Стражник 2 страница

– Ты сильно устал? – спросил он неожиданно.

– Ничего, уже отдохнул. – Я полез в печь за недосохшими ботинками. – Тебе надо в больницу, и немедленно. Знаешь, как вызвать отсюда санрейс?

– Здесь недалеко мой товарищ, – объяснил охотник. – Пойдешь вниз, до двух речек с одним устьем. Иди по левой, но правым берегом, до третьего ручья. Там поднимешься вверх на километр. Будет такая же заимка.

– Твой товарищ – женщина?

– Какая женщина? – показалось, он замер.

– Та, что была с тобой возле озера. Когда сожгли лагерь ГУПРУДы.

Реакция последовала неожиданная.

– Была бы она со мной, не попал бы в засаду, – спокойно сказал он. – Нет, это другой человек, мужчина.

– У него радиостанция?

– Нет у него радиостанции.

– Что ему передать?

– Что видишь, то и передай. Скажи, стражник ко мне пришел.

На улице таяло, ветер показался теплым и весенним, может, оттого, что я сразу взял быстрый темп. Я шел вдоль уреза воды, песчаными и щебенистыми откосами и лишь когда на пути встречались обрывы, забирался наверх. От снега было светлее, однако скользко, особенно не разбежишься. Вниз я ходил всего на километр, дальше не бывал и местности не знал, а река петляла, но срезать меандры не решался, поскольку мог пропустить сдвоенный приток – ручьи и маленькие речки попадались чуть ли не на каждом повороте.

Через два часа мне начало казаться, будто уже проскочил спаренное устье, что-то недоглядел в потемках и теперь иду неизвестно куда, ко всему прочему откосы и берега становятся все круче и гуще. По берегам – темные пихтачи, изрезанные сухими логами. На четвертом часу бесконечного кружения наткнулся на речной перекресток, с левого и правого берегов впадали в одну точку сразу две речки, образуя широкий плес – все не то! И чувствовал, – начинаю суетиться и едва держусь, чтоб не повернуть назад. У нас с раненым охотником были слишком разные понятия слова «не далеко», для меня это пять-семь километров, а для него больше пятнадцати, потому как примерно столько я уже прошагал.

Наконец, впереди наметился какой-то просвет, и скоро я вышел на длинную каменистую косу.

Слившиеся в одну речки оказались шумными, порожистыми, так что не заметить и проскочить мимо было бы трудно. Я повернул вдоль берега левой, и к счастью, искомый третий ручей, впадающий в нее, оказался в полукилометре. Горы были где-то уже близко, потому что среди леса стали появляться поляны замшелых курумников и мрачные надолбы останцев. Сначала между деревьев замелькал неясный огонек, потом «дежурно» залаяла крупная собака – ну, наконец-то!

Заимка оказалась на берегу каньона, по дну которого бежал ручей, под прикрытием темного кедровника желтела новая изба с маленькими окошками, откуда лился настоящий электрический свет! Навстречу мне выскочила овчарка, но не залаяла – остановила предупредительным рыком, обнюхала руки, ноги и вдруг развернувшись, бросилась на крыльцо, прыгнула на дверь и заскулила. В темном проеме возникла женщина с белой шалью на плечах, но голос был низким, старушечьим.

Овчарка с тоскливым повизгиванием закрутилась у ее ног.

– Кто там? Кто ты?

– Я с заимки, тут не далеко… – начал было говорить, но старуха перебила.

– Говори, зачем явился?

– Ко мне пришел стражник, тяжело ранен…

Она перешагнула порог, закачалась, ища руками опору, и я подумал, сейчас в обморок упадет от такого известия, но вдруг понял – да она слепая!

Старуха нашла перила, сказала не дрогнувшим, холодным голосом.

– Знаю. Но он опоздал, здесь никого нет.

– Что ему сказать?

– Его лишили пути! А он все равно пошел через перевал! – гневно заговорила слепая. – Так будет с каждым, кто не повинуется року.

– Но он ранен, нужна помощь!

– Да, это печально, – проговорила старуха. – Доживет до восхода – жить будет. Иди назад и передай: собаку я пошлю, но ему отказано.

Я вообще уже ничего не понимал и еще пытался объяснить ситуацию.

– Он потерял много крови, ранение проникающее, его надо доставить в больницу. Внутреннее кровоизлияние…

– Иди! – с ледяным спокойствием прикрикнула она. – Передай, что сказала. Ему отказано!

Я пошел назад своим следом, собака сначала увязалась за мной, а потом и вовсе обогнала и потрусила впереди. Через некоторое время она исчезла в пихтачах и изредка, на открытых местах был виден лишь ее след.

Уж не та ли овчарка, что в одиночку ходила на Манарагу?

Весь обратный путь я шел со смешанными чувствами и старался ничего не анализировать и не гадать, что будет дальше, поскольку устал до дрожи в ногах, засыпал на ходу и явь, смешанная с дремой, рождала невообразимые фантазии. К своей заимке я подходил уже на заре, то и дело протирая лицо снегом, чтоб не рухнуть где-нибудь под дерево и не уснуть.

Изба окончательно выстыла, но раненый лежал по-прежнему открытый, бледный, со спекшимися губами, в одной футболке с мокрыми пятнами от растаявшего снега, не спал и был в сознании. Сразу бросилось в глаза, что бороды нет и чисто выбритые, проваленные щеки поблескивают от крема или какой-то мази.

– Передал? – спросил он, не поднимая век.

– На заимке уже никого не было, только слепая женщина. – Я сразу же стал набивать печь дровами.

– Она послала собаку?

– Послала… Но велела передать, тебе отказано.

– Что?! – он привстал. – Отказано? Мне – отказано?!

– Так сказала.

– Ну, старая ведьма! – взъярился раненый. – И сюда влезла! Будто она решает, кому отказать, а кому нет!

Остановил себя, лег и повернулся к огню.

Береста вспыхнула под дровами ярко, осветив пол избы, а в окнах заалело от восхода, и в этом красном пламени лицо охотника преобразилось, ожило, и я неожиданно еще раз узнал его, причем сразу и безошибочно.

Это был тот самый чекист с ранней сединой, один из тех, кто беседовал со мной в томском Управлении КГБ, а потом вышел проводить из здания. Говорил какие-то добрые слова, успокаивал – в общем, душевный человек, «добрый» следователь…

Вчера, при свечке, он показался мне белобрысым, к тому же борода сильно меняла облик, но и признав в нем поджигателя и занимаясь перевязкой, я как-то не особенно вглядывался: никак не думал, что у него откроется еще одно лицо!

Теперь понятно, этот охотник выслеживал меня, журналы нес, порадовать хотел, но вчера сам угодил в ловушку. И если так, то кто же стрелял в него? Выходит, только «каркадилы»! Только они сейчас хозяйничают в горах и держат под контролем зону от Манараги до перевала, только их охрана и разведка рыщет и сидит в засадах по рекам, долинам, тропам и прочим горным путям.

Но все, кто против «каркадилов» – автоматически мои друзья…

– Наконец-то восход, – перебил мои размышления чекист. – Пожалуйста, открой мне солнце.

Я тут же вспомнил слепую старуху и выдернул пробку из угла: багровый, дымчатый диск заполнил все отверстие и сразу поблек огонь в печи.

– Ура! – сказал раненый и вскинул руки. – Я встретил тебя!

У меня кожу свело на макушке: сказано было так проникновенно, величественно и одновременно просто, что я увидел перед собой настоящего солнцепоклонника – крамольника! В этот час вокруг был полный штиль, погода поворачивала на мороз, но я лицом ощутил легкое дуновение ветерка – необычного, видимого, больше похожего на дыхание, хотя в избе ничто не колыхнулось, как бывает от ворвавшегося сквозняка…

***

Непривычное это явление длилось всего секунды две-три, и этого хватило, чтоб раненый глубоко заснул. Я выждал еще немного, вставил пробку на место и обнаружил противоположное состояние – вообще не хотелось спать, будто я не бегал по лесам весь день, а потом еще и ночь. Откуда-то появилась веселая бодрость, от которой хочется петь по утрам и которую я давно не испытывал.

И почти сразу же ощутил голод. Зачерпнув сыты, посидел возле огня, выпил полковша и захотел есть еще больше. Ни одежду, ни обувь я так и не смог просушить со вчерашнего дня, натянул на себя все сырое и, чтоб не мерзнуть, пошел скорым шагом распутывать вчерашние следы подстреленного быка.

Подмораживало хорошо, сверху гремел ледок, хотя под ним еще оставалась слякоть. Я отыскал место, где в потемках повернул с лосиного кровавого следа на человеческий – оба подранка разминулись возможно за полчаса друг от друга и по расплывшимся отпечаткам ботинок и копыт было непонятно, кто прошел первым. Человек шел по высокой террасе со стороны перевала, и зверь некоторое время тоже двигался параллельно с ним к заимке, однако вышел на следы пробежавшего стада и опять устремился за своими сородичами.

Через километр начали попадаться курумники, лес редел и впереди замаячила белая от снега горная цепь. Лоси вышли почти к самой кромке мелкой, угнетенной растительности и побрели вдоль каменных развалов.

Судя по следам, подранок двигался с большим отставанием, часто останавливался и, встряхиваясь, брызгал кровью на снег. Однако упорно не ложился, и это могло означать, что рана не смертельная и можно возвращаться домой. Я прошел до истока ручья, где останавливалось стадо, напился ледяной воды и стал спускаться к реке.

Охотничья страсть несколько притупила голод (все-таки, была надежда, мол, вот-вот найду гору мяса), и тут снова заговорило чрево – вторые сутки ничего не ел. Попробовал отвлечься археологией слова, но тут же вывел цепочку – ЕСТЬ – ЕДА – ЯСТИ – ЯД (травоядный, плотоядный), ЯДРО – внутренность, желудок? Ядреный – человек с крепким или сытым желудком.

Конечно, яд теперь означает только отраву, но я бы его принял сейчас…

Вероятно, голод и разозлил меня, подтолкнул в наступление.

– Я узнал тебя! – заявил я с порога, увидев что чекист не спит и выглядит немного лучше, чем вчера. – Ты ничуть не изменился, с тех пор, как расстались у дверей томского управления. Седина как консервант, фиксирует образ человека на долгие годы. Потому старцы никогда не стареют.

Комитетчик тянул паузу, такую длинную, что я успел снять ботинки и повесить их перед устьем печи. Видимо ждал, когда скажу все, чтобы принять решение, но вдруг спросил:

– Собака не пришла?

– Нет.

– Времени слишком мало… – проговорил он словно сам себе.

Я подбросил дров на гаснущие угли и расшевелил их кочергой. Надо было дожимать его.

– Ты не стареешь, не изменяешь образа, и все равно создается впечатление многоликости. Это что, профессиональные качества комитетчика?.. Но вместе с тем, сплошное дилетантство, чего не коснись. Прикрытие у тебя слабое, на охотника совсем не похож и белку бить не умеешь. Поверить, что ты искал меня только чтоб передать журналы с романом, невозможно. Пошел в горы – подстрелили! Да, и почему тебя забросили в безлюдные места без связи? Где спасательная радиостанция «комарик»? Связались бы с пролетающими самолетами, через два часа пригнали санрейс… Надеешься на товарища? Его до сих пор нет.

Он слушал невозмутимо, не перебивал, не оспаривал и тем самым гасил мой разоблачительный пыл.

– Ты должен мне помочь… – наконец проговорил тихо.

– Каким образом? Сплавить на плоту? Но я не знаю, на какой реке нахожусь, куда нас вынесет и когда!

– Это река Народа.

– А если не довезу? С меня ведь спросят, кто в тебя стрелял. Не орден дадут, а учитывая мое прошлое, засунут в каталажку. И пропарят года два!

– В комитете я давно не служу, так что…

– Ну и кто ты теперь?

– Стражник.

– Что это такое? Охранник, что ли?

– Можно сказать и так.

– Это вы охраняете район Манараги?

– Не только этот район – весь Урал.

– А от кого получил две пули?

Чекист замолчал, прикрыв глаза, будто задремал.

– Я должен знать, кто ты на самом деле, – я толкнул его в плечо.

– Хочешь молчать – молчи. Сдыхай и молчи, дело твое.

– Это так важно для тебя? – через несколько минут отозвался он.

– Принципиально!

– Что еще интересует?

– Еще? … Как и зачем нашел меня здесь, зачем принес журналы с романом.

– Думал порадовать, сделать приятное.

– И все?

– Нет… Хотел выяснить, от кого и когда ты узнал о рукописи старца Дивея.

– Легенда не годится. Мог бы придумать что-нибудь посерьезнее.

– Неужели ты ничего не понял? Мне отказано! … Я должен переломить ситуацию. Это все старуха! Она всегда относилась ко мне с предубеждением, не верила в искренность. И сейчас думает, я умышленно полез под пули, чтоб уйти в вечность… Все время подозревала. Для нее я так и остался изгоем… Да, во мне сейчас говорит обида, и все равно не верю! Она не могла отказать.

– Не понимаю о чем ты говоришь, – признался я. – Какая старуха?

Кем отказано? В чем?

– И не нужно ничего понимать. Помоги мне выбраться отсюда, – вдруг попросил он. – Перед тобой человек в беспомощном состоянии. А ты писатель, гуманист…

Он должен был помнить еще по той четырехчасовой беседе, больше напоминающей психологическую пытку, что я терпеть не могу, когда мне давят на совесть и призывают к благородству. А теперь, после того, что я видел и испытал на берегу Манараги, одно упоминание о гуманизме вдруг взбесило меня.

– Я помогу, раз должен. Но ты убеди меня, что не имеешь отношения к банде ублюдков, которые сейчас рыщут по дну Ледяного озера.

– Какого озера?

– Озера Аркан.

Раненый посмотрел мимо меня – сколько я ни старался, ни разу не поймал его взгляда.

– Да, я когда-то работал с этими людьми, – признался он. – Пока не вступил в контакт с гоями. Ты ведь тоже ищешь встречи с ними?

– Такие вопросы с тобой обсуждать не хочу.

– Не доверяешь? Почему? Я стражник и давно служу гоям. Ты же видел, как я спалил лагерь ГУПРУДы?

– Видел. Но таким образом ты мог устранить конкурентов, освободить место для тех, кто сейчас работает на озере. Тем более, я знаю тебя как чекиста и хорошо помню, как вы меня допрашивали.

Он усмехнулся.

– Добро. Я постараюсь убедить тебя и завоевать доверие.

– Постарайся.

– Для этого пойдешь со мной. А вернее, поможешь мне дойти до одного места. Это не так далеко. Я в долгу не останусь, слово стражника.

– Чем же отблагодаришь?

– Покажу тебе то, что ты ищешь, – сказал многозначительно.

– Тебе известно, что именно я ищу?

– Известно… Ну что, боишься?

– Боюсь, и потому твой автомат забираю.

– Забирай! – легко согласился он. – В рюкзаке сумка с патронами.

– Может, тебе костыли сделать?

– Не надо. Ты мне поможешь без костылей.

– Но я далеко тебя не утащу! Сколько весу? Восемьдесят? Вот! А я не ел три дня.

– И тащить не надо. Пойдешь за мной, след в след. Ведущим буду я.

– Странная помощь…

– Мне нужно, чтоб ты шел сзади.

– Ладно, а сколько идти?

– Говорю же, близко.

– До соседней заимки тоже близко…

– Кстати, старуха точно послала собаку? Ты видел?

– Видел.

– Почему ее до сих пор нет?

– Не знаю.

– Ладно, сами пойдем, – решил стражник и опять погрозил. – Эта Баба Яга думает, я не найду один! Думает, пути не знаю! А я его знаю!

***

Определять расстояние в горах очень трудно, постоянно существует обманчивое впечатление близости – кажется, вот, рукой подать, а топать надо полдня. Первый раз, когда я уходил из-под зачистки, путь от Манараги до заимки одолел за четверо суток. Тогда я не знал дороги, шел наугад, по наитию с единственной целью выйти из зоны, где проводилась войсковая операция. На обратный переход ушло всего полных три дня, и это можно было объяснить знанием дороги. А третий бросок через перевал, по сути, начавшийся с берега Манараги, где расстреляли туристов, уложился меньше, чем в двое суток! Объяснение тому находилось простое: сначала меня завел сумасшедший кавторанг Бородин, затем потрясла расправа с безвинными людьми, и я бежал, подстегиваемый ожиданием выстрела в спину.

На сей раз мы вышли на рассвете, и уже за околицей стало ясно, что до перевала идти придется не меньше недели. Чекист дышал тяжело, часто сплевывал кровь (легкое все-таки задело), и прежде, чем переставить простреленную ногу, тыкал в лед и утверждал окованный черешок геологического молотка, который я дал ему вместо костыля: глянешь со стороны – старец! К тому же, подтаявший снег смерзся и на каменистых склонах вообще превратился в гололед. Самое сволочное время в горах, уж лучше бы растеплело или навалило сугробов…

Первые триста метров мы шли час, и это по лесу, где не так скользко, на мшистых местах и вовсе идешь, как по ковру. Я дважды предлагал подставить плечо, однако раненый будто не слышал и все посматривал назад, на восток, где за горными цепями разогревалась заря. Вероятно, он, как крамольник, хотел встретить солнце, однако ничего подобного не произошло. Едва багровый шар поднялся над окоемом и по земле побежали красные сполохи, стражник внезапно повернул в сторону от реки и пошел живее.

Это был какой-то новый, одному ему известный маршрут, и надо сказать, не самый лучший, поскольку за редколесьем начинался подъем и каменные развалы, а я все время ходил вдоль берега. Однако ведущим был он, и я последовал за ним, полагая, что в курумниках его прыть скоро закончится. Показалось, после восхода спутник стал энергичнее и, когда мы впилились в заледенелый развал, перестал осторожничать и почти не опирался на молоток. И еще заметил некую бестолковщину: там, где можно срезать угол, он напротив, обходил еще дальше или даже отступал назад и выписывал чуть ли не круг. Чем дальше, тем чаще и бессмысленней он кружил между останцев, заставляя и меня повторять его маршрут.

– Какого черта ты вертишься на одном месте? – наконец не выдержал я. – У тебя что, голова кружится? Давай я пойду вперед!

– Молчи! – сказал он, не оборачиваясь и сквозь зубы. – Обещал помочь – помогай!

– Как?

– По следам иди и молчи.

Мы уже лезли в горы по скользким склонам и иногда, глядя как он карабкается, я с ужасом представлял, что будет, если он сорвется, – сразу сшибет меня и мы укатимся метров на сто вниз: если полетишь, ухватиться не за что, все обледенело.

– Помогай! – время от времени цедил он. – Не разевай рот!

Не знаю как, но через сорок минут мы поднялись на плоскую вершину горы и тут же начали спускаться с нее, может, градусов на тридцать севернее. Я не знал, зачем, мы лезли сюда, когда прямее было махнуть через седловинку, однако старательно наступал в его следы, а на спуске делать это оказалось почти невозможно и получилось так, что он дважды чуть не загремел вниз, успев затормозить черешком молотка.

– Какого хрена? – зарычал интеллигентный чекист. – След в след, я сказал! Как по минному полю!

А мне и ответить было нечем, я выматерился в пространство, чтоб не остаться в долгу и стал притормаживать стволом автомата, вернее, искрогасителем с острыми кромками. Если считать по времени, то шли уже часа три, по расстоянию, так и трех километров не наберется. Я все ждал, когда он выдохнется, но скоро начал выдыхаться сам – третьи сутки пил одну приторную сыту и в дорогу сейчас взял остатки водки. У чекиста были сухари и сахар, оставшиеся на заимке, однако попросить у него я не мог принципиально, а сам он не предлагал, хотя видел, что я голоден.

Ближе к полудню в поведении ведущего появились новые странности.

Он то и дело озирался или всматривался вдаль, будто искал какие-то приметы, а может, кого-то ждал. Я держал автомат под рукой и тоже оглядывался всю дорогу, полагая, что меня заставляют идти след в след, дабы отвлечь внимание, сосредоточить его на одной детали – в общем-то нехитрый психологический прием управления человеком. Кроме того, спутник начал прибавлять шаг и молоток практически нес в руках – и это с такими ранениями! То ли разошелся, то ли у него открылось второе дыхание, я отставал уже шагов на семь. С одной стороны неплохо, больше сектор обзора, с другой, он выматывал меня, вынуждая все время догонять. И когда я пытался сократить расстояние, прыгая через его след, он мгновенно реагировал, будто глаза у него на затылке!

Однажды внезапно остановился, и я увидел бледное, напряженное лицо, будто он из последних сил шел.

– Ну ты же крепкий здоровый парень, – сказал он назидательно. – Иди и не дергайся. Если не можешь моим следом – все время гляди мне в затылок! И не отрывай взгляда. Иначе мы не успеем.

– Куда не успеем?

– На тот свет!

Странностей и недомолвок уже было столько, что спрашивать и уточнять не имело смысла. Наконец-то я определил, куда он ведет – к скалистому, уступчатому «амфитеатру», будто ножом вырезанному в склоне горы. Кстати, отличное место для засады, один стрелок наверху может держать под прицелом всю «арену», и если выйдешь на нее, назад не убежишь.

Мы перестали делать петли и шли теперь почти прямо, огибая непроходимые места, и чекист все время поглядывал в небо, на солнце, а я в его затылок, что было еще хуже, чем идти след в след – не видно, что под ногами. И кажется, поспели: ведущий переступил ручей, вытекающий из «амфитеатра», вскарабкался по замерзшей, обледенелой от воды осыпи и встал возле скалы. Я остался внизу, шаря взглядом по верхам: вроде все тихо, везде лежит нетронутый снег, и если кто-то засел на «галерке», то по чернотропу. А чекист стоял спиной к скале и смотрел на солнце через пальцы рук, соединенные подушечками, как иногда, балуясь или познавая мир, смотрят дети.

– Подойди сюда, – спустя минуту и уже без прежней жесткости попросил он. – Я обещал тебя отблагодарить, если успеем к зениту.

– И дал слово стражника! – напомнил я.

– Ты же золотом не возьмешь?

– С тебя не возьму.

– Тогда пошли со мной!

Ручей под скалами вдруг запарил, вспенился, будто вскипел, и пока я забирался по осыпи на четвереньках, что-то упустил, не узрел. Когда же поднялся к скале, из-под которой хлестала горячая вода, заметил в белом облаке лишь ссутуленную спину ведущего.

– Скорее!

Я прыгнул в обжигающую воду – достала пояса! – нырнул в парное, влажное тепло и через несколько секунд почувствовал, что мы находимся в замкнутом пространстве…

Копи

После солнечного удара возле Манараги, когда я нашел ключ к языку и легко открывал слова, вдруг как на стену натолкнулся, проговорив вслух слово ЧУДО. Орех оказался настолько крепким, что зубы ломал, а делать нечего, положил в рот – надо грызть.

Все чудесное всегда было необычным, в религиозных обрядах связывалось с проявлением божественного, потому обыкновенная икона становилась чудотворной, неистовые монахи-молельники объявлялись святыми за способности творить чудо (и не только Николай Чудотворец), ароматная смола тропических деревьев (мирра) – чудодейственной. В светском же понимании это слово обладало более широким диапазоном значений. От смешного, несерьезного чудака, до высшей степени превосходства – чего-либо чудесного (вечера, обеда, цветов и т.д.), но по нормам русского языка никогда нельзя использовать его в уничижительном, отрицательном смысле. Если, например, с некоторыми, тоже табуированными словами, отрицательное довольно просто сочетается и усиливает его смысл («я ужасно люблю цветы»), то «чудо» этого не терпит и выражение «страшно чудесный вечер» звучит нелепо. Оно, как и солнце, среднего, божественного рода, не требует никакой помощи, усиления, дополнительного уточнения, ибо настолько самодостаточно и самоценно, что вообще выбивается из общего ряда понятийных слов.

ЧУДО, одним словом!

Открывать его я начал с конца. Окончание О явно привнесено окающими племенами, потому неустойчиво, безударно, а его древнее звучание – ЧУДА (так же, как ЛАДА – ЛАДО). Не исчезающий никогда знак Д определенно высвечивал действие – даждь, дать, давать, – что особенно подчеркивалось в привычном (и тавтологическом) словосочетании «ждать чуда».

Но что такое неизменное ЧУ? Что ждали наши далекие предки? Некого божественного проявления, благодати?

ЧУ! – возглас, означающий «внимание», правда, сейчас уже почти забытый. Произносили, когда хотели остановить кого-то, заставить прислушаться, присмотреться – внимать. «Чу! Соловей где-то свищет…»

Ждали божественного внимания? Как-то уж слишком неясно для такого конкретного и сильного слова.

ЧУВСТВА – слово сложное и по составу и по смыслу, напластовано в нем много чего, и поэтому следует взять лишь первую, более древнюю часть, хорошо выраженную в глагольной форме ЧУЯТЬ. И это уже кое-что!

ЯТЬ, ЯТИ, ПОЯТЬ – брать, взять. То есть, загадочное ЧУ можно не только давать, но и брать, принимать. Однако налицо слишком расплывчатый, двойственный смысл, поскольку чуять можно запах, опасность, радость, тепло и вообще все, что может воспринимать человек органами обоняния, осязания, собственно, чувствами. То есть, совокупностью ума и сердца и еще такой тонкой материей, как предчувствием, то есть, способностью или даром предугадывать события.

ЧУР – ЧУР меня! Оберег, который потом был подменен и вытеснен христианским «свят-свят». Всякий оберег имеет жесткую основу словосочетания, поскольку обладает магической сутью, которая может быть утрачена даже от механической перестановки знаков.

И опять приходится подбираться с конца, ибо знак Р – обозначение божественного света, солнца, что хорошо видно в глаголе чуРАться (такая уж у него участь, у глагола, открывать истину). ЧУРАТЬСЯ в современном понимании, открещиваться, обходить стороной или даже брезговать, но в том, древнем понимании – «ЧУР-ЧУР меня!» звучит призыв к некому ЧУРУ с просьбой о защите, слышится «укрой-укрой меня, спаси-спаси меня». Тут и приходит на память любопытное и такое знакомое слово ЧУРКА, производное от малоупотребительного ЧУРА.

Нынешняя уменьшительная форма ЧУРКА – отпиленная часть бревна определенного размера, в переносном значении, неподвижный, ничего не слышащий, молчащий, но все видящий человек: «сидит, как чурка», «чурка с глазами». И это как раз подсказывает древнее понятие – изображение идола, деревянная скульптура божества-защитника, заступника ЧУРА.

Отрицательный смысл вложен в период христианизации, как и во все «идолища поганые».

Тут же, пожалуй, можно обратиться к слову ЧУБ, где знак Б есть бог. Сам чуб – это хохол, оселедец, оставленный на теменной части головы, имеет очень древнее происхождение и, скорее всего, является опознавательным знаком, ритуальной принадлежностью высших, посвященных, а точнее, просвещенных жрецов, так как волосы или КОСМЫ всегда ассоциировались с лучами, потоками небесного света. Итак, в ЧУ существует божественное начало, призванное оберегать, защищать, спасать и просвещать, но и этого пока мало, чтобы отомкнуть ЧУДО.

Потом я попробовал снять пыль времен со слов, образованных на основе ЧУ и имеющих отрицательное значение.

ЧУМА – первое, что приходит в голову. М – знак смерти, и получается, что ЧУ не бессмертно, как все божественное, и может погибнуть! Чумой называли многие болезни, связанные с расстройством нервного и психического состояния, и потому говорили «зачумленный человек», «ты что, очумел?» Вероятно, отсюда и возник ЧУМ (слово абсолютно русского происхождения), наспех построенное жилище для тех соплеменников, в ком умерло ЧУ. (Кто бывал в чумах северных народов, тот знает, что обычному человеку там жить невозможно). То есть, утративших таинственное ЧУ изолировали от общества! Но психические, нервные болезни – это всегда индивидуальное, личностное, значит ЧУ погибает в конкретном человеке, а не вообще.

ЧУХОНЕЦ – русское название народности на северо-западе России, прямо скажем, оскорбительное название, ибо грязного, неопрятного, опустившегося человека называют зачуханным. X – хоронить, хранить, прятать, закапывать в землю. Получается, чухонец – человек, похоронивший свое ЧУ! Оно не только умирает, но его еще можно закопать в землю! А неподалеку от чухонцев жила ЧУДЬ белоглазая, и по образу жизни мало чем отличалась, но почему это племя называли так? Или чудь – самоназвание?

Я вспомнил слово ЧУМАК – человек, который возил соль. И сразу подумал про Гоя, носивший соль на реку Ганга. Название профессии наверняка происходит от общеславянского слова ЧУМА. И что, выходит чумные люди возили соль? Да нет, они в чумах сидели, а вот Гоев, которые носили и возили соль, вполне могли считать чумными. Поскольку они были не такие, как все! Впрочем, и до сих пор считают такими же.

Что это за соль, которую они носят и которую мне дважды удалось вкусить? Первый раз была ароматной и сладкой, как молдавское вино, во второй раз – горечь невероятная. Может, она и есть ЧУ, коли имеет чудодейственные свойства? СОЛЬ и СОЛНЦЕ однокоренные слова, но какая у них внутренняя связь? Жить без соли невозможно, как без солнца? Нет, без солнца действительно все погибнет, а вот без соли в чистом виде можно обойтись, говорят, ее хватает в растениях, овощах, фруктах… Что если СОЛЬ когда-то имела чисто ритуальное значение? Коль один корень с СОЛНЦЕМ, то она могла быть его символом! Таким же культовым атрибутом, как мирра, елей, ладан…

Погоди, а откуда выражения – соль земли, соль знаний? Или говорят «из этого нужно взять самую соль», «понял, в чем соль?». То есть, СОЛЬ это СУТЬ, ИСТИНА?

Разгадку ЧУ надо искать в области знаний! ИСТИНУ можно дать, ее можно взять или принять. ИСТИНА всегда божественна и ею можно защититься от всех напастей и бед, ибо нет лучше оберега, чем Знания!

Просвещают ИСТИНОЙ, а кто утратил ее, тот душевнобольной человек и место ему в чуме.

Но это пока что догадка и размышления. Надо найти слова, где бы выражались ЗНАНИЯ и ЧУ одновременно!

Итак, знак В – ВЕДИ, а древнее слово ВЕДАТЬ – знать. BE – ДАТЬ, или дать BE. То есть собственно ЗНАНИЯ это BE! Отсюда ВЕЩИЙ – мудрый, познавший BE, ВЕСТЬ – сообщение знаний, ВЕРА – знание бога РА, ВЕдун, ВЕщун, ВЕдьма – те, кто конкретно дает знания, аВЕста – высшие знания, или столб знаний, ВЕста – богиня очага и весталки поддерживали огонь в храме Весты, как символ могущества государства, а оно достигается ЗНАНИЕМ, и Древний Рим это доказал.