Часть 3. Не люблю горячую воду. И тёплую не люблю

Не люблю горячую воду. И тёплую не люблю. Куда приятнее зависнуть под прохладным душем, до мурашек и посиневших губ торчать под упругими струями, подставляя под них беззащитную спину. По лопаткам стекает вниз, струится по коже.
Почти не чувствую. Фоново лишь, где-то там, на грани сознательного и бессознательного.
Сколько так уже?
Переступив порог квартиры, бросив дежурное «мамапапа, я припёрся» и свалив вещи прямо на пол у душевой кабины, скорее забрался под воду.
И всё.
Накрыло.
Не отпускает.
Чувствую себя накуренным неизвестной заразой. Обдолбанным настолько, что мысли упорно не желают приходить в мою тупую головёнку. Нет, они ещё как настырно лезут, но совершенно бредовые, бесформенные. И вместо того, чтобы с паническим ужасом сжаться в комок и вопить от страха перед неизвестной несуществующей хренью, я только глупо ухмыляюсь время от времени, представляя, как зефирные человечки захватили бы мир, или плюшевый пони Ксюни забил косяк.
Бред-бред-бред.
Но абсолютно ничего, ничего больше в голову не идет. Абсолютнейше.
Защитная реакция организма? Или конкретно ёбаная особенность моей нервной системы?
Избили в собственном подъезде – заблокировать. Не дала одноклассница – заблокировать. Едва не сожрал ссохшийся труп – подумать о пони.
Яр, Яр… Крашенное идиотище.
Выгибаюсь назад, подставляя голову под воду. Тут же виски сводит, и начинают ныть зубы.
Терплю.
Есть кое-что, что точит меня куда больше, раздражая нервные окончания почище продирающего до костей озноба.
Оксана.
Моя обожаемая старшая сестрёнка носится с ожившим трупом. Носится, бросив меня валяться на полу с двумя кровоточащими дырками на шее. Мило, блин. И даже почти больно. Нет, не сказать, что «о, как ты могла, неверная», но осадок остался не из приятных, хоть я и знаю, что она просто не могла не удостовериться, что со мной относительный порядок. И плевать, что на то, чтобы оклематься и встать на ноги, ушёл почти час.
Сколько он у меня взял?
Прикрыв глаза, с трудом хватаюсь за размытые ускользающие воспоминания.
Глоток. Ещё один. Ещё. Ещё… Сколько он выпил?
Пробирает. Пробирает от ещё одного, совершенно не нужного мне сейчас, воспоминания. Об ощущении охватившей эйфории, о том, как это самое ощущение напрочь перебило всё остальное. Перекрыло собой боль и страх, как раскалённый утюг прожигает ткань, вместе с клочками материи уничтожив и две старых оплавленных дыры от неосторожно смахнутого пепла.
Нет. Нельзя так думать. Нельзя думать настолько неправильно. Нельзя даже краешком сознания допускать, что это могло мне… понравиться. Нельзя думать, что он мог бы мне…
Стоп!
Ладонь с гулким шлепком впечатывается в пластиковую стенку душевой кабинки.
Ладно. Всё-таки нашариваю кран и делаю воду чуть теплее.
Сонливость тут же одолевает.
Всё этот чёртов кусучий гад.
Странно, но никакого ужаса он у меня не вызывает, только бесконечное раздражение да досаду за подпорченную шкурку.
Пальцы в бессмысленной попытке оцарапать ведут подушечками по плитке, затирая осевшие капли.
Проклятие!
Хочу я того или нет, но раз за разом коварное подсознание возвращает меня назад, насильно заставляя вспоминать, и всё больше и больше скулы печёт, особенно чувствительно под струями прохладной воды.
Злюсь на себя и одним резким движением выкручиваю кран с красной херью на максимум. И тут же, как ошпаренный, и, кажется, действительно ошпаренный вылетаю из кабинки едва ли не на четвереньках, неуклюже запнувшись об низкий бортик.
Хватит с меня всей этой хрени. Вон, Ксюха хочет, пусть она и разбирается.
Стягиваю привычно брошенное на батарею полотенце и, обернув вокруг бёдер, неуклюже, как пингвин по гравийке, косолаплю в свою комнату. Чёртов скользкий ламинат! Хрена с два я снова позорно грохнусь на задницу.
Заперевшись у себя, замираю напротив зеркала и тупо разглядываю своё серое от размазанных теней ебало.
Мда. Красавчик.
Остервенело тру лицо первой попавшейся под руку тряпкой. Ну, что, теперь на ещё одну светлую футболку меньше и на одну половую тряпку больше. Раздраженно откидываю испорченную шмотку куда-то за спину и, собираясь уже было вырубить свет и завалиться спать, как взгляд цепляет две распаренные бляшки на шее.
Багровые, клеймом кажутся на светлой коже. Почти как засосы, только вот последние бесследно исчезают через пару дней, чего не скажешь о безжалостно вспоротой острыми клыками коже. Интересно, шрамы останутся?
Странное ощущение…
Помедлив, тянусь пальцами к закрывшимся ранкам и, подушечками потрогав шероховатые корки, сдираю их. Почти не больно. Щиплет. А по предплечью, смешиваясь с высыхающими каплями, быстро стекает тонкая струйка крови. Не бордовая, едва ли даже алая от размывшей ее влаги.
И его глаза тоже не… красные. Словно искусно подобранные линзы. Янтарные, удивительно живые, их просто невозможно назвать холодными. Как и уродливыми. Нет, они… Они…
Кусаю губы, сдирая куски нежной кожи.
Они…
Морщусь, пытаясь мысленно нащупать нужное слово, но ничего не идёт на ум. Ничегошеньки.
Он казался мне восковым, пока не открыл глаза. Непозволительно живые глаза.
Чёрт!
Хватит! Хватит-хватит-хватит…
Наспех одеваюсь и, закинув полотенце на дверь, вырубаю свет и забираюсь под одеяло.
На кухне мама гремит кастрюлями, а в соседней комнате громко ругается с телеком отец. Это моя реальность, и нет в ней места стухшим брюнетам с тяжелым взглядом из-под длинных ресниц. Бля… И когда я успел рассмотреть его ресницы? Почему я вообще стал на него пялиться?
Пресвятая морковка! Просто позволь мне вырубиться. Без психодела, кошмаров и сновидений.
Щёку приятно холодит гладкая ткань наволочки; натягиваю одеяло повыше, втягивая голову в плечи и подбородком прижимаясь к груди. Свежие ранки ноют, отзываясь раздражающим зудом. Голова наливается свинцовой тяжестью, на глаза давит.
Засыпаю.
Без цветных картинок, просто проваливаюсь во тьму, кутаюсь в неё, как в толстый плед. И уже окончательно залипая, уткнувшись лицом в подушку, понимаю, что меня больше совершенно не тянет косплеить вампиров.

***
Символика мне никогда особо не нравилась, но и не напрягала. Забавный дед преподает. Система его несовершенна и слегка ебанута, но… Это, пожалуй, единственная пара, на которой можно как следует, не спалившись, выспаться.
Бурчит себе чего-то под нос, уткнувшись в список группы, и изредка поднимает на аудиторию толстые, как лупы, стёкла очков. На сову похож.
– Эй, эй!
Шиплю и отодвигаюсь на максимально возможное расстояние, чтобы острый локоть Лёхи перестал пересчитывать мои рёбра. Этот придурок уже битых полчаса пялится в цифровой экран цифромыльницы, едва ли не с высунутым языком разглядывая «фоточки». Промотал несчастный десяток кадров больше сотни раз и всё продолжает пялиться. И не понятно, что его веселит больше – скорченные мной рожи или же «ссохшийся чувак», над которым я нависал со скальпелем.
– Реально настоящий?
– Шестой раз спрашиваешь, – бурчу куда-то в сторону, подумывая о том, что ему бы лучше и не знать, насколько он оказался настоящим.
Непроизвольно, на автомате, пальцы сами тянутся к высокому вороту водолазки. Осторожно касаются его, не решаясь проверить, на месте ли две маленькие ранки. И чем чаще я ловлю себя на этом, тем больше понимаю, насколько я попал. Он не исчез. Никуда не делся. Вполне реальный и очень даже материальный.
В сотый раз одёргиваю себя, запрещая даже думать об этом, но разве помогает?
Оу… Вот что точно поможет отвлечься, так это внушительный бюст свесившейся с заднего ряда амфитеатра Катеньки, который очень недвусмысленно касается моего плеча и шеи.
Оборачиваюсь, взглядом утыкаясь в обширное декольте главной «блондинки» курса и, надо признать, с трудом поднимаю глаза выше её шеи.
Улыбается, но как-то кисло. Ну, так ещё бы. Слово не воробей. Только вот не стоила тонны моих убитых нервных клеток твоя п…
– Ты что-то хотела, милая?
Надувает губки и молча тянет остро заточенные коготки к моему цифровику. Усмехаюсь и забираю его у друга, молча передаю ей. Пару секунд вглядывается в экран и с визгом запоздало откидывает его в сторону, словно он мог бы её перепачкать трупным ядом.
Вот я иногда думаю: они обе, и она, и Оксана, обе блондинки, обе крашенные. Так почему у одной перекись выела зачатки мозгов, а у второй – последние тормоза? Строение черепа, что ли, разное? Ну, там, у одной башка, как губка, пористая, и без труда пропускает всякую дрянь прямо вон через дырочки для волос.
Первые ряды начинают оборачиваться. Делает «ой» и, обворожительно улыбаясь, прикрывает рот ладошкой.
– Яр, ты совсем ёбнутый! – зло шипит мне прямо в лицо, обдавая ароматом клубничной жвачки. Но почему-то с этим запахом у меня иная ассоциация. Куда более пошлая.
– Не ругайся, тебе не идёт.
– Мне всё идёт, придурок!
Тут же включается Лёха:
– Что это ты так распаляешься? Не хочешь держать слово?
– Это… Это ненастоящий труп!
– А настоящие какие?
– Не знаю. Но не такие. Этот какой-то… засушенный.
– Какой уж в морге был, – деланно пожимаю плечами, мысленно добавляя, что он уже ни фига не засушенный, а очень даже… Даже… Какой, блин? Настоящий? Живой?
– Это не труп, это мумия! И мумия не считается!
Друг, было, начинает возмущаться, и я осторожно касаюсь его плеча, привлекая к себе внимание:
– Да ладно. Не стоит, – и, поглядев на неё, добавляю, – Да расслабься ты, не собирался я с тобой спать.
Зависает. Самым натуральным образом, как анекдотичная блондинка на экзамене по высшей математике. Только часто хлопает густо накрашенными ресницами. Того и гляди, в пустых глазёнках побегут строчки перезагрузки. Синий экран, все дела…
Наконец, пролагав, спрашивает:
– Это как это?
– Что, как это?
– То есть, ты меня не хочешь?
Терпеливо киваю.
– И я тебе не нравлюсь?
Подбородок касается груди еще раз.
– А почему?
Лёшик давится ручкой, а я только умиляюсь, качая головой и отворачиваясь, считая диалог оконченным. Что с неё ещё… Минуточку!
Прогибаясь назад и на ощупь, едва ли не выкручивая предплечье из сустава, пытаюсь нащупать цифровик.
Опаньки! Пальцы цепляют витой шнур, тяну за него, чтобы перехватить поудобнее и утащить назад. Но прежде чем убрать в рюкзак, взглядом задерживаюсь на мерцающем экране. Моя бледная, искажённая идиотской гримасой рожа и совершенно жуткий, покрытый растрескавшейся кожей, череп.
Да меня от одного взгляда на кадр пробирает, так почему я не испугался тогда? Почему словно через мутную призму?
Гипноз? Внушение? На что вообще способно это «нечто»?
Башка пухнет. Ещё и Оксана с «этим» в маленькой квартирке. И напугана она была куда меньше, чем я. Зачем он ей? Для чего? Не могла же моя умница сестра запасть на… «это»?
Погодите-ка…
Телефон выдергиваю из кармана узких джинс просто по инерции. Но… Что я ей скажу? «Хай, детка, как ты там? А этот тип, ну, тот, который дохлый, вы уже трахались?»
– Слушай, Ярик…
Морщусь. Терпеть ненавижу, когда так коверкают моё имя. Я вообще от него не в восторге, мягко говоря. Ну, Лёхе можно, чо уж там.
– Внимаю тебе, смертный.
– Слушай, а это тело на фотках, где его откопали?
– Да не знаю я. Ксана сказала, что под полом в семейной усыпальнице нашли.
– И ты даже адресок не стрельнул? – корчит кислую рожу и тут же мечтательно тянет, закатывая глаза, – Заторчали бы та-а-ам…
– Да как-то не до этого было.
Стараюсь сделать мину поравнодушнее, но, кажется, можно и не стараться, эта размалеванная пародия на «истинного бессмертного» мечтательно причмокивает губами, представляя, как бы мы «заторчали».
Хех… Да ни за что! Никаких склепов, кладбищ и псевдовосхищения смертью больше. Как-то не сильно оно вдохновляет, когда эта самая смерть улыбается тебе утыканной острыми зубами пастью. Только вот, как стряхнуть с себя привычный образ теперь… Отвык я уже быть «нормальным». Или казаться им? Куда проще прикрываться гротескным прикидом, прячась под запоминающимися тряпками. Не смотрит никто дальше, не заглядывает под яркий костюм. Но стоит только смыть боевую раскраску и ногти перестать красить, как я снова почувствую себя голым. Незащищенным. Только Я. Без весёленькой чёрной бахромы, прикрывающей комплексы и целый набор идиотских фобий. Какие-то из них глупые, детские, вроде страха встретить под кроватью монстра, а какие-то куда более…
Взгляд непроизвольно скользит по зажатой в кулаке трубке. И осторожно, медленно выверяя каждое движение, я тыкаю по сенсорному экрану, вместо телефонной книги открывая поле для набора цифр, и по одной, тщательно прислушиваясь к себе, набираю номер сестры.
Не возьмёт сразу, и сброшу. Вот три гудка, и всё.
Подношу телефон к уху и…
Первый сигнал. Второй… Большой палец уже нащупывает кнопку отбоя и…
– Да.
Чёрт.
– Привет.
– Отчего шёпотом?
– На паре я.
Тянет какое-то невразумительное «угу», и я напряженно прислушиваюсь к её голосу, безуспешно пытаясь хотя бы пару ноток эмоциональной окраски выловить.
Что там у них происходит?
– Как вы там?
– Мы? – Усмехается с едва отличимым оттенком раздражения.
Жду, и она, помолчав немного, продолжает:
– Мы… Хм. В жопе мы.
– Не понял. Он что, тебя…?
«Покусал», «трахнул», «трахнул, а потом покусал», «покусал во время траха»?
– В том то и дело, что нет. И не пытался.
Фууух… Эй, это на что «нет»? Или ничего из вышеперечисленного?
– Не идёт на контакт. Совершенно. Забился в угол и только поднимается с кресла, чтобы стащить очередную книгу со стеллажа.
– Молчит?
– Да не то что бы… Но смесь языков воистину дикая. Представь себе микс из итальянского, немецкого и одному только богу известных артиклей. Но латынь он понимает, кажется. Листает мои справочники.
– Он… нормальный?
– В каком смысле «нормальный»? – тут же напрягается моя сестрёнка и начинает рассуждать вслух, – Психически вроде бы. Не шипит, в зеркалах отражается, но…
– Тогда, может, он и не..?
– Но он опасается солнечного света, – немного раздраженно заканчивает Оксана, которую я перебил на полуслове.
– И что дальше?
– Я не знаю.
И я не знаю. Не знаю, почему меня так это зацепило. Нет, интерес к нему, как к феномену, понять можно, но почему мне не даёт покоя его взгляд? Не цвет глаз, не мистическая бледность, а именно взгляд, его… окраска. Как на смертника на меня смотрел, с каким-то сожалением, быть может. Сейчас уже и не вспомнить.
Осознанием по макушке – бадамс… Но причина? Он сам не убил меня. И вряд ли собирался или собирается это сделать. Тогда, почему?
– Оксан, слушай, – сглатываю, словно решаясь на что-то страшное, – Я приеду?