Часть четвертая 4 страница

IX

Газета «Ярвил энд дистрикт» проявила осторожность в освещении самого бурного заседания Пэгфордского местного совета на памяти нынешнего поколения. Это мало что изменило: выхолощенный репортаж, подкреплённый красноречивыми свидетельствами участников, только дал пищу новым слухам. Масла в огонь подлила статья на первой полосе, в подробностях описавшая интернет-нападки от имени покойника, которые, по выражению Элисон Дженкинс, «стали причиной домыслов и озлобленности. Читайте репортаж полностью на с. 4». Хотя имена обвиняемых и детали их предполагаемых преступлений в газете не разглашались, появление в прессе таких выражений, как «серьёзные обвинения» или «преступная деятельность», обеспокоило Говарда, пожалуй, даже сильнее, чем первоначальные сообщения.
– Надо было поставить защиту на сайт сразу после того, как появился первый пост. – Говард сидел у искусственного камина, адресуя свои сетования жене и партнёрше по бизнесу.
Беззвучный весенний дождик окропил окно, а чёрная лужайка заискрилась красными булавочными точками света. Говарда знобило, и он всем телом впитывал тепло, исходившее от фальшивых углей. Вот уже несколько дней чуть ли не каждый посетитель магазина и кафе заводил разговоры об анонимных посланиях, о Призраке Барри Фейрбразера и о скандале, устроенном Парминдер Джавандой на заседании совета. Говард содрогался, когда гадости, которые она выкрикивала ему в лицо, прилюдно мусолили все, кому не лень. Впервые в жизни ему стало неуютно в собственном магазине, и он забеспокоился по поводу своего, прежде незыблемого, положения в Пэгфорде. Выборы на замещение случайной вакансии, открывшейся по факту смерти Барри Фейрбразера, должны были состояться на следующий день, но вместо душевного подъёма и оживления Говард испытывал только тревогу и досаду.
– Это нам сильно повредило. Очень сильно, – повторял он.
Рука сама тянулась почесать брюхо, но Говард её отдёргивал и с видом мученика терпел зуд. Он бы дорого дал, чтобы выкинуть из головы слова, которые доктор Джаванда выкрикивала в присутствии советников и прессы. Они с Ширли уже навели справки в Генеральном медицинском совете, переговорили с доктором Крофордом и подали официальную жалобу. После того заседания Парминдер на работу не выходила и наверняка уже раскаивалась. А Говарду всё не удавалось избавиться от зрелища её гневного лица. Он был потрясён тем, что вызвал к себе такую ненависть.
– Всё перемелется, – уверяла его Ширли.
– Я в этом не уверен, – отвечал Говард. – Далеко не уверен. Мы выглядим не лучшим образом. Это заседание. Скандал на глазах у прессы. В наших рядах все увидели раскол. Обри сказал, что наверху нами недовольны. Эта история дезавуировала наше заявление насчёт Филдса. Публичная перепалка, грязь… Со стороны трудно поверить, что совет выступает от имени города.
– Но ведь это так, – усмехнулась Ширли. – Никому в Пэгфорде этот Филдс не нужен – ну, почти никому.
– Из-за этой статьи создаётся впечатление, будто мы преследуем сторонников Филдса. Пытаемся их запугать. – Не в силах бороться с искушением, Говард что есть мочи зачесался. – Разумеется, Обри знает, что нашей вины тут не было, но эта щелкопёрка всё переиначила. Вот что я тебе скажу: если Ярвил выставит нас в неприглядном свете… не один год они только и ждут, как бы подмять нас под себя.
– Этому не бывать, – тотчас же ответила Ширли. – Этому не бывать.
– Я думал, вопрос закрыт, – рассуждал Говард, не обращая внимания на жену; все мысли его были только о Полях. – Я полагал, мы всё решили. Я думал, мы от них избавились.
Призрак Барри Фейрбразера и скандальная выходка Парминдер заслонили собой статью, над которой Говард трудился не жалея сил, чтобы каждому стало ясно, почему Поля и «Беллчепел» – позорные пятна на репутации Пэгфорда. Говард начисто забыл, как радовался обвинениям в адрес Саймона Прайса, и даже не подумал их удалить, пока об этом не попросила миссис Прайс.
– Из областного совета пришёл мейл, – повернулся он к Морин, – со множеством вопросов насчёт нашего сайта. Спрашивают, какие меры были приняты против клеветников. Там считают, что у нас недостаточная защита.
Услышав в его словах упрёк в собственный адрес, Ширли холодно процедила:
– Говард, я же говорила, что разобралась с этим вопросом.
Накануне, пока Говард был на работе, знакомая супружеская пара прислала к ним своего племянника-студента, будущего программиста. Тот посоветовал Ширли «снести» сайт, который может «крякнуть» любой хакер, даже «чайник», а потом пригласить кого-нибудь, «кто в этом шарит», и создать новый.
Ширли поняла хорошо если одно слово из десяти. Ясно, что «хакер» означало «взломщик», и, когда студент закончил нести свою тарабарщину, Ширли прониклась смутным ощущением, что Призрак каким-то образом смог узнать чужие пароли – возможно, выведав их у людей в непринуждённой беседе.
Поэтому Ширли разослала сообщение с требованием сменить пароль и никому не сообщать новый. Именно это она имела в виду, заявив, что «разобралась с этим вопросом».
Что же касается рекомендации удалить сайт, хранительницей и опекуншей которого была сама Ширли, тут она никаких шагов не предприняла, но Говарду об этом не обмолвилась. Ширли боялась, что сайт с высокой степенью защиты, о которой говорил тот продвинутый юноша, окажется за пределами её управленческих и технических навыков. Она и так исчерпала свои способности, но твёрдо решила держаться за должность администратора.
– Если Майлза выберут… – начала Ширли, но Морин перебила её своим низким голосом:
– Будем надеяться, что эта гнусная история не выбила его из колеи. Будем надеяться, она пройдёт для него бесследно.
– Люди поймут, что Майлз не имеет к этому никакого отношения, – прохладно сказала Ширли.
– Ой, поймут ли? – усомнилась Морин, и Ширли тут же вспыхнула ненавистью.
Как она смеет, сидя в гостиной у Ширли, противоречить ей? Хуже того, Говард кивал Морин в знак согласия.
– Вот об этом я и беспокоюсь, – сказал он, – а Майлз нам сейчас нужен позарез, чтобы вернуть совету былую сплочённость. После выступления Бен-Задиры поднялась такая буря, что мы даже не поставили на голосование второй вопрос – «Беллчепел». Майлз нам просто необходим.
Говард ещё не договорил, а Ширли уже вышла из комнаты в кухню, не в силах видеть, как он потакает Морин. Закипая от бешенства, она взялась заваривать чай, а сама прикидывала, не вынести ли только две чашки, чтобы Морин неповадно было.
Наперекор всему и всем Ширли до сих пор восхищалась Призраком. Его обвинения вскрыли правду о людях, которых она не любила и презирала за их разрушительные действия и упрямство. Она не сомневалась, что электорат Пэгфорда с ней согласится и отдаст свои голоса за Майлза, а не за отвратительного Колина Уолла.
– В котором часу пойдём на выборы? – Позвякивая чайным подносом, Ширли вернулась в комнату и подчёркнуто обратилась с вопросом не к Морин, а к Говарду (ведь не чей-нибудь, а их родной сын должен получить галочку в бюллетене напротив своей фамилии).
Но к её вящему раздражению, Говард предложил им пойти втроём, после закрытия магазина.
Майлз Моллисон не меньше отца опасался, что беспрецедентно нездоровая атмосфера вокруг предстоящих выборов подорвёт его шансы. С утра пораньше он наведался в газетный павильон за площадью и услышал обрывок разговора между владелицей, которая сидела за кассой, и старичком-покупателем.
– …Моллисон всегда мнил себя королём Пэгфорда, – говорил старичок, не замечая, как каменеет лицо хозяйки. – А Барри Фейрбразер мне очень нравился. Такая трагедия. Настоящая трагедия. Кстати, Моллисон-младший оформлял наши завещания и выказал, как я считаю, крайнее самодовольство.
Тут у Майлза сдали нервы, и он, залившись краской, словно школьник, незаметно выскользнул из павильона. Что, если этот говорливый старикашка и был автором анонимного письма? Благодушная уверенность Майлза в собственном обаянии пошатнулась, и он раз за разом пытался представить, каково это будет, если завтра его прокатят на выборах.
Вечером, раздеваясь перед сном, Майлз наблюдал за безмолвной женой через отражение в зеркале трюмо. В последнее время любое упоминание мужа о выборах Саманта встречала в штыки. Этим вечером, как никогда, ему хотелось ободрения и поддержки. А ещё больше – женской ласки. Давненько у них не было близости. Он припомнил, что в последний раз спал с женой в ночь перед скоропостижной смертью Барри Фейрбразера. Сэм была тогда немного подшофе. С недавних пор она без этого не ложилась с ним в постель.
– Что нового на работе? – спросил он, видя в зеркале, как она расстёгивает лифчик.
Саманта ответила не сразу. Она почесала глубокие красные борозды, оставленные тесным бюстгальтером, и произнесла, не глядя на Майлза:
– На самом деле я как раз собиралась с тобой поговорить.
Ей до смерти не хотелось признаваться. Она тянула уже с месяц.
– Рой советует закрыть магазин. Дела идут неважно.
До какой степени неважно – Майлзу лучше было не знать. Она и сама потеряла дар речи, когда бухгалтер открытым текстом описал положение дел. Саманта, как ни странно, была к этому и готова, и не готова. Умом понимала, а сердцем не принимала.
– Подумать только, – сказал Майлз. – Но интернет-бизнес вы не бросите?
– Нет, – ответила она. – Интернет-бизнес мы не бросим.
– Это правильно, – подбодрил её Майлз и почтил минутой молчания гибель бутика. А затем спросил: – Ты сегодняшнюю газету, видимо, не читала?
Саманта потянулась за ночной сорочкой, лежащей на подушке, и он с удовольствием взглянул на её грудь. Секс определённо поможет ему расслабиться.
– Какая жалость, Сэм. – Пока Саманта облачалась в неглиже, Майлз пополз на её сторону кровати. – Это я про бутик. Отличное было местечко. Ты ведь долго там заправляла – лет десять?
– Четырнадцать, – ответила Саманта.
Она видела его насквозь. Не сказать ли мужу, чтобы отымел себя сам; не уйти ли спать в гостевую комнату, размышляла она, но проблема заключалась в том, что ей совершенно не нужен был конфликт, потому как больше всего на свете она жаждала поехать с Либби в Лондон, где они, надев одинаковые футболки, проведут целый вечер подле Джейка и его бой-бэнда. Нынче эта поездка оставалась для Саманты средоточием счастья. Кроме всего прочего, секс мог смягчить растущее неудовольствие Майлза по поводу её отсутствия на предстоящем юбилее Говарда. Сев на мужа верхом, Саманта закрыла глаза и вообразила, что это Джейк, что они одни на пустынном белом пляже, что ей девятнадцать, а ему – двадцать один. Она взмыла к вершинам блаженства, представив, как Майлз вдалеке крутит педали катамарана и бесится, подглядывая за ними в бинокль.

X

В день выборов Парминдер вышла из Олд-Викериджа и пошла по Чёрч-роу к дому Уоллов. Постучав в дверь, она довольно долго ждала, пока наконец ей не открыл Колин.
Вокруг его покрасневших глаз пролегли тени; кожа под скулами казалась тонкой, как пергамент, а одежда вдруг стала велика. Он так и не приступил к работе. Весть о том, что Парминдер прилюдно разгласила всю историю болезни Говарда, отбросила назад и без того неуверенное выздоровление Колина; тот Колин, который ещё несколько дней назад с бодрым видом сидел на кожаном пуфе и рассчитывал на победу, канул в прошлое.
– Всё в порядке? – настороженно спросил он, запирая за ней дверь.
– Да, всё отлично, – сказала она. – Я подумала, ты захочешь проводить меня до зала собраний, чтобы я проголосовала.
– Я… нет, – вяло проговорил он. – Прости.
– Мне понятны твои чувства, Колин, – негромко, но твёрдо проговорила Парминдер. – Однако, устранившись от выборов, ты подаришь победу им. Я не допущу, чтобы они победили. Я пойду на избирательный участок и проголосую за тебя, но при этом хочу, чтобы ты меня сопровождал.
Парминдер отстранили от работы. Моллисоны подали жалобы во всевозможные инстанции, и доктор Крофорд посоветовал Парминдер взять отгулы. К её огромному удивлению, она вдруг почувствовала себя свободной.
Но Колин только покачал головой. Ей даже показалось, что у него навернулись слёзы.
– Не смогу, Минда.
– Сможешь! – воскликнула она. – Сможешь, Колин! Ты обязан дать им отпор! Думай о Барри!
– Я не смогу… прости… я…
Шмыгнув носом, он разрыдался. Колин и раньше плакал у неё на приёме, отчаянно рыдал под бременем страха, который носил с собой каждый день своей жизни.
– Будет тебе. – Ничуть не смутившись, она взяла его под руку и отвела в кухню, где сунула ему рулон бумажных полотенец и позволила выплакаться до икоты. – Где Тесса?
– На работе, – всхлипнул он, промокая глаза.
На кухонном столе лежало приглашение на шестидесятипятилетний юбилей Говарда Моллисона; кто-то аккуратно порвал его надвое.
– Я получила такое же, – призналась Парминдер. – До того, как на него наорала. Послушай, Колин, проголосовать необходимо…
– Я не могу, – прошептал Колин.
– …чтобы показать, что они нас не одолели…
– Но на самом-то деле всё наоборот, – сказал Колин.
Парминдер расхохоталась. Увидев её с раскрытым ртом, Колин тоже решил посмеяться и зашёлся громким нелепым гоготом, похожим на лай мастифа.
– Допустим, они лишили нас работы, – сказала Парминдер, – допустим, ни один из нас не хочет выходить из дому, но во всём остальном мы на недосягаемой высоте.
Сняв очки, Колин вытер мокрые глаза и усмехнулся.
– Пойдём же, Колин. Я хочу за тебя проголосовать. Битва ещё не закончена. После того как я сорвалась с катушек и перед всем советом и прессой заявила Говарду Моллисону, что он ничем не лучше распоследнего наркомана…
Он снова захохотал, и она пришла в восторг: при ней он так не смеялся с Нового года, но тогда его смешил Барри.
– …они забыли поставить на голосование вопрос о выселении наркологической клиники. Надевай плащ. Мы пройдёмся пешком.
Колин уже не фыркал и не похохатывал. Он смотрел на свои большие руки, которые потирали одна другую, как будто под струёй воды.
– Колин, это ещё не конец. Ты ведь уже кое-что изменил. Люди не приемлют Моллисонов. Если ты пройдёшь в совет, мы значительно укрепим свои позиции. Пожалуйста, Колин.
– Ладно, – сказал он через несколько мгновений, благоговея перед собственной храбростью.
Идти было недалеко, по свежему воздуху; каждый сжимал в руке избирательный бюллетень.
В приходском зале собраний они оказались единственными избирателями. Каждый с сознанием выполненного долга поставил жирный карандашный крестик возле фамилии Колина.
Майлз Моллисон собрался на выборы только в полдень. Выходя из офиса, он остановился у дверей своего партнёра.
– Я пошёл голосовать, – сообщил он.
Гэвин указал на прижатую к уху телефонную трубку: он вёл переговоры со страховой компанией Мэри.
– А… ясно… – Майлз обернулся к их секретарше. – Я пошёл голосовать, Шона.
Невредно было им напомнить, что они должны его поддержать. Резво спустившись по лестнице, он направился в сторону «Медного чайника», где договорился – во время краткого разговора, последовавшего за супружескими ласками, – встретиться с женой, чтобы дальше пойти вместе.
Саманта провела утро дома, поручив своей продавщице управляться в бутике. Она знала, что не имеет права оттягивать сообщение о том, что их бизнес накрылся и Карли, таким образом, осталась без работы, но не могла заставить себя произнести эти слова до выходных и до концерта в Лондоне. Увидев Майлза с восторженной ухмылкой на физиономии, она закипела.
– А папа не пойдёт? – спросил он вместо приветствия.
– Они пойдут после закрытия кулинарии, – сказала Саманта.
В избирательных кабинках копались две старушки. В ожидании Саманта разглядывала их спины и серо-стальную химическую завивку, толстые пальто и толстые лодыжки. Вот и она когда-нибудь станет такой же. Заметив Майлза, более сгорбленная из двоих просияла и сообщила:
– Мы только что проголосовали за вас.
– О, большое вам спасибо. – Майлз был в восторге.
Войдя в кабинку, Саманта взяла подвешенный на верёвочке карандаш и стала изучать свой бюллетень с двумя именами: Майлз Моллисон и Колин Уолл. Потом написала по диагонали: «Ненавижу чёртов Пэгфорд», сложила бюллетень пополам и с серьёзным видом бросила в избирательную урну.
– Спасибо, родная, – тихо сказал Майлз и погладил её по спине.
Тесса Уолл, которая никогда в жизни не пропускала выборы, теперь без остановки проехала на машине мимо приходского зала собраний, когда возвращалась с работы.
Рут и Саймон Прайс весь день с небывалой серьёзностью обсуждали возможный переезд в Рединг. Рут выбросила их избирательные бюллетени накануне вечером, когда убирала со стола.
Гэвин вообще не собирался на выборы; был бы жив Барри, он бы ещё подумал, а так у него не было ни малейшего желания помогать Майлзу в покорении ещё одной вершины. В половине шестого он стал собирать свой кейс, всё больше раздражаясь и приходя в уныние, потому как исчерпал все отговорки, которые могли бы ему позволить увильнуть от обеда у Кей. Как назло, именно сегодня у него наметился позитивный сдвиг в переговорах со страховой компанией, и ему очень хотелось поехать к Мэри, чтобы поделиться новостями. А так придётся держать их при себе до завтра; по телефону – это совсем не то.
Кей, открыв дверь, встретила его пулемётной скороговоркой, которая обычно выдавала плохое настроение.
– Как плохо, что день не сложился, – затараторила она, хотя Гэвин не жаловался и ещё не успел поздороваться. – Я поздно пришла и не всё успела приготовить, но ты заходи.
Сверху настырно гремели барабаны и оглушительно выли басы. Гэвин не понимал, как это терпят соседи. Перехватив его устремлённый к потолку взгляд, Кей объяснила:
– Это Гайя выпускает пар: какой-то мальчишка из Хэкни, который ей нравился, переметнулся к другой.
Схватив начатый бокал вина, Кей сделала большой глоток. Она устыдилась, что назвала Марко де Лука «какой-то мальчишка». Перед их отъездом из Лондона он буквально дневал и ночевал у них в доме. Обаятельный, тактичный, лёгкий на услугу. Ей бы хотелось иметь такого сына, как Марко.
– Ничего, переживёт. – Отмахнувшись от этих воспоминаний, Кей потыкала картофелину вилкой. – Ей шестнадцать. В этом возрасте все мечутся. Налей себе.
Гэвин сел за стол, не понимая, почему нельзя попросить Гайю сделать потише. Кей приходилось перекрикивать и дрожащие басы, и дребезжание крышек на кастрюлях, и шум вытяжки. В который раз он затосковал о большой и спокойной кухне Мэри: в том доме его встречали с благодарностью, там он чувствовал себя нужным.
– Что? – в полный голос переспросил он, потому что Кей задала ему какой-то вопрос.
– Спрашиваю: голосовать ходил?
– Голосовать?
– Ну да, сегодня же выборы в местный совет!
– Нет, не ходил, – ответил он. – Мне эти выборы до лампочки.
Ему показалось, ответ не достиг её ушей. Кей снова затараторила, но он не разбирал слов, пока она, со столовыми приборами в руках, не повернулась лицом к столу.
– …На самом деле это безобразие, что совет прогибается перед Обри Фоли. Если Майлз победит, «Беллчепелу» конец…
Она сливала картофель; плеск и грохот на время опять заглушили её слова.
– …Не устрой эта ненормальная такой кипеж, мы бы выглядели совсем по-другому. Я ей предоставила уйму данных по этой клинике, а она, по-моему, их даже не озвучила. Только и делала, что ругала Моллисона за лишний вес. Где, спрашивается, у людей профессиональная этика?
До Гэвина дошли слухи о прилюдном скандале, устроенном доктором Джавандой. Его это позабавило, но не более.
– …Это шаткое положение плохо действует на персонал, а на пациентов тем более.
Но Гэвин вместо возмущения и жалости чувствовал в себе лишь подавленность оттого, что Кей мёртвой хваткой вцепилась в сугубо местную проблему, познакомившись со всеми хитросплетениями и персонажами этой истории. Это лишний раз показывало, как глубоко она пустила корни в Пэгфорде. Теперь её не сдвинешь с места. Отвернувшись, он стал смот реть в окно на неухоженный садик. Гэвин пообещал Мэри и Фергюсу помочь в выходные с садовыми работами. Если повезёт, мечтал он, Мэри снова пригласит его с ними поужинать, а на юбилей Говарда Моллисона можно будет забить – Майлз-то думает, что он спит и видит, как придёт к ним на банкет.
– …Хотела оставить за собой Уидонов, но Джиллиан не даёт: говорит, никто не должен снимать сливки. Разве это теперь называется «снимать сливки»?
– Что, прости? – не расслышал Гэвин.
– Мэтти опять вышла на работу, – пояснила она, и Гэвин с трудом вспомнил, что это какая-то коллега, чьих подопечных передали Кей. – Я хотела оставить за собой Уидонов, потому что иногда прикипаешь к какой-то семье, но Джиллиан ни в какую. Уму непостижимо.
– Ты, похоже, единственная живая душа в целом мире, которая прикипела к Уидонам, – заметил Гэвин. – Во всяком случае, по моим сведениям.
Кей собрала всю силу воли, чтобы его не одёрнуть. Она вынимала из духовки запечённое филе лосося. От грохота музыки поднос вибрировал у неё в руках; она резко опустила его на плиту.
– Гайя! – направляясь к лестнице, заорала Кей, да так, что Гэвин подскочил на стуле. – ГАЙЯ! Сделай потише! Я требую! УБАВЬ ЗВУК.
Музыку приглушили не более чем на децибел. Кей была вне себя. Перед приходом Гэвина у них с дочерью вспыхнул такой скандал, какого ещё не бывало. Гайя сообщила, что собирается позвонить отцу и попроситься к нему жить.
– Скатертью дорожка! – крикнула Кей.
А ведь Брендон, скорее всего, не откажет. Он бросил их, когда Гайе исполнился месяц. Теперь у Брендона жена и трое детей. Огромный дом, хорошая работа. Вдруг он скажет «да»?
Гэвин порадовался, что за едой не пришлось разговаривать: тишину заполняло буханье музыки, и он мог спокойно думать о Мэри. Завтра он расскажет, что страховая компания делает примирительные жесты; ответом ему будет благодарность и восхищение.
Почти расправившись со своей порцией, он вдруг заметил, что Кей не притронулась к еде. Она в тревоге смотрела на него через стол. Наверное, он как-то выдал свои сокровенные мысли…
Гайя неожиданно выключила музыку. От этой пульсирующей тишины Гэвин пришёл в панику; теперь ему хотелось, чтобы она поставила что-нибудь ещё, и как можно скорее.
– Ты даже не стараешься, – удручённо проговорила Кей. – Даже не делаешь вид, Гэвин.
Он решил прибегнуть к самому очевидному оправданию.
– Кей, у меня был тяжёлый день, – сказал он. – Извини, что прямо с порога не проявил интереса к политическим коллизиям.
– Политические коллизии тут ни при чём, – отозвалась она. – Ты сидишь с таким видом, будто тебя здесь держат насильно… и это… это оскорбительно. Чего ты добиваешься, Гэвин?
У него перед глазами было милое лицо Мэри, её кухня.
– Мне приходится выпрашивать у тебя каждую встречу, – сказала Кей, – а ты, снизойдя до меня, всем своим видом показываешь, что пришёл через силу.
Ей хотелось, чтобы он возразил: «Это не так». Но момент был упущен. Они с нарастающей скоростью приближались к разрыву, которого Гэвин и жаждал, и боялся.
– Скажи, чего ты добиваешься, – устало повторила она. – Скажи как есть.
У обоих было такое чувство, будто их отношения рассыпаются в мелкое крошево под грузом всего, о чём умалчивал Гэвин. Чтобы только не затягивать агонию, он подбирал слова, которые в принципе избегал произносить вслух, но которые, судя по всему, извиняли их обоих.
– Я не хотел, чтобы так получилось, – признался Гэвин. – Я не нарочно. Кей, мне очень трудно это говорить, но я, кажется, полюбил Мэри Фейрбразер.
По её лицу он понял, что она была к этому не готова.
– Мэри Фейрбразер? – переспросила она.
– Видимо, это назревало давно, – сказал он (и получил от этого горькое наслаждение, хотя и знал, что причиняет Кей боль; но никому другому он этого сказать не мог). – Я никогда не объяснялся… то есть при жизни Барри я бы ни за что…
– Я считала, он был твоим лучшим другом, – прошептала Кей.
– Это так.
– Но он умер считаные недели назад!
Гэвину это не понравилось.
– Послушай, – сказал он. – Я стараюсь быть с тобой откровенным. Я стараюсь быть честным.
– Ты стараешься быть честным?
Раньше он представлял, что их связь закончится вспышкой ярости, но Кей молча, со слезами на глазах смотрела, как он надевает плащ.
– Прости, – сказал он и покинул её дом – в последний раз.
На тротуаре к нему пришла небывалая лёгкость, и он поспешил к машине. Получалось, что рассказать Мэри о сдвигах со страховкой можно будет уже сегодня.