Муравей

Н.Васильева ПО ПРОЗВИЩУ ГУМАНОИД Повесть

Митька буравил взглядом пол. Хотелось проделать в нем маленькую дырочку, чтобы помочь рыжему муравью спрятаться в подполье. Бедолага в панике бегал вокруг туфель учительницы. Под толстым каблуком правой туфли и находилась та спасительная щель, из которой он недавно выполз. " Беги ты скорее отсюда, беги! — мысленно за­клинал его Митька. — А то раздавит она на тебя, глупого. Такая наступит — мокрого места не останется. Ох и любит она всех давить! Вон как слюнями брызжет".

Муравей, будто прочитав Митькины мысли, быстро повернул в сторону коричневой доски, что висела на зеле­ной стене класса. Но и там скрыться было негде. Все щели были забиты раскрошенным мелом. Тогда муравей мет­нулся к столу. Ловко взобрался по его крашеной ножке наверх. Эх, недотепа! Тут уж он был совсем как на ладони. Муравей в растерянности волчком закрутился на одном месте. Потом снова пополз вниз. И как они только вниз головой ползать умудряются? Несколько лет назад Митька со стога падал вот так же, вниз головой. Хорошо еще, что в кучу сена угодил, а то бы черепушка раскололась! Факт! А муравей вон как чешет и в ус не дует. Его так и тянет к этой лаковой туфле. Митька затаил дыхание. Хоть бы Маргарита Рашидовна отошла от стола! Только где там! Стоит как монумент — ни с места!

Мать с отцом сидели за разными столами. Отец справа от Митьки, мать — слева. Как под конвоем! А бородавка над верхней губой Маргариты Рашидовны все плясала и плясала. Отблески запотелых от возбуждения очков, будто маленькие прожекторы, бороздили класс. Когда она выговорится? Из бородавки торчал пучок жестких волосинок. Это придавало лицу учительницы какое-то крысиное выражение. Особенно когда она поворачивала голову в сторону мамы. Когда же взор Маргариты Раши­довны устремлялся на папу, выражение ее лица менялось на глазах. И даже тембр голоса становился другим — металлические звуки куда-то исчезали. Им на смену вступали грудные басы. При этом правая рука ее поправ­ляла пышную прическу. Руке почему-то хотелось, чтобы на прическу папа обратил особое внимание. В Митькином воображении образ учительницы как-то раздваивался. Та, которая смотрела на маму, была жесткой и злой, дру­гая, которая обращалась к папе, была мягкой, терпимой и даже временами красивой. Маме были адресованы те фразы, в которых он, Митька, был упрямым, невнима­тельным, ленивым. К отцу отсылались более благозвучные эпитеты, такие, как " в общем-то, неглупый и весьма добрый по натуре, но... но... но..."! И об эти " но" можно было спотыкаться на каждом шагу. На Митьку Маргарита Рашидовна не смотрела. А потому себя как единое целое он тоже воспринимать никак не мог. Да провались вы все в трын-тарары! А где муравей-то? Бедняга, так и не найдя никакого выхода в свободный мир, все путался под ногами учительницы. А что, если направить туда мысли? Дед го­ворил, что мысль — самая могущественная энергия на све­те. Нужно только уметь ее правильно сконцентрировать.

-Та-а-к! Ну, давай, давай, давай! И тут Маргарита Раши­довна потянулась к столу, на котором лежала стопка тет­радей с их сочинениями. Пудовая нога ее поднялась и...

- Стойте! — вскрикнул Митька.

- Не двигайтесь! У вас под ногой муравей!

Внушительная Маргарита Рашидовна так резво отско­чила в сторону, будто под ногой у нее был не муравей, а гремучая змея. Мама тоже вздрогнула. У папы по скулам заходили желваки. И глаза из карих превратились в жел­тые. Ну и пусть! Митька вскочил, подобрал с пола какой-то фантик, подсадил на него муравья, спокойно подошел к от­крытой форточке и осторожно выбросил в нее рыжего скитальца.

— Вот видите? — возвращаясь на исходные позиции к столу, с придыханием произнесла Маргарита Рашидов­на. -- Как это называется? И так каждый день. Заикой можно стать! Ребята над ним уже смеются. Нормальный парень, а ведет себя так, будто он... -- она замялась, пытаясь подобрать наиболее подходящее слово, — ну, как бы не от мира сего.

Она, наконец, замолчала. Стала рыться в своих ум­ных мыслях. Села бы хоть, что ли.... Почему учителя всег­да стоят перед классом? Наверное, стоя, легче на людей давить.

Но пауза длилась недолго. Молчать Маргарита Раши­довна не умела. А зря. Когда человек молчит, он восста­навливает свою энергию. Но вряд ли Маргарита Раши­довна знает об этом. Сама как-то призналась, что не успе­вает ничего для души почитать, только разбирает их каракули.

— Какое-то совершенно непонятное мне стремление к оригинальничанью, — опять затарахтела она, усиливая эффект изобретенного ею слова замысловатым движени­ем руки. — И это глупое оригинальничанье проявляется во всем! — с особым пылом пригвоздила она последнюю часть фразы к маминому впечатлительному лбу. (" Ориги­нальничанье"! Откуда и слово-то выкопала! Как только язык не сломала. И что оно означает? Объяснила бы хоть!) — За примерами далеко ходить не надо. Возьмем последнее сочинение. Вы только вдумайтесь в это назва­ние! " Хочу быть дедушкой! " Не пилотом, не водителем, не ученым, как другие дети, а дедушкой. Простите, но я не знаю такой профессии! Написано хорошо, и ошибок не так уж много, но! Тема профессиональной ориентации не раскрыта. Если хотите, я сейчас прочту вслух этот опус?! Митьке захотелось забиться в ту самую щель, куда ни­как не мог пробиться муравей. Во дает! А ведь говорила, мол, пишите, не таясь, искренне, как в свой личный днев­ник. Он сдуру и поверил! Неужели будет читать?! Да нет же, что она, законченная идиотка, что ли? Временами, вро­де, и ничего. Бывают и хуже.

— С сочинением мы дома разберемся, — мрачно пообещал отец, спасая ситуацию.

У Митьки отлегло от души. И мама выдохнула облегченно.

— Ну, хорошо, — пожала тучными плечами Марга­рита Рашидовна. — Тогда давайте его спросим. — Она воткнулась взглядом в Митьку. — Как ты сам-то расце­ниваешь свое поведение, Дмитрий? Ты уже взрослый па­рень, тринадцать лет исполнилось, а ведешь себя хуже маленького.

Митька молча кусал заусеницы.

—Что за дурная привычка ногти слюнявить! — загре­мел на весь класс отец. — Спрашивают — так отвечай! Мне некогда на тебя пялиться!

Стекла на портретах писателей, что висели на стенах кабинета литературы, мелко задрожали, словно под окном дребезжал бульдозер. Ни Толстому, ни Гоголю, ни тем более Достоевскому это явно не нравилось, что было написано на их лицах. И только одна Маргарита Раши­довна осталась довольна. Она даже закивала головой, мол, так его, так. Губы ее, аккуратно обведенные тонкой корич­невой полоской, слегка шевелились, беззвучно повторяя резкие фразы, которые метко швырял в Митьку отец.

—Маргарита Рашидовна, мы дома с ним поговорим. Он у меня быстро все поймет! Я с ним сюсюкаться не стану. Есть у меня козыри! Спасибо, что пригласили. К сожа­лению, мое время истекло. Вас подвезти домой?

—Нет, что вы! Он у меня не один. Сейчас еще придут родители Смирнова. Это его дружок. С ним тоже беды хоть отбавляй. — И, почему-то глядя на фирменные ботинки отца, банально, но пафосно изрекла: — А тебе, Дмитрий, советую задуматься над своим поведением. У тебя такие замечательные родители! Есть с кого брать пример.

Пока папа разворачивал машину, Митька успел сбе­гать под окна класса. Фантик лежал на траве. Муравья на нем не было. Значит, приземлился удачно. Ну, хоть это хорошо!