в древнерусском языке – в тексте “Слова о полку Игореве”. Относительно внутренней формы данного концепта можно утверждать, что в её основе лежит признак ‘стеснение, давление, натиск’. Концепт “тоска” не прерывает своего существования в концептосфере русского языка и в современном русском языке овнешняется в большом количестве своих вербальных репрезентантов. В результате анализа словарных дефиниций лексемы тоска нами установлено, что эта лексема обладает сложной семантикой, поддающейся логике культурного сценария, но трудно поддающейся делению на отдельные значения, поскольку концепт “тоска” является эмоциональным концептом, что сказывается не только в трудности разграничения его смыслов, но также в специфичности соотношения смыслов данного концепта. Концепт “тоска” – это сгусток эмотивных смыслов. При актуализации одного или нескольких из них в ситуации коммуникации, все остальные смыслы данного концепта активизируются на уровне языкового сознания.

Концепт “тоска” в силу национальной специфики своего содержания обладает большим количеством культурных коннотаций. Анализ выявленных коннотаций свидетельствует о значимости данного концепта для русской лингвокультуры, а также позволяет нам дать описание концептуализации чувства тоски русским языковым сознанием. Среди наиболее ярких коннотаций – вещные коннотации ‘глаза’, ‘лицо’, коннотации ‘голос, звук, речь’, ‘вздохи’, ‘слёзы’, ‘сердце’, ‘душа’ и т.д. В своей сумме культурные коннотации, стоящие за концептом “тоска” и его вербальными репрезентантами, составляют важную часть культурного кода русской лингвокультуры.

В содержании концепта “тоска” нами выявлены следующие смыслы: ‘томление’, ‘грусть’, ‘печаль’, ‘скука’, ‘уныние’, ‘хандра’, ‘тревога’, ‘тоска по Родине’, ‘сожаление об утраченном’, ‘стремление к чему-либо, пока не происходящему’, ‘тоска по любимым, близким людям’. Эти смыслы, эмотивные по природе, могут транслироваться во французскую лингвокультуру: каждому из них можно найти вербальную оболочку во французском языке. Слова же, способного объединить в своей семантике всё содержание русского концепта “тоска”, нами во французском языке не обнаружено. Именно поэтому эквивалентность французских концептов по отношению к концепту “тоска” мы квалифицируем как частичную, и фиксируем концептуальную асимметрию, характеризующую русскую и французскую лингвокультуры. Концепт “тоска” и его французские эквиваленты – “angoisse”, “tristesse”, “chagrin”, “ennui”, “dé tresse”, “cafard”, “anxié té ”, “inquié tude”, “abattement”, “tourment”, “nostalgie”, “dé sir”, “regret”, “trouble”, “spleen”, “dé sespoir”, “langueur” и др. – обладают различным смысловым потенциалом. Смысловой потенциал концепта “тоска” покрывается только сочетанием смысловых потенциалов его французских эквивалентов.

Французские эквиваленты концепта “тоска” также обладают культурными коннотациями. Во многом эти культурные коннотации совпадают с коннотациями изучаемого нами русского концепта. Так, для французских эквивалентов концепта “тоска” также характерны коннотации ‘глаза’, ‘лицо’, ‘голос, звук, речь’, ‘вздохи’, ‘слёзы’ и др. Но при этом есть и расхождения: французское языковое сознание допускает, например, что можно делать вид, что испытываешь чувство, близкое к тоске. Различны представления в русской и французской лингвокультурах о поведенческих реакциях, связанных с данными чувствами. Например, испытывая angoisse или inquié tude, француз может дрожать, чувствовать озноб, потеть, тогда как для русской тоски это не характерно. Для русского языкового сознания чувство тоски связано с душой, сердцем, грудью, для французского – не только с душой, сердцем и грудью, но также головой (tê te) и горлом (gorge) и т.д. Возможности передачи тех или иных эмотивных смыслов русского концепта “тоска” не ограничиваются при этом несовпадением концептуальных систем двух языков, их асимметрией. Эта асимметрия сказывается на понимании этих смыслов носителями французского языка: в рамках французской лингвокультуры французские эквиваленты русского концепта “тоска” реализуют не только культурные коннотации, бытующие в русской лингвокультуре, но и чуждые ей.

При трансляции во французскую лингвокультуру эмотивные смыслы русского концепта “тоска” подвергаются содержательным трансформациям. До франкоговорящего реципиента доходит лишь часть того целого, которым являются связанные между собой эмотивные смыслы данного концепта в русской лингвокультуре. Сопоставим строки стихотворения А.А. Ахматовой с их переводом на французский язык: