Хосе Марти. Деятельность эмиграции.

Время кажущегося затишья буржуазная оппозиция, включая и лидеров партии ортодоксов, использовала для давления на Общество друзей республики и лично

на Косме. 3 октября тот обратился к Батисте с письмом, в котором просил об аудиенции. Батиста, однако, на сей раз отказал ему в просьбе. Более того, даже уведомление об отказе секретарь президента Андрес Домингес Моралес дель Кастильо отправил на адрес Общества спустя две недели. Однако лидеры ортодоксов упорно продолжали искать пути выхода на Батисту. Тем более и проведенный съезд не придал им уверенности в себе.

Но сами они лелеяли мечту внушить Батисте, что в их лице он может видеть «достойную политическую оппозицию».

Тем временем в соответствии с инструкциями, полученными из Мексики, шла плановая работа по сбору средств – хотя и не так успешно, как им хотелось бы. Результаты были, в общем-то мизерными, если учитывать масштабы финансовых затрат

в ходе подготовки предстоящей вооруженной экспедиции. И все же в декабре Фаустино Перес выехал к Фиделю, чтобы передать первую тысячу долларов.

К сбору средств в октябре подключилась и революционная кубинская эмиграция, проживавшая в Мексике и США. НЕ остались от этой работы сам Фидель и прибывший

в августе в Мексику Хуан Мануэль Маркес. «С шапкой по кругу» пошел и находившийся в эмиграции известный кубинский журналист Феликс Эльмуса Агаиссе.

Пестрота политических взглядов кубинской эмиграции, связанной с разными политическими партиями, сильно осложняло работу, которая не сводилась только к сбору средств. Желательно было еще объединить революционные силы. Это оказалось непросто, поскольку все мало-мальски влиятельные политические лидеры, эмигрировавшие после военного переворота 10 марта 1952 года, были не прочь и сами стать такими «центрами притяжения».

С учетом всех этих обстоятельств руководство Движения вынуждено было искать более надежный путь сплочения революционных сил. И тогда по инициативе Фиделя началось создание патриотических клубов. Удалось положить конец раздорам, в которые из-за общей нездоровой атмосферы оказывались втянутыми рядовые эмигранты-работяги, мечтой которых было возвращение на родину. Патриотические клубы эмигрантов возродили прежние традиции, заложенные еще Хосе Марти, вскоре завоевали авторитет и стали пользоваться большой популярностью. На собранные средства удалось издать брошюру «История меня оправдает» довольно большим тиражом. Она стала своего рода идейным организатором, а изложенная в ней идеология борьбы постепенно проникала

в сознание эмиграции.

В конце октября 1955 года Фидель и Хуан Мануэль Маркес выехали в США.

31 октября в Нью-Йорке, в Пальм-Гардене, выступая на митинге, Фидель приоткрыл завесу над одним из секретов своей тактики, сказав: «Могу заявить со всей откровенностью и ответственностью, что в 1956 году мы станем свободными или мучениками». И тогда же, что чрезвычайно важно, он подчеркнул: «Нам нужно нечто большее, чем демократия в ее абстрактном понимании».

1955 год был уже на исходе. Это значило, что час освобождения близится. Поездки по городам Мексики и США продолжались, потихоньку пополнялась казна. Все более доверительным становилось отношение эмиграции к Движению 26 июля. Это вселяло надежду на более широкую поддержку со стороны многочисленной кубинской диаспоры. Еще важнее было то, что в ее среде начался процесс поляризации взглядов, стержнем которого был курс на революционное свержение тирании.

В это же время на самой Кубе в обстановке полной секретности на базе ФУС и в ее недрах была организована нового типа, которая не рвала отношений с Федерацией, но становилась автономной силой. Это Революционный директорат. Его генеральным секретарем стал Хосе Антонио Эчеверриа, вторым секретарем – Фруктуозо Родригес, ответственным за боевые операции – Фауре Чомон, а его заместителем – Хулио Гарсиа Оливерас. Ответственность за работу среди учащихся школ и училищ возлагалась на Джо Вестбрука, среди интеллигенции – на Энрике Родригеса Лоэчеса, среди рабочих – на Хорхе Вальса и Самуэля Черсона. Два последних руководителя не только не приступили

к работе, но и вскоре вообще отошли от участия в Революционном директорате и вообще от революционной борьбы.

Тактика Революционного директората строилась по принципу, который получил название «удар по верхам». Цель и смысл «удара» - физическое уничтожения Батисты и его окружения как предварительное условие призыва к вооруженному восстанию.

Во внимание принимался только город. В отношении деревни, а значит, и крестьянства как возможной движущей силы революции Директорат не определил своих позиций.

На практике это означало игнорирование этой силы как потенциала революции.

Революционный директорат не сразу объявил о своем существовании, предпочитая действовать конспиративно. Его программа, идеология и тактика еще долго находились

на стадии становления и уточнения, хотя сама стратегия изначально строилась на признании народного вооруженного восстания основным средством свержения режима. Условно можно говорить о некотором сходстве его позиций со стратегией Движения 26 июля. Однако расхождения были принципиальными. И тем не менее, возникновение

на политической арене нового революционного объединения (причем в недрах студенческой, увлеченной собственной «автономностью» организации) было, конечно, шагом вперед на пути собирания революционных сил.

Рабочие сахарных (Сентраль - крупное предприятие по переработке сахарного тростника) сентралей, самая мощная на тот момент сила, находились под влиянием коммунистов и также готовились к грядущей битве.

При всем кажущемся затишье в обществе постепенно нарастала громадная волна революции.

19 ноября 1955 года Общество друзей республики решилось провести митинг

в одном из уголков Гаваны – Муэлье-де-Лус и разослало приглашения заинтересованным организациям. Митинг стал одним из саамы массовых. Явились «оппозиционные» партии, Гражданский фронт женщин, ФУС. Не остались в стороне и коммунисты, хотя официально их не приглашали.

Однако в этой безобидной общественной акции правительство усмотрело покушение на его авторитет. Чиновники, докладывая Батисте о митинге, отмечали его враждебную направленность. Беспокойство батистовской камарильи усилилось, когда «перцу» добавил журналист Энрике де ла Оса, опубликовав подробную статью в журнале «Боэмия». В ней, в частности, говорилось: «На митинге, созванном Друзьями республики, с грозной силой прозвучал революционный тезис героя Монкады. Боевые настроения овладели широкими кругами молодежи. Возгласы с мест заразительно действовали на ораторов. Некоторые обозреватели считают, что на этом митинге вне программы

с трибуны говорил и сам Фидель Кастро».

Митинг в Гаване, реакция на него батистовской камарильи и выступление Энрике де ла Осы е были оставлены Фиделем без внимания. На следующий день в своем выступлении на митинге в театре Фляглер он отметил: «Режим больше страшится митинга во Фляглере, чем митинга Общества друзей республики. Здесь присутствуют те, кто не боится штыков. Я клянусь, на Кубе будут или они, или мы! Сейчас мы пашем, чтобы сеять. Мы против той лживой и условной справедливости, которая господствовала на Кубе в течение пятидесяти лет и в соответствии с которой за решетку бросают тех, кто крадет из-за голода, но оставляют безнаказанными крупных воров. Мы хотим восстановить достоинство нашей Родины, растоптанное наглым сержантом [имеется

в виду Батиста] и политиканами, которые хотят сместить диктатуру только потому, что она сместила их самих. Первые – такие же воры, как и вторые. А с ворами Республику

не спасти!»

Митинг, организованный Обществом друзей республики, продемонстрировал, что так называемая оппозиция находится в сговоре с Батистой и не желает ничего менять

в политическом положении страны. Это дало Эчеверрии повод публично выразить недоверие Обществу и лично Косме де ла Торриенте от имени студенчества. Выступление свое он закончил словами о том, что поддержки достойны только монкадисты, и что отныне он становится на их сторону.

Обстановка особенно накалилась после расстрела мирной демонстрации

в Сантьяго-де-Куба, где 27 ноября студенты и учащиеся решили шествием по улицам города почтить память студентов-медиков, расстрелянных испанскими властями в этот же день в 1871 году. Накануне этой даты полицейским был дан секретный приказ: загнать всех в дома. Выполняя этот приказ, полицейский наряд проявил редкое коварство. Заняв заблаговременно выгодные позиции на перекрестке двух узких улиц Эстрада Пальма и Хосе Антонио Сако – он стал дожидаться подхода к этому месту молодежи. Как только шествие приблизилось и из-за узости улиц произошла заминка в движении, полиция ринулась в атаку: в ход были пущены дубинки. Такого жестокого и массового избиения Сантьяго еще не знал. Каратели одержали верх. Но на следующий день, узнав по радио

об этих зверствах, на дыбы встала вся страна.

30 ноября Эчеверриа призвал студентов в знак солидарности с демонстрантами провести 72-часовую общенациональную забастовку, но в тот же день его арестовали. Известие о его аресте вызвало бурю негодования и подхлестнуло студентов к акции протеста с требованием о немедленном освобождении лидера. Обстановка накалилась настолько, что власти были вынуждены освободить Эчеверрию и как можно скорее известить об этом забастовщиков. Делалось все в надежде на то, что таким образом им удастся сбить нарастающую волну негодования. Но результат оказался прямо противоположным. Окрыленные первой победой, студенты решили продолжить борьбу. Не успев покинуть тюрьму, Эчеверриа открыто призвал студентов отправиться 2 декабря в офис Косме де ла Торриенте и вручить ему петицию с требованием обязать оппозиционные партии проявить мужество и осудить режим за преступления и репрессии, которые не только не прекращаются, но и все более усиливаются.

Утром 2 декабря сотни юношей и девушек вышли на демонстрацию и по улице Сан-Ласаро отправились в сторону Старой Гаваны – в Общество друзей республики. Петицию демонстранты несли на руках. В общей шеренге шел окруженный соратниками Эчеверриа. Рядом с ним шла его невеста. Как только шествие приблизилось к углу улиц Сан-Ласаро и Инфанта, над головами студентов засвистели пули, раздались выстрелы. Упал на асфальт как подкошенный бесстрашный лидер студентов. Снайперская пуля угодила ему прямо в голову. Не оставалось сомнений, что именно он был мишенью. Эчеверриа стал первой жертвой того дня. Невеста и друзья склонились над ним – он был без сознания. Колонна продолжила шествие. Не прошло и нескольких минут, как рядом

с Эчеверрией рухнул на мостовую второй лидер ФУС – Фруктуозо Родригес. Из раненой руки лилась кровь, но он был еще в силах продолжить путь. После этого манифестанты,

не дрогнув, плотной стеной двинулись прямо на полицейских.

Раненых Антонио Эчеверрию и Фруктуозо Родригеса пришлось в срочном порядке отвезти в госпиталь имени Каликсто Гарсии при медицинском факультете университета. Других участников шествия развозили кого куда: раненых – в больницу скорой помощи, арестованных – по полицейским участкам, куда экстренно были рекрутированы штатные палачи. После изуверских допросов всех арестованных везли в тюрьму Кастильо-дель-Принсипе.

Вся эта демонстрация и ее разгон попали на пленки теле- и кинокамер. После немедленной проявки их в тот же вечер продемонстрировали в кинотеатрах и

по телевидению. Ужасающие кадры расправы вызвали новую волну негодования.

Так 2 декабря 1955 года стало днем боевого крещения Революционного директората, а недавно созданному боевому отряду во главе с Фауре Чомоном пришлось организованно отражать налет полицейских, попытавшихся захватить здание университета. Бои шли чуть ли не за каждую ступеньку Эскалината. Более десятка полицейских получили пулевые ранения, в их числе оказались даже два майора, особенно злобно набрасывавшиеся на бойцов Директората. Полицию согнали со ступенек, в университет не пустили.

Битва перекинулась и на другие города.

4 декабря на стадионе «Серо» шел бейсбольный матч, который транслировался по телевидению. Студенты пронесли на стадион плакат с требованием освободить из тюрьмы своих соратников. Плакат попал на экраны. Полиция тут же учинила расправу над пронесшими плакат студентами, свидетелями которой стали все телезрители: они видели и слышали все происходящее на стадионе. Это были крики, свист публики, возмущенной действиями полиции. На экране было видно, как упал раненый Хуан Нуири, на которого была возложена обязанность президента ФУС, после того как выбыли и строя один за другим Эчеверриа и Фруктуозо Родригес. Время его пребывания на этом посту составило всего 48 часов.

5 декабря демонстрацию организовал Гражданский женский фронт. Мартианки запрудили всю улицу Галиано от Сан-Рафаэля до Малекона. Полиция потребовала, чтоб они освободили улицу. Женщины отказались повиноваться, а как только полиция пустила в ход дубинки, отважно вступили в драку. Между тем группе женщин удалось прорвать полицейский кордон. Они, неся перед собой развернутый национальный флаг Кубы, добрались до Общества друзей республики. Петиция, которую студентам не удалось передать 2 декабря, все-таки была вручена. Она требовала разоблачения истинных намерений Косме де ла Торриенте и лидеров ортодоксов, все еще пытавшихся играть в оппозицию.

Многие мартианки были в тот же день арестованы и отправлены в женскую тюрьму в Гуанабакоа. Стало известно, что издевательства над ними были продолжены и там. Они не получили даже медицинской помощи, хотя, будучи ранеными, нуждались в неотложном лечении.

7 декабря по призыву Федерации сотни студентов собрались на очередной митинг у памятника «Бронзовому титану», чтобы отметить дату гибели национального героя Кубы Антонио Масео. На сей раз студентам удалось перехитрить полицию, которая из доносов знала об их планах и сразу же заняла все подступы к университету, посчитав, что именно там и соберутся студенты. Однако пока полиция сидела в засаде в ожидании студентов, они известными только им путями, с разных сторон, небольшими группами подходили к месту встречи – памятнику Масео. С зажигательной речью перед собравшимися выступил Рене Анильо, сменивший раненого Хуана Нуири на посту президента, и ставшего четвертым лидером студенческой федерации за эту неделю. Страстные слова о необходимости завоевать для Кубы свободу и защитить ее от тирании возымела свое действие. По окончании митинга студенты направились к своей альма-матер. Полиция, оцепившая со всех сторон университетский холм, по-прежнему ждала студентов. Как только они показались, полицейские поняли, что студенты возвращаются

с митинга. И тогда они с особой яростью открыли по ним огонь – сразу же, как только первые ряды приблизились к перекрестку улиц Сан-Ласаро и Сан-Франсиско. Растянувшаяся почти на семь кварталов колонна была отличной мишенью. Один за другим падали раненые: кто – на тротуар, а кто – прямо на мостовую. Среди других

в госпиталь был доставлен будущий экспедиционер «Гранмы» Камило Съенфуэгос.

Но власти были не в силах остановить революционную волну, сметавшего со своего пути все, что мешало двигаться вперед. В эти дни двое рабочих навестили находившегося

в госпитале Эчеверриа и получили от него инструкцию поддержать студентов. В знак солидарности со студентами рабочие включились в борьбу. 14 декабря ровно в 10 часов утра был назначена забастовка под лозунгом защиты тех, кто подвергся репрессиям за последнее время. Эта забастовка стала общенациональной, и в этом имелся общий смысл: режиму была открыто продемонстрирована политическая воля рабочего класса и его солидарность с революционерами.

25 декабря, через 10 дней после всеобщей пятиминутной забастовки в поддержку студентов, власти оповестили об освобождении всех, кто был арестован в последние дни. Так рабочий класс показал не только свою мощь, но и готовность к решительным действиям. «Карта Семаналь», обобщая опыт борьбы рабочих, писала в те дни: «Грандиозная, героическая и боевая забастовка трудящихся сахарной промышленности переросла в мощное неудержимое движение народного единства, охватившая представителей всех профессий и слоев населения страны. Благодаря этому не только города, но и новые районы республики оказались парализованы».

Ураганные ветры с кратковременными, но сильными дождями становились все реже. Приближалась страдная пора – сафра, время рубки сахарного тростника, главного богатства страна. Обычно сафра длится три-четыре месяца. За это время нужно успеть заработать столько, чтобы хватило на весь остаток года. А в «мертвый сезон» все, кто был занят на уборке, и переработке сахарного тростника, остаются без работы и, естественно, без куска хлеба.

Для мачетеро, рубщика сахарного тростника, сафра – лучшая пора жизни. Она не только приносит в дом деньги, так необходимые, чтобы свести концы с концами, но и дает возможность ощутить силу мускулов, плечо соратника, рождает чувство локтя.

Сафра 1955 года обещала стать удачной: тростник уродился на славу. Все было бы хорошо, если бы не обнаглевшие сахарные магнаты… Рабочего норовит ограбить каждый: от тирана Батисты, стоящего на задних лапках перед своим северным хозяином, который устанавливает квоту на импорт сахара, до местного лавочника, норовящего забрать почти все заработанное прямо из кассы, не оставив даже песо тем, кто махал тяжелым мачете от зари до зари, не зная выходных.

Комитеты рабочих учли накал страстей, вызванный освобождением монкадистов, тридцатой годовщиной компартии и уличными боями за демократические права и свободы. Их установка на дальнейшее развитие классовой борьбы была обоснованна, близка и понятна каждому трудящемуся. Репрессии не страшили. К предательству профсоюзных боссов они тоже подготовились, закалив свою волю в сражениях.

Конец декабря 1955 года. Борьба против режима охватила все слои населения и весь остров.

Пинар-дель-Рио, самая западная провинция. «Хвостик» приготовившейся к прыжку «зеленой ящерицы». Пять городов сразу же объявили себя «мертвыми». Эта популярная и эффективная форма сопротивления широко применялась там, где правительство

не рисковало обострять отношения с народом и как бы смирялось с тем, что город «вымирал». Закрывались все учреждения, не работали магазины и городские службы, прекращалось уличное движение, лишая машины и путников возможности передвижения. Этой формы сопротивления власти боялись. Она обрекала на неподвижность каждого – а значит и полицию. Хозяином положения становился забастовочный комитет. Это была его акция, и он старался извлечь из нее максимальную пользу, становясь на весь «мертвый» период единственной городской властью. Эта форма сопротивления была популярна главным образом в небольших поселениях.

В более крупных городах провинции, таких как Пинар-дель-Рио, Артемиса и Гуанахай, прошли мощные демонстрации солидарности: рабочие захватили все здания профсоюзов, остановили движение всех автобусных маршрутов, провели митинги.

Гавана. Вся провинция пришла в движение. Настолько активное, что попытка городка Гуинес объявить себя «мертвым» обернулась вооруженными стычками

с полицией, которая настаивала на открытии магазинов. Жители тем временем захватили пожарную каланчу, заняли казарму, здание католической церкви. Открыто выражали свое возмущение режимом и профсоюзным боссом Мухалем.

В небольшом населенном пункте Палос рабочие сахарного завода организовали манифестацию. Она полностью парализовала торговую сеть городка. Демонстрантов поддержало все население. Полиция пустила в ход огнестрельное оружие. Одному из рабочих, Берраро Коррерасу, ударом приклада размозжили голову, отчего он скончался на месте. Рабочие подхватили его тело, устроили гневный митинг протеста и пошли в атаку на стражей порядка. Солдатам и полицейским не оставалось ничего другого, кроме как бежать в свои казармы. А попрятавшись там, они стали готовиться к обороне, испугавшись возможного штурма.

В других городах была аналогичная ситуация. В забастовочный комитет провинции одно за другим поступали оптимистические сообщения об успехах бастующих остановлено движение транспорта, арестовано руководство продажных мухалистских профсоюзов, захвачен яхт-клуб, занята церковь, оккупированы карьер и каменоломня, женщины освободили арестованных рабочих.

Матансас. Самыми активными были рабочие сахарных заводов. Они требовали выплаты «сахарного дифференциала». Их поддержали портовики, торговцы, литейщики, печатники, служащие банков, сельскохозяйственные рабочие. «Мертвыми» здесь были объявлены город Колон и крупнейший на Кубе порт Карденас. На рабочих сыпались удары, они подвергались репрессиям, шли аресты, но их решимость была непоколебима.

Лас-Вильяс, сахарная житница страны. В столице провинции Санта-Кларе рабочие захватили помещение федерации профсоюзов. Однако срочно отправленный туда наряд полиции выгнал рабочих из здания, припугнув расстрелом. Это стало толчком для начала забастовки. Как по уговору, изо всех окон, дверей, из-за углов на улицы полетели бутылки, мусор и домашняя утварь – словом, все, что нашлось под рукой. Повсюду горели костры. Прекратилось автомобильное движение. Под откос был пущен эшелон с сахарным тростником. Остановилась железная дорога. Рабочий класс требовал выплаты «сахарного дифференциала». На отказ властей выполнить их требования рабочие ответили взрывом негодования: они срубили по обочинам дорог все деревья и свалили их на проезжую часть. Транспорт встал. К сахарникам присоединились табачники,

к табачникам – печатники, а к ним – и журналисты. В Съенфуэгосе перестали выходить газеты, улицы запрудили демонстранты, повсюду начались стычки с полицией. Если полицейским силой удавалось открыть магазины, то народ тут же закрывал их снова.

В ответ на агрессию полицейских летели заранее припасенные камни.

В Санкти-Спиритусе в ответ на разгон демонстрантов жители тут же завалили улицы битым стеклом, бутылками, мусором, отбросами, а на одной из улиц над всем этим торжественно возвышался железный костыль – как символ режима. В ответ на требование полицейских очистить улицы народ сымитировал послушание, но не успевал полицейский отвернуться, как все тут же оказывалось на прежнем месте, то есть на проезжей части. Центр города полыхал огромными кострами. Казалось, этому огнедышащему аду не будет конца, люди все тащили сюда, кто что мог: шины, срубленные деревья. В городе

Кемадо-де-Гуинес рабочие сахарного завода заняли церковь, ударили в колокола, собрали народ, торжественно отпели город, объявив его «мертвым» и погрузив в темноту: прекратилась подача электроэнергии. Срочно присланные из столичного гарнизона солдаты начали расправу над участниками акции. В кромешной тьме завязалась беспорядочная стрельба. Выстрелом в голову был убит молодой рабочий сахарного завода Эриберто Эспино. Его похороны вылились в гневную и яростную демонстрацию. В ответ на зверства полицейских рабочие начали строить баррикады. Семь городов были объявлены «мертвыми». Никогда раньше провинция Лас-Вильяс не знала такого размаха.

Камагуэй. В этой провинции каждый населенный пункт, где был хотя бы один сахарный заводик, объявлялся «мертвым». В городе Морон по всем улицам прошли манифестанты. Когда же на их пути вставали полицейские кордоны, то разъяренные рабочие отшвыривали их и продолжали шествие, а на одной из улиц они даже перевернули автобус с полицейскими, отважившийся преградить путь бастующим. Заодно были сожжены мосты, ведущие к гарнизону, чтобы солдаты не могли попасть в город.

В Сеспедесе, гордившемся своим названием (он носит имя национального героя Кубы Карлоса Мануэля де Сеспедеса) и героическим прошлым, рабочие заняли церковь, ударили в колокола. Услышав набат, к церкви хлынул народ. Но туда же устремилась и полиция и попыталась не подпустить людей к зданию. В ответ на это площадь мгновенно ощетинилась баррикадами, и в сторону полицейских полетел град камней.

В объявленном «мертвым» городе Нуэвитас профсоюзные лидеры отдали приказ начать разгрузочные работы. Профсоюз железнодорожников заявил, что он не даст транспорт для этих целей. Приказ мухалистов повис в воздухе.

В городском саду Сьего-де-Авила состоялся многотысячный митинг, на который явилась даже обычно инертная мелкая буржуазия. Студенты заняли здание суда и другие учреждения. Полиция приступила к расправе, начались избиения, послышались выстрелы. Пули попали в ногу грудного ребенка, которого мать держала на руках. Стоявшая рядом мать, на глазах которой только что избили ее сына-подростка, увидев окровавленного младенца, с яростью набросилась на стоявшего рядом солдата.

Ориенте. Здесь остановились все сахарные заводы. Прекратила работу железная дорога. Жизнь была парализована. Когда же солдаты, угрожая оружием, пригнали в порт Антилья рабочих для разгрузки стоявшего там корабля, то рабочие, за спиной каждого из которых стояло по солдату, сделали вид, что подчинились. Но вдруг произошло «непредвиденное»: паровоз сошел с рельсов, и все вагоны полетели под откос. «Мертвыми» объявили себя Мансанильо, Байамо и даже Гуантанамо, хотя день он начал

с традиционной для него формы борьбы – демонстрации под лозунгом: «Мухалю – наше рабочее «нет!»». А как только национальный профсоюз сахарников потребовал возобновления работы, демонстранты сначала публично отвергли требование, а потом объявили свой город «мертвым».

Единственным на всю страну предприятием, которое работала в этот день, был завод Фико Фернандеса Касаса, сахарного магната и одного из лидеров ортодоксов. Имя этого одиозного политика с этих пор стало нарицательным и употреблялось как синоним предателя. Авторитет партии ортодоксов, конечно, был подорван, но для Фико Фернандеса прибыли значили больше, чем репутация партии.

Такого массового движения страна не знала со времен революции 30-х годов. Казалось, за одну эту неделю народ, и в первую очередь рабочий класс, испробовал все средства борьбы. В забастовках приняло участие более пятисот тысяч человек. «Верхи» были запуганы. Солидарность с режимом проявил лишь завод Фико Фернандеса. И это выглядело скорее издевательством, насмешкой, нежели поддержкой. Батиста отдал приказ держать наготове его личный самолет – на случай, если он будет вынужден бежать из страны.

30 декабря 1955 года Батиста срочно издал декрет о выплате «сахарного дифференциала». Но власть и здесь обманула рабочих: вместо положенных одиннадцати миллионов песо им выплатили всего шесть. Суть победы, конечно, состояла не в сумме дифференциала, а в вынужденном и срочном принятии декрета под давлением рабочих. Это была победа именно рабочего класса, и в первую очередь его основного отряда – рабочих-сахарников.

После жаркого декабря массовое движение пошло на спад. Декабрь 1955 года показал силу и слабость рабочего движения на Кубе. Все присущие рабочему классу качества – организованность, самоотверженность, активность, способность к синхронным действиям, бесстрашие – тактически важны, но недостаточны, если не определен стратегия борьбы с режимом и не поставлен главный вопрос всякой революции – вопрос

о власти. Очевидна и ошибочность курса на стихийное перерастание всеобщей стачки

в вооруженную борьбу. Для свержения военной диктатуры даже при прогнившем режиме необходима организованная вооруженная сила революции. И эту силу ковало Движение 26 июля под руководством Фиделя Кастро.

Давая оценку тактике коммунистов в борьбе с режимом, руководство партии на VIII съезде, состоявшемся уже после победы революции, в 1960 году, обратило особе внимание на отсутствие работы, направленной на превращение стачки в вооруженное восстание. «В течение продолжительного периода, - отметил Блас Рока, - мы не выступали с практическими предложениями. Перспектива подобных выступлений и даже переход длительной забастовки во всеобщее вооруженное восстание рассматривались как стихийное явление. Мы не создали необходимые для этого условия и заблаговременно не организовали, не обучили и не вооружили кадры».

Уроки массового движения, полученные в декабре 1955 года, стали сокровищницей опыта для всех революционных организаций. На повестку дня были поставлены вопросы о подготовке к вооруженной борьбе, тщательном изучении военной программы пролетарской революции, а также о необходимости единства действий на основе общей идейной и политической платформы. На практике это означало бы не только создание единого народного фронта, но и взаимное обогащение приобретенным в ходе борьбы опытом. В стране объективно созрела революция.