Так говорил Заратустра

1.

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он духом своим и одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец преобразилось сердце его, и однажды утром, поднявшись с зарей, встал он перед солнцем и так обратился к нему:

«Великое светило! В чем было бы счастье твое, не будь у тебя тех, кому ты светишь? Десять лет восходило ты над пещерой моей: ты пресытилось бы светом своим и этой дорогой, не будь меня, моего орла и моей змеи.

Но каждое утро мы ждали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.

Взгляни! Я пресытился мудростью своей, словно пчела, собравшая слишком много меда; мне нужны руки, простертые ко мне.

Я хочу одарять и наделять, пока мудрейшие из людей не возрадуются вновь безумию своему, а бедные — богатству своему.

И потому должен я сойти вниз, как ты, когда каждый вечер погружаешься в пучину моря, неся свет свой нижнему миру, ты, богатейшее из светил!

Подобно тебе, должен я закатиться, — так называют это люди, к которым хочу я спуститься. Так благослови же меня, о спокойное око, без зависти взирающее и на величайшее счастье!

Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага струилась из нее, разнося всюду отблеск блаженства твоего! Взгляни! Эта чаша готова вновь опустеть, а Заратустра хочет снова стать человеком».

Так начался закат Заратустры.

2.

Заратустра спустился с горы, не повстречав никого на своем пути. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, оставивший священную хижину свою, чтобы поискать в лесу кореньев. И обратился старец к Заратустре:

«Мне знаком этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.

Тогда нес ты свой прах в горы: неужели ныне хочешь ты нести огонь свой в долины? Неужели не боишься кары, грозящей поджигателю?

Да, я узнаю Заратустру. Взор его чист, и нет на лице его отвращения. Не оттого ли и идет он так, словно танцует? Заратустра изменился, ребенком стал Заратустра и пробудился от сна. Чего же хочешь ты от спящих?

Словно в море, погрузился ты в одиночество, и море носило тебя. Увы! Тебе хочется снова выйти на берег? И опять самому таскать бренное тело свое?»

И отвечал Заратустра: «Я люблю людей».

«Но не потому ли, — сказал святой, — ушел я в лес и пустыню, удалившись от всех, что слишком любил людей? Теперь я люблю Бога: людей я не люблю. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к нему убила бы меня».

Заратустра отвечал: «Разве говорил я что-то о любви? Я несу людям дар».

«Не давай им ничего, — сказал святой, — лучше сними с них часть ноши и неси вместе с ними — это будет для них всего лучше, если только это лучше и для тебя! И если хочешь ты давать им, дай не больше милостыни, да еще заставь просить ее!»

«Нет, — отвечал Заратустра, — я не подаю милостыню. Для этого я недостаточно беден».

Святой посмеялся над Заратустрой и сказал: «Так постарайся же, чтобы они приняли сокровища твои! Не доверяют они отшельникам и не верят, что приходим мы к ним ради того, чтобы дарить.

Так не ходи же к людям, оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, подобно мне, — медведем среди медведей, птицей среди птиц?»

«А что святой делает в лесу?» — спросил Заратустра.

И тот отвечал: «Я слагаю песни и пою их; слагая песни, я смеюсь, плачу и напеваю: так славлю я Бога. Что же несешь ты нам в дар?»

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что могу дать я вам! Позвольте мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!» И так расстались они, старец и муж, и каждый смеялся, как смеются дети.

Но когда Заратустра остался один, так сказал он в сердце своем: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог умер!»

3.

Придя в ближайший город, Заратустра увидел множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище — плясун на канате. И Заратустра так говорил к народу:

«Я учу вас о Сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Доныне все существа создавали нечто, что выше их; вы же хотите стать отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для Сверхчеловека — посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое еще в вас осталось от червя. Некогда были вы обезьянами, и даже теперь человек больше обезьяна, нежели иная из обезьян. Даже мудрейший из вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве велю я вам быть тем либо другим?

Слушайте, я учу вас о Сверхчеловеке! Сверхчеловек — смысл земли. Пусть же и воля ваша скажет: Да будет Сверхчеловек смыслом земли!

Заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о неземных надеждах! Они — отравители; неважно, знают ли они сами об этом.

Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!

Прежде величайшим преступлением была хула на Бога, но Бог умер, и эти преступления умерли вместе с ним. Теперь же самое ужасное преступление — хулить землю и чтить непостижимое выше смысла земли!

Некогда душа с презрением смотрела на тело: и тогда чем-то высшим считалось презрение это. Душа жаждала видеть тело тощим, отвратительным и голодным — так надеялась она освободиться от него и от земли. О, та душа сама была тощей, отвратительной и голодной, и жестокость была наивысшим наслаждением для нее.

Но скажите мне, братья мои, что говорит ваше тело о вашей душе? Не есть ли ваша душа — бедность, и грязь, и жалкое довольство собою?

Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять его в себя и не стать нечистым. И вот — я учу вас о Сверхчеловеке: он — это море, где потонет великое презрение ваше.

В чем то высокое, что можете вы пережить? Это — час великого презрения: час, когда счастье ваше становится для вас таким же отвратительным, как разум ваш и добродетель. Час, когда вы говорите: «Что есть счастье мое? Оно — бедность, и грязь, и жалкое довольство собою. Но оно должно быть таким, чтобы оправдывать само существование!»

Час, когда вы говорите: «В чем мой разум? Добивается ли он знания, как лев пищи своей? Мой разум — бедность, и грязь, и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем добродетель моя? Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра и зла моего! Все это — бедность, и грязь, и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем справедливость моя? Ибо я не пламя и не уголь. А справедливый — это пламя и уголь!»

Час, когда вы говорите: «В чем сострадание мое? Разве оно не крест, к которому пригвождают того, кто любит людей? Но мое сострадание — не распятие!»

Говорили вы так? О, если бы я уже слышал все это от вас!

Не грех ваш — самодовольство ваше вопиет к небу, ничтожество грехов ваших вопиет к небу! Где же та молния, что лизнет вас языком своим? Где то безумие, что надо бы привить вам?

Внемлите, я учу вас о Сверхчеловеке: он — та молния, он — то безумие!»

Когда Заратустра закончил речи свои, кто-то крикнул из толпы: «Довольно мы уже слышали о канатном плясуне; пусть теперь нам покажут его!» И весь народ смеялся над Заратустрой. А канатный плясун, думая, что речь шла о нем, принялся за свое дело.

4.

Заратустра смотрел на толпу и удивлялся. Потом говорил он так: «Человек — это канат, протянутый между животным и Сверхчеловеком, это канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасна остановка в пути, опасен взгляд, обращенный назад, опасен страх. Величие человека в том, что он мост, а не цель; и любви в нем достойно лишь то, что он — переход и уничтожение».

5.

Есть у них нечто, чем гордятся они. Как же именуют они предмет гордости своей? Они называют его «культурой», она отличает их от козопасов.

Поэтому не любят они принимать на свой счет слово «презрение». Тогда стану я взывать к их гордости. Я буду говорить им о самом презренном существе, а самый презренный — это последний человек».

И обратился Заратустра к народу с такими словами:

«Горе! Приближается время, когда человек уже не сможет пустить стрелу желания своего выше себя, и тетива лука его разучится дрожать.

Я говорю вам: надо иметь в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас пока еще есть хаос.

Горе! Приближается время, когда человек более не родит звезды. Горе! Приближается время презреннейшего человека, который не в силах уже презирать самого себя. Смотрите! Я показываю вам последнего человека.

«Что такое любовь? Что такое созидание? Что такое страсть? Что такое звезда?» — так вопрошает последний человек и недоуменно моргает.

Земля стала маленькой, и на ней копошится последний человек, который все делает таким же ничтожным, как он сам. Его род неистребим, как земляная блоха: последний человек живет дольше всех.

«Счастье найдено нами», — говорят последние люди и моргают.

Они покинули страны, где было холодно, ибо им необходимо тепло. Также любят они ближнего и жмутся к нему — ибо им нужно тепло.

Болезнь и недоверчивость считаются у них грехом, ибо ходят они осмотрительно. Только безумец может спотыкаться о камни или о людей!

Время от времени — немножко яду: он вызывает приятные сны. И побольше яду напоследок, чтобы было приятнее умереть.

Они еще трудятся, ибо труд для них — развлечение. Но они заботятся о том, чтобы развлечение это не утомляло их.

Не будет ни бедных, ни богатых: и то, и другое слишком хлопотно. И кто из них захочет повелевать? Кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.

Нет пастыря, одно лишь стадо! У всех одинаковые желания, все равны; тот, кто чувствует иначе, добровольно идет в сумасшедший дом.

«Прежде весь мир был безумным», — говорят самые проницательные из них и моргают.

Все они умны, они все знают о том, что было: так что насмешкам их нет конца. Они еще ссорятся, но быстро мирятся — сильные ссоры нарушили бы их покой и пищеварение.

Есть у них и свои маленькие удовольствия: одно – днем, другое – ночью; но более всего они пекутся о здоровье.

«Мы открыли счастье», — говорят последние люди и моргают».

Так закончилась первая речь Заратустры, потому что на этом месте его прервали крики и ликование толпы: «Дай же нам этого последнего человека, — восклицала толпа, — сделай нас последними людьми, о Заратустра! Не нужен нам твой Сверхчеловек!» И все ликовали, прищелкивая языками. Но опечалился Заратустра и так сказал в сердце своем: «Они не понимают меня: не для этих ушей мои речи.

Слишком долго жил я в горах, слишком часто слушал ручьи и деревья, оттого и говорю им, как козопасам. Непреклонна душа моя и светла, как горы в утренний час. Но они думают, что холоден я и тешусь злыми шутками. Вот смотрят они на меня и смеются, а смеясь, еще и ненавидят меня. Лед в смехе их».

…

«Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. И никогда уже не обращусь к народу: в последний раз взывал я к мертвому.

К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться; я покажу им радугу и все ступени, ведущие к Сверхчеловеку.

Всем одиноким и удалившимся от мира и тем, кто одинок вдвоем, буду петь я песнь свою; и тому, кто имеет еще уши, чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем моим.

К своей цели стремлюсь я, иду своим путем; я перепрыгну через медлительных и нерадивых. Пусть будет моя поступь их гибелью!»

10.

Так говорил Заратустра в сердце своем, а солнце стояло в зените: и тут он взглянул вверх, потому что услышал над собой резкий крик птицы. Описывая широкие круги, парил в небе орел и нес змею, но не так, как носят добычу: змея обвивалась вокруг шеи его, словно подруга.

«Это звери мои!» — сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем.

«Самое гордое животное под солнцем и самое мудрое животное под солнцем — отправились они в путь; они хотели узнать, жив ли еще Заратустра. И поистине, жив ли я еще? Опаснее мне быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня звери мои!»

Вспомнил он, что говорил святой старец в лесу, вздохнул и произнес в сердце своем: «Хотел бы я стать умнее! О, если бы стал я столь же мудрым, как змея моя!

Но жажду я невозможного: ибо прошу гордость свою, чтобы она всегда сопутствовала мудрости моей!

И если некогда мудрость моя покинет меня — а она так любит оставлять меня, — пусть уж тогда и гордость моя уносится прочь вместе с моим безумием!»

Так начался закат Заратустры.

О ТРЕХ ПРЕВРАЩЕНИЯХ

Я говорю вам о трех превращениях духа: о том, как дух стал верблюдом, верблюд — львом и, наконец, лев — ребенком.

Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого, способного к глубокому почитанию: всего самого трудного жаждет сила его.

«Что такое тяжесть?» — вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд, на колени и хочет, чтобы его хорошенько навьючили.

«Герои, что есть трудное? — вопрошает выносливый дух. — Скажите, чтобы я мог взять все это на себя и возрадовался силе своей».

Не означает ли это: унизиться, чтобы причинить боль высокомерию своему? Или заставить блистать свое безумие, чтобы осмеять мудрость свою?

Или это значит: быть больным, и отослать утешителей, и свести дружбу с глухими, которые никогда не слышат, чего хочешь ты?

Или это значит: любить тех, кто нас презирает, и протянуть руку призраку, который стремится запугать нас?

Все это, все самое трудное берет на себя выносливый дух: подобно навьюченному тяжелой поклажей верблюду, спешащему в пустыню, спешит в свою пустыню и он.

Но там, в безлюдной пустыне, свершается второе превращение: там львом становится дух, добыть себе свободу желает он и сделаться господином пустыни своей. Там ищет он своего последнего владыку: врагом хочет он стать ему, последнему господину и богу своему, до победного конца хочет бороться с великим драконом. Кто же он, великий дракон, которого дух отныне не хочет признавать господином и владыкой? Имя того дракона — «Ты должен». Но дух льва говорит «Я хочу».

Зверь «Ты должен» лежит на пути его, переливаясь золотой чешуей, и на каждой чешуйке блестит «Ты должен!» Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях.

Братья мои, зачем нужен лев в человеческом духе? Чего не может вьючное животное, воздержанное и почтительное?

Создавать новые ценности — этого еще не может и лев: но создать свободу для нового созидания — это может сила льва.

Завоевать свободу и поставить священное «Нет» выше долга: вот для чего нужно стать львом, братья мои.

Завоевать себе право создавать новые ценности — вот чего больше всего боится выносливый и почтительный дух. Поистине, грабежом, достойным хищного зверя, кажется ему все это. «Ты должен» некогда было для него высшей святыней, и он любил ее; теперь же ему должно увидеть в ней заблуждение и произвол, чтобы смог он добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой добычи.

Но скажите мне, братья мои, что может сделать ребенок такого, чего не мог бы даже и лев? Зачем хищному зверю становиться еще и ребенком?

Дитя — это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, святое слово утверждения.

Ибо это слово необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.

Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец, лев стал ребенком.

О НОВОМ КУМИРЕ

Кое-где существуют еще племена и народы, но не у нас, братья мои: у нас есть государства. Государство? Что это такое? Итак, внимайте же мне теперь, ибо скажу я вам слово свое о гибели народов.

Государством зовется самое холодное из всех чудовищ. Холодно лжет оно; и вот какая ложь выползает из уст его: «Я, государство, я — это народ». Это ложь! Родоначальниками народов были созидающие — это они наделили верой и любовью соплеменников своих: так служили они жизни.

Те же, кто расставил западни для людей и назвал это государством, — разрушители: меч и сотню вожделений навязали они всем.

Там, где еще существует народ, не понимает он государства и ненавидит его как дурной глаз и посягательство на исконные права и обычаи.

Рождается слишком много людей: для лишних и было изобретено государство!

Смотрите же, как оно приманивает к себе, это многое множество! Как оно душит, как жует и пережевывает!

«Нет на земле ничего большего, чем я: я — перст Божий, я — устроитель порядка», — так рычит чудовище. И не одни только длинноухие и близорукие опускаются на колени! О, даже вам, великие души, нашептывает чудовище свою мрачную ложь! О, оно угадывает богатые сердца, охотно расточающие себя!

Оно угадывает и вас, победители старого Бога! Вы утомились в борьбе, и теперь сама усталость ваша служит новому кумиру!

Героями и теми, кто честен, хотел бы окружить себя этот новый кумир! Холодное чудовище охотно греется под солнцем чистой совести!

Этот новый кумир все готов дать вам, если вы поклонитесь ему: так покупает он блеск добродетелей ваших и взор гордых очей.

Изобретена была адская штука, конь смерти, бряцающий сбруей божеских почестей! Да, изобретена была смерть для многих, прославляющая себя самое как жизнь.

Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные; государством, где медленное самоубийство всех называется «жизнью».

Взгляните же на всех этих лишних людей! Они крадут произведения изобретателей и сокровища мудрецов: культурой называют они эту кражу. И все превращается у них в болезнь и бедствие!

Посмотрите на этих лишних! Они постоянно больны; они выблевывают желчь свою и называют это газетой. Они проглатывают друг друга и никак не могут переварить себя.

Посмотрите же на них! Богатства приобретают они и становятся еще беднее. Они, немощные, жаждут власти и, прежде всего, рычага ее — денег!

Взгляните, как лезут они, эти проворные обезьяны! Как карабкаются друг через друга, как срываются в смердящую пропасть!

Туда, к трону власти стремятся они: в безумии своем мнят они, будто счастье восседает на нем! Часто грязь восседает на троне — а часто и трон на грязи!

Безумцы все эти карабкающиеся обезьяны, мечущиеся, словно в бреду. Зловоние источает их кумир, это холодное чудовище; зловонны и они сами, служители его.

Прочь от зловония! Прочь от идолопоклонства лишних людей!

Подальше от смрада! Подальше от чадящего дыма человеческих жертв!

Свободна и теперь еще земля для возвышенных душ. Еще много привольных мест для отшельников и для тех, кто одинок вдвоем; мест, где веет благоухание тихих морей. Еще открыт великим душам доступ к свободе. Поистине, мало что может овладеть тем, кто владеет лишь малым: хвала бедности!

Только там, где кончается государство, начинается человек — не лишний, но необходимый: там звучит песнь того, кто нужен, — единственная и неповторимая.

Туда, где государство кончается, — туда смотрите, братья мои! Разве не видите вы радугу и мосты, ведущие к Сверхчеловеку?

Так говорил Заратустра.

Правдивым называю я того, кто идет в пустыни, где нет богов, и разбивает свое сердце, готовое поклониться.

На желтом песке, палимый солнцем, украдкой смотрит он с жадностью на богатые источниками острова, где все живущее отдыхает под тенью деревьев.

Но его жажда не может заставить его сделаться похожим на этих довольных: ибо, где есть оазисы, там есть и идолы.

Быть голодным, сильным, одиноким и безбожным — так хочет воля льва.

Быть свободным от счастья рабов, избавленным от богов и поклонения им, бесстрашным и наводящим страх, великим и одиноким, — такова воля правдивого.

Вопросы к тексту

Фрагмент 1

1. Что символизирует солнце для Заратустры?

2. Что символизируют животные Заратустры?

3. Почему мудрейшие должны радоваться безумию своему, а бедные — богатству своему?

4. Что означает «закат» Заратустры? Должен ли просветленный сохранять дистанцию между собой и людьми?

Фрагмент 2

1. Как изменился Заратустра? Одной и той же любовью любят людей Заратустра и старый святой?

2. Можно ли одновременно любить людей и Бога? Мир физический и мир духовный? Только ли совершенных можно любить?

3. Не опасно ли любить спящих?

Фрагмент 3

1. В чем причина привлекательности для людей зрелищ и развлечений? Что человек ищет в них?

2. Как вы понимаете слова «превзойти человека»? Какие качества, на ваш взгляд, присущи сверхчеловеку? Что отличает человека от сверхчеловека?

3. Есть ли у Заратустры чувство превосходства над людьми?

4. Требует ли истинная религиозность «предательства» земли, отречения от всего земного?

5. Что есть самое высокое, что может пережить человек?

6. Почему жалок разум, почему жалка добродетель?

7. Почему людям необходимы безумие и молния?

8. Как восприняла толпа слова Заратустры? Почему?

Фрагмент 4

Заратустра говорит, что человек — это «канат над пропастью», «мост, а не цель». Что означает данная метафора?

Фрагмент 5

1. Что непонятно и что понятно последнему человеку?

2. С помощью чего Заратустра пытается воззвать к гордости людей?

3. Почему он живет дольше всех?

4. Любит ли последний человек ближнего? Что он ищет в человеческих отношениях?

5. Последний человек настолько осмотрителен, что не ошибается. Хорошо ли это?

6. Какой яд открывает последний человек?

7. Как называется единство пристрастий, вкусов, желаний у масс людей? Велика ли роль этого явления в нашем обществе?

8. Какие вы видите перспективы у человечества? В каком направлении оно движется: последнего человека или сверхчеловека?

Фрагмент 10

1. Почему Заратустра сомневается, жив ли он ещё?

2. Возможно ли, чтобы гордость сопутствовала мудрости?

О трех превращениях

1. Назовите характерные черты верблюда, льва и ребенка.

2. На какой стадии возможна истинная свобода?

3. Какая стадия является идеалом в нашем обществе? Свидетельствует ли это о том, на какой стадии актуально находится общество?

4. Какому этапу соответствует философия Ницше?

5. Какая стадия является идеальной с точки зрения государства?

О новом кумире

1. Согласны ли вы, что государство — символ человеческого рабства?

2. «Мало что может овладеть тем, кто владеет лишь малым». Как соотносятся собственность и свобода?

3. Какую роль должно выполнять государство, и какую роль оно себе присвоило?

[1] Строка из «Одиссеи» Гомера, предсказание Одиссею о скором возвращении на родину.

[2] Асклепий — бог врачевания; петуха ему жертвовали в благодарность за выздоровление.

[3] Афина Паллада в греческой мифологии — богиня мудрости.