Часть пятая 3 страница

VII

– Умолкни, Робби! Заткнись, чтоб тебя!
Кристал притащила Робби на автобусную остановку за несколько улиц от дома, чтобы ни Оббо, ни Терри не смогли их найти. Она не знала, хватит ли ей денег на проезд, но решила во что бы то ни стало добраться до Пэгфорда. Бабушка Кэт умерла, мистер Фейрбразер умер, но оставался Пупс Уолл, а ей ещё нужно было заделать с ним ребёнка.
– Чё он творил с тобой в комнате? – кричала Кристал на Робби, который только хныкал и ничего не отвечал.
Мобильный Терри почти разрядился. Кристал набрала номер Пупса, но телефон переключился на автоответчик.
На Чёрч-роу Пупс сосредоточенно жевал тост и подслушивал разговор (как всегда, довольно странный) отца с матерью в кабинете на другой стороне коридора. Это позволяло ему отвлечься от своих мыслей. В кармане у него завибрировал мобильный, но он не стал брать трубку. Он никого не хотел слышать. А Эндрю звонить не будет. После вчерашнего-то.
– Колин, ты знаешь, что нужно делать, – устало говорила мать. – Пожалуйста, Колин…
– Мы с ними ужинали в субботу. Накануне его смерти. Я тогда готовил еду. А что, если…
– Колин, ты ничего не подсыпал в еду!.. Боже мой, и я туда же… Колин, я не должна озвучивать такие мысли. У тебя разыгралось обсессивно-компульсивное расстройство.
– Но ведь это не исключено, Тесс, вот я и подумал: а если я что-то подсыпал…
– Тогда почему мы все ещё живы: ты, я, Мэри? Колин, ему сделали вскрытие!
– Но подробностей мы не знаем. Мэри нам вообще ничего не сказала. Наверное, не желает со мной разговаривать. Она что-то подозревает.
– Умоляю тебя, Колин…
Тесса перешла на шёпот, и расслышать уже было невозможно. У Пупса снова зазвонил мобильный. Он вытащил его из кармана. Кристал. Пупс ответил.
– Эй, – раздался её голос, перекрикивающий, как ему показалось, детский плач. – Может, встретимся?
– Да как-то… – зевнул Пупс.
Он собирался лечь поспать.
– Я на автобусе еду в Пэгфорд. Можем пересечься.
Вчера вечером он потискал у перил Гайю Боден, а она вырвалась и блеванула. Потом опять стала его хаять; он плюнул и пошёл домой.
– Прямо не знаю, – сказал Пупс.
Он совсем скис, на душе было муторно.
– Давай собирайся, – не отставала она.
Из кабинета до него доносился голос Колина:
– Это ты так говоришь, а как можно узнать наверняка? Что, если…
– Колин, мы не должны это обсуждать. Такие мысли нельзя воспринимать всерьёз.
– Как ты можешь мне такое говорить? Как же можно не воспринимать всерьёз? А если я виноват…
– Ладно, – ответил Пупс. – Через двадцать минут на площади, перед пабом.

VIII

Саманта волей-неволей вышла из гостевой спальни – ей срочно нужно было в туалет. Она пила холодную воду из-под крана, пока её не затошнило, а потом проглотила две таблетки парацетамола, достав их из аптечки над раковиной, и залезла под душ. Одевалась она, не глядя в зеркало. Всё это время она надеялась услышать хоть какой-то шум, чтобы определить местонахождение Майлза, но дом, казалось, погрузился в тишину. Может, подумала она, он повёз куда-нибудь Лекси, подальше от её алкоголички-матери, распутной, падкой на молоденьких…
(«Он учился в одном классе с Лекси!» – брызгал слюной Майлз, когда они остались с глазу на глаз в спальне.
Улучив момент, когда он отошёл от двери, она убежала в гостевую комнату.)
На неё поочерёдно накатывали тошнота и унижение. Как она мечтала забыть, что вчера перебрала, но у неё перед глазами всё ещё стояло лицо того мальчика, которого она лапала… Она помнила все выпуклости его тела, такого стройного, такого юного…
Будь на его месте Викрам Джаванда, это бы ещё куда ни шло… Ей страшно захотелось кофе. Не сидеть же всю жизнь в ванной. Но перед тем, как открыть дверь, она увидела своё отражение в зеркале и сразу подрастеряла кураж. Отёчное лицо, заплывшие глаза, резкие морщины, подчёркнутые стрессом и обезвоживанием.
«Господи, что он обо мне подумал…»
В кухне Саманта застала Майлза. Даже не посмотрев в его сторону, она подошла прямо к шкафчику, где они держали кофе.
Не успела она открыть дверцу, как Майлз сказал:
– Тут есть заваренный.
– Спасибо, – пробормотала она и налила себе полную кружку, избегая встречаться с ним глазами.
– Я отправил Лекси к маме с папой, – сообщил Майлз. – Нам нужно поговорить.
Саманта села за кухонный стол.
– Давай, – сказала она.
– «Давай» – это всё, что ты можешь сказать?
– Это ведь ты предложил поговорить.
– Вчера, – произнёс Майлз, – у папы на дне рождения, я пошёл тебя искать – и нашёл в объятиях шестнадцатилетнего…
– Правильно, шестнадцатилетнего, – подхватила Саманта. – Всё законно. Хоть что-то позитивное.
Он не поверил своим ушам.
– По-твоему, это смешно? А если бы я нализался до такой степени, чтобы не отдавать себе отчёта…
– Я отдавала себе отчёт, – сказала Саманта.
Она отказывалась быть такой, как Ширли, – накрывать всё, что неприглядно, белой салфеточкой приличия. Ей хотелось быть честной, хотелось пробить этот панцирь самодовольства, под которым она более не узнавала человека, в своё время ей полюбившегося.
– В чём именно? – спросил Майлз.
Он настолько явно требовал от неё смущения и раскаяния, что она едва удерживалась от смеха.
– Я отдавала себе отчёт, что мы с ним целуемся.
Под его взглядом её храбрость снова пошла на убыль: она понимала, что за этим последует.
– А если бы тебя застукала Лекси?
На это у Саманты ответа не было. От мысли, что Лекси узнает, она готова была провалиться сквозь землю. Что, если мальчишка ей расскажет? Они же вместе бегали в школу. Она забыла, что представляет собой Пэгфорд…
– Какая муха тебя укусила, чёрт побери? – возмутился Майлз.
– Я… несчастлива, – выдавила Саманта.
– Из-за чего? Из-за своего бутика? Да?
– Только отчасти, – сказала Саманта. – Мне невыносимо жить в Пэгфорде. Невыносимо всё время оглядываться на твоих родителей. А иногда, – с расстановкой добавила она, – мне невыносимо просыпаться рядом с тобой.
Она думала, муж вспылит, но вместо этого он вполне спокойно уточнил:
– Хочешь сказать, ты меня разлюбила?
– Не знаю, – ответила Саманта.
В рубашке с расстёгнутым воротом он выглядел постройневшим. Впервые за долгое время ей привиделся в этом стареющем теле кто-то знакомый и беззащитный. «А ведь он до сих пор меня хочет», – с удивлением подумала она, вспоминая одутловатое лицо, смотревшее на неё из зеркала.
– Но когда умер Барри Фейрбразер, – продолжила она, – я была рада, что ты жив. По-моему, у меня даже был такой сон, как будто тебя не стало, а потом я проснулась и обрадовалась, что слышу твоё дыхание.
– И это… это всё, что ты можешь мне сказать, да? Ты рада, что я ещё не умер?
Напрасно она думала, что Майлз не разозлился. Он просто не оправился от шока.
– Больше тебе нечего сказать?! Ты нажралась в хлам на юбилее моего отца…
– А зачем ты потащил меня на этот паршивый юбилей? – вскричала она, заряжаясь его гневом. – Вот, оказывается, в чём проблема: я тебя осрамила перед мамочкой и папочкой?
– Ты целовалась с шестнадцатилетним сопляком!..
– Надеюсь, не в последний раз! – выкрикнула Саманта, вскочила из-за стола и швырнула кружку в раковину, отбив ручку. – До тебя не доходит, Майлз? Я сыта по горло! Мне осточертела такая жизнь, осточертели твои родители…
– …однако ты не возражаешь, чтобы они оплачивали учёбу девочек…
– …не могу видеть, как ты превращаешься в копию своего отца…
– …это полная фигня, ты просто не хочешь моего счастья, когда сама…
– …а моему дорогому муженьку плевать, что я чувствую…
– …есть чем себя занять, а ты торчишь дома и себя накручиваешь…
– …больше я не стану сидеть дома, Майлз…
– …не собираюсь извиняться за то, что хочу приносить пользу обществу…
– …могу только повторить свои слова: ты не можешь претендовать на его место!..
– Что? – Майлз вскочил так резко, что опрокинул стул.
Саманта ринулась прочь из кухни.
– Что слышал, – рявкнула она. – В моём письме было ясно сказано: ты не можешь претендовать на место Барри Фейрбразера. Он был искренним человеком.
– В твоём письме? – переспросил он.
– Да, – выдохнула она, хватаясь за дверную ручку. – Это я написала то письмо. Перебрала как-то вечером, а ты трендел по телефону с матерью. И если хочешь знать, – она распахнула дверь, – я за тебя не голосовала.
Её нервировало выражение его лица. В прихожей она сунула ноги в сабо – это была первая попавшаяся пара обуви – и выскочила за дверь, чтобы он не успел её остановить.

IX

Поездка вернула Кристал в детство. Этим маршрутом она каждый день ездила на автобусе в «Сент-Томас» – самостоятельно. Она прекрасно помнила, в какой момент за окном появится аббатство, и указала на него пальцем:
– Вишь там замок большой, разрушный?
Робби хотел есть, но поездка в автобусе его немного отвлекла. Кристал крепко держала его за руку. Она пообещала накормить его, когда они приедут на место, но пока не придумала, на какие шиши. Может, у Пупса удастся перехватить на пакетик чипсов, не говоря уж о билете в обратную сторону.
– Я тут в школу ходила, – рассказывала она Робби, пока он возил грязными ладошками по стеклу, оставляя причудливые рисунки. – И ты сюда в школу будешь ходить.
Когда она забеременеет, дом ей, конечно, дадут в Полях; туда переезжать дураков нет, дома ветшают помаленьку. Но Кристал не возражала. Плевать, что жильё будет ветхое, зато и Робби, и её доченька пойдут по микрорайону в «Сент-Томас». Глядишь, родители Пупса деньгами помогут, чтоб ей стиральную машину прикупить – для их же внучки. Может, и на телевизор хватит.
Автобус катил по склону в сторону Пэгфорда, и Кристал успела полюбоваться сверкающей речкой, пока дорога не ушла резко вниз. Когда она занималась греблей, ей даже обидно было, что тренировались они не на реке Орр, а на грязном канале в Ярвиле.
– Ну вот, нам выходить, – сказала она Робби, когда автобус медленно въехал на украшенную цветами площадь.
Назначая встречу, Пупс не сообразил, что «Чёрная пушка» находится прямо напротив кулинарии «Моллисон энд Лоу» и кафе «Медный чайник». Кафешка, правда, по воскресеньям открывалась только через час, в двенадцать дня, но Пупс не знал, во сколько у Эндрю начинается рабочий день. В то утро он не имел никакого желания видеть старого друга, а потому до прибытия автобуса топтался за углом.
На автобусной остановке остались только Кристал и какой-то чумазый шкет.
Пупс в недоумении двинулся им навстречу.
– Это братик мой, – воинственно заявила Кристал в ответ на едва уловимую гримасу Пупса.
Пупс сделал ещё одну мысленную поправку к понятию суровой аутентичной жизни. Некоторое время тому назад он намеревался обрюхатить Кристал (дабы показать Кабби, на что – походя, без малейших усилий – способен настоящий мужчина), но его обескуражил вид этого мальчонки, который цеплялся за руку и за ногу сестры.
Он уже ругал себя, что согласился прийти. Рядом с Кристал он выглядел дурак дураком. Уж лучше было ещё раз встретиться в её вонючей, убогой хибаре, чем тут, на площади.
– У тя бабосы есть? – требовательно спросила Кристал.
– Что-что?
От недосыпа он плохо соображал. Теперь уже было не вспомнить, с какой стати ему втемяшилось не спать всю ночь; язык болел после такого количества выкуренного.
– Бабосы, – повторила Кристал. – Он есть просит, а я пятёрку посеяла. Я отдам, ты не думай.
Запустив руку в карман джинсов, он нащупал скомканную банкноту. Почему-то ему не захотелось светить деньгами перед Кристал, и он порылся поглубже в поисках мелочи; нашлось немного серебра и медяков.
Через два квартала от Центральной площади был небольшой газетный павильон с магазинчиком; пока Пупс ждал снаружи, Кристал купила для Робби тюбик шоколадных кругляшей «Роло». Никто из троих не проронил ни слова; даже Робби притих – видно, испугался незнакомца. В конце концов Кристал дала брату упаковку чипсов и спросила Пупса:
– Куда пойдём?
Про себя он подумал, что она, естественно, хочет просто погулять. Не сексом же заниматься, раз при ней этот мелкий! Когда они договаривались, у Пупса мелькнула мысль повести её в «каббину»: во-первых, место уединённое, а во-вторых, надо было напоследок осквернить их с Арфом дружбу; Пупс освободил себя от каких бы то ни было обязательств. Но кувыркаться с ней в присутствии трёхлетнего ребёнка – это уж слишком.
– Он нам не помеха, – сказала Кристал. – Мы ему шоколадки дадим. Нет, не сейчас, – одёрнула она Робби, который заныл и стал тянуться к тюбику «Роло». – Сперва чипсы.
Они пошли к старинному каменному мосту.
– Он нам не помеха, – повторила Кристал. – Ему чё скажешь, то и делает. Правду говорю? – громко спросила она у Робби.
– Шоколадку дай, – потребовал он.
– Щас дам.
Она видела, что сегодня Пупса придётся уламывать. Уже в автобусе она поняла, что из-за Робби дело осложнится, но девать его было некуда.
– Чё делал? – спросила она.
– Вчера на день рождения ходил, – ответил Пупс.
– Да? А кто ещё был?
Он широко зевнул, и ей пришлось ждать, пока он ответит:
– Арф Прайс. Сухвиндер Джаванда. Гайя Боден.
– Она, что ли, в Пэгфорде живёт? – насторожилась Кристал.
– Ага, на Хоуп-стрит, – сказал Пупс.
Он был в курсе, потому что Эндрю как-то проговорился. Эндрю никогда не признавался Пупсу, что она ему нравится, но на тех немногих уроках, где они были в одной группе, Пупс видел, что он не сводит с неё глаз. А ещё он заметил, что Эндрю всегда смущался, когда она была рядом и даже когда упоминалось её имя.
Кристал тем временем думала о матери Гайи – единственной инспекторше, которая пришлась ей по душе, которая сумела достучаться до её матери. Стало быть, она жила на Хоуп-стрит, как и бабушка Кэт. Может, она прямо сейчас там. А что, если…
Но Кей их бросила. К ним опять ходила Мэтти. Да и не положено как-то на дом к инспекторам заявляться. Шейн Талли однажды проследил, как его инспекторша домой идёт, так после ни за что в участок загремел. Правда, до этого он ей в окно машины чуть кирпичом не зафигачил.
И ещё, рассуждала Кристал, щурясь от тысячи вспышек света на реке, которые ослепили её за поворотом дороги, у Кей все папки хранятся, она тебе и учётчица, и судья. И неплохая вроде, да только, как она ни старалась, теперь по всему выходило, что Кристал с Робби разлучат…
– Можно туда пойти, – предложила она Пупсу, показывая на заросший берег реки невдалеке от моста. – А Робби тут перекантуется, на скамейке.
Оттуда можно за ним приглядывать, подумала она, а он ничего не увидит. Не то чтобы это ему в диковинку было, ведь Терри водила в дом кого попало…
Даже в своём полусонном состоянии Пупс содрогнулся. Ну не сможет он вставить ей на глазах у ребёнка.
– Не-а, – сказал он, стараясь придать голосу непринуждённость.
– Да не бери ты в голову. У него шоколадки есть. Он и не поймёт ничего, – ответила Кристал, хотя сама понимала, что идёт на прямой обман.
Робби знал слишком много. В детском садике и так уже был скандал, когда он поставил другого ребёнка на четвереньки, а сам пристроился сзади.
Пупс вспомнил, что мать этих двоих – проститутка. Ему внушала отвращение затея Кристал, но это ли не аутентичность в чистом виде?
– Ну, чего ещё? – вызывающе спросила Кристал.
– Да ничего, – ответил он.
Дейн Талли спокойно бы согласился. Пайки Причард – тоже. Кабби – никогда в жизни.
Кристал усадила Робби. Перегнувшись через спинку скамьи, Пупс посмотрел вниз, на заросли бурьяна и кустов; он подумал, что отсюда мальчонка и в самом деле ничего не увидит, но в любом случае надо будет поторопиться.
– Вот, держи, – сказала Кристал, и Робби радостно потянулся к длинному тюбику шоколадных кругляшей. – Будешь смирно сидеть, тогда можешь всё съесть, понял? Сиди смирно, Робби, а я в кустики отойду. Понял, Робби?
– Поял, – весело сказал он, уже запихнув в рот шоколад с мягкой начинкой.
Кристал, скользя, спустилась к речным зарослям, надеясь, что Пупс не станет возражать, если они обойдутся без резинки.

X

От слепящего утреннего солнца Гэвин надел тёмные очки, но замаскироваться не надеялся: Саманта Моллисон всё равно узнала бы его машину. Заметив, как Саманта бредёт по улице – голова опущена, руки в карманах, – он резко свернул влево и вместо того, чтобы продолжить путь к дому Мэри, переехал через старинный каменный мост и припарковался в боковом проулке на другом берегу реки.
Меньше всего ему хотелось, чтобы Саманта засекла его автомобиль у дома Мэри. В будние дни, когда он приезжал в костюме и с кейсом, это роли не играло, да и прежде, пока он ещё не признался себе, что неравнодушен к Мэри, это было бы совершенно не важно, но теперь – другое дело. Как бы то ни было, утро выдалось великолепное, а пешая прогулка позволила выиграть время.
«Ещё оставляю себе свободу манёвра, – думал он, поднимаясь пешком по горбатому мосту; внизу, на скамье, в полном одиночестве сидел маленький ребёнок и лопал конфеты. – Я могу вообще ничего не говорить… По ситуации видно будет…»
Однако ладони вспотели. Всю ночь ему не давало покоя, что Гайя может проболтаться близняшкам Фейрбразер о его чувстве к их матери.
Судя по всему, Мэри обрадовалась его приходу.
– А машина где? – спросила она, глядя ему через плечо.
– У реки поставил, – сказал он. – Утро чудесное. Я с удовольствием прогулялся, а потом что мне пришло в голову: могу подстричь тебе лужайку, если, конечно…
– О, Грэм уже прошёлся косилкой, – сказала она, – но это так мило с твоей стороны. Заходи, будем пить кофе.
Перемещаясь по кухне, она без умолку болтала. На ней были старые обрезанные шорты и футболка; эта одежда показывала, как она исхудала, но её волосы обрели прежний блеск, став такими, как и представлял Гэвин. За окном он видел девочек-близнецов, которые расстелили одеяло на свежескошенной лужайке и через наушники слушали каждая свой айпод.
– Ну, как у тебя настроение? – спросила Мэри, подсаживаясь к нему.
Он не понял причину такой заботы, но потом вспомнил, как вчера, во время своего краткого посещения, сам поведал, что расстался с Кей.
– Всё нормально, – ответил он. – Что ни делается, всё к лучшему.
Мэри с улыбкой погладила его по руке.
– Вчера вечером случайно узнал, – у него слегка пересохло во рту, – что ты, по всей видимости, переезжаешь.
– В Пэгфорде лишнего слова не скажи, – бросила она. – Пока ещё ничего не решено. Тереза зовёт меня вернуться в Ливерпуль.
– А дети что говорят?
– Ну, девочки и Фергюс в июне ещё должны сдать экзамены. С Декланом проще. Но дело в том, что никто из нас не хочет покидать…
У неё потекли слёзы, но Гэвин так обрадовался, что протянул руку и дотронулся до её хрупкого запястья.
– Конечно, это так понятно…
– …могилу Барри.
– А… – осёкся Гэвин, и его счастье угасло, как свеча.
Тыльной стороной руки Мэри утирала ручьи слёз. Гэвину виделась во всём этом какая-то противоестественность. У него в роду покойных всегда кремировали. Когда умер Барри, Гэвин всего лишь во второй раз в жизни присутствовал на похоронах и сохранил совершенно удручающие воспоминания. Могила, в представлении Гэвина, просто-напросто указывала, где разлагается труп; одна эта мысль чего стоила, но люди взяли за правило регулярно ходить на кладбище, да ещё с цветами, как будто надеялись воскресить покойника.
Мэри встала, чтобы взять бумажные носовые платки. На лужайке близнецы теперь надели одну пару наушников и синхронно дёргали головами в такт песне.
– Значит, на место Барри прошёл Майлз, – сказала Мэри. – Вчера всю ночь праздновали, отсюда было слышно.
– Просто у Говарда был… да, совершенно верно, – спохватился Гэвин.
– И Пэгфорд, можно считать, избавился от Полей.
– Да, похоже.
– А раз Майлз прошёл в совет, закрыть «Беллчепел» не составит большого труда.
Гэвин всё время забывал, что такое «Беллчепел»; это его не интересовало.
– Думаю, так.
– Выходит, всё, за что ратовал Барри, пошло прахом, – сказала она.
Слёзы её высохли; щёки вспыхнули гневным румянцем.
– Выходит, так, – сказал он. – Грустно это.
– Ну не знаю, – возразила раскрасневшаяся Мэри. – С какой стати Пэгфорд должен за свой счёт содержать Филдс? У Барри всегда был однобокий взгляд на вещи. Он считал, что в Полях все его обожали. Считал, что Кристал Уидон его обожала, хотя это полная чушь. Возможно, эти люди – как он не понимал? – потому ведут такой образ жизни, что им самим это нравится.
– Да-да, – оживился Гэвин, как будто её несогласие развеяло тень могилы мужа, стоявшую между ними, – я тебя понимаю. То, что я слышал об этой Кристал Уидон…
– Он уделял ей больше внимания и времени, чем родным дочерям, – сказала Мэри. – А она гроша не дала ему на венок. Девочки мне сказали. Вся команда по гребле внесла свою лепту, но только не Кристал. Она даже на похороны не пришла – после всего, что он для неё сделал.
– Да, конечно, это лишний раз доказывает…
– Извини, просто не могу отрешиться от этих мыслей, – продолжала она. – Не могу забыть, что он всё время требовал от меня участия в судьбе этой проклятой Кристал Уидон. Мне от этого не отделаться. В последний день своей жизни он мучился страшной головной болью, но думал только о том, чтобы закончить эту чёртову статью!
– Понимаю, – сказал Гэвин. – Понимаю. Мне кажется, – рискнул он, как будто пробуя ногой шаткий верёвочный мост, – это мужское свойство. Вот и Майлз такой же. Саманта не хотела, чтобы он баллотировался, но он стоял на своём. Видишь ли, есть мужчины, которые стремятся хоть к какой-то власти…
– Барри не интересовала власть, – перебила Мэри, и Гэвин поспешно отыграл назад:
– Нет-нет, Барри как раз был не из таких. Он стремился…
– Барри не мог себя переделать, – сказала она. – Он всех людей мерил по себе: считал, что стоит их немного поддержать, как они тут же начнут перевоспитываться.
– Возможно, – сказал Гэвин, – но дело-то в том, что, кроме них, существуют и другие люди – те, кому действительно нужна поддержка… к примеру, родные…
– Вот именно! – Мэри опять расплакалась.
– Мэри, – произнёс Гэвин, тоже встал со стула и подошёл к ней (по тому же верёвочному мосту, со смешанным чувством ужаса и надежды), – послушай меня… сейчас ещё не время… я понимаю, слишком рано говорить… но ты кого-нибудь обязательно встретишь.
– В сорок лет, – всхлипнула Мэри, – с четырьмя детьми…
– Найдётся множество мужчин, – начал он, но сообразил, что не стоит предлагать ей слишком широкий выбор. – Найдётся порядочный мужчина, – поправился он, – для которого дети не помеха. Особенно такие славные дети, как у тебя… любой был бы рад заменить им отца.
– Гэвин, ты такой хороший. – Она снова промокнула глаза.
Он обнял её, и она не стряхнула его руку. Они стояли молча; Мэри высморкалась; дождавшись, чтобы её отпустило напряжение, Гэвин произнёс:
– Мэри.
– Что?
– Я должен… Мэри, мне кажется, я тебя люблю.
На мгновение его охватила гордость парашютиста, который оттолкнулся от твёрдого порога, чтобы упасть в безбрежное пространство.
Мэри отстранилась:
– Гэвин, я…
– Прости. – Он с тревогой отметил её неприязненное выражение. – Мне хотелось, чтобы ты услышала это от меня. Я сказал Кей, что потому и ухожу, и боялся, что ты узнаешь от кого-нибудь другого. Иначе я бы молчал ещё месяцы. Годы, – добавил он, надеясь, что она снова улыбнётся, снова сочтёт его хорошим.
Но Мэри только качала головой, обхватив руками хрупкие плечи.
– Гэвин, я ни за что и никогда…
– Забудь, что я вообще начал этот разговор, – неловко выдавил он. – Давай всё забудем.
– Я думала, ты понимаешь, – сказала она.
Он заключил, что она имеет в виду невидимую броню скорби, которая защищает её от посягательств, оставаясь за гранью его понимания.
– Я всё понимаю, – солгал он. – Я бы ни за что тебе не признался, если бы…
– Барри всегда говорил, что ты меня обхаживаешь, – сказала Мэри.
– Ничего подобного, – в отчаянии выпалил он.
– Гэвин, я считаю тебя вполне порядочным человеком. – У неё перехватило дыхание. – Но я не… то есть… даже если бы…
– Не надо. – Он повысил голос, чтобы не слышать её слов. – Мне всё понятно. Пожалуй, я пойду.
– Ты можешь остаться.
Но теперь он её почти возненавидел. До него дошло, что она собиралась сказать: «…даже если бы я не скорбела по мужу, я бы тебя не захотела».
Его визит оказался столь кратким, что кофе, который Мэри слегка дрожащей рукой вылила в раковину, даже не успел остыть.

XI

Говард пожаловался Ширли, что ему нехорошо, и решил отлежаться дома, оставив на один день «Медный чайник» без своего догляда.
– Позвоню Мо, – сказал он.
– Нет, я сама ей позвоню, – отрезала Ширли.
Закрывая у него перед носом дверь спальни, Ширли подумала: «Решил всё свалить на сердце».
Он ей сказал: «Не глупи, Ширл», а потом: «Это вздор, сущий вздор», хотя она его не расспрашивала. Годами они тактично избегали щекотливых тем (Ширли буквально потеряла дар речи, когда услышала от двадцатитрёхлетней Патриции: «Мам, я лесбиянка»), и в душе у неё что-то притупилось.
В дверь позвонили. Лекси сказала:
– Папа прислал меня к вам. У них с мамой какие-то дела. А дедушка где?
– Отлёживается. Вчера слегка переутомился, – объяснила Ширли.
– Удачный был банкет, правда? – сказала Лекси.
– На редкость, – ответила Ширли, у которой внутри собиралась буря.
От внучкиной трескотни Ширли вскоре утомилась.
– Пойдём-ка в кафе, перекусим, – предложила она. – Говард! – крикнула она через закрытую дверь спальни. – Мы с Лекси пошли обедать в «Медный чайник».
Он встревожился, а она только порадовалась. Морин была ей не страшна. Сейчас она посмотрит Морин в глаза…
Но у Ширли закралось подозрение, что Говард принялся названивать Морин, как только они с Лекси вышли за порог. Она сглупила… решила, что, взяв на себя труд сообщить Морин о недомогании Говарда, могла пресечь их шашни… какая, право, забывчивость…
Знакомые излюбленные улочки сегодня казались другими – какими-то чужими. Ширли регулярно вела учёт своим достоинствам, выставленным на обращённой к этому славному мирку витрине: жена и мать, добровольная помощница в Юго-Западной больнице, секретарь местного совета, супруга Первого гражданина – Пэгфорд служил ей зеркалом, почтительно отражая её ценность и статус. А Призрак взял резиновый штемпель и замарал жирной печатью безупречную поверхность её жизни, сведя к нулю все заслуги: «Муж спал со своей компаньонкой по бизнесу, а жена и не догадывалась…»
Теперь при любом упоминании её имени людям будет лезть в голову именно это; такие вещи запоминаются.
Она толкнула дверь кафе; звякнул колокольчик, и Лекси сказала:
– Кого я вижу: Арахис Прайс.
– Как там Говард? – проскрипела Морин.
– Немного устал, – ответила Ширли, проплывая мимо неё к одному из столиков.
У неё так колотилось сердце, что она испугалась, как бы ей самой не слечь с коронарной недостаточностью.
– Передай ему, что девчонки не вышли на работу – ни одна ни другая, – сварливо проговорила Морин, помедлив у их столика, – и даже не позвонили. Хорошо ещё, что сегодня народу немного.
Лекси пошла к стойке, чтобы потрепаться с Эндрю, которого поставили за официанта. Остро чувствуя своё непривычное одиночество, Ширли вспомнила Мэри Фейрбразер, какой видела её на похоронах Барри: прямая, измождённая, она куталась в своё вдовство, как в королевскую мантию, вызывая у окружающих жалость и восхищение. А она прикована к человеку, который её предал, и кутается в грязные отрепья, вызывая только насмешку…
(Давным-давно в Ярвиле мужчины отпускали в адрес Ширли сальные шуточки, потому что её мать пользовалась совершенно определённой репутацией, хотя сама Ширли была чиста, как никто.)
– Дедушка приболел, – говорила Лекси, обращаясь к Эндрю. – А эти пирожки с чем?
Он склонился к прилавку, чтобы спрятать покрасневшее лицо.
«Я обжимался с твоей мамашей».
Эндрю еле заставил себя прийти на работу. Он опасался, что Говард, защищая честь невестки, вытолкает его взашей, и до смерти боялся, что Майлз Моллисон примчится отомстить. Но в то же время он был не столь наивен, чтобы не понимать: Саманта, которой хорошо за сорок, в этом фарсе выступает главной злодейкой. А его линия защиты элементарна: «Она напилась и стала ко мне приставать».
В его смущении была малая толика гордости. Ему не терпелось увидеть Гайю, чтобы рассказать, как на него запала взрослая тётка. Он надеялся, что они вместе над этим посмеются, как смеялись над Морин, но при этом Гайя втайне его зауважает, и он у неё вызнает, чем конкретно она занималась с Пупсом и как далеко позволила ему зайти. Эндрю готов был её простить. По пьянке – не считается. Но Гайя так и не пришла.
Сходив за салфеткой для Лекси, он едва не столкнулся за прилавком с женой босса, в руках у которой увидел свою шприц-ручку «Эпипен».
– Говард просил кое-что проверить, – объяснила Ширли. – А шприцам здесь не место. Я его в подсобку отнесу.

XII

Съев полпакета шоколадных кругляшей, Робби захотел пить. А попить Кристал ничего не купила. Он слез со скамейки в тёплую траву, сел на корточки и стал смотреть туда, где в кустах ещё виднелись Кристал с незнакомцем. Не выдержав, он спустился к ним по берегу.
– Пить, – заныл он.
– Робби, умолкни! – выкрикнула Кристал. – Посиди на скамейке!
– Пить хочу!
– Чтоб тебя… Сиди на скамейке и жди, я щас принесу! Иди отсюда, Робби!
Хныча, он вскарабкался по скользкому берегу обратно к скамье. Робби привык, что ему отказывают, и рос непослушным, потому что взрослые всё равно злились без причины и запрещали всё подряд, вот он и научился сам себя тешить по мелочи, как только мог.
Обидевшись на Кристал, Робби не стал залезать на скамью, а потопал дальше. Навстречу ему по тротуару шагал мужчина в солнечных очках.
(Гэвин забыл, где оставил машину. Расставшись с Мэри, он двинулся под горку вдоль Чёрч-роу и, лишь поравнявшись с домом Майлза и Саманты, понял, что бредёт не в ту сторону. Не желая возвращаться к дому Фейрбразеров, он пошёл к мосту окольным путём.
Ему на глаза попался этот ребёнок, перемазанный в шоколаде, нечёсаный и вообще какой-то неприятный; Гэвин поспешил пройти мимо. Счастье разбилось вдребезги, и он даже пожалел, что больше не сможет найти молчаливое утешение у Кей. В трудные минуты она бывала с ним особенно ласкова – из-за этого он в своё время к ней и потянулся.)
От вида речного потока Робби ещё больше захотел пить. Он поплакал и побрёл в другую сторону от моста, миновав то место, где пряталась Кристал. Кусты затряслись. В поисках питья он потопал дальше и вдруг заметил просвет в длинной живой изгороди по левую сторону от дороги. Заглянув туда, он увидел спортивную площадку.
Робби пролез в эту брешь и стал разглядывать широкий зелёный луг с раскидистым каштаном и футбольными воротами. Робби знал, для чего они нужны, потому что двоюродный брат Дейн как-то учил его пинать мяч. Никогда ещё Робби не видел столько зелени.
Через поле широким шагом, скрестив руки на груди, понуро брела женщина.
(Саманта шла куда глаза глядят, дальше и дальше, куда угодно, лишь бы не в сторону Чёрч-роу. Она задавалась кучей вопросов, но ответов не находила: к примеру, не хватила ли она через край, рассказав Майлзу про то дурацкое пьяное письмо, отправленное из вредности и казавшееся сейчас далеко не безобидным…
Подняв голову, она встретилась глазами с Робби. Дети часто пробирались сквозь дыру в живой изгороди, чтобы в выходной день побегать по полю. Её собственные дочери в детстве занимались тем же. Саманта перелезла через калитку и направилась от реки в сторону площади. Отвращение к себе держало её мёртвой хваткой, как она ни старалась от него отделаться.)
Робби выбрался назад и увязался за незнакомой тёткой, но вскоре потерял её из виду. Недоеденные шоколадные кругляши таяли в пакете, бросить было жалко, но от одного их вида ещё больше хотелось пить. Может, Кристал уже освободилась? Он повернул назад. Дойдя до первых попавшихся прибрежных кустов, Робби заметил, что ветки не шевелятся, и осмелел.
– Кристал, – позвал он.
Но в кустах было пусто. Кристал исчезла.
Робби завыл и начал кричать сестру. Вскарабкавшись по крутому берегу, он в страхе огляделся по сторонам, но никого не увидел.
– Кристал! – завопил он.
С противоположной стороны улицы на него хмуро взглянула коротко стриженная женщина с серебристыми волосами.
Ширли оставила Лекси в «Медном чайнике», где внучке, похоже, нравилось, но не успела она пересечь площадь, как заметила Саманту, которую ей меньше всего хотелось видеть, поэтому пришлось резко изменить направление.
Спешно удаляясь, она ещё долго слышала у себя за спиной визги и вопли этого ребёнка. В кармане Ширли сжимала инъектор «Эпипен». Она не собиралась превращаться в объект грязных насмешек. Она собиралась оставаться чистой и вызывать у всех только сочувствие – как Мэри Фейрбразер. Но её душила такая сильная, такая опасная злость, что она утратила способность последовательно мыслить: её тянуло действовать, чтобы только покарать и поставить точку.
На подходе к старинному каменному мосту, по левую руку от неё, в кустах было заметно какое-то шевеление. Ширли взглянула вниз и увидела нечто отвратительное, порочное, мерзкое, что ещё решительнее погнало её дальше.