Философия Нового времени

Блез Паскаль

Мысли

Я не знаю, кто меня послал в мир, я не знаю, что такое мир, что такое я. Я в ужасном и полнейшем неведении. Я не знаю, что такое моё тело, что такое мои чувства, что такое моя душа, что такое та часть моего я, которая думает то, что я говорю, которая размышляет обо всём и о самой себе и всё-таки знает себя не больше, чем всё остальное. Я вижу эти ужасающие пространства вселенной, которые заключают меня в себе, я чувствую себя привязанным к одному уголку этого обширного мира, не зная, почему я помещён именно в этом, а не в другом месте, почему то короткое время, которое дано мне жить, назначено мне именно в этом, а не в другом пункте целой вечности, которая мне предшествовала и которая за мной следует. Я вижу со всех сторон только бесконечности, которые заключают меня в себе, как атом; я как тень, которая продолжается только момент и никогда не возвращается. Всё, что я сознаю, это только то, что я должен скоро умереть; но чего я больше всего не знаю, это смерть, которой я не умею избежать. Как я не знаю, откуда я пришёл, так же точно не знаю, куда уйду.… Вот моё положение: оно полно ничтожества, слабости, мрака. Мы беззаботно катимся в пропасть, закрыв глаза, чтобы не видеть её.

Для постижения ничтожества нужно не меньше способностей, чем для постижения всего. Постигнувший последние начала вещей мог бы дойти и познания бесконечного. Одно зависит от другого и одно приводит к другому. Крайности сходятся и соединяются в силу своего удаления и находят друг друга в Боге и только в Нем одном.

Что такое человек в природе? Ничто в сравнении с бесконечным, все в сравнении с ничтожеством, середина между двумя крайностями, что и от­ражается во всех наших способностях. Крайности как бы не существуют для нас, а мы для них: они ускользают от нас, или мы от них. Величие человека так заметно, что доказывается даже самой его немощью. Что свойственно природе животных, то в человеке мы называем слабостью, доказывая этим, что если теперь природа его уподобляется природе животных, то он лишился природы, некогда ему свойственной. Ибо кто кроме царя, лишившегося короны, может считать себя несчастным вследствие потери царства? Наши несчастья — несчастья царя, лишившегося трона. Человек жалок потому, что таков и есть на самом де­ле, но он велик, потому что сознает это.

В отношении пространства Вселенная обнимает и поглощает меня, как точку; мыслию же своею я обнимаю ее. Человек — самая ничтожная былинка в мире, но былинка мыслящая. Мысль по природе своей есть нечто удивительное и несравненное. Как величественна она по своей природе! Как жалка она по своим недостаткам!

Без благодати человек полон врожденного и непоправимого невежества. Ничто не указывает ему истину; все вводит его в обман. Оба проводника истины, разум и чувства, помимо присущего им обоим недостатка правдивости, еще злоупотребляют друг другом. Чувства обманывают рассудок ложными признаками, разум не остается в долгу: душевные страсти помрачают чувства и сообщают им ложные впечатления. Таким образом, два источника для познания истины только затемняют друг друга. Науки имеют две соприкасающиеся между собой крайности: во-первых, то полное естественное неведение, в котором находятся все люди при рождении; во-вторых, другой крайности достигают великие души, которые, пройдя все доступное людям знание, убеждаются, что они ничего не знают, и приходят к тому же неведению, с которого начали. Но это неведение ученое, сознательное. Вышедшие из естественного неведения, но не достигшие неведения сознательного, принимают некоторый оттенок самодовольного знания и разыгрывают из себя знатоков. Они смущают мир и обо всем судят хуже прочих.

Ничто так не способно познакомить нас с жалким положением людей, как исследование истинной причины их беспрерывной суеты в жизни. Естественные потребности отнимают у души большую часть времени, так что на ее собственную долю остается очень мало. Но и этот краткий досуг почему-то так сильно ее тяготит и затрудняет, что как будто она только о том и заботится, как бы от него избавиться. Для нее невыносимо тяжко жить с собою и думать о себе. Она стремится только к самозабвению, старается провести это столь короткое время без размышления, в занятиях, способных отвлечь всякую мысль об ожидающей ее вечности. Всякий взгляд внутрь себя огорчает ее. Это принуждает искать утешения вне себя, привязываться к предметам внешним, чтобы всячески изгладить мысль об ее действительном положении. Стоило б только отнять у людей все выдуманные заботы, тогда бы они увидели себя и стали думать, что они такое, откуда и куда идут.

Начало наших несчастий заключается в естественном злополучии нашей слабой и смертной природы. Это состояние настолько жалкое, что решительно нет средств утешить себя, коль скоро о том подумаешь. Людей, занимающих высокие, трудные должности, поддерживает главным образом то, что они беспрестанно отвлечены от мыслей о себе. По той же причине мы ищем женского общества, идем на войну, стремимся к высоким должностям: не потому, что в них действительно заключается счастье, нас привлекают не опасности войны, не трудности, сопряженные с высо­кими должностями; нам нужна суета, которая развлекала бы нас и не давала места столь неприятным мыслям. Они уверены, что стремятся к по­кою, а на деле ищут только забот. В них есть тайный инстинкт, заставляющий искать внешних занятий и вызываемый постоянным ощущением своего безотрадного положения. Есть и другой тайный инстинкт, остаток величия нашей первобытной природы, внушающий, что действительное счастье заключается в покое, а не в суете.

Скука, самое чувствительное зло, как будто становится величайшим благом, будучи в состоянии более всего остального заставить человека подумать об истинном врачевании. По какой-то иронии, развлечение, которое он считает своим величайшим благом, в действительности есть его величайшее зло, ибо более прочего отвлекает его от искания средства против его зол. То и другое служит доказательством жалкого и поврежденного состояния человека и в то же время его величия. Человек скучает от всего и ищет такого множества занятий потому только, что он имеет представление о потерянном им счастии; но, не находя в себе этого счастия, он ищет его в вещах внешних, но тщетно, ибо счастье это не в нас, а только в одном Боге.

Мы имеем представление о счастьи, не будучи в силах достигнуть его, мы чувствуем образ истины, а владеем только ложью: не способные ни к абсолютному неведению, ни к несомненному знанию, мы носим в себе очевидное свидетельство, что некогда были на степени совершенства, с которой, к прискорбию, пали.

Мы познаем истину не одним разумом, но и сердцем; им-то постигаем мы первые начала, и напрасно старается оспаривать их разум, который тут совсем не у места. Знание первых начал прочно, как ни одно из знаний, получаемых нами путем рассуждения. На эти-то знания сердца и инстинкта должен опираться разум и на них строить свои рассуждения. Дай Бог, чтоб мы никогда не имели нужды в разуме, а познавали все вещи инстинктом и чувством. Но природа отказала нам в этом благе, сообщив лишь весьма немногие понятия такого рода; все другие приобретаются только путем рассуждения.

Все люди домогаются счастья; в этом отношении между ними нет исключений. Но при всей давности существования человечества, никто без веры не достигал его. Что же возвещают нам эта жажда счастья и это бессилие его достичь, как не то действительное счастье, которым когда-то пользовался человек, но от которого теперь остался лишь слабый свет. Напрасно старается человек наполнить эту образовавшуюся пустоту всем его окружающим, прибегая к отсутствующим вещам за помощью, в которой отказывают ему вещи присутствующие. Те и другие не в состоянии помочь ему, так как эта бездонная пропасть может быть наполнена только предметом бесконечным и неизменным, то есть самим Богом.

Если человек не создан для Бога, почему счастлив он только в Боге? Если человек создан для Бога, почему он так сопротивляется Богу? Не нужно иметь особенно возвышенную душу, чтобы понять, что в здешней жизни не может быть полного и действительного удовлетворения, что все наши удовольствия одна суета, а бедствия бесконечны. В этой жизни нет иного блага, кроме надежды будущей жизни. Тем счастливее человек, чем ближе к ней; как нет более несчастий для того, кто совершенно уверен в ожидающей его вечности, так не может быть счастья для людей нисколько в этом отношении не просвещенных. Сомневающийся и не ищущий уверенности крайне несчастлив и крайне несправедлив. Если он при этом спокоен и доволен, даже находит предмет радости и гордости в таком состоянии, — я решительно теряюсь, как назвать такое нелепое существо. И откуда могут являться подобные чувства? Тот же самый человек, который проводит столько дней и ночей в досаде и отчаянии по поводу потери должности или какого-нибудь воображаемого оскорбления своей чести, — тот же самый человек знает, что со смертью теряет все, и это не волнует его, — явление уродливое, неестественное. Есть только два разряда людей действительно рассудительных: те, которые, уже зная Бога, служат Ему всем сердцем, или те, которые всем сердцем ищут Его, потому что Его не знают.

Последним выводом разума должно быть признание, что существует бесчисленное множество вещей, его превосходящих. Слаб тот разум, который не доходит до этого сознания.

Вопросы к тексту

1. Во власти какого настроения находился Паскаль при написании этих строк?

2. В чем величие и в чем ничтожество человека?

3. Какие есть у человека способности познания? В чем их недостатки?

4. Отличается ли естественное (как у вас) и сознательное (как у Сократа) неведение? Что вы думаете о «знатоках»?

5. Зачем человеку выдуманные заботы? Необходимо ли человеку оставаться наедине с собой, нырять в бездну своего духа и задумываться, что мы такое, откуда и куда идем?

6. Развлечение Паскаль называет величайшим злом. Почему? Прав ли он?

7. Ощущаете ли вы в себе бездонную пропасть, которую стараетесь наполнить? Надеетесь ли вы, что она наполнится земными вещами?

8. Относитесь ли вы к разряду «людей рассудительных»? Если да, то к какому? Если нет, то почему?