![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Убивают ребенка
Авраам взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: «Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня». Ветхий Завет, Бытие, XXII, 7-12 Амедей, тогда в возрасте 25 лет, пришел ко мне на консультацию по поводу приступа страха, случившегося после того, как он посмотрел основанный на фактах фильм об убийстве маленькой девочки молодым человеком: он был охвачен страхом самому совершить подобное преступление и даже, в некоторой сумятице мыслей, самому быть убитым. Скажут: фобия влечения, но — в нарциссическом контексте пограничного состояния. Но порой приступы страха у него достигали такой интенсивности, что он боялся сойти с ума; тогда этот страх катастрофы граничил с пустотой психоза, И если он избежал эволюции в сторону психотической декомпенсации, то, несомненно, благодаря другим сторонам своей психики, более затронутым развитием Эдипова комплекса. Итак, сильный приступ страха, побудивший его прибегнуть к психоанализу, случился в тот момент, когда пациент, которому ранее удалось отделиться от своей матери, решил из чувства вины снова сблизиться с ней. Этот страх был до некоторой степени связан с событиями детства: рожденный от неизвестного отца, пациент воспитывался матерью, не имея отдельного помещения и в близости, которую он сам называет инцестуозной. Он спал в постели матери и в препубертате пытался обследовать ее тело и половой орган, при том, что она оставалась странно невозмутимой в своем сне. Именно он положил конец этой двусмысленной ситуации благодаря нескольким спасительным идентификациям — например, благодаря одному понимающему терапевту, который одновременно и просветил его относительно его сексуальности, и побудил отдалиться от матери (впоследствии я узнаю, что этот врач стал потом психоаналитиком — намек на идентификацию, которая способствовала тому, что пациент пришел на мою кушетку). Но, по правде говоря, в детстве он жил у своей матери только по выходным. Эта склонная к необдуманным поступкам женщина поклялась себе, что если она еще и остается одна в 30 лет, то все же заведет себе ребенка, и выполнила обещание с женатым мужчиной, сыном своего патрона, которого она быстро заставила себя покинуть. Не справившись с ситуацией, она вскоре отдала ребенка в приемную семью, где он проводил будние дни. Мамаша Пердю привязалась к четырехмесячному младенцу, поскольку он, несомненно, позволял ей удовлетворить свое материнское чувство, оставшееся невостребованным после отъезда взрослого сына. Среди.неслыханных трудностей, которые ждали его, Амедей всегда сохранял надежду, источником которой, как я склонен полагать, была эта любовь; но приемный отец — человек озлобленный и ворчливый, несомненно ревновавший жену к Амедею, которого он постоянно отталкивал от себя, — способствовал своим насилием, на фоне безотцовства, формированию устрашающего имаго. Мать, совершенно не понимающая потребности сына, скрывала от него даже личность его родителя, так что он должен был добывать у нее информацию по крупицам. Подростком он долго следил за отцом издалека и, наконец, пришел к нему, чтобы услышать: «Я вас не знаю». Он испытал огромное разочарование, вдвойне усилившееся, когда он начал, а затем выиграл процесс по признанию отцовства. Он смог внести в свидетельство о рождении, где значилась только фамилия матери, которую он продолжал носить, также и упоминание об отце, названном по имени. Таким образом, у него была фамилия отца, но не было заинтересованности последнего в его существовании и его личности. Итак, он пришел на анализ. Его дед по матери, у которого жила и от которого его существование первоначально скрывалось, питал к Амедею чувство подлинной привязанности. Но слишком близкие отношения, которые он поддерживал со своей дочерью, и его некоторая безалаберность не могли обеспечить достаточную безопасность Амедею и с этой стороны. На первых сеансах он произносит непонятные слова в большой тревоге, достигавшей степени страха сойти с ума. Тогда я спрашиваю его, где он мог слышать подобные слова; он вспоминает, что когда-то его дед, который временами вел себя довольно странно, произносил после выпивки почти бредовые речи, которые наводили на него ужас, когда он оставался с ним дома наедине; образованный, знающий несколько языков дед вел сам с собой непонятные разговоры, пережевывая раны своей жизни: «Меня убили», примешивая к своим бредням английские и немецкие фразы. Мне требовалось найти адекватный уровень выслушивания страдания пациента при построении анализа, поскольку нарциссическая опора Амедея пострадала из-за своенравного и непредсказуемого характера его матери, у которой изначально отсутствовало достаточное желание мужчины, в чрезмерном виде перенесенное на него. Из-за бронхопневмонии во время беременности она думала родить раньше срока; затем, рожая анонимно (под «X»), она скрывает свою беременность от братьев и отца и оставляет на несколько дней младенца в приюте. Одумавшись, она передает его в приемную семью за несколько лье от своего дома для того, чтобы в возрасте 8 лет забирать его оттуда все время (возможно, под влиянием представлений деда о незавидной судьбе своего внука) без какого-либо объяснения и без того, чтобы он никогда больше не увидел эту семью... до своего анализа. За этим быстро последовало помещение в сомнительный интернат и т. д. Амедей будет жить с чувством стыда, что у него нет отца, и в страхе, что в школе откроется то, что он рассматривал как порок. На этом фоне он жил, опасаясь агрессии со стороны любого постороннего мужчины и в страхе плохого обращения со стороны г-на Пердю. Перед лицом агрессии или эротического возбуждения его половой орган, как он думал, начинает двигаться один, подобно постороннему телу, не подкрепляемый достаточной идентификацией с третьим лицом перед несдерживаемым возбуждением матери. Поэтому он был склонен полагать, что лучше было бы быть женщиной или даже вообще не иметь пола, короче говоря — регрессировать в средний род. Он преодолел это движение в подростковом возрасте, и его влечение к маленькой подружке, к 18 годам, выявляет для него — тревожной вспышкой — внезапный страх причинить ей зло — предпосылку его будущего симптома. При идентификации с мужчиной, внушающим страх, он яростно подавлял эти аффекты. Другая сторона этого страха — быть убитым — имела ипохондрическую версию, которую он называл «боязнью заболевания», а именно — внезапный страх заболеть неизлечимой болезнью, что является внутренним выражением нарциссической деструктивности. Амедей жил в постоянном страхе быть отвергнутым, поскольку, как он думал, ни один человек, включая психоаналитика, не может им заинтересоваться; отсюда на сеансах ему отводилось не больше места, чем в доме его матери. Не имевшему, в общем, действительного собеседника, ему было трудно начинать сеансы. Но, в то же время, я (как некогда отсутствовавший отец) был персонажем полностью идеализированным, который постоянно должен был
находиться в его распоряжении. Однажды он попросил меня об изменении времени одного из сеансов, на что я в принципе согласился; но отсутствие свободного места в моем расписании не позволяло осуществить это быстро. Тогда, полностью пренебрегая обстоятельствами аналитика, Амедей, чувствуя себя непонятым и презираемым, впал в ярость. Понадобились годы и годы анализа на то, чтобы имаго отца, образованное оставленностью и насилием, могло быть улучшено и чтобы он смог выразить одновременно и невыразимую боль оттого, что у него нет отца, и свой детский ужас перед приемным отцом. Этот последний, человек необузданный, который ничего в него не вкладывал (investir), был зол на весь свет, вспоминая дикие эпизоды колониальной войны, в которой участвовал. Пациент вновь переживал свой страх перед г-ном Пердю, затачивающим нож, чтобы зарезать курицу или кролика, которых он выращивал, угрожая так же зарезать молодого человека, которого он подозревал в намерении изнасиловать его дочь из бунтарства против него. Насильственное имаго персонифицировалось в этого человека, который отрицал его существование и не испытывал к нему никакой нежности. Так, его стремление к нему, постоянно отвергаемое грубыми окриками («Убирайся!»), превращалось в страх подвергнуться той же участи, что и зарезанные животные; присоединяясь к идентификации с дедом, бормочущим в бреду: «Меня убили», он формировал первое время структуру будущего симптома. Нельзя сказать, что это каннибальское, садистское и смертоносное имаго, хотя и сосредоточенное на мужчине, может относиться только к мужскому автономному образу. В действительности оно смешивается с архаическим материнским имаго, поскольку недостаток материнской поддержки и исключение мужчин не позволили появиться образу отца, покоящемуся на разнице между полами. Своей привязанностью мамаша Пердю смягчала эту ситуацию на протяжении восьми лет, но ее подчинение мужу-тирану не позволило оградить Амедея, ни от терроризирующей среды, ни от более чем сурового воспитания. Этому отвечала недостаточная способность отражать возбуждение матери — источник его нарциссической патологии и деструктивных тенденций его полового влечения. Границы его Я были непрочными: так, во сне он имел тревожный фантазм червей, проникающих через его кожу. Справедливо указывалось на идеализации нарциссических пациентов. Но случай Амедея показывает также важность ранних искажений предшественников Сверх-Я, в это время мало дифференцированных от идеала Я. Из-за несформированности достаточно поддающегося влиянию постэдипового Сверх-Я нарциссические идеи величия оказываются раздавленными жестоким архаичным Сверх-Я, признающим лишь одно наказание — смерть, между тем как первоначальная сцена остается отмеченной печатью разрушения. Ввиду срыва кастрации и мазохизма (все-таки работающего у этого пациента) появляется симптом, происходящий из жестокого Сверх-Я, угрожающего уничтожить психику пациента, если не его жизнь (у него не было попыток суицида, но постоянно присутствовала угроза жизни). Вспомним Авраама, который по приказу Всевышнего повел на жертвенное заклание своего сына Исаака. Но в последний момент Бог, который хотел лишь испытать Авраама, удерживает его руку, несущую смерть, пощадив ребенка. Тогда обрезание — символическая кастрация (часть вместо целого) — становится свидетельством покровительства, которое отец-еврей оказывает жизни своего сына. Но в детские годы Амедея рука, которая удерживала нож убийцы, была весьма слаба. Следовательно, его симптом отразил покинутость, насилие и ужас, сопровождавшие его детство, стал признаком желания его смерти, которое испытывали по отношению к нему многие основные персонажи из его окружения. И двойственность симптома — убить или быть убитым — выявляла насильственный вариант гомосексуального отношения к матери при недоступности, вместе с идентификацией с третьим лицом, кастрации.
|