ОБЩЕСТВО. По мере взросления нам становится все легче приспосабливаться к самым разным обстоятельствам,

По мере взросления нам становится все легче приспосабливаться к самым разным обстоятельствам,

но тем не менее всегда есть границы оптимальных для нас условий. Удовлетворение потребностей младенца

во многом зависит от поведения его опекуна; взрослеющий же индивид для удовлетворения своих

врожденных ожиданий все больше нуждается в поддержке общества и культуры. Человек может выжить в

условиях, не соответствующих его континууму, но при этом он теряет чувство радости и способность к

самореализации как полноценного человеческого существа.

Бывает так, что человеку жизнь становится не мила, так как силы континуума, неуклонно

стремящиеся к восстановлению баланса, нейтрализации вреда и заполнению этапов развития, среди своих

инструментов используют волнение, боль и множество других способов, сигнализирующих человеку о

внутреннем неблагополучии. В результате возникает состояние несчастья во всех его проявлениях. В

условиях цивилизации обычным результатом работы этого механизма становится постоянное страдание.

Часто застарелые неудовлетворенные потребности давят изнутри, в то время как обстоятельства жизни

давят извне, а мы не готовы или недостаточно зрелы, чтобы справиться с ними. Мы ведем образ жизни, к

которому нас не подготовила эволюция, при этом справиться с этими неестественными условиями

становится чрезвычайно сложно, ибо наши способности ущербны из-за перенесенных лишений в

младенчестве и детстве.

Повышение уровня жизни обычно не влечет за собой рост благополучия или качества жизни.

Правда, это не относится к беднейшим слоям общества, где голод и холод все еще присутствуют как

факторы, ведущие к потере благополучия. Чаще же причины несчастья менее очевидны.

Пожалуй, наиболее частой причиной утраты благополучия и возникновения неприятных чувств

является появление сомнений в своей способности справиться с жизненными проблемами. Глубоко

укоренившееся чувство недостатка чего-то важного, делающего реальность правильной, подрывает

внутреннюю основу человека, и тот легче становится жертвой беспокойства по поводу превратностей

повседневной жизни. Но наши ожидания включают в себя и ожидание подходящей культурной среды, в

которой мы можем развить свои способности; и там, где условия жизни не соответствуют параметрам этих

ожиданий, происходит снижение благополучия.

Совершенно бесполезно пытаться вообразить себе, как выглядело бы наше общество, если бы оно

отвечало требованиям континуума. Более того, даже если и произошли бы какие-то изменения в этом

направлении, от них было бы мало толку. Пока мы сами не станем такими, какими должны быть люди в

новом, идеальном с точки зрения следования континууму, обществе, любые внешние изменения будут

бесполезными, обреченными на немедленное искажение и неизбежное разрушение. Между тем необходимо

определить, какими качествами в том или ином виде обязательно должна обладать идеальная культура,

отвечающая требованиям континуума ее членов. Во-первых, ей необходим язык, при помощи которого

человек может реализовать свой потенциал в словесном общении. Ребенку нужно слышать, как

разговаривают между собой взрослые, а также общаться со сверстниками на уровне, соответствующем его

интересам и развитию. Также важно, чтобы в его окружении были дети постарше, задающие младшему

направление, в котором ему нужно развиваться. Это поможет малышу ознакомиться с содержанием

будущего круга интересов, которые он постепенно сделает своими.

Точно так же занятия ребенка предполагают наличие общения и примера. Если общество не может

обеспечить эти два элемента, его члены будут действовать менее эффективно и их благополучие снизится.

Наглядным подтверждением неблагополучия нашего общества служит проблема отцов и детей.

Если младшее поколение не хочет гордиться тем, что становится похожим на старшее, значит, общество

потеряло свой континуум, стабильность, и скорее всего не имеет культуры в полном смысле этого слова,

ибо господствующее в нем мировоззрение изменяется от одного неудовлетворительного набора ценностей к

другому. Если молодежь чувствует, что старшие смешны, не правы или скучны, то первые теряют пример

для подражания и направление для развития. Молодое поколение будет чувствовать себя потерянным,

униженным, обманутым и озлобленным. Старшие будут испытывать те же чувства из-за нарушения

непрерывности в культуре и будут страдать из-за своей бесполезности среди молодежи.

Членам возникшего эволюционным путем стабильного, гордого и счастливого общества не нужны

постоянные обещания «светлого будущего» (а без ожидания «лучших времен» наша жизнь показалась бы

нам просто невыносимой). Их сопротивление переменам обеспечивает сохранность традиций и

предотвращает инновацию. Наша же ненасытность, вытекающая из массового лишения правильного опыта

в младенчестве и из отторжения, пересиливает естественное сопротивление человека переменам и

заставляет его постоянно надеяться «на лучшее», невзирая на то количество благ, которыми он уже

обладает.

Нам нужен неизменный образ жизни, требующий сотрудничества членов общества в рамках, не

выходящих за пределы их естественных склонностей. Работа должна быть такого рода, чтобы человек,

ранние потребности которого были удовлетворены, мог бы получать от нее удовольствие и, следовательно,

мог бы беспрепятственно реализовывать свои способности и желание вести себя социально. Семьи должны

находиться в тесном контакте друг с другом, и каждый человек на протяжении всей рабочей жизни должен

иметь возможность быть в коллективе и сотрудничать с другими членами общества. Женщина, проводящая

все время одна с детьми, лишена социальной стимуляции и нуждается в эмоциональной и интеллектуальной

поддержке, которую дети обеспечить не могут. Результаты плачевны для всех: для матери, ребенка, семьи и

общества.

Наши домохозяйки вместо того, чтобы жаловаться на свою скучную тяжелую жизнь, могли бы

договориться работать по дому в компании рядом живущих подруг, например, сначала в доме одной из них,

а потом в доме другой. То, что сегодня называют игровыми группами, имеет в себе все составляющие,

необходимые успешной рабочей группе, в которой матери, а также и другие люди могли бы заниматься

полезной и интересной работой, в то время как их дети изобретают собственные игры или участвуют в

работе взрослых. В этом случае детям не нужно уделять внимание сверх того, что совершенно необходимо,

чтобы позволить им участвовать в работе взрослых. Если дети находятся на периферии, а не в центре забот

взрослого, они с легкостью найдут себе интересное занятие, развиваясь таким образом в своем темпе без

всякого давления извне. Это происходит при условии, что в пределах досягаемости детей имеется

достаточно предметов и места, чтобы оттачивать свои способности и открывать новые. Какой бы ни была

основная деятельность группы: вязание, изготовление какого-либо изделия, рисование, лепка, ремонт или

что-то еще, — это должно делаться в основном взрослыми и для взрослых. Детям же позволительно

участвовать в общей работе при условии, что они не создают излишних помех работе взрослых. Таким

образом, каждый будет вести себя естественно и легко. Родителям не придется прилагать усилия к тому,

чтобы низводить себя до уровня ребенка. Детям не придется выполнять указания взрослых и выслушивать

их нотации, подавляющие инициативу и не позволяющие ребенку развиваться постепенно и бесконфликтно,

следуя собственным инстинктам.

Дети для того, чтобы постоянно иметь перед глазами пример взрослых, должны иметь возможность

ходить с родителями, куда бы они ни направлялись. В нашем обществе это почти невозможно. В таком

случае школьные учителя, вместо того чтобы «поучать», могли бы более полно использовать склонность

детей к подражанию и тренировке способностей по собственной инициативе.

В обществе, соответствующем континууму, разные поколения должны жить под одной крышей к

обоюдной пользе. Дедушки и бабушки в меру своих сил помогали бы молодым, а люди в расцвете своих

трудовых способностей обслуживали бы стариков и детей. Но, опять же, разные поколения уживались бы

вместе легко и гармонично лишь в случае, если каждый член семьи представлял бы собой зрелую,

полноценную личность. В противном случае, как то неизбежно случается в нашем обществе, все члены

семьи за счет друг друга станут стремиться удовлетворить остаток детских потребностей во внимании и

заботе.

В идеальном обществе лидеры возникают естественным образом, примерно так же, как это

происходит среди детей, и ограничиваются проявлением инициативы только там, где индивидуальные

усилия неэффективны. Именно последователи выбирают себе лидера и могут свободно менять его по

своему усмотрению. В культуре континуума, схожей с культурой екуана, деятельность лидера минимальна,

и каждый индивид при желании имеет право не следовать решениям лидера. Но пройдет немало времени,

прежде чем мы сможем успешно жить в условиях, столь близких анархии. Тем не менее полезно иметь в

виду такую идеальную структуру общества как направление, в котором нам стоит развиваться, при условии,

что наши культурные и демографические трудности нам это позволят.

Количество людей, живущих и работающих вместе, варьировалось бы от нескольких семей до

нескольких сот человек, так, чтобы каждый был заинтересован в поддержании хороших отношений с

остальными. Осознание необходимости длительного и тесного контакта с одними и теми же людьми —

сильный стимул к тому, чтобы относиться к ним честно и уважительно. Это можно проследить и в нашем

обществе, где соседи в сельских общинах или маленьких деревнях оказываются живущими вместе как

маленькое общество. Человек никак не может жить среди тысяч или миллионов других людей. Он может

поддерживать отношения только с ограниченным числом людей. Поэтому в больших городах, несмотря на

огромное население, каждый человек имеет более-менее соответствующий размерам племени круг

знакомых по работе и в обществе. При этом огромное число людей вокруг создает у человека впечатление,

что существуют бесконечные возможности установления новых отношений, если старые вдруг испортятся.

У екуана я научилась куда более утонченным способам общения с людьми, чем те, что я узнала в

цивилизованном обществе, Их способ приветствия гостей показался мне необыкновенно здравым.

Впервые я наблюдала его, когда пришла в деревню екуана с двумя другими индейцами из далекого

поселения. Тогда от меня не ожидали знания правильного поведения, поэтому один старик, живший в

молодости среди венесуэльцев и немного говоривший по-испански, вышел и поприветствовал меня

обычным венесуэльским похлопыванием по плечу и после короткого разговора показал мне, где повесить

гамак.

С моими попутчиками обошлись совсем не так. В полном молчании они сели неподалеку под

большой круглой крышей. Жители деревни ходили мимо навеса по своим обычным делам, но никто даже

краем глаза не взглянул на гостей. Около полутора часов двое мужчин сидели неподвижно и молча, затем

подошла женщина, не проронив ни слова, положила перед ними на землю пищу и удалилась. Мужчины

принялись за еду не сразу, лишь через некоторое время они молча поели. Затем женщина пришла снова и

забрала чашки. Прошло еще некоторое время.

Наконец один индеец подошел к гостям непринужденной походкой и встал, опершись на столб,

поддерживающий крышу. Немного повременив, он мягко сказал несколько слов. Прошло около двух минут,

прежде чем старший гость так же коротко ответил. И снова молчание. Когда они заговорили вновь,

казалось, что их слова чудесным образом возникали из царящей тишины и исчезали. Никто не мешал

спокойствию и достоинству путников. Беседа оживилась, и к навесу стали подходить новые люди. Какое-то

время они слушали молча, а потом включались в разговор. Казалось, все они ощущали спокойствие двух

гостей и заботились о его сохранении. Никто не перебивал друг друга; ни в одном голосе не звучало

эмоционального напряжения. Беседующие оставались спокойными и уравновешенными.

Вскоре десяток мужчин дружно заливались смехом над рассказанными историями.

На закате у навеса уже собрались все мужчины деревни, а женщины принесли еду. Люди делились

новостями и много смеялись. И жители деревни, и гости полностью адаптировались к обстановке безо

всякой необходимости выказывать ложную радость или нервничать. Молчание не означало нежелание

общаться, но лишь дало каждому путнику время полностью успокоиться и увериться в том, что у

окружающих также царили мир и спокойствие.

Когда мужчины этой деревни отправлялись в дальние походы меняться товарами с другими

индейцами, по их возвращении семьи и соплеменники встречали их точно так же: их на некоторое время

оставляли в тишине для того, чтобы те вновь почувствовали ритм жизни в деревне; затем к ним спокойно

подходили родственники и друзья без всякого давления или выражения бурных чувств.

Обычно все иностранцы или представители других рас и народов (и тем более примитивных

народов) воспринимаются на одно лицо. Конечно же, это не так. Следование местным обычаям делает

поведение членов общества схожим, но различия между индивидами в идеальном обществе — это не

патологическое отклонение от нормы, а свободное выражение врожденных черт характера. В идеальном

обществе не нужно бояться таких различий или пытаться их подавить.

Напротив, в цивилизованных обществах, в зависимости от степени отклонения от континуума,

различия между людьми — во многом проявления всевозможных искажений личности, вызванных разного

рода лишениями детского опыта, которые они испытали. Таким образом, различия между людьми часто

носят антисоциальный характер, и общество становится склонным бояться их, а заодно и всех других

проявлений отличия отдельных членов общества от принятых стандартов. В целом чем дальше культура

ушла от континуума, тем больше будет давление на индивида, с тем чтобы заставить его во внешних

проявлениях быть «как все» в обществе и в семье.

Однажды я с удивлением наблюдала, как одному екуана взбрело в голову вскарабкаться на

вершину холма, у подножия которого находилась его деревня, и там битый час долбить в барабан и орать

изо всех сил, пока он не удовлетворил эту свою потребность. Он чувствовал, что действует по личным

мотивам, и сделал это безо всяких видимых опасений того, что о нем могут подумать соседи, хотя его

поведение было необычным. Меня этот случай просто сразил наповал, так как я всегда придерживалась

неписаного правила моего общества, в соответствии с которым «нормальные» люди подавляют в себе свои

странные или «безумные» импульсы, с тем чтобы не вызывать к себе страх или недоверие.

Естественным следствием этого правила в нашей культуре является то, что самые известные и

уважаемые члены нашего общества — кинозвезды, звезды эстрады, люди типа Уинстона Черчилля,

Альберта Эйнштейна или Ганди — имеют привилегию одеваться и вести себя нетрадиционно, вызывающе и

экстравагантно. Вряд ли они могли позволить себе такое поведение до того, как стали популярными, а

значит, вне подозрения. Даже серьезные отклонения от нормы американской актрисы Джуди Гарланд

шокировали публику гораздо меньше, чем если бы такими отклонениями страдал сосед по лестничной

площадке. Она была признанной миллионами знаменитостью, поэтому можно было без страха принимать

все, что она делает. Человеку не приходилось рассуждать и как-то расценивать ее поведение. Он просто

принимал его, так же как и миллионы других людей.

В нашем обществе очевиден тот факт, что наименее надежные среди нас наиболее подозрительны

по отношению к другим. Для общества, предполагающего, что его члены должны быть надежными, такое

положение вещей расценивалось бы как массовый психоз. Но для общества, в котором заведено так, что все

пытаются провести друг друга при каждом удобном случае, подозревая в аналогичном поведении другого,

это может быть приемлемым поведением. Тогда каждый полагается на ненадежность членов своего

общества и постоянно ищет возможности обойти их в этой игре. Это является образом жизни во многих

странах, немного, правда, непривычным для простака-чужеземца из страны, где честность является важной

частью приемлемого обществом поведения.

Отношение екуана к торгу, как и их способ встречи путешественников, казалось, было основано на

стремлении не создавать напряжения. Мне представилась редкая возможность оценить по достоинству

благородство этих людей, когда мне пришлось совершить обмен с Анчу, вождем екуана. Это произошло

тогда, когда он пытался обучить меня принятому у индейцев поведению, вместо того чтобы обращаться со

мной как с животным, которому не следует оказывать уважения, подобающего настоящему человеку

(екуана), и ожидать от него поведения, свойственного настоящему человеку. Все преподнесенные им уроки

были не словесными инструкциями или объяснениями, а ситуациями, направленными на то, чтобы вызвать

или, скорее, восстановить во мне врожденную способность вести себя естественно и уместно в соответствии

с обстоятельствами. Можно сказать, что он пытался освободить мое чувство континуума от бесчисленных

предрассудков, наложенных нашей культурой.

Это был описанный выше случай, когда Анчу спросил, что бы я хотела в обмен на венесуэльское

стеклянное украшение. Я не задумываясь ответила, что сахарного тростника, так как наша команда

потеряла весь запас сахара, когда каноэ перевернулось на стремнине, и моя тоска по чему-нибудь сладкому

стала превращаться в навязчивую идею. На следующий день мы пошли на поле сахарного тростника с его

женой (у екуана только женщины срезают тростник), с тем чтобы завершить сделку.

Я и Анчу присели на бревно у края поля, а женщина пошла на плантацию и вернулась с четырьмя

стеблями. Она бросила их на землю, и Анчу спросил, хочу ли я еще.

О чем разговор! Конечно, я хотела еще; я хотела как можно больше тростника и поэтому сказала

«да».

Жена Анчу ушла и вернулась еще с двумя стеблями. Она положила их к первым четырем.

«Еще?» — спросил меня Анчу. Я снова сказала: «Да, еще!» Но тогда я стала потихоньку понимать,

что происходит. Оказывается, мы не торговались, исходя лишь из своих корыстных интересов, как я

предполагала. Анчу по-товарищески и с доверием просил меня определить, какой обмен был бы

справедливым, и готов был безоговорочно принять мою оценку. Когда я поняла свою ошибку, мне стало

очень неудобно, и я крикнула вслед его жене, которая снова уходила в поле со своим мачете: «Тоини!» —

«Только один!» Таким образом, сделка завершилась на семи стеблях. Наш торг не предполагал никакого

противостояния участников и произошел без всякого напряжения и усилий с нашей стороны (после того как

я поняла, в чем дело).

Не думаю, чтобы наш способ ведения торга когда-нибудь мог бы стать таким же

«цивилизованным», как у екуана. Я привела этот случай для примера, демонстрирующего то, как поведение,

предписанное обычаями, может стать приемлемым, если в обществе от его членов ожидаются социальные

(а не антисоциальные) побуждения.

Социально мотивированные индивиды будут следовать заведенному в обществе порядку даже

тогда, когда общепринятые обычаи менее приятны и привлекательны. Например, у индейцев санема, чья

культура разительно отличается от культуры екуана, считается в порядке вещей напасть на деревню другого

санемского клана, украсть побольше молодых женщин и убить как можно больше мужчин.

Сейчас уже трудно сказать, когда и почему в культуре санема возникли такие традиции или почему

у индейцев хиваро, на другом конце Южной Америки, считается, что вне зависимости от причины каждая

смерть требует мщения. Здесь полезно отметить, что в любом случае общество социально мотивированных

людей будет жить по законам своей культуры. Вряд ли в людях, чьи ожидания континуума были

удовлетворены, будут возникать антисоциальные, другими словами преступные, мотивы. Точно так же

убийца в темном переулке совершает преступление, а солдат, убивающий врага, нет. В оценке социальности

мотивов нарушителя важное значение имеет именно мотивация поступка, а не действие само по себе.

Всем нам, конечно, хотелось бы, чтобы культура, определяющая поведение членов нашего

общества, была гуманной. Но «гуманность» обязательно предполагает уважение человеческого континуума.

Культура, требующая от людей вести жизнь, к которой их не подготовила эволюция, которая не

удовлетворяет их врожденных ожиданий и, следовательно, предъявляет непомерно высокие требования к их

способности к адаптации, обязательно причиняет ущерб их личности.

Лишение человека минимального разнообразия эмоциональных стимулов — тяжелое испытание

для его континуума. Возникающая в результате потеря благополучия называется скукой. Этим неприятным

чувством континуум дает понять, что человеку нужна смена занятия. В цивилизованном обществе мы

почему-то не считаем, что имеем «право» жить без скуки, и поэтому годами выполняем однообразную

работу на заводах и в конторах или занимаемся в одиночестве неинтересными и всегда одними и теми же

делами по дому.

С другой стороны, екуана, обладающие мгновенным острым чутьем границ своего континуума и

способностью к адаптации без потери благополучия, немедленно выполняют внутреннее требование

прекратить то, что они делают, если появляется опасность возникновения скуки.

Они нашли способы избежать скуки, когда необходимо сделать что-то, предполагающее

монотонную работу. Например, женщины, которым нужна терка для маниоки — доска с вбитыми в нее

ровными рядами острыми кусочками металла, вместо того чтобы однообразно забивать ряд за рядом,

сначала создают фигуры в виде ромбов, а затем заполняют все свободные места внутри ромбов. В

результате рисунок с ромбом исчезает, но цель, для которой он был сделан — развлечь ремесленника, —

выполнена.

Другой пример — сооружение крыш из пальмовых листьев. Для этого каждый пальмовый лист

привязывают к балке лианой. Мужчины сидят на лесах с кипами листьев и медленно, но верно крепят их

один за другим. У них есть несколько способов избежать скуки и при этом закончить большую крышу.

Например, они приглашают всех людей из своей деревни и близлежащих деревень прийти и помочь быстро

сделать крышу. К моменту их прихода женщины уже приготовили достаточно ферментированной маниоки,

чтобы все работники были более-менее навеселе в течение нескольких дней, пока будут крыть крышу.

Таким образом, осознанность людей уменьшается, а вместе с ней — способность впадать в скуку. Для

создания праздничной атмосферы работники носят украшения из бисера и перьев, а также раскрашивают

себя; и кто-нибудь почти постоянно ходит вокруг дома и стучит в барабан. За работой мужчины и мальчики

болтают и шутят и прерывают работу в любой момент, когда, по их ощущениям, нужно спуститься и

поделать для разнообразия что-нибудь еще. Иногда много мужчин работают одновременно, а иногда

настроение есть не у всех, а только у нескольких. При этом все совершенно довольны: гостей кормит семья,

владеющая будущим домом. Несколько дней члены этой семьи исправно ходили на охоту, чтобы запасти

мясо для работников.

Интересно отметить, что в дни гуляний, когда все ходят немного навеселе, и на вечеринках, где все

также пьют, а мужчины напиваются очень сильно, нет и следа агрессивности.

Екуана не чувствуют никакой потребности осуждать друг друга и легко принимают

индивидуальные различия. Это, возможно, также является следствием полноценности их личностей. В

нашем же обществе чем более разочарованы и отчуждены люди, тем больше они испытывают потребность

судить других и разделять их на адекватных или нет, будь то в отношении отдельного человека или в

отношении групп людей, при религиозных, политических, национальных, расовых, межполовых и даже

межвозрастных конфликтах.

Ненависть к себе, возникающая из недополученного в младенчестве чувства собственной

правильности, является основой для необъяснимой ненависти к окружающим.

Интересно отметить, что хотя екуана относятся к санема как к низшим существам с варварскими

обычаями, а санема недолюбливают екуана за такое надменное к ним отношение, ни одно из племен не

имеет ни малейшего желания вмешиваться в образ жизни своего соседа. Они часто ходят друг к другу в

гости и ведут торговлю, а за спиной отпускают шутки, но между собой они никогда не враждовали.

Огромную роль в нашей трагедии сыграло то, что мы потеряли чувство «прав» человеческого вида.

Мы покорно сносим не только скуку, но и множество других покушений на наш и так исковерканный после

страданий в младенчестве и детстве континуум. Например, мы говорим: «Жестоко держать такое большое

животное в городской квартире», — при этом имея в виду собаку, и никогда — человека, который еще

больше по размеру и более чувствителен к окружающей его обстановке. Мы позволяем себе жить в

нескончаемом шуме машин, транспорта и магнитофонов других людей и ожидаем, что незнакомые люди

будут относиться к нам грубо и бесцеремонно. Мы ожидаем от своих детей презрительного к себе

отношения и знаем, что мы, в свою очередь, будем презирать своих родителей. Нас устраивает жизнь,

постоянно сопровождаемая гложущей сердце неуверенностью не только в своих профессиональных и

социальных способностях, но часто и в отношениях с семьей. Мы принимаем как должное тяжелую жизнь и

чувствуем, что нам просто повезло, если испытываем хотя бы мгновения счастья. Мы не считаем счастье

своим правом от рождения и думаем, что счастье — это покой и довольство. Настоящая радость, в которой

екуана проводят большую часть своей жизни, встречается среди нас все реже.

Если бы мы смогли вести образ жизни, к которому нас подготовила эволюция, то множество наших

сегодняшних побуждений незамедлительно претерпели бы изменения. Например, нам бы стало сложно

понять, почему дети считаются непременно счастливее взрослых или почему молодые обязательно

счастливее стариков. Сегодня нам так кажется потому, что мы постоянно стремимся к цели, достижение

которой, как мы надеемся, вернет нам утраченное чувство правильности нашей жизни. Но вот цель

достигнута, а нам по-прежнему не хватает чего-то неопределенного, скрытого от нас с младенчества.

Постепенно мы теряем веру в то, что реализация последующих целей облегчит нашу неутолимую тоску. Мы

также учим себя мириться с «реальностью», чтобы хоть как-то смягчить боль от постоянных разочарований.

На определенном этапе в среднем возрасте мы уже говорим себе, что, наверное, по какой-то причине

упустили возможность полного благополучия и теперь придется постоянно мириться с неудобствами и

неприятностями жизни. Вряд ли такая жизнь может быть радостной.

Образ жизни, соответствующий эволюции человека, в корне отличается от нашего. Потребности

младенчества сменяются рядом потребностей детства, и на смену одной удовлетворенной потребности

приходит следующая. По мере взросления тяга к играм постепенно исчезает, в то время как желание

работать становится все сильнее; реализованное желание найти привлекательного партнера сменяется

желанием работать на семью и рожать детей. По отношению к детям развиваются материнские и отеческие

чувства. Потребность в общении с подобными себе людьми реализуется с раннего детства до самой смерти.

По мере того как потребность взрослых трудоспособного возраста в продуктивной и творческой работе

удовлетворяется, а физические силы начинают постепенно убывать, приходят стремление общаться с

близкими людьми, желание мира и стабильности, ощущение умиротворения и успокоения, и в конце

концов, когда последние желания жизни удовлетворены, на смену им уже не приходят новые, кроме

желания отдохнуть, забыться, умереть.

На каждом этапе жизни, прочно основанном на реализации предыдущего, импульс желания

встречает полное удовлетворение. Поэтому молодость не имеет перед старостью никаких реальных

преимуществ. У каждой поры есть свои радости. Это относится к любому возрасту до самого преклонного и

включая смерть. Со временем человек отказывается от присущих ему ранее желаний, которые уже

полностью удовлетворены, и наслаждается удовольствиями, присущими именно его возрасту. У него не

остается причины завидовать молодым или желать быть моложе или старше.

Боль и болезни, смерть близких людей, лишения и разочарования, конечно, выводят из обычного

счастливого состояния, но они не изменяют того, что счастье является нормой, и не влияют на способность

континуума восстанавливать равновесие и залечивать раны после любого несчастья.

Вывод заключается в том, что если на протяжении всей жизни полагаться на чувство континуума,

оно лучше позаботится о наших интересах, чем какая бы то ни было система, основанная на интеллекте.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ