Соотношение силовых и мирных методов разрешения конфликтов

Известные с древнейших времен военные и мирные методы Разрешения конфликтов и на практике, и в научных исследованиях нередко противопоставляются друг другу. Особенно ярко это противопоставление проводилось и проводится в сфере международных отношений. Так, канадский исследователь переговоров Г. Уинхэм пишет, что переговоры выступали наподобие крепости или великой стены и были инструментом тех, кто инстинктивно старался сохранить достигнутое. Величайшим благом, которое могли дать переговоры, была стабильность, а самая большая угроза стабильности исходила именно от тех, кто стремился изменить международный статус-кво посредством военного насилия.

Аналогичное противопоставление двух видов средств проводит отечественный исследователь С.Н. Гончаров, занимающийся, казалось бы, совсем другой областью — историей и дипломатией Китая периода средних веков. С.Н. Гончаров указывает на наличие двух доктрин, распространенных в Китае в тот период: доктрины «мироустроительной монархии», согласно которой император карал «непокорных варваров» и тем самым «приводил мир в гармоничный порядок», и доктрины договорных отношений. Последняя подразумевала, что Китай является «одним из двух суверенных государств (партнеров)» во внешней политике. Выявление и описание этих двух методов можно найти у многих авторов, работающих в различных областях социального знания.

Однако было бы неправильным ограничиваться только жестким противопоставлением переговоров военным действиям. Будучи действительно принципиально различными и даже антагонистическими по своей сути, мирные методы (переговоры) и силовые подходы на протяжении многих веков составляли диалектическое единство: войны часто заканчивались мирными переговорами, а заключенные в результате переговоров соглашения нарушались в ходе войн. Более того, во многих случаях эти крайние методы использовались как дополняющие друг друга средства в достижении политических целей. Классическими примерами сочетания военных и переговорных методов являются случаи, когда одна из сторон начинала военные действия против другой и, завоевав часть территории, садилась за стол переговоров, но уже с позиции силы. Порой участники конфликта вели боевые действия и одновременно налаживали переговорный диалог. Все это позволило французскому исследователю А. Плантею прийти к заключению, что вооруженные сражения и переговоры представляют собой сопутствующие, иногда конкурирующие, но не взаимоисключающие типы отношений в человеческом обществе.

Соотношение силовых и несиловых методов решения проблем, не является раз и навсегда заданным. Оно менялось на протяжении исторического развития. По-разному эти методы представлены и в различных культурах. В истории западной цивилизации первоначально роль политических переговоров сводилась главным образом к подведению итогов войны или попыткам переделки мира в ее преддверии. Российский автор В.Б. Луков замечает, что в течение столетий международные переговоры использовались в основном как средство легализации результатов вооруженных конфликтов или как инструмент подготовки новых войн. В результате этого переговоры являлись частью военной стратегии, призванной компенсировать военную слабость государства, или они давали возможность полнее реализовать военное превосходство одной из сторон. Близкую точку зрения высказывает Г. Уинхэм. В частности, он замечает, что на заре истории дипломатии основным предназначением переговоров было восстановление отношений между государствами, которым угрожал конфликт или которые уже страдали от конфликта. В этом смысле они выполняли скорее вспомогательную функцию по отношению к силовым методам разрешения противоречий.

Исторических примеров, в которых мирные средства разрешения конфликтов играли второстепенную, подчиненную роль по отношению к силовым, можно привести множество от древности вплоть до наших дней. Еще в античности, по свидетельству Фукидида, афиняне с помощью переговоров пытались навязать свои условия мира более слабым мелиянам, угрожая в противном случае полностью уничтожить их. А французский дипломат XVIII в. Франсуа де Кальер, перу которого принадлежит первая книга, посвященная переговорам («О способе ведения переговоров с монархами»), подчеркивал, что их участник должен быть прежде всего хорошо информирован о состоянии вооруженных сил противоположной стороны для того, чтобы представлять пределы оказываемого на нее давления.

Отражением этих реалий явился и характер научных исследований. За долгие столетия написано множество трактатов по искусству ведения войны, но практически до XX в. не было исследований по искусству ведения переговоров за исключением разве что указанной работы Ф. де Кальера и упоминаний различных случаев из практики ведения переговоров. К таким «случаям из практики» относятся, например, описания переговоров на крупнейших конгрессах XVII—XIX вв. — Вестфальском (1648), положившему конец Тридцатилетней войне; Карловицком (1698-1699), на котором был заключен мир между Османской империей и «Священной лигой», включавшей в себя Россию, Австрию, Венецию и Речь Посполитую, и других конгрессах.

Отсутствие работ по обобщению переговорной практики, теории переговоров вплоть до второй половины XX столетия нашло отражение и в том, что, например, в толковом словаре русского языка, изданном в СССР в 1935—1940 годах под редакцией Д.Н. Ушакова, есть определение только мирных переговоров, которые проводятся по окончании войны. Иные переговоры вообще не упоминаются.

Такой приоритет силовых методов над переговорными в истории объясняется прежде всего тем, что на протяжении многих веков международные отношения строились главным образом как отношения, направленные на распределение и перераспределение сфер влияния, ресурсов и т.д. Силовой фактор и военная мощь были доминирующими в определении роли государства на международной арене, именно поэтому, по замечанию отечественного исследователя А.А. Мурадяна, исторические факты говорят о том, что искусство дипломатии чаще всего преуспевало тогда, когда оно опиралось на значительную военную силу.

Из сказанного, однако, не следует, будто лишь развитие цивилизации повлекло за собой применение переговорных форм и методов урегулирования конфликтов. В этом отношении интересны записи, опубликованные американским автором У. Юри, о том, как подходят к разрешению конфликтов в так называемых традиционных культурах, в частности в бушменских племенах, живущих на юго-западе Африки. У. Юри, вслед за рядом других антропологов, пишет, что в традиционных культурах конфликты и споры необязательно разрешаются силой. Там существуют различные процедуры и механизмы для того, чтобы избежать насилия и разрешить конфликт мирным путем, в их числе и такие, как приглашение свидетелей для доказательства правоты в споре, моральное осуждение человека, нарушившего принятые нормы, убеждение и т.п.

Если же говорить о мире в целом, то эволюция соотношения переговорных и силовых средств воздействия на глобальном уровне все-таки шла по пути повышения роли переговоров при урегулировании конфликтов. И это несмотря на лавинообразное развитие конфликтов после окончания «холодной войны». Что же позволяет сделать такое заключение? Как это ни парадоксально может показаться на первый взгляд, но главное здесь — развитие и совершенствование военных технологий. Подойдя к определенной грани — появлению средств массового уничтожения, мировое сообщество осознало, что сегодня резко ограничена возможность силового воздействия. В связи с угрозой полного уничтожения всех участников конфликта их применение стало бессмысленным. В результате во второй половине нынешнего столетия, как отмечает А.А. Мурадян, стала набирать силу тенденция, суть которой заключается в том, что необратимый процесс утраты «силовым фактором» своей роли фундамента мировой политики способствовал росту значения политических инструментов. Акценты в современной политике и дипломатии постепенно смещаются от методов жесткого военного принуждения к искусству «урегулирования» и «соглашения». Конечно, пишет А.А. Мурадян, данный процесс противоречив и неоднороден, и все же он достаточно выразительно характеризует магистральное направление развития современной дипломатии.

Кроме того, односторонние, в первую очередь военные, действия все более ограничиваются не только растущей военной, но также экономической, экологической, информационной, социальной и прочей взаимозависимостью мира. Как следствие этих процессов, переговоры становятся не просто ведущим, а единственно возможным средством урегулирования крупнейших конфликтов.

Принципиальное изменение роли и места переговоров во второй половине XX в. привело, по мнению отечественного исследователя В.А. Кременюка, к формированию системы международных переговоров, которая обладает тенденцией отражать и по своей сути и по структуре существующую систему современных конфликтов и споров. Эта система становится все более универсальной, объединяющей в себе формальные и неформальные процедуры разрешения конфликтов и определенные правила поведения: ненасилие, ориентацию на совместный поиск решения, сотрудничество. (Подробнее об этом см. гл. 18, параграф 2.)

Развитие процесса политической и экономической интеграции в мире одновременно способствует укреплению и совершенствованию самого переговорного механизма, его институциализации. Это выражается, в частности, в создании постоянных переговорных форумов, таких как СБСЕ, оформившихся впоследствии в международную организацию ОБСЕ; в использовании международных организаций, в первую очередь ООН, для разрешения конфликтных ситуаций.

Совершенствование переговорного механизма на международном уровне сопровождается аналогичными процессами в отдельных странах. Так, перераспределение власти в ЮАР, ее отказ от апартеида, были подготовлены, по образному выражению известного исследователя в области урегулирования конфликтов У. Зартмана, мириадами небольших переговоров на различных уровнях.

Определяя подход к решению конфликтных ситуаций в мире на глобальном уровне как переход от силовых методов к переговорам, следует сделать оговорку, что это может рассматриваться только в качестве самой общей исторической тенденции. Данный процесс сложен, противоречив и вовсе не исключает использования силовых методов в той или иной конкретной стране или регионе. Так, конец 80-х и начало 90-х годов характеризовались резким возрастанием числа вооруженных локальных конфликтов в Европе. Вообще же на локальном уровне силовые методы решения конфликтов остались весьма распространенными. Более того, здесь можно выделить такие тенденции, как продолжение использования террористических действий (примером тому могут служить конфликты в Северной Ирландии, Чечне и некоторых других регионах планеты), стремление сторон (или одной из них) «идти до конца», несмотря ни на какие жертвы (Чечня, Афганистан).

Гришина Н.В. Разрешение конфликтов, обучение навыкам эффективного поведения в конфликтах.:

КОНФЛИКТОЛОГИЧЕСКАЯ ТРАДИЦИЯ. В главе 9 рассматривается возникновение практики управления конфликтами, ос­новные понятия, описывающие этот процесс, факторы, оказывающие влияние на «управляемость* конфликтов, используемые способы урегулирования конфликтов, переговорная практика.

• Становление практики управления конфликтами

— переход от изучения конфликтов к их разрешению

— начало практической работы с конфликтами

— современная позиция

• Основные понятия управления конфликтами

— «профилактика» конфликтности

— основные термины и понятия

— конструктивное или деструктивное развитие конфликтов: факторы их

«управляемости»

• Работа с конфликтами

— способы урегулирования конфликтов

— несиловые» методы разрешения конфликтов

— переговоры

а) становление переговорной практики

б) модели переговоров

• Участие третьей стороны в разрешении конфликтов

— основные формы разрешения конфликтов с помощью третьей стороны

— арбитраж

— медиаторство

а) основные понятия

б) эффективность медиаторства: за и против

в) границы применения

г) стратегии и техники медиаторства

• Психология людей против усилий конфликтологии?

• Резюме

Становление практики управления конфликтами. Переход от изучения конфликтов к их разрешению. Хотя конфликтология и определялась нами ранее как область, объединяющая раз­нообразные теоретические и практические подходы к объяснению конфликтов и работе с ними, с самого начала она тяготеет к практической ориентации, видя своей задачей «профилактику» («сдерживание») и разрешение конфликтов. Не следует забывать, что своим возникновением конфликтология в немалой степени обязана жестокому опыту двух мировых войн. Выявление средств и способов предотвраще­ния опасных социальных конфликтов, поиск конструктивных возможностей регу­лирования человеческих отношений становится осознанной общественной потреб­ностью. Возникает необходимость существования специальных социальных инсти­тутов регуляции межгосударственных отношений, создается Организация Объеди­ненных Наций (ООН), призванная решать задачи поддержания международного мира и безопасности, регулирования отношений и осуществления сотрудничества между государствами и т. д.

В качестве одной из отправных точек в процессе научного и организационного становления современной конфликтологии называют заседание Социологической ассоциации при ЮНЕСКО по проблемам конфликтов в 1957 году. Именно в 60-е годы проводятся первые конференции и симпозиумы, посвященные конфликтам, создаются исследовательские центры, начинается выпуск периодических изданий, в частности и наиболее известного из них «Журнала разрешения конфликтов» (Journal of Conflict Resolution).

Интенсифицируются и научные исследования в области конфликтных отноше­ний и их альтернатив. Выходят первые фундаментальные работы западных авторов по проблемам конфликтов, в том числе и такие значительные (по силе своего влия­ния), как уже упоминавшаяся книга Л. Козера «Функции социального конфликта» (1956). И хотя в основном они носят социологический характер и посвящены соци­альным конфликтам, под влиянием этих работ начинает меняться и психологическое понимание конфликтов. Во многом социологические работы апеллируют и к психо­логии людей, и к психологическим возможностям регулирования их отношений.

Постепенно свой вклад в эту работу начинают вносить и психологи. Уже в 1948 году выходит работа К. Левина «Разрешение социальных конфликтов», единственная научная книга по этой проблеме за предшествующее десятилетие, исследующая в том числе про­блемы социальной атмосферы в группах и такие аспекты, как противоречия в целях членов группы, их готовность считаться с позициями друг друга и т. д.

Начало практической работы с конфликтами

Обращение социальных ученых к практической работе с конфликтами предпола­гало принятие иной профессиональной позиции по отношению к изучаемым явлени­ям. Традиционная точка зрения основывается на необходимости беспристрастной по­зиции ученого, обязанного позаботиться о том, чтобы даже методы исследования не оказали косвенного влияния на изучаемые явления. Но специалисты - особенно сегодня - не всегда хотят оставаться равнодушными регистраторами происходящих процессов. Например, с позиции так называемой «активистской социологии» (фран­цузской акционисткой школы) - «социолог должен непосредственно участвовать на стороне той силы, которую он считает прогрессивной, и содействовать тому, чтобы участники конфлик­та постоянно рефлексировали по поводу своих действий и высказываний, отдавали себе отчет в том, как они формулируют цели своего движения и какими средствами они собираются пользоваться и пользуются на самом деле» (Здравомыслов, 1995, с. 10-И). (Эта точка зрения находит поддержку и у отечественных социологов.)

С аналогичными трудностями в определении своего отношения к проблемам об­щества столкнулись и психологи. Исследование структуры профессионального са­мосознания итальянских психологов начала 80-х годов выявило несколько типов их профессиональной идентичности. Острота социальных проблем тогдашнего италь­янского общества и его ожидания, связанные с участием ученых в решении этих проблем, инспирировали формирование позиции, в соответствии с которой «психо­лог должен, прежде всего, выявить и устранить социальные корни человеческих страданий, иными словами, включившись в активную политическую борьбу, спо­собствовать изменению провоцирующих их обстоятельств» (Донцов и др., 1996, с. 9). Тип профессионального самосознания, противоположный данному, — это междисциплинарный эксперт, диагностирующий социальные проблемы и изучаю­щий возможные пути их разрешения. Придерживаясь подобной позиции, психолог также ориентируется на работу с общественными проблемами, признавая позна­ние и преобразование социальной реальности в качестве своей главной задачи, од­нако инструмент его деятельности — не активное личное участие в решении соци­альных проблем, а использование чисто профессиональных методов. (Другим ти­пам профессионального сознания психологов, ориентированных на работу с лично­стью и ее проблемами, соответствуют психотерапевты, инструментом работы которых является собственная личность, и клинические психологи, выступающие скорее как эксперты, вооруженные профессиональными приемами психодиагнос­тики и коррекции.)

Неправомерно было бы ставить вопрос о приоритете той или инай позиции — совершенно очевидно, что современная психология лишь выигрывает от разнообра­зия и сочетания различных видов профессиональной деятельности психологов. Бо­лее того, отказ от какого-либо из этих видов существенно сократил бы практиче­ские возможности психологии и, в конечном счете, сузил бы пространство и пер­спективы ее дальнейшего развития.

Первые попытки организации практической работы по предотвращению и раз­решению социальных конфликтов связаны с именем К. Левина, когда-то давшего классическое описание основных типов конфликта, а в последние годы своей про­фессиональной деятельности посвятившего себя поискам практического примене­ния своих теоретических разработок. Левин стал одним из основателей «Журнала социальных проблем» (Journal of Social Issues) и Общества психологических исследований социальных проблем (Society for the Psychological Study of Social Issues). По свидетельству его дочери, обращение Левина к проблемам общественной жизни было следствием пережитых им и его семьей потрясений, гибели его матери и других родных от рук фашистов. Исследование, необходимое для социальной практики... это тип исследовательского дей­ствия, сравнительного исследования условий и эффектов различных форм социального действия и исследования, ведущего к соци­альному действию. Исследование, которое не создает ничего, кроме книг, не будет доста­точным удовлетворительным. (Lewin M., 1992).

Систематическое, предпочти­тельно экспериментальное исследование соци­альных проблем и попытки их решения Левин объе­динил в парадигму активного исследования. По за­мыслу автора, она характеризуется следующими чертами: 1) циклический процесс планирования, действия и оценки; 2) продолжающаяся обратная связь результатов исследования со всеми вовле­ченными сторонами, включая клиентов; 3) коопе­рация исследователей, практиков и клиентов через весь процесс с самого начала; 4) приложение принципов, управляющих социальной жизнью и групповым принятием решений; 5) принятие во внимание различий в ценностных системах и структурах вла­сти всех сторон, вовлеченных в исследование и 6) одновременное использование актив­ного исследования для решения проблем и порождения нового знания. Парадигма «активного действия» была описана Левином в его последних работах, и он стремился к ее активному внедрению в различных областях. Однако, по свиде­тельству его учеников, она не получила при жизни Левина широкого распростране­ния, возможно в силу преобладания канонов позитивистской «нормальной науки», доминировавшей в академическом мире. Левин отдавал себе отчет относительно возможного скептицизма, связанного с сочетанием фундаментальных исследований и практических приложений. «Возникает вопрос, не приведет ли взаимосвязь между теоретической социальной наукой и практическими потребностями общества к сни­жению научного уровня...Психологи относительно недавно признали необходимость теоретического подхода, и возникают опасения, что обращение к прикладным проблемам войны задержит это развитие. Изучающий групповую жизнь должен осоз­навать эту опасность и еще большую опасность оказаться на службе социальных ин­тересов одной из сторон. Мы не должны, однако, пытаться повернуть время вспять и воздерживаться от научного движения, если мы готовы к нему. Мы должны смотреть вперед, и я убежден, что если ученый действует правильно, тесная связь с практикой принесет свои плоды для развития теории» (цит. по: Deutsch, 1992, р. 37).

Со временем, однако, интерес к идеям Левина начинает возрастать. По оценке Арджириса, в периоде 1980 по 1989 год в ведущем реферативном психологическом журнале (Psychological Abstracts) было опубликовано около 110 статей, отражаю­щих активное исследование, или «активную науку», и это, возможно, неполный пере­чень (Bargal et al., 1992). В специальном выпуске «Журнала социальных проблем», посвященном наследию К. Левина, Бэргэл и Бэр рассказывают об опыте примене­ния теории поля в работе по управлению конфликтами в группах арабо-палестинс-кой и еврейской молодежи. За время существования этой школы в ее работе приня­ли участие около пяти тысяч молодых людей, представляющих обе стороны. Трех­дневная работа группы начинается с сессии, на которой участники высказывают свои пожелания и вместе с тренерами создают программу занятий. Используются разнообразные игры и приемы, объединяющие участников разных национальностей. Второй день работы посвящен знакомству с культурой друг друга, например с такими вопросами, как взаимоотношения между родителями и детьми, юношами и Девушками. На третий день предметом основного внимания становится проблема фор­мирования идентичности. Обсуждаются политические и социальные аспекты самоидентичности, предрассудки, стереотипы, дискриминация. Благодаря уже сложив­шимся отношениям между членами группы возможна коррекция ошибочных и разру­шающих установок. Теоретическую опору этой работы авторы видят в трудах Леви­на, посвященных этнической идентичности и отношениям большинства и меньшин­ства, в его теории индивидуального изменения в группе, а также в принципах дей­ственного исследования (Bargal, Bar, 1992).

Одна из первых практических попыток решения задачи по улучшению отношений, это - эксперимент Дж. Морено, проведенный в начале 30-х годов в государственной учебно-воспитательной колонии {город Хадсон, штат Нью-Йорк). В этой колонии на­ходилось около пятисот девушек из неблагополучных семей, чье поведение было де-ликвентным. Девушки проживали группами в отдельных домах. Для решения реабили­тационных задач были созданы самые благоприятные условия жизни, учебы, занятий спортом, овладения профессиональными навыками и т. д. Однако между отдельными группами девушек, а также между колонистками в целом и руководством сложились напряженные отношения; кроме этого, не прекращались попытки побега, а успевае­мость была низкой. Прежде всего, было проведено тщательное социометрическое обследование всех групп девушек. Благодаря ему были выявлены те из них, кто оказался в изоля­ции, был отвергаем или, наоборот, имел особое влияние на группу. Дальше Морено прибег к психодраме, включавшей в том числе и обмен ролями между «звездами» и «изгоями» группы. Чувства сопереживания по отношению к последним, возникав­шие у участников группы во время психодрамы, становились основой постепенного возникновения солидарности в группе. Если этого не происходило, то девушек пе­ремещали из одной группы в другую на основе социометрических показателей. Ког­да основной конфликт развивался между группой и администрацией, психодрама концентрировалась на группе в целом. Данный эксперимент Морено рассматривается как успешное соединение социо-терапии и психотерапии, впервые реализовавшее на практике концепцию терапев­тического сообщества (Лейтц, 1994).

Еще один пример психологического проекта по улучшению отношений между людьми — это созданный в Гарварде Исследовательский центр по созидательному альтруизму. Его возникновение было результатом усилий П. Сорокина, одного из крупнейших социологов своего времени, пережившего разочарование в возможно­сти эффективного использования политических, культурных, религиозных и идео­логических средств смягчения социальных и, прежде всего, военных конфликтов. Он выдвигает, чисто психологическую задачу «значительного увеличения бескорыстной, созидательной любви во внешне проявляемом поведении, межличностных и межгруп­повых взаимоотношениях в общественных институтах и культуре в целом», без чего «прочный мир и гармония между людьми невозможны» {Сорокин, 1991, с. 217). Ре­зультатом исследовательской работы Центра стала серия работ Сорокина и его кол­лег, посвященная описанию и изучению феномена альтруизма и созидающей любви, которые укрепили его в убеждении, что это именно та сила, которая способна предот­вращать агрессию и изменять враждебные отношения на дружеские. При этом он не ограничился чисто теоретическим изучением интересовавших его проблем, но пред­принял экспериментальную проверку эффективности «метода добрых дел»: «Мы выб­рали пять пар студентов. Партнеры в каждой паре ненавидели друг друга. Мы поставили себе задачу изменить (за три месяца) эти неприязненные отношения на дружествен­ные с помощью метода " добрых дел". Убедив одного из партнеров в каждой паре попы­таться продемонстрировать дружественные действия по отношению к другому партне­ру, мы затем наблюдали, что получится. Дружественные жесты включали приглаше­ния пообедать вместе, сходить в кино, потанцевать и так далее. Нас интересовало, какие изменения возникают в поведении обоих партнеров, и возникают ли вообще, на основе раз за разом повторяемых " добрых поступков". Опуская подробности, скажу, что мы сделали четыре пары друзьями, а партнеры пятой стали относится друг к другу нейтрально» (там же, с. 229). Аналогичные исследования были выполнены среди па­циентов психиатрической клиники, заключенных и т. д. Результат был тем же, что доказывало эффективность применения метода «добрых поступков». Дело остается за малым — убедить людей делать добрые дела. В США создается Исследовательское общество по созидательному альтруизму (1955), которое с успехом проводит конфе­ренцию, посвященную Новому знанию о человеческих ценностях. Однако оно, по словам Сорокина, «после нескольких лет тихого существования также тихо сконча­лось», поскольку «господствующий во всем мире климат нетерпимости и вражды меж­ду людьми из-за их личного или группового эгоизма оказался совершенно непригод­ным для возделывания прекрасного сада бескорыстной, созидающей любви» (там же, с. 236).

Отсутствие опыта активных практических действий, скептицизм и сомнения, связан­ные с прямым участием ученых в общественной жизни и решении социальных проблем, и даже первые неудачи, однако, уже не могли ничего изменить в принципиальном выборе учеными активной позиции по отношению к практической необходимости решения социальных конфликтов и работы с ними.

Современная позиция. В соответствии с современной точкой зрения на конфликт, однозначно негатив-|'.ное отношение к явлениям конфликта и стремление избежать их считаются не­правомерными. Вместе с тем, очевидно, что конфликты могут оказывать деструк­тивное влияние на человеческие отношения, а потому признается необходимость | их регулирования. Фундаментальная идея современного подхода к управлению конфликтами в раз­ных формулировках сводится к тому, что конфликт может быть управляем, причем управляем таким образом, что его исход будет иметь конструктивный характер | (Constructive Conflict Management, 1994).

Именно работы в области практики управления конфликтами и их разрешения со-|'ставляют основное содержание современной конфликтологии. Развитие конфликтоло-| гии не ограничилось переходом от «объясняющих» концепций к практике управления. В своей статье под обязывающим названием «Конфликт в социально-психологи-^: ческой перспективе» (написанной в соавторстве с С. Шикман) М. Дойч определяет основные на­правления исследований в области конфликта за. Последние десятилетия: 1) выявление условий раз-I вития деструктивного и конструктивного процес­сов конфликта; 2) поиск наилучших стратегий Задача социальных исследователей, занятых проблемой конфликта, состоит в том, чтобы от вопросов «урегулирования» и «разрядки» перейти к созданию теории и «техники» разре­шения конфликтов всех типов

Д ойч, Шикман, 1991, с. 70.

В 1985 году Дойч следующим образом сформулировал отдельные положения новой перспективы в изучении конфликтов и в работе с ними:

1.Общая тенденция состоит в ошибочном восприятии конфликта интересов (так же, как и других конфликтов) как конфликтов выигрыша-проигрыша по самой своей природе. В действительности лишь часть конфликтов неизбежно явля­ются таковыми. Необходимо развитие технологий, помогающих людям увидеть и осознать общие цели, даже когда они имеют дело с противоположными инте­ресами.

2.Если конфликт не является по своей природе конфликтом выигрыша-проиг­рыша, необходимо развитие и поддержание кооперативной ориентации в от­ношении решения проблемы. Подобная ориентация должна фокусироваться на интересах разных сторон (а не на их позициях) и стимулировать поиск решения, отвечающего их законным интересам.

3.Полный, открытый, честный и взаимно уважительный коммуникативный процесс должен быть усилен таким образом, чтобы стороны могли ясно выра­жать и'эмпатически понимать интересы друг друга. Такой процесс уменьшит ошибки в понимании, которые ведут к защитным действиям и развитию ори­ентации на выигрыш-проигрыш. В последние годы социальной психологией развиты успешные технологии стимулирования такого коммуникативного процесса и уменьшения неправильного понимания и провокаций, которые часто характерны для коммуникации между сторонами в конфликте.

4.Необходимо стимулировать развитие широкого диапазона выбора для реше­ния проблем в случае расходящихся интересов конфликтующих сторон. В по­следнее время быстро распространяются техники, помогающие людям расши­рить разнообразие, новизну и диапазон альтернативных возможностей, до­ступных в ходе решения проблем.

5.Необходимо развитие более тонкого осознания норм, правил, процедур и тактик, так же как и внешних ресурсов и средств, которые поддерживают пе­реговоры доброй воли и предотвращают уход от переговоров, нечестные уловки и эксплуатацию лиц, вовлеченных в конфликт. Дело в том, что суще­ствуют ресурсы и эффективные процедуры работы со многими общими про­блемами и тупиковыми ситуациями, которые часто приводят к деструктивно­му развитию конфликта. Здесь потенциально полезно участие третьей сторо­ны — советников, медиаторов, миротворцев и арбитров, и существуют эф­фективные способы побуждения человека к переговорам, несмотря на его внутреннее сопротивление (Deutsch, 1985, р. 72-73).

В приведенных суждениях фактически содержатся все ключевые идеи современно­го подхода к пониманию конфликтов и работе с ними. С точки'зрения данного подхо­да, конфликт поддается регулированию; необходимость управления конфликтами связана с их потенциальными деструктивными следствиями; выигрышно-проиг­рышный подход к разрешению конфликтов малопродуктивен и часто не соответ­ствует действительной природе множества конфликтов; огромное значение для рабо­ты с конфликтами имеют процессы коммуникации, развиваемые участниками конфликта и его «решателями»; наиболее перспективными для разрешения конфликтов считаются переговорные процедуры, в том числе с участием третьей стороны.

Современная западная конфликтология — это своего рода индустрия, имеющая свои исследовательские, практические и учебные центры. Наибольшего развития она достигла в США, где практическая конфликтология стала профессией. Издания по проблемам разрешения конфликтов включают описание и анализ международ­ных, военных, религиозных, этнических конфликтов, конфликтов в семьях, в биз­несе, в тюрьмах, в школах и т. д. Специалисты в области конфликтологии, напри­мер «менеджеры по, конфликтам», оказывают содействие в разрешении конфликтов по заказам частных лиц, различных организаций и даже правительств и ООН.

Интенсивно развивается и отечественная конфликтология. Первый этап осмысле­ния зарубежного опыта и собственной реальности, теоретические обсуждения на конференциях и страницах журналов начинают уступать место практической дея­тельности. В частности, московскими специалистами выполнена работа по со­циологическому сопровождению решения ряда градостроительных проблем, фак­тически представлявшая собой мониторинг возникающих социальных ситуаций, предупреждение, «сдерживание» и разрешение конфликтов (В контексте конфликто­логии, 1999). Частым объектом внимания специалистов становятся проблемы разре­шения трудовых, этнических конфликтов, а также конфликтов властных структур.

Основные понятия управления конфликтами. «Профилактика» конфликтности.

Разнообразие понятий, используемых в области изучения конфликтов, отража­ет даже не столько неопределенность применяемых терминов, сколько реальное разнообразие возможных форм работы с конфликтами. В свою очередь, на практике явно различаются меры, направленные на предупреждение, «профилактику» конф­ликтности и собственно деятельность по управлению конкретными конфликтными ситуациями.

В эффективном урегулировании социальных конфликтов решающая роль отво­дится такому универсальному фактору, как ценность сохранения социального как Целого. В современной социологии все чаще обсуждаются представления о суще­ствовании общих, не зависящих от специфики государственных систем идеалов и стремлений. «Обобщение ценностей», означающее, что «ценности и нормы все в мень­шей степени остаются специфическими для разных групп» (Боглинд, 1993, с. 50), когда-то было названо Т. Парсонсом одним из «механизмов эволюции» в развитии.систем. В наше время появляется и утверждается понятие глобальных, или общечело­веческих ценностей как эффективного средства сдерживания социальных конфликтов (Глобальные проблемы.., 1990).

Л. Козер, разбиравший в своих работах вопрос о длительности конфликта и его завершении, сформулировал эту проблему в наиболее простом виде: «Стремление сторон к миру может быть вызвано очевидной невозможностью достичь цели или

непомерной ценой успеха, или, в более общей форме, осознанием меньшей привлека­тельности продолжения конфликта по сравнению с его мирным исходом» (Козер, 1991, с. 34). В качестве одной из позитивных функций конфликта Козер называет возможность предотвращения более острых конфликтов. При этом он основывает­ся на следующем высказывании Г. Зиммеля, которое он называет парадоксом: «Наиболее эффективным средством предотвращения борьбы является точное зна­ние сравнительной силы обеих сторон, которое очень часто может быть получено только в результате самого конфликта» (Coser, 1956, р. 133). Таким образом, проти­востояние сторон и демонстрация их силы может сдержать развитие более сильно­го конфликта. Так, комментируя успешное преодоление кризиса, связанного с обо­стрением ситуации вокруг Ирака в'январе-феврале 1998 года, Генеральный секре­тарь ООН Коффи Аннан заявил: «Самый лучший способ применения силы — ее демонстрация, исключающая необходимость использования». В целом, Козер пря­мо связывал «разрешаемость» конфликтов с их институализированностью. И дей­ствительно, практика идет именно по этому пути.

Анализ зарубежной литературы по общим проблемам управления конфликтами показывает, что складывающаяся в этой сфере общественная практика в основном ориентируется на формирование институциональных механизмов (создание и раз­витие соответствующих законодательных, исполнительных, консультативных и дру­гих служб) и на распространение идей общественного согласия, социального парт­нерства и т. д.

Надежды подобного рода в немалой степени опирались на точку зрения, распро­страненную среди специалистов по проблемам общественных трудовых отноше­ний, согласно которой из общественной жизни уходят разрушительные индустри­альные конфликты (Р. Дарендорф) и, напротив, появляются институциональные механизмы управления конфликтами. Примером подобной системы регулирования общественных отношений, использовавшейся в последние десятилетия, являлась доктрина так называемой «производственной демократии», базирующаяся на прин­ципах равного представительства, паритетности, равенства, гласности и т. д. Оце­нивая успехи системы производственной демократии, специалисты квалифициро­вали ее как «оптимальный вариант удержания конфликта в рамках конструктивно­го режима» (Социальные конфликты в современном обществе, 1993, с. 72).

При этом признается, что в целом трудовые отношения сохраняют конфликт­ный характер. Однако конфликтная модель взаимодействия, характерная для них, как считается, уже не является деструктивно-конфликтной, а может быть более точно определена как «конфликтное сотрудничество» (там же, с, 109). Тем самым, по мнению специалистов, в странах Запада утверждалась новая модель конфликт­ного взаимодействия — функционально-конфликтная.

Отечественные исследователи считают, что регулирование конфликтов (по край­ней мере, в сфере трудовых отношений) будет идти по пути разработки и введения соот­ветствующего законодательства. Как и во многих западных странах, создается система социального партнерства, уже доказавшая в ряде случаев свою эффективность в отно­шении снижения уровня конфликтности. В целом, проблема регулирования соци­альных конфликтов является сейчас одной из центральных в отечественной конфлик­тологической литературе. Фактический в области трудовых отношений, и в сфере дру­гих общественных отношений речь идет о поиске таких институциональных механизмов, которые давали бы возможность легитимизации конфликта и в то же время способ­ствовали выработке соглашения за счет обеспечения некоего баланса — механизма «сдержек» и противовесов (Мигранян, 1988, с. 104-105).

Вместе с тем реалии современной жизни скорее опровергают первоначальные оптимистические прогнозы конфликтологов. Их надежды на создание эффективных технологий разрешения конфликтов, которые спасут мир от разрушительных потря­сений, похоже, не вполне оправдываются. Столь же негарантированными следует считать шансы на то, что грядущее столетие принесет нам более цивилизованные формы конфликтов, которые уже не будут иметь такой деструктивный характер. Специалисты считают, например, что опасность, исходящая от этнических конф­ликтов, не меньше, чем угроза ядерной войны в прошлом. На процесс возникнове­ния конфликтов начинают оказывать влияние такие факторы групповой идентично­сти, как тендерные, расовые, религиозные, этнические различия, социально-эконо­мический статус, сексуальная ориентация, тип культуры, языка, национальности и др. (Boardman, Horowitz, 1994). А наши недостаточные знания в этих областях не дают уверенности, что мы располагаем технологиями, позволяющими распозна­вать и предупреждать конфликты на этой почве.

Отечественная конфликтология также ставит задачу прогнозирования и профи­лактики конфликтности. Однако, как справедливо замечают Анцупов и Шипилов, прогнозирование возможных конфликтов требует высокого уровня развития конф­ликтологии, разработки описательных и объяснительных моделей конфликтов и соответствующих методик. Что же касается мер профилактики конфликтности, то в основном они пока что ограничиваются общими рекомендациями по оптимизации функционирования организаций, поведению участников взаимодействия и т. д. (Анцу­пов. Шипилов, 1999).

Обобщая содержание, вкладываемое разными авторами в понятие управления конфликтами, можно сказать, что оно подразумевает процесс контролирования конфликта самими участниками или внешними силами (общественными институ­тами, властью, предпринимателями, специальными лицами и т. д.). Такое понима­ние управления конфликтом распространяется на различные уровни его возникно­вения — от межгосударственного до межличностного, поскольку во всех случаях участники конфликта, столкнувшись с разногласиями по какому-либо вопросу, спо­собны локализовать конфликт, ограничить его определенными рамками, не допус­кая его эскалации и тем самым управляя им. Когда психолог работает с каким-то семейным конфликтом, можно сказать, что, хотя конфликт и не разрешен, он нахо­дится под контролем.

Довольно часто используется понятие урегулирования конфликта. Тем не менее его концептуальные границы остаются неопределенными. Если исходить из контекста его употребления, урегулирование часто понимается как «мягкое» воздействие на Конфликт, а также как его частичное или временное решение. В этом смысле урегули­рование описывается, например, как «результат организованного успешного побуж­дения (или принуждения) одного из противников к тому или иному типу действий, выгодному другой стороне или посреднику. Достигнутый таким образом " мир", или компромисс, непрочен и недолговечен: поскольку исходная причина соперничества не устранена, постконфликтные отношения противников остаются чреватыми новой вспышкой борьбы» (Социальный конфликт, 1991, с. 54). Иногда используется и по­нятие консенсуса, которое, несмотря на давнее происхождение (Труевцева, 1994), так и не приобрело статус научного термина с четко определенным содержанием.

Еще одно понятие, используемое при описании проблем управления конфликта­ми, завершение конфликта, которое обычно означает его любое прекращение, не обязательно предполагающее разрешения (Дмитриев, 1993, с. 164; Klaret al, 1988). Например, в результате конфликта с руководителем человек увольняется с работы; мама, у которой не сложились отношения с учительницей, переводит ребенка в дру­гую школу, и т. д. Эти конфликты прекращены, поскольку прекращены сами отно­шения участников, однако разрешенными их считать все же нельзя. Еще одним ва­риантом завершения конфликта без разрешения будет исчезновение предмета кон­фликта. Например, противостояние двух сотрудников из-за их притязаний на одну и ту же должность прекращается, когда выясняется, что эта должность вообще лик­видируется. С некоторой натяжкой аналогичной можно считать ситуацию, когда супруги, поссорившиеся в результате расхождений по какому-то вопросу, так и не могут договориться и, в конце концов, по молчаливому уговору стараются больше не возвращаться к этой теме.

Однако главным в этой области, бесспорно, является понятие разрешения кон­фликтов. В качестве его наиболее типичного определения можно сослаться на «Сло­варь социальной работы», согласно которому разрешение конфликта понимается как элиминация или минимизация проблем, разделяющих стороны; обычно осуществля­ется через поиск компромисса, достижение согласия и т. д. (The Social Work Dictio­nary, 1991, p. 47). Разрешение конфликта можно определить и еще проще — как «до­стижение соглашения по спорному вопросу между участниками» (Дмитриев и др., 1991, с. 169). Для современной конфликтологии «достижение согласия» как элемент разрешения конфликта фактически считается обязательным. Вместе с тем подоб­ное понимание неочевидно и является результатом определенной эволюции взгля­дов в данной области. Например, еще в 1964 году известный конфликтолог Й.Гал-тунг пишет: «Разрешить конфликт — значит: 1) решить, кто является победителем и кто побежденным, каким будет будущее распределение ценностей; 2) осуще­ствить это распределение ценностей; 3) прийти к заключению о том, что конфликт полностью завершен» (Galtung, 1964, р. 110).

В такой интерпретации разрешение конфликтов описывается в терминах побе­ды-поражения, и даже с поправкой на область международных отношений, о кото­рой пишет автор, сегодня трудно согласиться с тем, что это и означает полное за­вершение конфликта. Для психолога, который в своей работе имеет дело с долго­временными отношениями людей, конструктивный выход из конфликта, безуслов­но, означает не только и не столько разрешение проблем, разделяющих стороны, сколько восстановление и нормализацию отношений самих сторон. Если это конф­ликты между мужем и женой, подростком и родителями, руководителем и подчи­ненным, то надеяться на их благополучный исход можно только в случае взаимной договоренности и согласия сторон, которые смогут найти общий язык и понять дру^г друга. Это и будет восстановлением их отношений или по крайней мере началом вос­становления.

Дж. Рубин предлагает различать «разрешение конфликта» (conflict resolution) и «.соглашение» (conflict settlement). По его мнению, разрешение конфликта предпола­гает — в качестве исхода конфликта — изменение установок, эффективно приводя­щее к окончанию конфликта. Соглашение, достигаемое в конфликте, представляет собой результат, при котором открытый конфликт приходит к концу, даже если оно и не апеллирует к проблемам, лежащим в его основе. Рубин ссылается на существую­щее различение трех типов последствий социальных влияний: уступка, идентифика­ция и интернализация. Если соглашение в конфликте предполагает уступку (измене­ние поведения), торазрешение конфликта — интернализацию (более глубокие изме­нения и лежащих в основе установок, и поведения). Третий тип — идентификация — означает изменения в поведении, вызванные влиянием на ценности, связанные с ис­точником проблемы, и является мостом между изменением поведения и изменени­ем аттитюдов.

Рубин считает, что под влиянием расцвета исследований установок и путей их изменения социально-психологическое изучение конфликтов конца 50-60-х годов фокусировалось исключительно на их разрешении, И лишь относительно недавно произошел сдвиг в акценте от изменения установок к изменению поведения. В ос­нове этого сдвига — представление о том, что устранение конфликта может ока­заться невозможным, если для его элиминации будет необходимо изменить аттитю-ды. Эти новые тенденции усилили значение переговоров, которые, по мнению Руби­на, чаще являются средством достижения соглашения в конфликте, чем его разреше­ния, поскольку главное внимание в переговорном процессе, как правило, уделяется не изменению установок, но согласию относительно изменения поведения (Rubin 1989).

Р. Дарендорф также не вполне был удовлетворен широким хождением термина «разрешение конфликта», поскольку оно, по его мнению, «отражает социологически оши­бочную идеологию, согласно которой полное устранение конфликта возможно и жела­тельно», что вводит в заблуждение. Понятие регулирования кажется Дарендорфу более релевантным современным представлениям о конфликте (цит. по: Здравомыс-лов, 1995, с. 76-77).

В дополнение к сказанному редакторы одного из последних (1994) фундамен­тальных изданий по проблемам конфликта — сборника статей по его управлению — предлагают использовать термин «конструктивное управление конфликтом», ко­торый, по их мнению, лучше, чем термин «разрешение конфликта», отражает «долго­срочный, иногда трудный процесс, ведущий к разрешению конфликтных проблем» (Constructive Conflict Management, 1994, p. 3).

Разнообразие вариантов исхода конфликтной ситуации порождает вопрос: что, собственно, считать окончанием конфликта? Эта проблема не так проста, как может показаться. Что может служить критериями разрешенности конфликта? В качестве таковых чаще других рассматриваются прекращение конфликта или достижение своей цели его участниками или одним из них. Но всегда ли можно считать прекра­щение конфликта окончательным, всегда ли оно исключает его возобновление в бу­дущем? Или достижение целей? Например, достижение цели одним из участников кон­фликта переструктурирует ситуацию, но не обязательно разрешает конфликт. Вряд ли, например, критерием конструктивного разрешения конфликта может считаться «победа в нем правого оппонента» (Анцупов, Шипилов, 1999, с. 471), поскольку победа одного предполагает поражение другого, что часто становится психологической осно­вой возобновления конфликта. Самым «рабочим» критерием разрешенное конфлик­та является удовлетворенность участников его исходом.

Большинство работ обходится представлением, заложенным в самом определе­нии. Разрешение конфликта — это, во-первых, устранение или минимизация про­блем, разделяющих стороны, во-вторых, достижение согласия между участниками. Для психолога, как мы покажем далее, именно достижение согласия прежде всего означает успешное разрешения конфликта. Конструктивное или деструктивное развитие конфликтов: факторы их «управляемости». Напомним, в чем состоит принципиальный подход конфликтологии к разрешению конфликтов: конфликт может быть управляем, причем управляем таким образом, что его исход будет иметь конструктивный характер. Признание возможности конструктивного управления конфликтами не снимает того, что в отдельных случаях трудности практической реализации этой возможнос­ти могут восприниматься как непреодолимые. Например, Л. Гринхелг, обсуждая про­блемы управления организационными конфликтами, считает, что конфликт может рассматриваться как неуправляемый, если:

— одна или обе стороны могут желать продолжения конфликта;

— эмоциональные отношения сторон таковы, что конструктивное взаимодей­ствие невозможно;

— конфликт есть «верхушка айсберга», и его разрешение не имеет значитель­ного влияния на глубокие антагонистические корни (Greenhalgh, 1986).

Л. Крисберг указывает на три главных фактора, делающих конфликты трудно раз­решимыми:

1) участники рассматривают свои интересы как взаимоисключающие и восприни­мают конфликт как борьбу;

2) различия в восприятии сути конфликта связаны либо с изначальными рас­хождениями в ценностях сторон, либо с разной интерпретацией сути проис­ходящего;

3) институализация конфликта, которая его определенным образом «консерви­рует»; в качестве примера автор приводит экологические конфликты, обо­стряющиеся всякий раз, когда нарушается ранее достигнутое равновесие (Социальный конфликт, 1998, №4, с. 5).

В области международных отношений также могут быть приведены примеры конфликтных ситуаций, «неразрешаемость» которых связана с заинтересованностью влиятельных участников конфликта в его продолжении и извлечении выгоды, на­пример из войны. Если же конфликт признается принципиально управляемым, то возникает вопрос, какие особенности конкретного конфликта могут иметь существенное влияние на его протекание и исход. По мнению Дарендорфа, успешное урегулирование конфликтов определяют следующие факторы:

1) признание участниками самого факта конфликта, признание существующих разногласий, а также права сторон на свои позиции;

2) направленность работы с конфликтом на регулирование самих проявлений кон­фликта, предполагающее отказ от бесполезных попыток устранения причин;

3) организация конфликтных групп в целях манифестации конфликтов;

4) согласие сторон относительно соблюдения определенных правил игры, что, собственно, и делает возможной эффективную коммуникацию между ними (Дарендорф, 1994, с. 145-146).

Авторы сборника по проблемам конструктивного управления конфликтами, про-шализировав разные точки зрения, выделяют ряд фундаментальных, по их мнению, закторов, оказывающих влияние на конструктивный или деструктивный характер развития конфликта. К ним относятся: характер проблем, затронутых конфликтом; сарактеристики конфликтующих сторон; степень сходства-различия между сторона-ш; факторы ситуации; навыки управления конфликтом; стратегии поведения в конф-шкте (Constructive Conflict Management, 1994).

Характер проблем, затронутых конфликтом. По мнению Дойча, такие харак­теристики конфликта, как тип проблемы, жесткость стоящих проблем и величина «шфликта, имеют большее значение для конструктивного или деструктивного разви­тия конфликта, чем само его конкретное содержание.

Одни типы проблем считаются потенциально более доступными конструктивномy разрешению, чем другие. Если конфликт затрагивает проблемы власти, статуса, ценностей, обладания ресурсами, тенденция к соперничеству сторон и деструктивномy развитию ситуации будет более вероятной. Сложность проблемы снижает вероятность соглашения (Kelley H., et al., 1970). В описанных нами видах конфликтов, с точки зрения затрагиваемых ими противоречий, ценностные конфликты являются наиболее трудно регулируемыми, а успешность работы с конфликтами интересов зависит от их совместимости/несовместимости.

Жесткость стоящих проблем может определяться объективными ограничениями (например, недостаточными ресурсами) или субъективным восприятием конфликта его участниками как более жесткого, чем диктует реальность, например, в силу особой шачимости предмета конфликта для кого-то из них.

Величина конфликта, по Дойчу, равна предполагаемому различию в результа­тах, получаемых стороной при ее выигрыше или при выигрыше в конфликте другой: тороны (Deutsch, 1994). Выигрыш понимается как получение удовлетворяющего)езультата. Речь идет о том, что в данном конфликте «поставлено на карту», то, как ^относятся возможный выигрыш и проигрыш каждой из сторон. Чем больше конф-шкт, тем менее он доступен конструктивному разрешению. При этом он имеет тен-1енцию к расширению, если стороны представлены крупными социальными единица­ми; если затрагиваются существенные и глобальные вопросы; если конфликт за­трагивает принципы и т. д.

В целом, заключает Дойч, «конфликты " здесь – и - теперь", которые локализованы в терминах отдельных, ограниченных действий и их последствий, легче разрешаются конструктивно, чем конфликты, которые определяются в терминах принципов, пре­цедентов или прав, где проблемы растянуты во времени и пространстве и за частными 1ействиями восходят к общим законам личностей, групп, рас или другим большим социальным единицам или категориям» (р. 19).

Характеристики конфликтующих сторон. Обычно к факторам, оказывающим влияние на развитие конфликта, по мнению С. Бордман и С. Горовиц, относят такие индивидуальные характеристики, как атрибутивные тенденции, потребность во влас­ти и контроле, личную кооперативную или конкурентную ориентацию, способность личности к генерированию возможных альтернатив решения и др. Индивидуально-психологические характеристики часто дополняют указанием на гендерные и этни­ческие особенности (Boardman, Horowitz, 1994, p. 6).

В конфликтах, с которыми работает психолог, особенности их участников при­обретают большое значение. Если даже межгосударственные конфликты несут на себе отпечаток личности лидеров противостоящих сторон, то в межличностных конфликтах личностные характеристики участников играют решающую роль. Они уже затрагивались в связи с проблемами восприятия конфликтов и конфликтного взаимодействия. А как тендерные и этнические особенности могут сказываться на потенциально конструктивном или деструктивном развитии и исходе конфликтов?

Описание гендерных особенностей едва ли не более всех других страдает от сте­реотипных представлений и предрассудков. И может быть, самой большой пробле­мой становится то, что, по справедливому замечанию Д. Майерса, «члены группы, в отношении которой действуют стереотипы, принимают эти стереотипы» (Майерс, 1997, с. 442).

По мнению Ниренберг и Росс, авторов книги «Женщины и искусство перегово­ров», женщины часто полагают, что переговоры требуют черт поведения, которыми они не обладают (и даже могут не хотеть обладать), например, агрессивностью и склонностью к соперничеству. Однако в действительности ценности, традиционно приписываемые женщинам, — забота о других, создание с ними общности, внима­ние к языку тела, гибкость, поиск альтернатив — все это является существенными элементами в успешных переговорах. «Женщины часто воспринимают эти качества как незначимые или, хуже того, как показатель слабости. Однако именно эти черты все более признаются как важные в деловом мире» (Nierenberg, Ross, 1985, p. 14).

Рубин, говоря об особенностях традиций, связанных с разрешением конфлик­тов, указывает на такой важный фактор, как необходимость «сохранить лицо», кото­рый означает, что люди в конфликте будут стремиться избежать того, чтобы пока­заться слабыми или глупыми в глазах других и в своих собственных. Учитывая свой двадцатипятилетний опыт работы в области переговорной практики, Рубин полага­ет, что «сохранение лица* является важным для культуры Соединенных Штатов, а также таких стран, как Япония или Корея. Трудно сказать, насколько его значение универсально. Также нельзя с уверенностью говорить о его одинаковой значимости для женщин и мужчин (Rubin, 1989).

Креч и Крачфилд пишут о таком психологическом параметре, как терпимость к несогласию. Абстрактные представления о значимости свободы слова, по их дан­ным, приобретают большее значение для людей с ростом интеллекта, широты знаний, увеличением уровня образования и т. д. Доминирование потребностей более низкого уровня коррелировало со склонностью к догматичным и ограниченным взглядам. Однако в конкретных ситуациях, сталкиваясь с иными позициями, человек часто входит в противоречие со своими абстрактными представлениями и отвергает воз­можность свободного проявления других взглядов (Психологическое самообразова­ние, 1992).

Сказанное, видимо, относится ко многим особенностям человека, которые, взя­тые сами по себе, еще не дают возможности прогнозировать его поведение в ситуации конкретного взаимодействия с тем или иным партнером.

Степень сходства—различия между сторонами. Этот фактор, как правило, интерпретируется через социокультурный контекст. Общий контекст позволяет нам «говорить на одном языке», что облегчает процесс коммуникации и понимания. Считается, что интергрупповые различия усиливают социальные противоречия.

Факторы ситуации. К ним обычно относят общий климат, могущий ослаблять или ужесточать конфликт, наличие социальных норм регулирования, историю от­ношений сторон, наличие третьих сил, заинтересованных в усилении или уменьше­нии конфликта, и т. д.

Семейный конфликт, связанный с конкретными разногласиями супругов, потен­циально будет легче поддаваться конструктивному урегулированию, если он возни­кает на общем благоприятном фоне, чем при наличии материальных и бытовых труд­ностей, проблем с воспитанием ребенка и т. д.

Значительное влияние при этом, как уже отмечалось, будут оказывать «третьи лица» — ближайшее окружение или иные заинтересованные люди.

По мнению специалистов, конфликты в области межгосу­дарственных отношений могут стать более длительными из-за наличия третьих сил, заинтересованных в своем присутствии в данном регионе. Наконец, можно привес­ти немало примеров внутренних конфликтов в стране или, например, в деятельнос­ти власти, которые трудно поддаются урегулированию или не решаются вовсе из-за отсутствия соответствующих норм регулирования подобных ситуаций.

Навыки управления конфликтом. К ним конфликтологи, в основном, отно­сят коммуникативные навыки и навыки принятия решений — конструктивные при­емы и техники активного слушания, ведения диалога, способность к различению позиционных требований и базовых интересов, видения перспективы и др. Эффек­тивная коммуникация — решающий инструмент конструктивного управления кон­фликтами.

Теоретики, занимавшиеся проблемами коммуникации как универсальной основы человеческой общности, например, социологи Чикагской школы высоко оценивали потенциальные возможности конфликта: «Конфликт содержит в себе возможность разговора по существу» (Берг, 1992, с. 173). Аналогичной позиции придерживается Ю. Хабермас: «...Конфликт, соревнование и стратегические действия вообще основы­ваются на коммуникативном поведении, направленном на достижение взаимопонима­ния (verstandigungorientiert). Язык — это средство, благодаря которому можно до­стичь такого понимания» (Монсон, 1992, с. 326). Более того, по Хабермасу, «в языке заключается, хотим мы того или нет, стремление к взаимопониманию... Смысл языка заключается в том, что мы стремимся быть понятыми или достичь взаи­мопонимания друге другом...» (с. 328). Любое взаимодействие, любой диалог партне­ров предполагает нахождение «общего язы­ка», который является результатом достиже­ния понимания.

Стратегии управления конфликтом. Тради­ционно эти стратегии описываются через коопера­тивное или конкурентное измерения, т. е. ориентацию участников конфликта на свои интересы и нужды и/или на интересы и нужды другой стороны. По Дойчу, конструктивный процесс разрешения конфликта, в сущ­ности, подобен эффективному кооперативному процессу, тогда как деструктивный процесс подобен процессу конкурентного взаимодействия. Соответственно для пони­мания конструктивного или деструктивного процессов развития и разрешения конф­ликта могут использоваться данные о стратегиях поведения участников конфликта.

Дж. Рубин, развивающий представление о возможности снятия конфликта с помо­щью простого соглашения, основанного скорее на взаимных договоренностях, чем на изменении внутренних установок, считает, что для достижения такого соглашения в конфликте не обязательны кооперация или конкуренция участников, но вполне может использоваться то, что в литературе по конфликтологии часто называется «индивиду­алистической ориентацией»: ориентация на достижение своих целей и понимание того, что другой также придерживается подобной стратегии, и попытки соединить усилия в реализации собственных интересов. Рубин называет это нечистым индивидуализмом и не кооперацией, но скорее сплавом того и другого.

Успешное достижение соглашения перестает.определяться исключительно при­оритетом доброжелательных установок и взаимного доверия или, напротив, навы­ками соперничества и желанием победить. Все, что необходимо, как считает Рубин, — это найти путь достижения своей цели, оставляя «дверь открытой» для дальнейших соглашений, чтобы другой мог сделать то же самое (Rubin, 1989).

Безусловно, данный перечень факторов, определяющих возможности управления конфликтов, хотя и содержит наиболее важные из них, не является исчерпывающим. Например, Рубин указывает на такой существенный фактор, как «зрелость» конфлик­та. Под этим он понимает такую стадию конфликта, когда все участники готовы при­нимать свой конфликт серьезно и хотят сделать все, чтобы его прекратить. Часто люди недостаточно мотивированы, чтобы работать с конфликтом, и могут считать его делом времени в надежде, что все переменится в их пользу. Типично, считает Рубин, что люди не садятся за стол переговоров, пока не дойдут до «мертвой точки», когда уже никто не верит, что что-то может быть достигнуто с помощью давления и принуж­дения. Бесполезно срывать плоды с дерева, пока они не созрели, так же как и ждать слишком долго. Существует «правильное» время для переговоров, него необходимо найти. Можно, однако, помочь в создании нужного момента. Лучший способ, по мне­нию Рубина, — это добиться того, чтобы каждая из сторон понимала, что в сотрудни­честве они больше достигнут, чем потеряют (Rubin, 1989).

ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ КОНФЛИКТЫ, по мнению Л. Гринхелга, могут быть описаны с помощью следующего перечня измерений, позволяющих диагностировать «трудные или легкие для разрешения» особенности конфликта (табл. 9-1).

Прежде всего, это предмет спора — является ли он «делом принципа» или за­трагивает отдельные разногласия сторон. Отступление от собственных принципов является трудным делом, поэтому в той степени, в какой конфликт связан с отдельны­ми разногласиями сторон, он легче поддается конструктивному разрешению.

Далее следует то, что автор называет «размер ставок» — какова ценность того, что может быть потеряно участником конфликта в случае неудачного для него ис-

хода. Гринхелг считает, что люди могут преувеличивать реальную ценность «ставки», если они вовлечены в противоборство с ориентацией на выигрыш или если исход конфликта может стать прецедентом для последующих ситуаций.

Следующий фактор — это характер и степень взаимозависимости участников в данном