Я ищу тебя

ОТ СОСТАВИТЕЛЯ

«Звезды столичной сцены» продолжают серию книг «Выда­ющиеся мастера», в которой уже вышли мемуары В.О. Топор­кова, А.Б. Джигарханяна, А.А. Белинского, «Звезды Малого театра», «Звезды Театра Российской армии», «Звезды нашего кино», «Звезды Театра сатиры».

Но в отличие от сборников, посвященных жизни и твор­честву актеров одного театра, книга, которую вы держите в руках, объединила мастеров, отдающих предпочтение свободному парению: сегодня — здесь, а завтра — там. Они играют в антрепризах, принимают разовые приглашения от стационарных театров, а иногда и служат в них постоян­но, оставаясь единственной звездой в труппе. Мало того, многие из них снимаются в кино и на телевидении, работа­ют на эстраде.

Вот далеко не полный список актеров, попавших в этот сборник: Татьяна Васильева, Анастасия Вертинская, Свет­лана Брагарник, Татьяна Доронина, Оксана Мысина, Лю­бовь Полищук, Наталия Архангельская, Людмила Гурченко, Николай Сличенко, Владимир Андреев, Михаил Козаков, Владимир Стеклов, Олег Меньшиков, Александр Калягин, Альберт Филозов, Лидия Черных… Их имена не нуждаются в дополнительных приставках, они давно уже стали настоя­щими кумирами миллионов зрителей. Встреча с ними — всегда радость для тех, кто любит театр.

Светлана Брагарник

В ее облике есть нечто такое, что позволяет утверждать: она не такая, как все, другая, иная, инаковая, нездешняя. Воз­можно, дело в редкой по нынешним временам природной лепке лба и глаз, с особым пространством между высокой бровью и краем века, опушенного ресницами, как у мадонн и знатных дам на полотнах итальянских мастеров Возрожде­ния. Вот уж поистине лицо — зеркало души. Саму же облада­тельницу такого лица с «необщим выраженьем» нетрудно во­образить иноземкой, пришедшей из другой неведомой страны, а то и незнакомкой, явившейся из далекой эпохи. И хоть вовсе не о ней было сказано «она в семье своей родной казалась девочкой чужой», а словно бы и о ней — яркой ин­дивидуальности, своеобразной личности в кругу актерско­го братства, приме Московского драматического театра имени Н.В. Гоголя. О народной артистке России Светлане Михайловне Брагарник.

Я ищу тебя

Несколько лет назад, выступая на вечере памяти великого Смоктуновского, Светлана Михайловна начала говорить об испытанном ею, студенткой ГИТИСа, потрясении на про­смотре только что вышедшего «Гамлета». Как она, когда по­гас экран, прямиком из зала направилась к очереди в кассу, чтобы снова увидеть фильм. Слушая артистку, припомнила свое: точно так же и мы с друзьями-студентами, выйдя по­сле дневного воскресного сеанса из «России», поспешили попасть еще раз на ошеломившую нас картину.

А что, подумалось мне, если наши зрительские впечатле­ния совпадают и по другим позициям и будущая артистка подростком, как и я, с замиранием сердца смотрела, восхищаясь, фильмы с участием Отто Фишера «Пока ты со мной» и «Я ищу тебя»? Родителям, учителям, поглощенным взрослы­ми заботами — люди и страна приходили в себя после смерти Сталина, оттаивали, опамятовались, просыпались от духов­ной спячки, и в голову не могло прийти, что образ мужест­венного австрийского актера, как и названия снятых им в по­слевоенной Германии фильмов про любовь и настоящую жизнь, крепко-накрепко впечатаются в чьи-то юные головы, что-то подвинут в формирующихся душах. Посему я даже ри­скну вынести те незабываемые и очень точные словесные формулы в названия двух частей этого очерка.

Если и пришлось Светлане Брагарник представлять на сцене девочек-резвушек и подростков-вострушек, для чего особых артистических умений не требовалось, то недолго, когда она после окончания ГИТИСа (курс И.М. Раевского) начинала свой творческий путь в Московском областном драматическом театре имени А.Н. Островского. А в 1972 го­ду последовал дебют в Театре имени Гоголя при тогдашнем главном режиссере Борисе Голубовском в роли Юлии Тугиной (пьеса А.Н.Островского «Последняя жертва»). После чего можно было с уверенностью констатировать: «Откры­тие нового дарования состоялось!»

В этой роли актриса осмелилась по-своему взглянуть на хрестоматийно знакомое лицо. По ее мнению, Юлия Пав­ловна вовсе не была столь безгрешной, чуть ли не святой, какой она словно застыла в передаче многих русских испол­нительниц. В убедительной трактовке Светланы Брагарник выходило, что красавица вдова умела соотносить свои стремления с жизненными обстоятельствами, смолоду учась властвовать собой, притушать чувства, сознательно придерживая душу за крылья, когда высокие порывы грози­ли катастрофическим развитием событий. Такая Юлия Павловна, не будучи, в сущности, женщиной жестко рас­четливой, все-таки прекрасно отдавала себе отчет, почему вышла за небедного и немолодого купца. Нет, она не прода­валась, нет! — словно бы оправдывалась перед собой герои­ня Брагарник. Она только искренне желала покоя, а покой, увы, достигался деньгами. Юлия честно исполнила взятые на себя обязательства, сдержала данное перед алтарем слово. И позже, влюбившись в Дульчина и ссужая его деньгами, жертвуя ему, она все-таки любила его не для него, а для себя. В этой любви для себя, эгоистичной по сути, и заключалось ядро характера Тугиной, по представлению Светланы Бра­гарник. Ведя свою партию в романе с Дульчиным, молодая женщина сознавала, что и с какими последствиями делает, вплоть до роковой просьбы, обращенной к старику милли­онщику. Эта Тугина просила у Фрола Федулыча денег, да, но она и готова была к тому повороту событий, что последо­вал. Двигал ли ею прагматизм? Ни в коей мере, уж слишком горяча и молода, сколь ни сдерживай, была эта натура. Ско­рее Юлию вела гордыня. Юлия Павловна предпочла сделать выбор самостоятельно, поступить по своей собственной воле, а не по чьему-то хотению. Стараясь не поддаться отчаянию, молодая женщина решала поспорить с судьбой, переиграть ее. Конечно, то был самообман...

Странные сближения обнаруживаются при вниматель­ном рассмотрении похожих друг на друга персонажей, сыг­ранных Светланой Брагарник в 70—80-е годы минувшего века в театре и кино. Рядом с Тугиной поставлю крестьян­ку Лизавету Пряслину из инсценировки романа «Дом» Фе­дора Абрамова — горькой книги писателя, где содержатся нелицеприятные суждения о русском национальном харак­тере, каким он становился к концу 70-х годов XX столетия. Лиза, олицетворявшая для автора трилогии «Братья и сест­ры» духовную красоту, женщина, рожденная для счастья, но счастья так и не получившая, обретала в исполнении Светланы Брагарник черты страстотерпицы. Жила, будто шагала босиком по раскаленным углям недавнего пожари­ща. Она не отрекалась от исконной в нашем народе любви-жалости как от ненужного, напрасного дара. Но у ее совре­менниц улыбка все чаще делалась ироничной. Они словно бы готовились принять совершающееся рядом таким, ка­ково оно есть, — без прикрас и иллюзий, не пытаясь ниче­го изменить к лучшему. В мире, где убывает добро и оскуде­вает любовь, эти женщины отказывались взваливать на себя груз ответственности за всех и вся, приучались бороть­ся только за себя.

Актриса вслед за такими совестливыми писателями, как Шукшин, Абрамов, Распутин, вместе с ними обращалась к публике с тревожным вопросом: «Что же с нами происходит?» И настаивала на том, что должно делать наперекор всему. Преодолевая апатию, преждевременную усталость, не смиряться с низостью и грязью жизни, даже в малости не уступать бесчестию и пошлости. Порукой тому служило развитое самосознание, чувство собственного достоинства, которым актриса щедро наделяет своих героинь.

С роли в «Последней жертве» начался для Светланы Бра­гарник и по сию пору продолжается побег в другие миры, сочиненные воображением писателей, во «вторую реаль­ность», как сейчас говорят, и превращение жизней сце­нических персонажей в собственную жизнь и творческую судьбу. С головой окунуться в литературный материал, в драматургию — выплыть на самую глубину, на стремнину, ведь сердцу актрисы предстояло забиться в унисон с серд­цем той, что рождена чужой фантазией. Надо суметь зажить в роли так, чтобы самый искушенный зритель не смог про­вести черту: вот здесь сама актриса, а здесь ее героиня. Нет, между созданными образами и нею самой, женщиной, жи­вущей в России на грани веков, болеющей всеми болями времени, не должно быть и на тонкую иголочку зазора. При всем том актриса не теряет своего собственного острого и памятливого взгляда. Взгляда художника, для кого сце­на — то место, откуда можно говорить в надежде, что тебя услышат, о пережитом и понятом в жизни. О таких драго­ценных понятиях, как любовь.

«Любите любовь!» — с полным правом могла бы написать на своем знамени Светлана Брагарник, ибо играла истин­ную любовь чуть ли не во всех регистрах. Драматическом — Эмма Герберт в «Береге» по роману Юрия Бондарева; траги­комическом — четыре роли в инсценировке «Декамерона» Дж. Боккаччо; комическом — грузинская сваха Ханума в «Проделках Ханумы» А. Цагарели. Актрисе удается пока­зать и отсутствие любви, то «скорбное бесчувствие», то му­чительное состояние неспособности полюбить, которое, как болезнь, настигает людей с душой остывшей, тех, чье сердце одичало или оледенело.

Разве забудешь, как в игранном на Малой сцене спек­такле «Плюшевая обезьяна в детской кроватке» по пьесе Марианны Яблонской актриса пробивалась к вялым, сон­ным, прохладным чувствам зрителей. Исполнительнице хотелось, чтоб зал проникся сочувственным пониманием искалеченной женской судьбы. И в то же время Брагарник дистанцировалась от своей героини, не приемля в прин­ципе подобную завоевательную, растиньяковскую систему взаимоотношений с людьми и миром. Речь шла о любви обманутой, преданной, а разрушительницей, предательни­цей выступала сама женщина. В сущности, это была расхо­жая для позднесоветских застойных времен коллизия, только намеренно заостренная и подчеркнутая средствами искусства. Актерской карьере в столичном театре энергич­ная провинциалка Алиса Флоринская жертвовала долго­жданной любовью и жизнью носимого под сердцем ребен­ка. В сознании Алисы свершилась чудовищная подмена понятий: не она сама, оказывается, сделала губительный выбор, а театр, как языческий идол, требовал человеческих жертвоприношений, причем не метафорических — искус­ство, мол, требует жертв, — а всамделишных, взаправдашних.

Впрочем, кто из наших соотечественниц цветущего возра­ста, разрывавшихся между домом и работой, которая осо­знавалась очень существенной частью жизни женщины, не оказывался тогда перед похожим выбором? И сколько на­ших сестер, обожавших в дружеской компании порассуж­дать о нравственном и духовном, о корнях и истоках, верши­ли собственный сокровенный выбор вослед героине Яблонской и Брагарник — лишая еще не родившегося чело­века права жить!

Если на том в пьесе и спектакле была бы поставлена точ­ка, мы бы имели очередное, исполненное в жизнеподобных картинах произведение на весьма актуальную тему. Но вы­шло по-другому. Рано ушедшая из жизни Марианна Яблон­ская обладала сверхчутьем на правду, почти провидческим даром и сумела, ударяя по людским сердцам с пронзитель­ной силой, сказать о ложности цели, к которой шла, обра­зуя вокруг себя полосу отчуждения, упорная, суровая, жест­кая, не щадящая ни себя, ни других Алиса. До сих пор помню, как Светлана Брагарник демонстрировала слож­нейшие, ведущие к совершенному владению телом приемы, которыми истязала себя ее героиня, готовясь покорить сто­лицу своим артистическим дебютом. И когда оставалось всего ничего, чтобы вступить на лестницу славы, костюмер­ша недовольно заметила, что Алиса полнеет, и нужно рас­ставлять уже сшитое к премьере платье.

Потрясенный вестью, что Алиса сделала аборт, ее друг старел на наших глазах, а заодно прозревал: все вещи вдруг представились ему в их истинном виде. Из мужской груди рвался вопль, а выходил лишь хриплый шепот, но это было страшно. «И ты сделала это ради слов, написан­ных каким-то драмоделом? На возможность произносить никчемные слова ты променяла нашего ребенка?» (Не по­ручусь за точность воспроизведенных фраз, но за смысл ручаюсь. За окнами театра брезжила заря перестройки, так что потом это объяснение героев не раз всплывало в памя­ти как пророческое.)

Зрителю предлагалось самому додумывать мысль. Так что же мы за люди такие, коли разучились ценить и беречь ве­личайшие дары жизни? Зато, родившись в России — стране словоцентричной, где слово традиционно стоит в центре культуры, как горячо мы верим в слова чужие, нелепые, пу­стые, в слова, от которых не горячо, не холодно, зато мно­го блеска и шума. Как высоко возносим приглянувшихся ораторов, производя их аж в вожди нации, как покупаемся на слова, как рады обманываться словом, а обманувшись, им же утешиться. Еще немного — и слова заменят нам жи­вую жизнь...

Одна надежда осталась. На подлинное, живое, нелгущее русское слово, коим писали наши классики и, наверное, пишут сегодняшние таланты, которые, верится, скоро выйдут из потемок и будут востребованы отечественной культурой.