Четвертая победа: герцог Вестминстерский

Однако, несмотря на ее лучезарность вечного подростка, возраст все же сыграл злую шутку с Коко. Она любила герцога Вестминстерского. Для сиротки из приюта это был предел мечтаний. «Самый богатый человек на свете», — вздыхала она, говоря о нем. Он любил Коко, хотел жениться на ней. Они признавали себя равными. Если бы Коко могла, как этого хотела, дать ему сына, ее судьба безусловно изменилась бы. Но когда они встретились, ей было уже 45 лет.

Великий князь Димитрий еще повсюду сопровождал Коко, когда однажды вечером в 1929 году в Монте-Карло в «Отеле де Пари» она познакомилась с герцогом Вестминстерским[162]. «Каково!» — воскликнула леди Эбди, когда они поднялись и пошли танцевать. У леди Эбди красивое имя Ия. Красавица, очень русская, очень светлая блондинка, она эмигрировала в Париж после революции. Разрисовывала сумки и пеньюары для товарищей по изгнанию, которые их продавали в своих лавках. Мизиа представила ее Коко:

— Увидишь, она делает необыкновенные вещи.

Этот сезон был менее удачным для Дома Шанель, чем предыдущие. Пату[163]одержал триумф, благодаря гениальной идее: вернул талию на свое место. Это еще одно событие в моде, распространившееся по всему свету. Талия на месте! Только в Париже могли такое придумать!

— Принесите мне то, что вы делаете, я посмотрю, — сказала Коко леди Эбди.

Все, что она принесла, немедленно пустили в продажу в магазин аксессуаров, а сама она была принята на работу. Леди Эбди вздыхает, вспоминая эти славные годы:

— Она была готова на все для своего Дома. Тут же начинала звать вас на «ты», что ей давало превосходство над вами. У нее бывали иногда забавные методы.

Этьен де Бомон занимался украшениями в Доме Шанель. Леди Эбди считала, что это он вместе с Мизией создали ореол светскости, который окружал Дом Шанель. Вскоре после смерти жены он предложил Шанель выйти за него замуж.

— Я буду вести себя с вами, как вел себя с женой, — обещал он ей. — Никогда не буду вам противоречить.

Кого говорила:

«Моя настоящая жизнь началась, когда я встретилась с Вестминстером. Наконец я нашла плечо, на которое могла опереться, дерево, к которому могла прислониться».

Она называла его Бонни.

Герцог Вестминстерский принадлежал к английской королевской семье. Самый богатый человек в Великобритании. Помимо всего прочего, он владел несколькими домами в Уэст Энде. Я это узнал, когда жил в Лондоне (одновременно с Коко, но не так долго), как стипендиат Коммерческой палаты Парижа. Я занимал мансарду в маленьком двухэтажном доме, принадлежащем герцогу. Платил за пансион 25 шиллингов в неделю, пять шли герцогу. Во время моей первой прогулки по Гайд-парку я попал в толпу участников Марша голодающих, которых разгоняла полиция. Когда я мчался, спасаясь от погони, какой-то старик схватил меня, протянув ко мне свою слуховую трубку:

— Кто начал, молодой человек, полиция или безработные?

Я открывал Англию.

Коко говорила:

«…Мне уже нечего было бояться, со мной ничего не могло случиться, могли быть маленькие неприятности, но ничего серьезного».

Трудно ли вообразить, что происходило в сердце и голове Коко? Приют. Мулен. Руаллье и содержанки. Она закрывала глаза, она отказывалась вновь видеть это. Это неправда. Никогда этого не было. «Я не сирота! — кричала она в приюте. — У меня есть отец. Он делает состояние в Америке. Скоро он вернется за мной, и мы будем жить в большом доме». У нее был Итон Плейс, дворец герцога Вестминстерского с сотней садовников, круглый год выращивающих розы, гвоздики, орхидеи. Она говорила: «Он предпочитал срывать для меня первые примулы на лугах».

Состояние герцога производило на нее впечатление. Она говорила восторженно:

«Он был так богат, что никогда не помнил об этом. Никогда никакие денежные соображении не влияли на его действия, поступки и мысли. Никогда никакого расчета».

Слушая Коко, можно было заключить, что благодаря своему баснословному богатству, герцогу удалось приблизиться к евангельской невинности бедняков. Леди Эбди считала его повесой, но Коко нравилось это. Неспроста покидал он Англию королевы Мэри (и Георга V[164]), чтобы проводить большую часть жизни в морских путешествиях.

— С Вестминстером, — заметила леди Эбди, — Коко вела себя, как маленькая девочка, робкая и послушная. Она повсюду следовала за ним. Их страсть не была чувственной. Коко говорила:

«Если бы не встреча с Вестминстером, я бы сошла с ума. У меня было слишком много переживаний, слишком много историй. Я жила своими романами, но так болезненно! Так скверно! Слишком интенсивно, раздираемая на части, с этим делом на руках (ее Дом), в котором еще мало разбиралась, в эту необыкновенную эпоху, которая никогда не повторится. Ни о ком не говорили так много, как обо мне. Все хотели познакомиться со мной, все хотели одеваться, как я». (Разумеется, она этого не знала, иначе бы…) Она добавила: «Я уехала в Англию в беспамятстве».

В Англии она проводила много времени на свежем воздухе. Она говорила:

«Я много ездила верхом. Зимой три раза в неделю развлекались псовой охотой на кабанов и лисиц. Я предпочитала охотиться на кабанов. Это было очень здорово. Играли в теннис. Я ничего никогда не делаю наполовину. Научилась рыбной ловле, ловила лососей. В течение первого года только наблюдала и находила это занятие очень скучным. Целыми днями забрасывать приманку, чтобы выудить одну рыбу. Нет, это не для меня. А потом вошла во вкус и удила с рассвета до одиннадцати вечера. Обожала это. Естественно, я была в привилегированном положении, ловила в лучших реках. Даже поехала в Норвегию, но там мне не разрешили удить: лососи слишком агрессивны. Они запросто могли откусить вам палец».

Какой-то шотландец спросил ее в «Рице»:

— Вы не родственница некой мадемуазель Шанель, ловившей лососей в Шотландии?

Она имитировала мимику и интонацию шотландца.

— Вы бывали в Лохморе, месье?

— Да, мадам, и там я прочел, что некая мадемуазель Шанель совершала что-то невероятное.

— Это я, месье!

— Вы шутите! Смеетесь надо мной?

— Нисколько, месье. Вы были в Лохморе у герцога Вестминстерского или, вернее, у его наследников, не так ли?

— Но ведь это не о вас написано, мадемуазель Шанель?

— Не верьте, если угодно, мне это безразлично, но это была действительно я.

— Вы и вправду поймали столько лососей?

— Только этим и занималась целыми днями, месье. И вы должны были прочесть, что я удила только в лучших местах. Никогда не ловила рыбу в озере. Я ненавижу удить на озере, это скучно.

Она говорила:

«Я поздоровела в Англии. Много занималась спортом. Тогда не требовалось быть для этого чемпионом. Сейчас обязательно надо быть чемпионом. Последний раз, когда мне захотелось поиграть в гольф, один молодой человек спросил:

— Какой у вас score? [165]

Я ответила:

— Мой друг, поскольку вы всё хотите знать, скажу, что уже больше десяти лет я не держала клюшку в руках! Мой score — понятия не имею. С вашего разрешения, возьму клюшки в клубе, потому что своих у меня больше нет. Мне их дадут, не сомневаюсь, так как знают, как я играю, и помнят меня. Если увижу, что не разучилась, то куплю все снаряжение, потому что, представьте себе, я отдала то, которое у меня было, думая, что оно устарело».

Известно, что герцог Вестминстерский не посылал почтой писем, которые писал Мадемуазель Шанель, когда та находилась в Париже. Три джентльмена-курьера обеспечивали связь. Чтобы дать мне представление о состоянии герцога, Коко сообщила не без наивности, что даже в разгар лета во всех каминах его домов горел огонь, Вестминстер делал это, чтобы дать заработать английским шахтерам. Наверное, я рассказывал ей о Марше голодающих. Она верила, что большое состояние накладывает обязательства. Привилегия, которую давало происхождение и деньги, казалась ей совершенно естественной. За немногими исключениями (какое представляет она сама, — но это такая редкость!), бедные не рождаются для того, чтобы стать богатыми; они должны найти удовлетворение своей участью в честности и работе. Кроме того, разве нет у них надежды на лучшую жизнь в потустороннем мире?

Когда она ходила к мессе, то делала это, чтобы подать пример, говорила Коко. Как герцогини.

В истории не раз случалось, что принц полюбил пастушку и даже проститутку из дома терпимости. Что касается герцога и Коко, речь шла вовсе не о том, чтобы поднять (любовью) до себя женщину, но о союзе первой свободной женщины Нового времени и одного из последних могикан происхождения и предназначенности. Осознавала ли это Мадемуазель Шанель? Герцог Вестминстерский хотел жениться на ней. Брак не состоялся. Почему?

Она говорила:

«Он не был свободен, бракоразводный процесс длился три года. Никто не мог меня заставить выйти замуж за человека, с которым я уже прожила три года».

И добавляла:

«К тому же я тоже была не свободна. Не хотела оставить Дом Шанель. Они этого не поняли, ни один из них».

Рассказывали, что она отказала герцогу, заметив, что если существует множество герцогинь Вестминстерских, есть только одна Мадемуазель Шанель.

— Герцог смеялся бы, если бы я выпалила такую ерунду, — сказала она мне.

В действительности эта история появилась на свет божий во время одного обеда, где заговорили о Коко и ее герцоге.

— Зачем ей выходить за него замуж? — спросил сэр Чарлз Мендл (советник посольства Великобритании). — Она единственная Коко Шанель на свете, в то время как есть уже три герцогини Вестминстерские.

Все это едва ли не принадлежит легенде о Мадемуазель Шанель, как и знаменитый обед, который она дала у себя (в Лондоне у нее был свой дом, рядом с домом герцога) перед приемом, устроенным герцогом и герцогиней Вестминстерскими по поводу первого выхода в свет их второй дочери: бал, на котором должны были присутствовать многочисленные члены королевской семьи. Коко была приглашена самой герцогиней, которая, хотя и была разведена с мужем, продолжала, как мать его детей, носить титул герцогини Вестминстерской. Предвидели, что появление Коко произведет сенсацию. Сейчас же после обеда она отправила герцога к герцогине, чтобы принимать приглашенных. Тогда же откланялись и другие гости.

— До скорого…

Коко разделась, легла в постель, приказав принести газеты. На другой день она послала свои извинения герцогине вместе с горой цветов.

Была ли Коко искренна, когда утверждала, что не вы шла бы за муж за человека, с которым прожила три года?

Она надеялась родить герцогу сына, чтобы заменить ему мальчика, погибшего в 14 лет от пустяшной, но запоздалой операции. Можно даже утверждать, что она этого хотела, так как после консультации с врачами делала гимнастику, которая, как говорили, стимулировала беременность. Например, подолгу держала ноги поднятыми вверх. Неожиданное открытие. Я нашел ему подтверждение в выпаде Коко против беременности и родов. Она рассказывала о нашем общем друге, не так давно женившемся, но чья супружеская жизнь уже стала разлаживаться:

— Его жена потребовала, чтобы он присутствовал при родах. После того как он увидел ее в этом отвратительном виде, он не хочет больше близости с ней.

Ее лицо исказилось. В глазах паника. Она вспоминала, как рожала кошка:

— Думали, что это уже кончилось, но нет, оставалось еще два котенка, они мяукали внутри, просясь выйти.

И с гримасой отвращения:

— А собаки, которые глотают все это! Даже кобыла, это ужасно, это так…

Коко внушала страх. В действительности же, — я понял это слишком поздно, — в ней говорило отчаяние. Она имела все. У нее не было этого! Не было того, на что она так надеялась, когда на яхте Вестминстера «Флайинг Клауд» или на лужайке «Ла Поза» ее виллы в Рокбрюне над Монте-Карло занималась гимнастикой, чтобы забеременеть. Ей было 45 лет, когда она в первый раз танцевала с Вестминстером в Монте-Карло. Если бы у нее был ребенок от Боя Кейпела, предполагает Габриэлль Дорзиа, они поженились бы.

Быть или не быть герцогиней Вестминстерской, в конце концов… Это правда, что она единственная, она — Коко Шанель! Когда один из друзей сообщил ей о смерти герцога, она не проявила, если можно так выразиться, никаких эмоций.

Но быть матерью герцога Вестминстерского! Стать такой, как другие женщины (матерью), чтобы быть самым великим исключением… Можно понять, что она мечтала об этом и что разочарование оставило осадок у нее в сердце.

Она говорила:

«Я познала роскошь, какой больше никто не узнает».

Этими словами она по-своему выразила свою любовь к Вестминстеру. С ним она побывала в Гибралтаре. Они путешествовали тогда на борту специально переоборудованного миноносца «Кюттю Сэк». Она рассказывала:

«Нам показали все, что было на скале. Я чувствовала себя очень несчастной, совсем не на своем месте: француженка, которая видит все это! [166]Мы плыли на лодке в чистых водах. Потом плыли по каналам чистой нефти».

И уточнила:

«Разумеется, мы были обязаны оставить все, что могло вызвать вспышку».

В открытом море «Кюттю Сэк» встретил французский миноносец. Экипажи выстроились на палубах, приветствуя друг друга. Коко говорила:

«Это было впечатляющее зрелище. Я устроилась так, чтобы все видеть, но не хотела, чтобы меня заметили на судне, принадлежащем королю, ведь я была права?». После войны герцог купил его.

На яхте «Флайинг Клауд» она принимала ванны из пресной воды. Морская, как она говорила, раздражала ее кожу.

Случалось, что она не скрывала ревности. Во время одного круиза на «Флайинг Клауд» она потребовала, чтобы в первом же порту высадили на берег очень красивую, в ту пору известную художницу, и добилась своего. Это произошло в Вильфранше. Смущенный герцог отправился в Ниццу, откуда привез чудесный изумруд. Он преподнес его Коко после обеда. Лунной ночью любовники стояли на палубе. Коко любовалась изумрудом, держа его на ладони, а потом бросила в воду — Клеопатра, растворяющая жемчуга Цезаря в уксусе. По мнению подводных охотников, это произошло в открытом море вблизи Вильфранша.

Круизам Коко предпочитала долгие остановки в «Ла Поза». Еще раз она проторила дорогу, введя в моду летние каникулы на Юге, где раньше проводили время только безденежные художники. Солнце не пользовалось доброй славой. Опасались зноя. Коко произвела сенсацию, вернувшись в Париж загорелой. Не говоря уже о ее белых пижамах. Она ввела их в моду в Венеции с белыми тюрбанами и черными фуфайками. В Жуан-ле-Пэне портье не впустил ее в Казино. Она хотела присоединиться к герцогу, страстному игроку, очень щедрому и рассеянному, деньги так мало значили для него!.. Он забывал их на столе и случалось, что ставка удваивалась все снова и снова… За ним бежали:

— Господин герцог!

Он рассовывал ассигнации и жетоны по карманам и раздавал то, что не помещалось в них. Был очень популярен во всех казино. В Жуан-ле-Пэне Коко выручил сам Водуэн, основатель и владелец Казино. Он сказал ей:

— Вы доказали, Мадемуазель, что дело не в вечернем туалете, а в том, чтобы быть хорошо одетой.

Игру слов[167]и признание она вспоминала с удовольствием.

В «Ла Поза» царила полная свобода. Когда купальщики возвращались с пляжа, их ждал накрытый стол с холодными закусками — ветчиной, ростбифом, заливной рыбой, а на старинных серебряных привезенных из Англии плитках горячие блюда — тушеное мясо, рагу, ризотто, деревенские местные блюда. Садились на земляной площадке, обрамленной занавесками из грубого полотна цвета охры. Никакого протокола, без церемоний, говорила Коко. Среди завсегдатаев помимо герцога Вестминстерского и его друзей — Сальвадор Дали, Жан Кокто, Жорж Орик, актер Марсель Эрран[168], герцогиня д'Айэн, Бомоны, князь Кутузов и Серж Лифарь, которого Коко называла своим «крестником», потому что Дягилев смог вывезти его из России благодаря деньгам, которые она ему дала.

В комнатах отеля, где она жила после того, как покинула свою первую парижскую квартиру на авеню Габриэль и великолепный особняк на рю Фобур-Сент-Оноре, 29, Шанель сохраняла их безликость: медная кровать, лакированная мебель стиля Людовика XVI, шкафы Маппл. И только несколько ее собственных вещей на ночном столике: икона, византийский крест и эта гробница Св. Антония Падуанского, которую ей подарил один из ее «машинистов», как она называла шоферов.

В «Ла Поза» ее спальня была отмечена в гораздо большей степени ее индивидуальностью; огромная испанская кровать из позолоченного железа, на спинку которой она повесила амулеты (для плодовитости?), искусственные цветы вперемежку с живыми: кровать испанской королевы. Большая часть мебели была тоже испанская. Окна выходили в очень простой сад с кипарисами и оливковыми деревьями, а под ними — ирисы и лаванда, которые, казалось, росли естественно, сами по себе. Одно из самых старых оливковых деревьев стояло как огромный часовой на площадке перед входом, аллея огибала его с двух сторон. Оно заботится обо мне, говорила Коко, не пускает в дом незваных.

Разрыв с Вестминстером произо шел в «Ла Поза». Гости плохо спали в ту ночь, разбуженные громкими голосами. Вмешался Черчилль[169], чтобы напомнить герцогу о его обязанностях. В знак повиновения он должен был жениться на дочери шефа протокола Букингемского дворца.

Кем был Вестминстер для Коко? Думается, прежде всего грандиозным, видимым во всех концах света знаком успеха Дома Шанель. Она говорила:

«…Я не могла его (Дом Шанель) оставить, это единственное, чем я владею, единственное, что создала сама. Все остальное было мне дано. Я ничего ни у кого не просила, а мне все всё давали».

Единственное, что я сделала сама. Естественно, если бы у нее был ребенок…

Замечательный портрет этой Шанель 30-х годов, Шанель не на вершине славы, но на вершине своего сияния, дал Морис Саш в своей книге «Десятилетие иллюзий», написанной в 1932 году и посвященной Жану Кокто.

«Шанель, — писал он, — создала женщину, которую до нее Париж не знал. Ее влияние перешло границы профессии. Ее имя оставляет в сознании след, какой оставляют великие политические деятели или литераторы. Наконец, она представляет собой совершенно новое существо, всемогущее, несмотря на легендарные женские слабости…

Она была генералом: одним из тех юных генералов Империи, одержимых духом завоевателей. Да, это было так: быстрота реакции, зоркость взгляда, точность приказов, забота о деталях и совершенно особенная привязанность к армии своих работниц.

Она не была красива в строгом смысле слова, но была неотразима. Ее речь не была ослепительна, но ее ум и сердце незабываемы. И если ее творения не из тех, что сохраняются в веках, я хочу верить, что те, кто напишут историю первых десятилетий нашего века, вспомнят великое начинание Шанель».