Разборки

Пока ехали домой, Митька разглядывал из окна ма­шины тучу. Она грозно надвигалась откуда-то с востока, и блеклое солнце беспомощно отступало. Сначала туча двигалась клином и очень напоминала пешее войско татарской орды. Но вот из-за нее сразу с двух флангов вы­скочила конница, и дождевые пики вражьих стрел стали гулко бомбить капот машины. Небо превратилось в поле смертельной брани. Сверкая острыми копьями, молнии летали по небу беспорядочно и хаотично, и уже трудно было разобрать, где и чья сторона. Все смешалось в жут­ком месиве разбушевавшейся стихии.

Родители молчали. От мамы пахло валидолом. Она то и дело умоляла отца:

—Да не гони ты так, Андрей! На тот свет всегда успеем. Видишь, какая дорога скользкая!

За обедом папа, даже не поднимая на Митьку глаз, мрачно изрек:

—В деревню он больше не поедет. Хватит! Вот где у меня сидит ваш Гуманоид с его тлетворным влиянием! Митька даже поперхнулся. Потом закашлялся так сильно, что маме пришлось стучать по его спине. Всего ожидал, но такого! Удар был явно ниже пояса. Гума­ноидом папа за глаза в сердцах прозывал деда. Кто такие гуманоиды — Митька знал. Человекоподобные существа, живущие в других измерениях или обитающие на других планетах. Митька видел гуманоидов в приключенческих фильмах. С землистой кожей, с тремя пальцами на руках, с дырочками вместо носа. Но причем здесь дед — понять не мог. Как-то младшая сестра Люська спросила маму об этом. Митька тоже уши оттянул. Интересно все-таки, что мать на это скажет?

-Папа считает, что наш дедушка слишком добрый и гуманный. Вот поэтому, видимо, и выдумал это странное прозвище. Выкиньте это из головы!

Ничего себе! Легко сказать! Да ради деда Митька!.. И почему отец все время к деду цепляется? Что дед ему плохого сделал?

-Причем здесь дед! — возвращая Митьку к действи­тельности, озвучила его мысли мама. Но отец грохнул кулаком по столу так, что суп из тарелки плевком вылился на скатерть. А младшая сестренка Люська, вжав голову в плечи, понеслась в туалет. Эх, мать! Наивная, как... Да отец только этого и ждал! Сейчас начнется!

— При всем при том! — сотрясал всю квартиру зычный голос отца. — Он деду в рот дышит! Послушай, как и что он говорит! Как старик рассуждает. Все, к чему ни при­учаю, коту под хвост! Забил этому дуралею башку всякой ерундой! Стоит только в деревню съездить — у него даже руки, как у колхозника, становятся! Такими руками деньги не считают! Ничего из него толкового не выйдет! Как вол­ка ни корми...

Последнюю фразу отец добавил на полном выдохе. Пар вышел. Настал черед говорить маме. Дед был ее от­цом, и маме, конечно же, не нравилось, когда отец " тянул" на деда и называл его Гуманоидом. Она очень переживала, когда между ними назревал какой-нибудь конфликт. Насколько помнил себя Митька, отец с дедом никогда

не могли " состыковаться". Сам себя отец называет чело­веком нового времени. А деда — " отжившим элементом прошлого". В деревню отец ездил редко. А если уж, бы­вало, и " сподобится", его хватало там только на два дня. На третий он начинал раздражаться по пустякам и спать уходил на сеновал. Потом целыми днями как проклятый копался в машине. По его словам, в деревне он " отбывает наказание". Почему отец не любил деревню — понять было можно. Родился он на одной из московских окраин. Вырос среди ребят городского двора, где игры и интере­сы были далеко не такими, как у деревенских пацанов. Он даже никогда не мылся в дедовой бане. Зато в городе в ванне мог отмокать часами.

Мама принесла из кухни плов с черносливом. Любимое блюдо отца. Мелкий подхалимаж! Митьке стало скучно. Он наперед знал каждую фразу, которая будет высказана и той и другой стороной. Не впервой из-за деда в доме шли перепалки. И каждый раз они шли по одному и тому же сценарию. Сейчас мама скажет: " Не всем же деньги считать! " Угадал?

-Не всем же деньги считать! - - возразила мама. -А ты, Митя, уши не развешивай! Жуй давай да уходи в свою комнату!

Митька отвернул голову к окну. Сейчас и за " Митю" ей тоже достанется!

-Да не зови ты его Митей! Дмитрий он, понимаешь, Дмитрий! — снова взорвался отец. — Сколько говорить об этом! Слушать тошно!

Митькой всегда звал его дед. Отец и деду замечания делал. Дед только ухмылялся. " А ты, Андрей, его спроси. Не нравится — пусть не откликается. Буду звать Дмит­рием". Но Митька откликался, сколько бы ни колол его отец презренным взглядом.

Между тем отец открыл тетрадь с Митькиным сочине­нием. Пусть читает! Все, что там написано, правда. Так и знал: лицо у отца перекосилось. И голос неприятно за­скрипел: " Мой дедушка очень скромный человек. Он даже не любит новой одежды".

— Да уж! Да уж! Великое достоинство ходить в рванье!

- Ну, скажем, в рванье он не ходит. Его любимая фла­нелевая рубашка заштопана на рукавах у бабули очень аккуратно. И на коленях брюк кожаные вставки смотрятся даже оригинально, — спокойно возразила мама и тут же строго прикрикнула на сестру: — Люся! Выходи из туалета! Сколько можно там сидеть?

-Нашла чем кичиться! " Заштопана аккуратно". Сколько заграничного тряпья ему привозил. Хоть бы одел когда! Как же! Гордыня, матушка, не позволяет!

-Совсем не в гордыне дело. Просто он себя в своей старой одежде комфортнее чувствует.

Митька вспомнил, как отец подарил деду джинсовый костюм с множеством карманов и молний. Костюм был отменным! У Митьки загорелись глаза. Ну, дед теперь в " джинсухе хиповать" будет! Но дед костюм примерять отказался. " Спасибо, Андрей. Пусть этот костюм Митька носит. Ему он скоро в самую пору будет. Растет парень не по дням, а по часам. А я не красна девица, мне наряды импортные ни к чему. Ты мне лучше в следующий раз фуфайку новую привези. Старая-то засалилась больно". Отец что-то недовольно крякнул в ответ и вышел из дому. И больше подарков деду не привозил.

Уйдя в свои мысли, Митька уже не различал, когда гремел гром, когда голос отца. Люська легонько ударила его ногой под столом. Он высунул ей язык. Счастливая! В школу не ходит. Люська была младше Митьки на целых семь лет. Ей в школу только на следующий год. Девчонкам в школе легче. Их учителя больше любят и всегда ставят " в пример". На уроки они не опаздывают, все тетрадки и книжки у них аккуратно обернуты. Сидят, не шелохнутся, преданно заглядывают учителям в глаза. Словом, подли­зы! Вот и Люська тоже. Вон как язык ему в ответ лопатой вывернула, пока родители не видят.

- Если дедушка у нас Гуманоид, то бабушка кто? Гуманоидиха? — беспечно болтая под столом ногами, не без ехидства спросила Люська.

-А ну-ка помолчи у меня! Ишь она! -- шлепнула рукой по столу мама. — И не вздумай это дедушке сказать. Поняла?

- А я уже говорила!

-Ты что? — У мамы даже чай пролился на скатерть.

- А он нисколечко и не обиделся! — быстро завери­ла находчивая Люська.

Она такая! За словом в карман не полезет.

- А ты откуда знаешь?

- Оттуда! Дедуля сказал, пусть, говорит, твой папа хоть горшком меня называет, лишь бы в печь не ставил! -и пытливо зыркнула на отца.

Тот молчал. Только сопел громче обычного. Люське всегда все с рук сходит, хоть и треплет, что к носу ближе. Отец в ней души не чает. Боковым зрением Митька видел насупленный профиль отца. Так и знал. На Люськины слова и ухом не повел. Только и ждет зацепку, чтобы на него, Митьку, наброситься. Хоть бы он в отпуск уехал, что ли. В Болгарию, вроде, собирался. Значит, они с ма­мой будут гостить в деревне одни. И от одной этой мысли у Митьки по лицу расплылась предательская улыбка.

-Зря лыбишься! — угрожающе развернул к нему свой орлиный профиль отец. — Думаешь, не знаю? Спишь и видишь свою деревню! Черта с два! Сказал же! Со мной поедешь, за границу. Я тебя там вышколю!

У ошеломленного Митьки волосы взмокли на затылке. Отец что, тоже научился мысли читать? Неужели он серьезно? Метнул тревожный взгляд на маму. Но та с ви­дом египетской мумии молча убирала со стола грязную посуду. Угроза отца, покружив по гостиной шаровой молнией, унеслась вслед за ним в спальню. В комнате безжалостно убивали время большие настенные часы.

Нужна Митьке эта заграница! Эх, дед! Ведь ждет! Как пить дать! И каждый день на большак к автобусу ходить будет. А вдруг! Бывало уж так. Как-то отец везти в деревню Митьку на выходные отказался. А он взял и уехал на рей­совом автобусе. Благо деньги в копилке были. Глядь -на остановке дед встречает. " Дед! Тебе кто сообщил?! " " Сон увидел. Тут уж и к попу не ходи". А сам улыбается.

Улыбался дед всегда, даже когда разговаривал с папой. От улыбки на щеках у него были две глубокие морщинки. Ходил дед с тросточкой. Беспокоили суставы. Всю жизнь отработал он лесничим. В городе появлялся редко. Пока работал, приезжал с отчетами, а как на пенсию вышел -дорогу в город совсем забыл. Держали с бабулей пчел, корову, поросенка, кур. За домом — огород, за огородом сад. И яблок, и ягод полно. Перед домом — палисадник с роскошными георгинами, кокетливо склоняющими своп красивые головки к калитке. Веранда вся обвита хмелем. Солнышко, пробиваясь сквозь густые листья, раскидывало на полу веранды замысловатые узоры, которые менялись, как в калейдоскопе, — только в замедленном ритме.

Эх! И малиновую пору из-за этой дурацкой заграницы пропущу! Как только ягоды созревали, все деревенские пацаны, как один, устремлялись в малинник, наперегонки, кто быстрее. Полазят по кустам, росу посшибают, тропин­ки протопчут. То тут то там похватают. Ссадин и царапин на руках не счесть. А в бидонах дно едва закрыто. Через два дня Митька с дедом по своим же следам идет. По го­товым лабиринтам малинника идти легко. И крапива не жалит. И в валежнике больше не запутаешься. Дед берет ягоды не спеша. Заботливо поднимает каждую веточку. Сначала снимает самые крупные да спелые. Потом рохлые. Бидон у него наполняется очень быстро. " Никогда не стре­мись быть первым, Митька. Знай: свой гриб всегда най­дешь. И в любом деле так. Упаси тебя Бог в жизни от жад­ности, зависти да конкуренции какой. Бери в лесу только столько, сколько тебе надо, не больше. Бидончик ягод, лукошко грибов. И тогда жизнь не в муку, а в радость. И всем добра хватит: и людям, и птице, и зверью".

-Дедуля, а ты бы хотел в городе жить? - как-то спросил его Митька.

-Зачем он мне, ваш город? Там люди живут на скаку. Бегут, сами не зная куда. Ничего нет в жизни красивее

и разумнее самой природы. В лесу да в поле от каждой болячки травка есть. Каждая живность свой жизненный уклад имеет. Хоть пчел возьми. Они человека, знаешь, как чувствуют. Если душа не в гармонии — близко к улыо не подойдешь. А санитария какая! Я ведь перед тем, как рамки снимать, сначала баню жарко топлю, парюсь, моюсь, белье свежее переодеваю. Иначе не подпустят. Муравьи опять же. Такой высокой организации совмест­ного жительства любое государство позавидовать может. А птицы? Ты посмотри, как они разумно на юг по небу летят! Без слов друг друга понимают. А животные? У меня вот сустав правый сильно болит. Заметь, кошка наша всегда к моему правому боку жмется. Потому как кошки энергетику негативную в себя впитывают. Не веришь? Ей- богу! Лечат!

Слушать деда так интересно, что Митька за ним, как говорит отец, повсюду таскается, как поплавок. А когда про лесные пожары рассказывать начнет, никакой теле­визор Митьке уже не нужен. С утра бы до ночи слушал открыв рот. Бабуля, знай, посмеивается: " Ты, Митька, рот закрывай, а то ворона влетит. Да дедовы байки лучше записывай, а то голова от избытка информации квадрат­ной станет! ".

Бабулю Митька тоже любит. Вся она какая-то мягкая и пахнет сдобными булочками. Митьке нравится, когда бабуля его обнимает, хоть он и делает вид, будто отстра­няется. Мужик все-таки. Ни к чему телячьи нежности. А уж Люська так на бабуле и виснет. То шьют для кукол бальные платья, то вяжут кофточки да чепчики. То в боль­ницу, то в магазин, то в парикмахерскую играют. Каких только причесок из бабулиных седых волос Люська не наделает! Вместе под ручку за коровой идут, вместе по­лы в коридорах в банный день моют, пироги пекут. Мама смеется: " Не разлей вода". Словом, в деревне была у них с Люськой райская жизнь. А потому в город возвращаться никогда не хотелось. И опять в Митькиной душе, словно червяк какой, зашевелилась тревога. А что как отец не шутит? Вдруг не отпустит в деревню? Вдруг, и правда, с собой в свою заграницу потащит? Неужели способен на такое? Да нет! Одумается! Ведь знает, что без деда жизнь Митьке не в радость. Пообещай он сейчас Митьке хоть игровой автомат, Митька бы деда и деревню ни на что не променял. Лучше выбросить " обещание" отца из головы. Как говорит дед, страхи притягивают неприятности.

ДОРОГА

" Будь она неладна! " (так любит говорить дед), — по­думал Митька. В купе было так душно, что Митька вскоре превратился в вялую редиску. Очень быстро в окно смот­реть надоело. Наверху на все лады храпел толстый мужик. В мыслях Митька окрестил его Бегемотом, хоть он и пред­ставился дядей Жорой. Митька даже не подозревал, какая это пытка часами слушать такие трели. Хоть прищепку ему на нос вешай.

Колючий Митькин взгляд, сверливший толстый живот Бегемота, наконец, сделал свое дело. Бегемот зашевелился, открыл рыбьи глаза и некоторое время смотрел на Митьку своим немигающим взглядом. И от этого Митьке сде­лалось как-то совсем нехорошо. Но тут, на его счастье, водянистые глаза Бегемота стали медленно закрываться. Наблюдать за этим было интересно. Словно холодная безжизненная луна медленно закатывалась за темную ту­чу. Поезд дернулся. Бегемот перевернулся на другой бок. Храп на какое-то время прекратился. И Митька стал спо­койно размышлять над словами деда. " Умей, Митька, в каждом человеке найти что-то хорошее. Заметишь -и это хорошее будет развиваться". Нет, тут дед слишком уж загнул! Что хорошего, к примеру, может быть в Бегемоте? Обрюзгший, жирный! А как перегаром от него разит! Взгляд до того дебильный — смотреть тошно! Говорить

начнет — так пошлостью и брызжет! Но тут вспомнился разговор Бегемота с отцом. Митька тогда стоял в кори­доре и слушал вполуха. И все же один эпизод запал в душу. " Знаешь, люблю я стариков, — изливал душу Бегемот. — Не знаю почему. Люблю и все! Не веришь? Может потому, что своих родителей уж давно на свете нет. Бабке-соседке с каждой получки по двести рублей отстегиваю. И краны ей чиню, и полки прибиваю. Иду в магазин — целую сет­ку всякой всячины напокупаю. Глядишь, ей этого на две недели хватает. Вот скажи, как безродной старухе на свою пенсию прожить? Огорода нет, здоровья, чтобы подра­батывать, — тоже. Привык к ней, как к матери родной. День не увижу — скучаю. Меня тут зимой какие-то хану­рики избили, так она день и ночь возле постели сидела. Открою глаза — сидит, гладит меня по голове, плачет. Как за маленьким за мной ходила".

У Митьки аж затылок зачесался. Кто его знает! Может, и правда. Хотя он и соврет — недорого возьмет. А Бегемот уже снова сыпал похабщиной: " Значит так: топчет во дво­ре петушок курочку. Старик со старухой в окно наблю­дают. Вдруг старуха всполошилась, вышла на крыльцо и бросила во двор пшеничных зерен. Петух соскочил с ку­рицы и, как ни в чем ни бывало, принялся зерна клевать. Дед перекрестился и прошептал: " Господи! Не приведи когда-нибудь так оголодать! " Ну, Бегемот ржет, как же­ребец, — ладно. А отец-то что? Ну что в этом смешного?

Замелькали фонари какой-то станции. Поезд замедлил ход. Бегемот развернулся и снова захрапел. Интересно, что хорошего бы откопал в Бегемоте дед? Во всех деревенских умел он отыскать какие-то достоинства. И Митька привык смотреть на соседей дедовыми глазами. Дед Михей, хоть и злоупотребляет малость, — шутник и балагур, каких поискать. У бабы Нади — Божий дар с людьми ладить. У Григория Павловича — ума палата. К нему вся деревня за советом ходит. Василий Петрович — с большим досто­инством человек. Всю жизнь в депутатах. Баба Гоня -труженица великая. Весь вдовий век одна в деревне жила, а в доме, и в огороде, и в хлеву такой порядок. Все будто языком вылизано. Ни одна вещь как попало не брошена. И молоток, и топор, и пилу в руках держать умела. Дед Филька — добрая душа, каких мир еще не видывал. Ко­му в чем нужна помощь — к нему идут. Никому не отка­жет. Ему каждый в деревне за версту рукой машет, привет­ствует. Митька как-то на дедов манер пробовал однокласс­ников по косточкам разобрать. Но такого результата, как у деда, не добился. У всех одноклассников недостатки, как ни крути, так и лезли, словно мидасовы уши. Цыганков — хвастун, каких свет не видел. Птицына — скупердяйка, у нее снега зимой не выпросишь. У Маркова один принцип: сила есть — ума не надо. Забродина — только собой и лю­буется целыми днями, только на себя в зеркало и пялится. Если какой прыщик на лице вскочит - уже и в школу не идет, лечится. Вообщем, у каждого что-нибудь.

Колеса отстукивали свой верный ритм. И мысли вытан­цовывали чечетку в такт их бесконечной музыки. Почему в дороге так хорошо думается? И не важно, на машине ты едешь или на поезде. Отец сказал, что утром пейзаж будет уже другим. Ну и что? Не видел он пальм по телеку, что ли? Лучше бы с дедом в мастерской доски стругал. Тот со­бирался наличники резные делать. Мастерил дед все очень медленно, но так аккуратно, что комар носа не подточит. Без сучка и задоринки. Отца такой подход к делу очень раздражал. Он, наоборот, все любил делать быстро, как говорится, на скорую руку. Чего, мол, копаться? Однако дедовы доводы на этот счет Митька ценил больше. " То, что я все делаю медленно, — как всегда лукаво улыба­ясь, спокойно объяснял он Митьке, — люди забудут, а вот то, что делаю красиво и качественно, — это останется в памяти навсегда, потому как каждая вещь будет тому подтверждением".

- Дмитрий, — позвал отец.

- Может, поменяемся полками?

Вот еще! — пробурчал Митька. — Мне и здесь хоро­шо. — А сам подумал: " Нашел тоже дитятю! ". И все же ночью с полки упал. Пятками разбил стаканы, что стояли на столе. Хорошо еще, что отделался легкими синяками. Не зря дед говорил: " Бог бережет спящих и пьяных". О Боге, кстати, Митька деда не раз спрашивал. Нательный крест дед снимал только в бане. " Человеку без веры, Мить­ка, никак нельзя. Все, во что верит человек, становится действительностью. Если мы верим, что Бог нас бере­жет, — нас это бережет. Если верим, что Бог поможет и это будет так, — так будет. Наши мысли, Митька, -великая сила! Я с детства дом свой иметь хотел, и непре­менно на берегу озера, хоть сам вырос в городском по­селке. К хозяйству никакого отношения не имел. Родители мои работали на железной дороге и жили в двухэтажном доме барачного типа. День и ночь приходилось выслу­шивать, как за стенкой ругались и дрались пьяные соседи. То с одной стороны, то с другой. До сих пор не люблю запаха железной дороги: копоть, мазут, горелый торф. И все-таки дом свой я построил, потому что каждый чело­век своими мечтами строит свое будущее. И каждый в этой жизни может все, только многие об этом даже не догады­ваются. И еще: научись с благодарностью принимать все, что тебе в жизни дается. Все испытания выпадают на нашу долю не случайно. Из всего нужно извлекать свой урок". И все же эту поездку Митька принять никак не мог. А потому у него не ладилось все. На второй день поднялась температура и стал мучить кашель. Дальше - хуже: умудрился травануться, хоть ели все одно и то же. Вмес­то того, чтобы помогать отцу тащить вещи в номер, гла­зами искал урну, чтобы не " уделать" ковры вестибюля. Ходил весь зеленый. И было не до южных красот. Море увидел только на пятые сутки. И в этот же день спалил себе всю спину. Снова поднялась температура. Отец ма­зал его водкой, потом сметаной. И, к огромному Митькиному удивлению, не ругал, а только кисло морщил лицо. И хоть Митьке было и больно, и муторно — в душе таилось какое-то злорадство. Отдыха у отца явно не получалось. Так ему и надо!

-

" АБОРИГЕНЫ"

Чтобы чувствовать себя уверенно, необходимо знать, где ты находишься. Этому тоже учил Митьку дед. Первым делом нужно было обследовать окрестности. Митька знал, что после обеда отец будет давить храпака. И не ошибся. Храпел отец деликатно, совсем не так, как Бегемот.

Главное, чтобы не скрипнула дверь. Кроссовки он снял и нес в руках. Ступал тихо и мягко, как барс. Девушка-администратор одарила его " улыбкой этикета", как это однажды точно подметил отец. Ни до Митьки, ни до его тайных планов никакого дела ей не было. Путь свободен. Он сел в мягкое кресло, обулся и вышел на крыльцо осмот­реться. Невдалеке от гостиничного корпуса виднелась ореховая роща. Туда и " навострил лыжи". Не знал, что грецкие орехи растут в толстом зеленом кожухе. Разломал один орех. Пальцы тотчас окрасились в темный йодовый цвет. Чудеса да и только. Роща очень отличалась от леса, который рос за домом деда. Там Митька чувствовал себя безопасно. Дед бы сказал: " как у Христа за пазухой". А здесь его одолевала какая-то тревога. Вот между дере­вьев промелькнула тень. Кожей почувствовал опасность. По позвонкам пробежал предательский холодок. И внут­ри все напряглось и замерло, как перед прыжком. Резко обернулся и снова засек какую-то тень. Повернуть назад? Еще чего не хватало! А деревья между тем качали ветками. Вот-вот окружат со всех сторон растопыренными руками. " Аборигены! " Только успел подумать, как со всех сторон в него полетели грецкие орехи. Раздался резкий свист, и атака началась. " Аборигены" вышли из засады и, кривя загорелые рожи, предстали перед Митькой во всей сво­ей первобытной красе. Их было человек десять. Один -его сверстник, но сильный и ловкий, как индеец. Осталь­ные — малышня, однако юркие и пакостные. Вслед за оре­хами в Митькину голову полетели колючие шишки. За­крыл, спасая, лицо руками — и на него навалилась вся свора. Митька катался по земле в обнимку то с одним, то с другим, пока под руку не подвернулся увесистый камень. Тут Митька вскочил во весь рост и заорал что было мочи:

- А ну разойдись, а не то прибью!

Свора разбежалась, как тараканы при вспыхнувшем свете лампы. Между деревьями блестели их азартные черные глаза. От гостиницы к роще бежали какие-то люди. " Аборигены", все, как один, растворились в гуще леса. Первой к нему подбежала какая-то светловолосая дев­чонка, его сверстница. В ее серых глазах было столько испуга, что Митьке захотелось уткнуть свое окровавлен­ное лицо под мышку. Футболка безжалостно расползлась, и только надпись " Карелия" гордо красовалась на груди. Белые шорты в пятнах пыли, а голые руки и ноги — будто разрисованы йодовыми кляксами.

-За что они тебя? — Голос у девочки был таким участ­ливым, что Митька сначала смутился, а потом вдруг по­чувствовал в себе неодержимую силу, которая теперь так и вырывалась из него. Ответил не сразу, немного гру­бовато, почти что репликой из анекдота, рассказанного в вагоне Бегемотом.

- Было бы за что — убили.

- Как это? Серьезно?

-Нет, шучу.

Кровь из Митькиного носа заливала подбородок. Девочка протянула ему платок. Митька не взял, зажал нос рукой. Еще не хватало вытирать сопли кружевными розами.

- И как ты их один разогнал! - покачала она голо­вой. -- Мы видели, их много было.

- А! - отмахнулся Митька. Больше сказать было нечего. Не с девчонками же обсуждать эти вещи.

А к ним уже подходила женщина и еще одна девоч­ка, чуть постарше возрастом. Митька догадался -- мать и сестра.

- Рита! Пригласи молодого человека в наш номер. Ему нужно принять холодный душ и смазать ссадиныйодом, — громко скомандовала женщина. Последним подошел мужчина — отец. Он осторожным движением приподнял Митькино лицо, внимательно осмотрел синяки и кровоподтеки.

- Не бойтесь. Я — врач. Нужно обследовать ваши боевые раны.

Митька не дергался. Лицо у мужчины было мужест­венным, а голос — волевым и спокойным.

- Та-к, — протянул мужчина. — Ничего страшного. До свадьбы заживет. Позвольте узнать, как вас зовут?

— Дмитрием, — чуть задумавшись, произнес Митька

— А что сомневаетесь?

- Дед Митькой зовет.

- Ну, вот что, Дмитрий, — снова скомандовала жен­щина. — Следуйте за нами. Мы живем в соседнем корпусе. Видели вас в ресторане. Наш стол у окна напротив входа. Вы недавно приехали?

Митька кивнул.

— А мы уже здесь вторую неделю. Меня зовут Галина Ивановна, мужа — Валентин Петрович. А девочки — наши дочери. Младшая Рита, старшая — Света. Прошу любить и жаловать.

Митька покосился на девушек. Света была постарше Риты года на два. Поплотнее, повыше. Точная копия Га­лины Ивановны.

- Ты что, из Петрозаводска? — спросила Света, рас­сматривая рисунок на футболке.

Митька молча кивнул головой. Губы раздуло так, что даже шевелить ими было трудно.

- А мы из Петербурга, — пояснила Рита. — Почти соседи. У нас в Петрозаводске тетя живет. Мы там часто бываем.

— В каком номере вы живете? — спросила Галина Ивановна. — Валентин Петрович предупредит вашего отца, чтобы не волновался.

— В 38-м. — Звуки вылетали такие корявые, будто рот был набит грецкими орехами.

- Пойдем, — улыбнулась ему Рита.

Митька весь залился краской. Рита ему нравилась. Она была похожа на ромашку, что красовалась на кармане ее сарафана. Белокурые волнистые волосы спадали на за­горелые худенькие плечи. Загар был ровным, и кожа каза­лась бархатной. Почему девчонки такие красивые? И ноги у них прямые, ровные, словно выточенные на станке боль­шим мастером. Не то, что его " загогулины". Критически посмотрел на свои. Да-а! Топорной работы, сказал бы дед. Интересно, на каком пляже они купаются? Спросить, что ли? Но вместо этого только сплюнул кровяную слю­ну. В гостиницу шел молча. Галина Ивановна что-то рас­сказывала, но он не слушал, косился на Риту. Она тоже нет-нет да и поглядывала на него. А глаза так и светились затаенной улыбкой. Ни одна девчонка в их классе не могла бы сравниться с ней. Даже Маринка Беляева, за которой ухлестывали почти все пацаны. Маринка была настоящей красавицей. И знала об этом. А потому во взгляде у нее проскальзывала мания величия. На Маринку больше была похожа Света. А Рита!.. У нее были очень нежные черты лица. Но, главное, глаза. Они так и притягивали Митьку к себе.

Пока Галина Ивановна смазывала чем-то его ссадины, Рита зашила и постирала его футболку. Митька тут же натянул ее, сырую, на голое тело и, буркнув: " Спасибо. Я пойду", -- заторопился к двери.

— Что так быстро? — удивилась Галина Ивановна. — Садитесь с нами чай пить, молодой человек. У нас есть вкусные пирожные.

— Извините, в другой раз. — А про себя подумал: -Пора и честь знать! А то еще, чего доброго, отец прибежит. Он — шальной. Не щелбанов, так подзатыльников надает. Стыда не уберешься...

Но отец, к Митькиному удивлению, спокойно смотрел по телеку свои " ужастики". Наверное, Валентин Петрович провел с ним подготовительную работу. -Рассказали мне про твои ^'боевые подвиги". Поде­лом тебе! Не будешь шастать, где не надо. Еще раз сбе­жишь, к ремню привяжу, как щенка, и на поводке таскать за собой буду. Понял?

" Дурак! " - подумал Митька. Разговаривает, как с пятилетним. А он, Митька, насквозь его видит, каждую мысль читает. Ну вот — на часы смотрит. Сейчас скажет: " Я до дяди Жоры дойду. В шахматы сыграем". А сам с Бегемотом на дискотеку двинет. Вот и все шахматы. При­думал бы что-нибудь другое. Так, видать, фантазии не хва­тает. И что он с этим Бегемотом связался? Есть же нор­мальные мужики. Вот и Валентина Петровича взять. Глаза умные, добрые, спокойные, как у деда. А Бегемот -пародия на человечество. Словно только для того и создан, чтобы другим показать, какие мутанты бывают на свете! Одни шлюхи на уме! Будто из джунглей его выпустили. Пьяный в поезде нюни распустил: " Жена от меня ушла! " Да какая с таким жить будет?

-Ну, я пойду? — подкидывая в руке ключи, то ли ска­зал, то ли спросил отец.

-" Вали! " — про себя разрешил ему Митька. А вслух буркнул: — Угу!

-Ты давай спать ложись.

-А я что делаю? — беззлобно огрызнулся Митька и стал разбирать постель.

Как только дверь за отцом захлопнулась, Митька стал рисовать в своем воображении Риту. Представил ее вра­чом, в белом халате и колпачке. Галина Ивановна гово­рила, что они с мужем из династии врачей. И что девочки тоже по их стопам пойдут. Не удивительно. Рита бы мог­ла лечить одним прикосновением руки. Интересно, она с кем-нибудь из парней дружит? Неужели кто-нибудь бе­рет ее за руку? От такого счастья умереть можно! Он бы не посмел! А что она кричала, когда бежала к нему? Ведь что-то кричала, он хорошо это помнит. Только что? Уви­дел ее — и забыл про все на свете. Вот приеду в деревню,

расскажу все деду. Тот не отец, смеяться не будет. Однажды дед рассказывал, как они с бабушкой познакомились. В конце войны они, подростками, работали на военном заводе, делали снаряды. Бабушка с голоду упала в обмо­рок. Дед к ней первым подбежал. После этого частенько отдавал ей свою пайку, а сам варил в котелке кору де­ревьев. Надо будет завтра купить Рите мороженое. Хотя почему только Рите? И Светлане, и Галине Ивановне. Дарить, так всем. А то еще чего подумают...

Засыпая, снова увидел Риту. Она кружилась по сцене летней эстрады. На ней было длинное бальное платье с разрезами, сквозь которые мелькали красивые загорелые ноги. Она порхала по сцене бабочкой. И Митька не мог оторвать от нее глаз. Но вдруг, откуда ни возьмись, у сцены появился Бегемот и стал пытаться рукой схватить Риту за ногу. У Митьки помутилось в глазах. Он кинулся к Бе­гемоту и стал изо всех сил колотить его по толстой спине. Но спина у Бегемота была железной. Он разбил об нее все кулаки в кровь. А Бегемот пошло хохотал.

В комнате что-то загремело. Митька открыл глаза, включил ночник. Отец, пробираясь к кровати, в темноте опрокинул стул. От него несло водкой. Часы на телевизоре показывали четыре утра. Митька перевернулся на другой бок. Выключил ночник. Дорвался!!! И почему мужчины изменяют своим женам? Вот если бы Рита была его женой, разве стал бы он обманывать ее? Неужели отец маму не любит? Она ведь красивая. Оденет голубой сарафан на тонких бретельках — вообще, как девушка. Может, его раздражает то, что она на дедушку похожа? Глаза такие же, большие и голубые. А вот характером — в бабушку. Суетится много. Или все женщины такие? Нет, Рита дру­гая, спокойная, с достоинством, как Валентин Петрович. И все-таки где ее завтра найти?

Вопрос затерялся в каких-то тайниках. Митька уснул.