Фонологические универсалии 2 страница

Само собой разумеется, что частности зависят от обществен­ной структуры данного народа и соответственно — данной языко­вой общности. В языковых общностях, слабо или вовсе не диффе­ренцированных в социальном отношении, исключительное зна­чение приобретают различия по полу и возрасту. В дархатском говоре монгольского языка все гласные среднего и заднего рядов в произ­ношении женщин слегка продвинуты вперед, так что мужскому и, о, а соответствует женское и˙, о˙, а˙, а мужскому и˙, о˙, а˙, — женское ü, ö, ä, помимо того, фрикативному х в мужском произношении соответствует взрывный k в женском произношении.*

* Г.Д. Санжеев, Дархатский говор и фольклор, Л., 1931. С. 17.

Богораз сообщает, что один из звуков языка чукчей (луоравет­ланов) на Камчатке произносится мужчинами как č ' (палатализо­ванное č), а женщинами и детьми как с (= ts).* По свидетельству В. Иохельсона, в языке юкагиров (одулов) на северо-востоке Си­бири есть звуки, которые произносятся мужчинами как палаталь­ные взрывные t_j, d_j, детьми и женщинами как аффрикаты с, Z, a стариками как палатализованные č ', Zˇ '.** Во всех этих случаях мы имеем дело с кочевниками, кочующими охотниками (или рыбо­ловами), у которых каждый пол (или половозрастной класс) об­разует замкнутую в себе общность, а какое-либо другое членение общества едва ли существует. Однако различия в произношении половозрастных групп обнаруживаются также и у народов с раз­витой общественной дифференциацией. Конечно, у таких наро­дов они, как правило, менее заметны. Так, например, в русском языке имеется общая тенденция усиливать лабиализацию ударного о в его начальной части и ослаблять ее к концу артикуляции; гласный о, таким образом, всегда звучит как своего рода дифтонг с убывающей лабиализацией. Но, тогда как различие между нача­лом и концом артикуляции о в нормальном мужском произноше­нии весьма ничтожно и даже едва заметно, в произношении жен­щин оно более значительно; некоторые женщины вместо о про­износят даже дифтонг uÜ á (что, конечно, расценивается уже как нечто вульгарное). Различие между мужским и женским произно­шением заключается здесь лишь в степени дифтонгизации; одна­ко если мужчина произнесет о с лабиализацией, характерной для нормального женского произношения, такое произношение сра­зу бросается в глаза как женственное и аффектированное. <...> При внимательном наблюдении подобного рода тонкие условные различия между мужским и женским произношением можно, пожалуй, обнаружить в любом языке; обстоятельное описание фонологической системы какого-либо языка должно постоянно с этим считаться. Что же касается условных различий в произноше­нии разных возрастных групп, то они также наблюдаются во мно­гих языках, их определенно отмечают многие исследователи. Нужно только быть осторожным и не смешивать условные различия с различиями, данными от природы. Когда дети заменяют тот или иной звук другим, поскольку правильное произношение его ус­ваивается лишь со временем, в этом нет еще ничего экспрессив­но-фонологического (как и во всех случаях патологических оши­бок речи). Но экспрессивно-фонологический факт налицо, когда ребенок, будучи в состоянии вполне точно воспроизвести про­изношение взрослых, намеренно не делает этого или когда молодой человек преднамеренно остерегается воспроизводить произношение пожилых людей <...>, с тем чтобы только не показаться старомодным или смешным. Иной раз речь идет об исключительно тонких оттенках, таких, например, как нюансы интонации и т.п.

* Сборник «Языки и письменность народов Севера», III, Л., 1934. С. 13.

** Там же, с. 158.

В социально дифференцированных обществах особенно замет­ны различия в произношении, основывающиеся на сословном, профессиональном или культурном членении общества. Такие раз­личия наблюдаются не только в языках Индии, где они закрепле­ны кастовым делением (в тамильском, например, один и тот же звук в зависимости от кастовой принадлежности говорящего про­износится то как č, то как s), но и в других частях света. Венский разговорный язык в устах министерского чиновника звучит иначе, чем в устах какого-нибудь продавца. В дореволюционной России представители духовенства, например, отличались спирантным произношением g (как γ), хотя все остальные звуки они произносили согласно правилам литературного языка; в литературном рус­ском языке существовало особое «дворянское» и «купеческое» про­изношение. Расхождения в произношении горожан и крестьян, образованных и необразованных встречаются, пожалуй, в любом языке. Часто встречается особое «светское» произношение: харак­теризуясь небрежной артикуляцией, оно свойственно всякого рода щеголям и пшютам.

В любом языке можно обнаружить также локальные различия в произношении. Иной раз по этим различиям люди на сельском рынке узнают, из какой деревни их собеседник. Что касается об­разованных людей, говорящих на нормализованном литературном языке, то столь точные сведения о месте их происхождения на основе одного их произношения вряд ли возможны, однако и тут в основном можно догадаться, из какой языковой области такой человек происходит.

Условные звуковые экспрессивные средства часто свидетель­ствуют не о том, кем является на самом деле говорящий, а только о том, кем он хочет казаться в данный момент. У многих народов произношение, которое они употребляют в публичных выступле­ниях, отличается от произношения, которое имеет место в их обычном разговоре. Существуют особые признаки, отличающие слащаво-ханжеское и заискивающее произношение. Точно так же рядом звуковых условностей характеризуется и аффектированно-наивный щебет известного рода дам и т.п. Все фонологически-экспрессивные средства, которые служат для характеристики оп­ределенной языковой группы внутри какой-либо языковой общ­ности, образуют систему; совокупность этих средств может быть определена как экспрессивный стиль данной языковой группы. Говорящий не обязан употреблять всегда один и тот же экспрес­сивный стиль; он может пользоваться то одним, то другим стилем в зависимости от содержания беседы или характера собеседника; короче говоря, он сообразуется с обычаями, господствующими в той языковой общности, к которой он принадлежит.

Особым видом фонологических экспрессивных средств явля­ются «допускаемые звуковые суррогаты». В любом языке наряду с обычными звуками, употребляемыми всеми, то есть «средними говорящими», имеются единичные звуки, употребляемые лишь небольшим числом говорящих в качестве заменителей тех нор­мальных звуков, к которым они не чувствуют расположения. «Не­расположение» это основано либо на весьма распространенных ошибках произношения, либо на своего рода моде и т.п. «Звук-суррогат» может отличаться от «нормального звука» в разной сте­пени: иногда (например, в случае употребления различных сурро­гатов звука r во многих европейских языках) он сразу улавливает­ся любым наблюдателем, иной раз, однако, для восприятия этого различия нужно иметь хорошо натренированное ухо. Существен­но, что суррогаты допускаются языковой общностью и не подвер­гаются вытеснению, продолжая существовать наряду с нормаль­ными звуками. Поскольку отдельные лица усваивают такие сурро­гаты и употребляют их постоянно или почти постоянно в своем разговоре, суррогаты становятся средствами экспрессивной харак­теристики этих лиц.

Помимо чисто экспрессивных средств, есть еще и такие, кото­рые выполняют одновременно и специальную экспликативную функцию. Довольно часто произношение какой-либо группы гово­рящих отличается от обычного либо тем, что пренебрегает смыс-лоразличительными (а стало быть, существенными в экспликативном плане) противоположениями звуков, либо тем, что обна­руживает эти противоположения там, где они не известны произношению других групп. Вспомним, например, неразличение глухих и звонких, характерное для некоторых частей немецкой языковой области и проникающее даже в литературный язык; вспомним также столь типичное для марсельского произношения совпадение š и s, ž и z или различение безударных а и о, столь характерное для старшего поколения духовенства в дореволюци­онной России (такое произношение особенно резало ухо в цент­ральных и южных областях Великороссии, где безударные а и о уже не различались у представителей других слоев населения) и т.д. С точки зрения экспликативной функции мы имеем тут различные диалектные фонологические (или фонетические) системы, а с точки зрения экспрессивной функции — различные экспрессив­ные формы одной и той же системы. Случаи этого рода необходи­мо строго отличать от других, где характеристика отдельных соци­альных или локальных групп проявляется в произношении одной и той же фонемы, а не в числе различаемых фонем.

От фонологически-экспрессивных средств необходимо отли­чать фонологически- апеллятивные, или воздействующие, средства. Апеллятивные средства служат для того, чтобы вызвать, «возбу­дить» в собеседнике известные чувства. Часто, однако, самим го­ворящим эти чувства по-настоящему не переживаются, он стре­мится лишь к тому, чтобы ими был заражен собеседник. Пережи­вает ли сам говорящий эти чувства или только симулирует переживание, не имеет в данном случае никакого значения. Наме­рение говорящего состоит не в том, чтобы выразить свои собствен­ные чувства, а в том, чтобы возбудить какие-то чувства у собесед­ника.

Фонологически-апеллятивные средства в свою очередь необхо­димо строго отличать от естественных выражений чувства, даже если эти последние воспроизводятся искусственно. Если говорящий заи­кается от (мнимого или действительного) страха или волнения или если его речь прерывается рыданиями, то это не имеет никакого отношения к фонологии, ибо дело здесь идет о симптомах, которые обнаруживаются даже при внеязыковом выражении. Наоборот, та­кие явления, как сверхдолготы согласного и гласного в восторжен­но произносимом немецком schschö ö n!, представляют собой факт языка: во-первых, они обнаруживаются только в языке, не имея внеязыкового выражения, во-вторых, они наделены определенной функцией, в-третьих, они условны, как и все прочие наделенные функцией языковые средства. Следовательно, они принадлежат апеллятивной фонологии (поскольку дело в этом случае заключается в том, чтобы вызвать определенные чувства у слушателя).

При современном состоянии знаний трудно сказать, какими методами должна руководствоваться «апеллятивная фонология». Те­оретически для каждого языка следовало бы установить полный пе­речень всех фонологически-апеллятивных средств, иными словами, всех условных средств, с помощью которых возбуждаются извест­ные чувства и эмоции. Однако не всегда ясно, что следует рассмат­ривать в качестве отдельного апеллятивного средства и как эти апел-лятивные средства должны быть отграничены друг от друга.

Особенно трудным и тонким оказывается в этом случае раз­граничение языка и речи. Выше мы упомянули о сверхдолготе удар­ного гласного и непосредственно предшествующего ему соглас­ного в немецком языке. Как пример было приведено нем. schschö ö n! в восторженном произношении. Однако то же самое средство может быть с успехом использовано и для выражения других эмоций: schschö ö n! можно произнести не только в востор­женном состоянии, но и иронически; schschaamlos! можно про­изнести негодующе, lliieber Freund! — восторженно, иронически, с возмущением, убежденно, с грустью, с сожалением и т.д.— каждый раз с иной интонацией. Спрашивается, как же следует понимать эти различные оттенки интонации? Относятся ли все они к апеллятивной фонологии и вообще к языку? Или же они принадлежат только речи? Действительно ли они условны? Эмо­ционально окрашенные интонации встречаются довольно часто и во внеязыковых выражениях (при неопределенных, неартикули­руемых восклицаниях), причем конкретные эмоции, которые они должны вызывать, можно опознать с достаточной точностью. Оче­видно, внеязыковые интонации, вызывающие эмоции, имеют ту же структуру тона и интенсивности, что и слова, окрашенные теми же эмоциями (впрочем, все это еще ни разу не подвергалось обстоятельному исследованию). Можно также твердо установить, что многие из интонаций, вызывающих эмоции, имеют одно и то же значение в самых разных и притом далеко отстоящих друг от друга языках мира.* Напротив, сверхдолгота ударного глас­ного и предшествующего согласного предполагает наличие глас­ных и согласных, а также ударных и неударных слогов; следова­тельно, по самому своему существу она связана исключительно с языковыми выражениями и действительна лишь для определен­ных языков.

* Европейцы, например, понимают эмоции, которые хочет выразить хоро­ший японский актер, даже тогда, когда они не понимают ни слова из того, что он говорит; и это не только благодаря мимике, но отчасти также и благодаря интона­ции.

Вероятно, так обстоит дело с большинством фонологических апеллятивных средств: сами по себе эти средства не имеют пря­мого отношения к возбуждению какой-то определенной эмоции; они содействуют появлению множества самых различных эмоций; выбор же эмоций зависит от ситуации, в которой развертывается речь, а само возбуждение эмоций достигается необозримым мно­гообразием звуковых жестов, лишенных условного характера. За­дача апеллятивной фонологии состоит не в собирании, описании и систематизации этих эмоциональных звуковых жестов и не в приурочении их к определенным конкретным эмоциям, а в опре­делении тех условных признаков, которые, за вычетом названных выше звуковых жестов, способствуют различению эмоционально окрашенной речи от эмоционально нейтральной, спокойной речи. Так, например, можно сказать, что сверхдолгота ударного долго­го гласного и предударного согласного в немецком, удлинение согласных в начале слова и гласных в конце предложения в чешс­ком, удлинение краткого гласного (при сохранении специфичес­кого открытого, ненапряженного качества этого гласного) в вен­герском, удлинение первых согласных слова (accent d'insistance) во французском и т.д. являются знаками эмоциональной речи, то есть фонологическими апеллятивными средствами. И действитель­но, все названные особенности появляются в указанных языках лишь в случае необходимости вызвать какую-либо эмоцию и не­допустимы в спокойной, эмоционально нейтральной речи. Кроме того, они явно условны в противоположность, например, инто­нации ужаса, которая является, если можно так выразиться, це­ликом интернациональной, хотя в каждом отдельном языке она может употребляться лишь в таких словах, которые уже наделены условными апеллятивными средствами (например, удлинение предударного согласного в немецком языке). <...>

Отличить апеллятивные средства от экспрессивных не всегда легко. Иной раз экспрессивные стили отличаются усилением апеллятивной функции; иногда они отличаются ослаблением ее: сте­пень апеллятивности сама становится, таким образом, своего рода экспрессивным средством. Сравните, например, преувеличенно эмоционально окрашенную речь жеманницы и торжественно апа­тичную речь пожилого вельможи. Конечно, эти два экспрессивных стиля имеют свои специфические приметы, лежащие целиком в сфере экспрессивной фонологии. К этим приметам присоединяет­ся, однако, и способ использования апеллятивных средств. Задача исследователя в дальнейшем будет состоять, очевидно, в тщатель­ном разграничении экспрессивной и апеллятивной функций в раз­личных речевых стилях. В настоящее время это еще невозможно. Пока что следует собирать материал по возможности из самых раз­личных языков.

Таким образом, мы настаиваем на строгом разграничении экс­прессивных и апеллятивных средств. <...>

Соответственно этому, как уже сказано, следовало бы выде­лить две особые отрасли фонологии, одна из которых имела бы своим предметом экспрессивные, а другая — апеллятивные сред­ства; в качестве третьей сюда присоединилась бы та часть фоноло­гии, которая имеет дело с экспликативными средствами языка. <...> Однако если мы сравним между собою эти три части, то нас прежде всего поразит их несоразмерность. «Экспликативная фоно­логия», очевидно, охватила бы огромную область, тогда как на долю двух других отраслей фонологии достались бы небольшие группы фактов. Кроме того, экспрессивная и апеллятивная фоно­логии должны были бы обладать некоторыми общими чертами, отличающими эти области от «экспликативной фонологии». Про­блема разграничения условного и данного от природы возникает, собственно говоря, лишь в отношении экспрессивной и апелля­тивной фонологий и не имеет никакого значения для эксплика­тивной фонологии. В качестве экспликативных средств, лишенных условного характера, можно было бы рассматривать разве только прямые звукоподражания (ведь они не состоят из нормальных зву­ков). Однако такие звукоподражания (поскольку они действитель­но даны от природы и лишены условного характера) вообще вы­ходят за рамки языка. Когда кто-либо, рассказывая о том, что с ним произошло на охоте, чтобы оживить свой рассказ, подражает крику зверя или иным естественным шумам, то в этом месте он должен прервать свою речь: и это потому, что звук, служащий предметом подражания, как раз и является инородным телом, лежащим вне пределов нормальной экспликативной человеческой речи. <...> Совершенно иначе обстоит дело в сфере экспрессивно­го и апеллятивного. Условное и данное от природы переплетены здесь между собой: существенное для апеллятивной функции ус­ловное удлинение согласных или гласных выступает только в свя­зи с определенной эмоциональной интонацией, которая вполне естественна, а не условна; особое произношение известных зву­ков, в отдельных языках условно предписываемое женщинам, вы­ступает, как правило, в связи с женским голосом, который фи­зиологически обусловлен. Можно, пожалуй, сказать, что число условных экспрессивных и апеллятивных средств всегда меньше числа этих же средств, лишенных условного характера. Если, та­ким образом, на долю «экспликативной фонологии» приходится вся совокупность звуковых средств языка, существенных в плане экспликативной функции, то двум другим отраслям фонологии, очевидно, придется иметь дело лишь с немногочисленными экс­прессивными и апеллятивными средствами. В таком случае можно спросить: стоит ли в самом деле рассматривать три вышеупомяну­тые отрасли фонологии как равноправные и равноценные и целе­сообразно ли отрывать условные экспрессивные и апеллятивные средства от тех же средств, имеющих естественный характер, и включать их в сферу фонологии?

Все трудности, видимо, проще всего устранить, предоставив исследование экспрессивных и апеллятивных средств звука особой науке — звуковой стилистике; эту науку можно было бы разделить, с одной стороны, на экспрессивную и апеллятивную и, с другой стороны, на фонетическую и фонологическую. При фонологичес­ком описании любого языка следует привлекать и фонологичес­кую стилистику (в двух ее аспектах — экспрессивном и апеллятивном); однако подлинной целью такого описания все же должно быть фонологическое исследование «экспликативного плана» язы­ка. Отсюда вытекает, что фонологию не следует делить на экспрес­сивную, апеллятивную и экспликативную. Термин «фонология» надо сохранять в ограниченном употреблении, применяя его к исследованиям звуковой стороны языка, существенной в плане экспликативном. Что же касается исследования сторон звука, су­щественных в плане экспрессивном и апеллятивном, то оно оста­ется за «фонологической стилистикой», которая является в свою очередь лишь частью «звуковой стилистики».

ФОНОЛОГИЯ

Предварительные замечания

Выше мы говорили, что при восприятии речи отдельные при­знаки воспринимаемых звуков как бы проецируются на три раз­ные плоскости: плоскость выражения, плоскость обращения и плос­кость сообщения, при этом слушатель может концентрировать свое внимание на любой из этих плоскостей, отвлекаясь одновременно от двух остальных. Следовательно, качества звука, воспринимае­мые в плане экспликативном, могут восприниматься и рассматри­ваться совершенно независимо от тех качеств, которые лежат в плане экспрессивном и в плане апеллятивном. Не следует, одна­ко, полагать, что все признаки звука, лежащие в плане эксплика­тивном, выполняют одну и ту же функцию. Все они, конечно, служат для выражения интеллектуального смысла, заключенного в том или ином предложении (иными словами, все они причастны к языковым ценностям, наделенным определенным значени­ем). Тем не менее в этой области явно обнаруживаются три различ­ные функции. Одни признаки звука выполняют вершинообразующую, или кульминативную, функцию: они указывают, какое количество «единиц» (= слов, словосочетаний) содержится в дан­ном предложении, сюда относится, например, главное ударение в словах немецкого языка. Другие признаки звука выполняют раз­граничительную, или делимитативную, функцию: они указывают границу между двумя единицами (устойчивыми словосочетания­ми, словами, морфемами); сюда относится, например, сильный приступ в начальном гласном в немецком языке. Наконец, третьи признаки звука выполняют смыслоразличительную, или дистинктивную, функцию, способствуя различению значащих единиц, ср., например, нем. List «хитрость» — Mist «навоз» — Mast «мачта» — Macht «сила» и т.д. Любая единица языка должна содержать звуко­вые признаки со смыслоразличительной функцией, иначе ее нельзя будет отличить от других единиц языка. Различение языковых еди­ниц осуществляется исключительно с помощью таких звуковых признаков, наделенных смыслоразличительной (дистинктивной) функцией. Напротив, признаки звука, наделенные кульминативной и делимитативной функциями, не являются абсолютно необ­ходимыми для языковых единиц Существуют предложения, в ко­торых разграничение отдельных слов вообще не обозначено ника­кими особыми признаками звука и многие слова употребляются в составе целого, не имея специальных кульминативных образова­ний. В любом предложении всегда возможна пауза между словами, так что признаки звука с делимитативной и кульминативной функ­циями служат своего рода суррогатом, заменителями этих пауз. Следовательно, обе эти функции во всех случаях остаются всего лишь удобным вспомогательным средством, тогда как смыслораз-личительная функция не просто удобна, но абсолютно необходи­ма и неизбежна для понимания. Таким образом, среди трех функ­ций, которые можно выделить внутри экспликативного аспекта языка, смыслоразличительная функция является самой важной. <. >

Учение о смыслоразличении

(Дистинктивная, или смыслоразличительная, функция звука)

I. Основные понятия

1. Фонологическая (смыслоразличительная) оппозиция

Понятие различия предполагает понятие противоположения, или оппозиции. Две вещи могут отличаться друг от друга лишь постоль­ку, поскольку они противопоставлены друг другу, иными слова­ми, лишь постольку, поскольку межцу ними существует отноше­ние противоположения, или оппозиции. Следовательно, признак звука может приобрести смыслоразличительную функцию, если он противопоставлен другому признаку, иными словами, если он является членом звуковой оппозиции (звукового противоположе­ния). Звуковые противоположения, которые могут дифференци­ровать значения двух слов данного языка, мы называем фонологи­ческими (или фонологически-дистинктивными, или смыслоразличительными) оппозициями. <...> Наоборот, такие звуковые противоположения, которые не обладают этой способностью, мы определяем как фонологически несущественные, или несмыслоразличительные. Противоположение o—i в немецком языке является смыслоразличительным (фонологическим); ср. so «так» — sie «они», Rose «роза» — Riese «великан»; но противоположение переднея­зычного r увулярному r не является смыслоразличительным, по­скольку в немецком нет ни одной пары слов, которая различалась бы этими звуками.

Звуки могут быть взаимозаменимыми и взаимоисключающими. Взаимозаменимыми называются такие звуки, которые в данном языке могут находиться в одинаковом звуковом окружении (на­пример, о и i в приведенных выше немецких примерах); наоборот, взаимоисключающие в данном языке звуки никогда не встречают­ся в одном и том же звуковом окружении; в немецком это будут так называемые «ich -Laut» и «ach -Laut»: последний встречается толь­ко после и, о, а, аи, тогда как первый — во всех прочих положе­ниях, но только не после и, о, а, аи. Из сказанного следует, что взаимоисключающие звуки, как правило, не могут образовывать каких бы то ни было фонологических (смыслоразличительных) оппозиций: никогда не встречаясь в одном и том же звуковом ок­ружении, они не могут выступать в качестве единственного разли­чительного элемента двух слов. Немецкие слова dich «тебя» и doch «однако» отличаются друг от друга не только двумя разными ch, но и гласными; но, тогда как различие между i и о выступает в качестве самостоятельного и единственного дифференцирующего фактора во многих других парах слов немецкого языка (например, stillen «останавливать, унимать» — Stollen «штольня»; riβ «порвал» — Roβ «конь»; Mitte «середина» — Motte «моль»; bin «есмь» — Bonn «Бонн»; Hirt «пастух» — Hort «клад, сокровище» и т.д.), противо­положение «ich -Laut» — «ach -Laut» всегда сопровождается проти­воположением предшествующих гласных и, таким образом, не может различать два слова в качестве единственного дифференци­рующего средства. Так обстоит дело со всеми оппозициями взаи­моисключающих звуков. <...>

Что касается взаимозаменимых звуков, то они могут образовы­вать как смыслоразличительные, так и несмыслоразличительные оппозиции. Все зависит исключительно от функции, которую та­кие звуки выполняют в данном языке. Например, в немецком язы­ке относительная высота тона гласных в слове несущественна для его значения (то есть для его экспликативной функции). Различия между гласными по высоте тона в лучшем случае могут быть ис­пользованы как апеллятивное средство. Значение двусложного слова остается при всех обстоятельствах неизменным независимо от того, будет ли гласный второго слога выше или ниже гласного первого слога, будут ли оба слога произноситься с одинаковой высотой тона или нет. Если рассматривать низкое и высокое и как два раз­ных звука, то можно обнаружить, что в немецком языке эти два звука взаимозаменимы, но смыслоразличительной оппозиции не образуют. С другой стороны, звуки r и l в немецком тоже взаимо­заменимы, но они являются вместе с тем и членами смыслоразли­чительной оппозиции; ср., например, такие пары слов, как Rand «край» — Land «страна»; fü hren «вести» —fü hlen «щупать»; scharren «копать, рыть» — schallen «звучать»; wirst «становишься» — willst «хочешь» и т.д., значения которых различаются лишь благодаря противоположению r — l. В противоположность этому r и l в японс­ком языке взаимозаменимы, но неспособны быть членами смыс­лоразличительной оппозиции: в любом слове звук r можно заме­нить звуком l, и наоборот; значение слова от этого никак не изме­нится. Однако относительная высота тона в слоге фонологически существенна для японского языка. Высокое и низкое и здесь не только взаимозаменимы, но и являются членами смыслоразличи­тельной оппозиции, благодаря чему, например, цуру может иметь три разных значения в зависимости от относительной высоты тона обоих и: цуру означает «тетива», если первое и выше второго; оно означает «журавль», если первое и ниже второго; оно означает, наконец, «удить», если оба и одинаковы по высоте тона. Таким образом, можно различать два рода взаимозаменимых звуков: зву­ки, которые в данном языке образуют смыслоразличительные оп­позиции, и звуки, которые образуют лишь несмыслоразличитель­ные оппозиции. <...>

2. Фонологическая (смыслоразличителъная) единица.

Фонема. Вариант

Итак, под фонологической оппозицией (прямой или косвен­ной) мы понимаем такое противоположение звуков, которое в данном языке может дифференцировать интеллектуальные значе­ния. Каждый член такой оппозиции мы называем фонологической (или смыслоразличительной) единицей. Из этого определения сле­дует, что фонологические единицы могут быть весьма различны­ми по объему. Такие слова, как bahne «прокладываю (путь)» и bаппе «изгоняю», отличаются друг от друга только типом усечения слога (а в связи с этим также количеством гласного и согласного); в такой паре, как tausend «тысяча» — Tischler «столяр», различие в звуках распространяется на все слово, за исключением анлаута; наконец, в такой паре слов, как Мапп «мужчина» — Weib «жен­щина», оба слова от начала до конца различны в звуковом отно­шении. Таким образом, фонологические единицы могут быть бо­лее крупными и менее крупными, и их можно классифицировать по их относительной величине.

Существуют фонологические единицы, которые можно разло­жить на ряд следующих друг за другом во времени более мелких фонологических единиц. К такому типу единиц принадлежат [mε: ] и [by: ] в немецких словах Mä hne «грива» — Bü hne «сцена». Из противоположений Mä hne «грива» — gä hne «зеваю» и Mä hne «грива» — mahne «увещеваю, предупреждаю» следует, что [mε: ] распадается на [m] и [ε: ], а из противоположения Bü hne «сцена» — Sü hne «по­каяние» и Bü hne «сцена» — Bohne «боб» вытекает, что [bу: ] распа­дается на [b] и [у: ]. Но такие фонологические единицы, как т, b, ε:, у:, уже нельзя себе представить в виде ряда следующих друг за другом еще более кратких фонологических единиц. С фонетической точки зрения каждое b, конечно, состоит из целого ряда движе­ний органов речи: сперва сближаются губы, затем они смыкаются друг с другом настолько, что полость рта полностью изолируется от внешней среды; одновременно поднимается нёбная занавеска и упирается в заднюю стенку зева, закрывая таким образом ход из глотки в полость носа; вместе с этим начинают колебаться голосо­вые связки; поступающий из легких воздух проникает в полость рта и скопляется за сомкнутыми губами; наконец, под напором воздуха губы размыкаются. Каждому из этих следующих друг за другом движений соответствует определенный акустический эф­фект. Но ни один из этих «акустических атомов» нельзя рассматри­вать в качестве фонологической единицы, поскольку такие «атомы» всегда выступают вместе, а не раздельно: за губной «имплози­ей» всегда следует «эксплозия», которая в свою очередь начинается «имплозией»; Blä hlaut («звонкий пазвук, гул») с лабиальной ок­раской, который звучит между имплозией и эксплозией, не мо­жет появиться без лабиальной имплозии и эксплозии. Следова­тельно, b в целом является фонологической, неразложимой во времени единицей. То же самое можно сказать и о других упомяну­тых выше единицах Долгое [у: ] нельзя представлять себе как ряд кратких [у]. Конечно, с фонетической точки зрения это [у: ] пред­ставляет собой некоторый промежуток времени, заполненный ар­тикуляцией [у]. Однако если попытаться заполнить часть этого от­резка времени другой вокалической артикуляцией, то мы не полу­чим другого немецкого слова (Baü ne, Bü ane, Biü ne, Buü ne и др. в немецком языке невозможны). Именно с точки зрения немецкой фонологической системы долгое [у: ] неразложимо во времени.