Национализм в СССР

В рамках советской политической системы этнонационализм не мог проявляться открыто, выступать как самостоятельная идеология и политическая сила, способная угрожать режиму и государству. Причины его коренились отчасти в ранней советской истории, в истории досоветской и, не в последнюю очередь, в некоторых фундаментальных свойствах человеческого рода. Некоторые ученые считают, что от национализма не застрахован ни один общественный строй и даже что национализм — определенная стадия общественного развития. Люди, которые оказываются захваченными националистическими лозунгами просто в силу этнической солидарности, по принципу «наших бьют», или оказываются вынужденными поддаться их давлению, едва ли могут рассматриваться в качестве социальной базы национализма. Национализм, как и любая иная идеология, коренится в материальных условиях жизни, в социальных противоречиях между людьми.

Обычно национализм связан, прежде всего, с конкуренцией в сферах занятости, распределения материальных благ, политических прав и статусов, использования ресурсов и т. п. При этом не обязательно должно существовать неравенство между конкурирующими этническими группами. Наоборот, именно межэтническая конкуренция может иметь целью установление доминирования и неравенства, в том числе и под видом прямо противоположного лозунга ликвидации якобы существующего ущемления прав своей группы. Вообще человеку, наверное, свойственно хотеть думать, что кто-то живет лучше него и за счет него. Этническая инаковость — это уже достаточная предпосылка для подобных подозрений на групповом уровне. Парадигма «мы — они» может выступать как предпосылка идеологии противоборства.

Межэтническая конкуренция в действительности является соперничеством между отдельными социально-экономическими и политическими группами соответствующих этносов, а не между этносами. Именно эти группы выступают в качестве настоящей социальной базы национализма, продуцируют националистическую идеологию и внедряют ее в сознание соплеменников.

В СССР поводов для конкуренции, которая могла приобрести форму национализма и межэтнических конфликтов, было немало. Ферганская резня, столкновение киргизов и таджиков, избиение северокавказцев в Новом Узене в 1989 г., узбекско-киргизский конфликт в Ошской области в 1990 г. — это все примеры материально обусловленного соперничества, которое в принципе не имеет прямого отношения к национальной идее. Им же в значительной степени был обусловлен национализм в среде нерусской творческой и научной интеллигенции и управленцев, которые с избытком были подготовлены в рамках политики коренизации. Одним из достижений советской власти считался высокий уровень лиц с высшим образованием среди нерусских народов, причем некоторые из них по этому показателю обошли русских. Но никто тогда не задумывался об отрицательных социальных последствиях перепроизводства «национальных кадров». Эти «кадры» зачастую были избыточны с точки зрения потребностей общества, не находили применения своим знаниям, а главное — на всех не хватало привлекательных, престижных и денежных должностей. Это создавало почву для межэтнической конкуренции, приводило к вытеснению из соответствующих отраслей представителей иноэтничных групп. В 1987 г. немалый резонанс имели публикации о преимуществах для казахской молодежи при поступлении в ведущие вузы Казахстана в ущерб другим этническим группам.

Показательно, что такой конкуренции не существовало в сфере промышленного производства, в которую представители коренных народов Средней Азии, Казахстана, Прибалтики вовсе не стремились. Эта социальная ниша со времен раннесоветской индустриализации так и оставалась занятой преимущественно славянами. Обозначенная проблема наглядно демонстрирует недостатки искусственной и ускоренной модернизации, осуществленной советским государством. Социальная структура «коренных народов» союзных республик включала главным образом аграриев, работников торговли, обслуживания, представителей индивидуального сектора, чиновников и интеллигенцию.

Практически не исследован вопрос о роли национализма в теневых экономических и криминальных, мафиозных структурах. В годы «перестройки» власти неизменно объявляли этнические конфликты и погромы делом рук мафии, но ни разу так и не доказали это на фактическом материале. Теоретически можно предполагать, что подпольный капитал, как разновидность капитала, — столь же интернационален, как и труд, то есть рабочий класс. В то же время это естественная для конкуренции сфера, и она отнюдь не исключает этнических форм. Фактом уже нынешнего времени является конкуренция между этническими криминальными группировками, как и то, что они заинтересованы в максимальной интеграции страны, а не в дальнейшем разъединении. Этот национализм был, видимо, сугубо ситуативным, а это весьма затрудняет возможность универсальных оценок.

Самое первое, что обсуждалось в те годы в контексте упомянутых выше экономических проблем, — это контроль над ресурсами союзных республик. По мнению республиканских ученых, именно в данной сфере наглядно проявлялся диктат центра и сосредотачивались межнациональные противоречия. А среднеазиатские республики к тому же упрекали центр в недостаточности дотаций из государственного бюджета на их социальное развитие. Так, одно время велась оживленная дискуссия между среднеазиатскими и московскими учеными о том, должен ли союзный бюджет финансировать и поддерживать высокую рождаемость в этом регионе. Среднеазиатские патриоты утверждали, что должен, а отказ от такой обязанности означал бы пренебрежение к «национальной традиции» среднеазиатских народов и чуть ли не геноцид. Подоплека подобных претензий была, на мой взгляд, очевидной. Проблема многодетности муссировалась главным образом в целях выколачивания ассигнований. В связи с этим уместно вспомнить о дискуссиях вокруг хлопковой монокультуры в Узбекистане, Таджикистане и Туркмении. Москву обвиняли в «хлопковом колониализме», который принес этим республикам неисчислимые экономические, социальные и экологические бедствия. Известно, однако, что оборотной стороной этой проблемы были огромные поступления из союзной казны, в том числе и под громадные приписки о сдаче хлопка, за счет которых кормилась не только республиканская номенклатура, но и нередко поголовно целые сельские районы.

Можно выделить основные виды этнонационализма, соответствовавшие положению того или иного народа в государственной системе СССР.

Наибольшую роль играл национализм союзнореспубликанских этнонаций. Он был направлен на создание или усиление привилегированного положения своей национальности и соответственно на подавление требований иноэтничного населения. Его задачи вне республик состояли в обретении большей самостоятельности по отношению к союзной власти: это была самая общая цель, которая в разных республиках имела более или менее радикальное звучание. Характерная особенность этого вида национализма состояла в его антирусской направленности; трудно сказать, была ли это собственно русофобия или же перенос на русский народ советофобии: видимо, оба момента были неразделимы и тождественны.

Другой вид национализма был распространен среди статусных народов автономий. В силу того, что в ряде республик они испытывали давление национализма первого типа (Абхазия, Южная Осетия, Нагорный Карабах, Каракалпакия, Горный Бадахшан), этот национализм при всех его общих, «родовых» чертах имел такие особенности, как, по крайней мере, внешне и формально оборонительный и российско-русофильский характер, а также лояльность к центральной власти. Это и естественно, так как союзные власти, Россия и русские рассматривались как единственные возможные защитники от экспансии национализма республиканских «старших братьев». Абхазские патриоты неоднократно выдвигали идею, наряду с преобразованием своей автономии в союзную республику, вхождения в РСФСР. Такую же идею уже в годы «перестройки» выдвигали патриоты каракалпакские (Каракалпакия входила в разные годы в состав РСФСР и Казахстана). Аналогичные ориентации на Россию (и объединение с Северной Осетией) существовали у южных осетин. Насколько мне известно, бадахшанские патриоты, недовольные политикой таджикизации своих припамирских народов в конце 1980-х годов тоже выдвигали идею вхождения Горно-Бадахшанской автономной области непосредственно в состав СССР. Карабахские повстанцы в числе возможных вариантов выхода из конфликта предлагали либо перевод Нагорно-Карабахской автономной области в состав РСФСР, либо установление прямого союзного правления.

К этому же виду национализма относится национализм бесстатусных народов, которые имели еще меньше возможностей защищаться от давления союзнореспубликанского национализма, чем автономии.

Русский национализм также существовал, хотя, видимо, не в тех масштабах, как теперь. Он не имел и институционных форм в виде деятельности общественно-политических организаций, формулирующих расистскую идеологию. Такие формы русский этнонационализм и расизм приобрели в 1990-е гг. — в значительной степени как реакция на русофобию.

Выделяя эти виды национализма, я вовсе не собираюсь оправдывать одни и осуждать другие. Оборонительный национализм остается национализмом и очень легко переходит в национализм агрессивный. Да и в любой ситуации национализм — это идеология агрессии. Но для понимания расстановки политических сил выделенные различия имеют значение. Очевидно, например, что национализм автономий и этнических меньшинств не способствовал распаду СССР — именно в силу его центристской ориентированности. Их сепаратизм был реакцией на распад СССР, а не борьбой против СССР.