Часть 8. Не так уж и жутко внутри этих серых стен

Не так уж и жутко внутри этих серых стен. Куда больше треплет нервы без преувеличения гробовая тишина внутри. Словно разом все звуки выключили. Даже завывания ветра не слышно, и все птички как сдохли. Одним словом – мрачно. Но определённо самое то, чтобы проспать пару десятилетий.
Окно под самым потолком, явно подвергшийся акту вандализма алтарь и каменный, кажется, мраморный, сейчас точно и не разобрать из-за толстого слоя пыли, саркофаг в центре. А ещё чёрный провал, ощерившийся кусками выломанных досок, прямо под витражами. Должно быть, люк. Дерево прогнило и попросту не выдержало веса парочки обдолбаных подростков, и опаньки – «пришёл на пир один вампир». Вынесли, если быть точным.
Лёха негромко присвистывает и тут же принимается рыться в своей торбе, выискивая фонарик.
Да, тут мы ещё не были. Почему, кстати, не были? Да ну и неважно уже сейчас. Но только стоит представить, что это я мог бы на него вот так упасть сверху… И привезли бы Ксюнечке уже два трупа. Засушенную мумию и совсем свежачок. Брр…
Осматриваю стены и, последовав примеру друга, рывком расстёгиваю молнию на рюкзаке и на ощупь нахожу цифровик. Хорошо хоть ума хватило про него вспомнить.
Пощёлкать и свалить отсюда быстренько. Свалить на такой, как сейчас кажется, уютный чердак. Безопасный чердак, что немаловажно. А там уже отсидеться до утра и, заскочив домой, намылиться на пары. Умница, Яр! Накидал себе примерный план, так теперь шевели задницей, чтобы побыстрее перейти ко второй его части.
Обхожу саркофаг, и мне невольно хочется прикоснуться к его обкрошившимся краям. Но, даже не делая этого, я почти физически чувствую, как покалывает подушечки о шероховатые сколы. Несмотря на царящую атмосферу, это приятное чувство. Ощущение холодного фактурного камня под пальцами. Так знакомо… Кажется, такой же на ощупь была и его кожа… Тонкая, как пергамент, и заскорузлая, как кора. Тогда, на хромированном столе. Тогда, когда всё это началось…
Вот чёрт! Снова непрошеные мысли лезут! Пачками просто, сволочи! Навязчиво забираются прямо в голову и опутывают своими липкими лапками так, чтобы оторвать было совсем невозможно. Хватит!
Лёха подходит сзади и заглядывает через плечо как раз в тот момент, когда экран моего порядком потрёпанного цифровика включается и выдаёт приветственную заставку. Долго грузится, падла.
– Ты снова пообещал Катеньке фоточек?
Ага, Катеньке…
Неосознанно делаю шаг вперёд, увеличивая расстояние между своей шеей и нависшим над плечом полудурком. Нечего мне тут дышать на ушко. Как-то с подозрением отношусь теперь к любителям зависнуть над сонной артерией.
– Язык спрячь – серная кислота капает, – отвечаю скорее на автомате, чтобы немного заглушить повисшую тишину, выискивая режим ночной съёмки.
– Да ладно тебе, что дёрганный-то такой, щёлкай себе молча, да пошли.
– Я и так молча, это ты треплешься.
Неопределённо хмыкает себе что-то там, а я щёлкаю окружение, даже не заморачиваясь просмотром отснятого. Явно уж не здесь разглядывать.
Вот так… Окно, саркофаг, стены… Всего по паре электронных щелчков.
Подхожу к люку. Вот меньше всего на свете мне хочется туда спускаться, да и верёвки у нас с собой нет. Ой, как я надеюсь на то, что её нет. Или же смалодушничать не удастся, и «вай-вай, как жаль, но ничего не поделаешь» не прокатит.
Присаживаюсь на корточки и пытаюсь наклониться над провалом так, чтобы не вывалиться, но заснять как можно больше.
Вспышка.
Ослепляет на мгновение.
И без неё ни черта не видно! Вот же… Кривлюсь и собираюсь уже лечь на живот и свеситься вниз, как Лёха вдруг хватает меня за воротник и дёргает.
Вот слышал ведь, как он буквально мне в затылок дышит, так нет же – весь покрылся предательскими мурашками. Да что там мурашками – едва цифру не выронил. Так за неделю угробить нервную систему… Очешуеть. А что до тела… Подумаешь, поясницу всё ещё ломит, а глубокие ранки от острых зубов и вовсе не думают подживать. Куда уж там… Да и что толку, если совсем скоро появятся новые? Ниже, выше – какая, к чертям, разница.
– Чего ещё?
– Что, даже не спустимся?
Вот он, момент истины.
– У нас же верёвки нет, – осторожно тяну я, запрокидывая голову назад, высматривая рожу Лёхи.
Ухмыляется, гад, так кривит свои намазанные хрен пойми чем губы, что я уже не ожидаю ничего хорошего.
– Ну да, верёвки нет… – уф, пронесло, – Зато стропа есть.
Сука!
– Паузу-то делать было обязательно? – бурчу себе под нос, тщетно пытаясь побороть сковавшее всю мою тщедушную тушку оцепенение.
Не хочу я вниз… Не хочу!
– Да ладно тебе, Ярик! Или зассал?
Ну, вот только на слабо меня брать не надо! Вот так же вкрадчиво, с ужимочкой давай, ага. Точно так же я, как идиот, попался на «фоточки с настоящим трупаком».
– Не зассал. Только объясни мне, за каким хуем нам туда лезть?
– А за каким хуем мы сюда вообще тащились? Стеночки пофоткать? Запёрся бы ко мне в подъезд и там нащёлкал – от склепа вообще не отличишь.
И действительно, за каким тогда тащились? Возьми себя в руки, Яр. Внизу никого нет.
И тут же подсознание пакостно подкидывает картинки с этим «никем» во всей красе, на хромированном столе.
Вот именно – его же там уже нет. Не семейное же захоронение. Нашли бы там ещё кого-нибудь, то лежал бы он на соседней полке в морге. Опасаться нечего… Нечего, я тебе сказал!
– Конечно, не отличишь… Там ведь ты живешь. Давай её сюда.
Чуть отклонившись назад, поднимаюсь на ноги и прячу цифровик в рюкзак, чтобы не наебнуть нечаянно, как обычно у меня и бывает. Косорукий.
Отступаю назад, боком протискиваясь мимо Лёхи, тем самым обтирая всю скопившуюся на саркофаге пыль. Дёргаю плечом, разминая шею, нарочно затягивая заминку.
– Ну, что? Ты первый? – и побольше небрежности в голосе. Нефиг этому гавнюку знать, что я мысленно уже придумал тысячу и один предлог не лезть вниз. От забытого утюга и до нового вида адских людоедов-мармышек, обитающих в старых склепах. Да-да-да, они высасывают мозг через коленку, а после…
– Яр?
– Ну, чего?
– Ты сказал что-то?
Блять.
– Нет, тебе послышалось.
– Не, что-то про каких-то мар… маршишек?
– Стропу отдай сюда уже! Я тут ночевать не собираюсь!
Буквально вырываю смотанную катушку из его рук и, оглядевшись, не могу придумать ничего лучше, чем петлёй закинуть её на алтарь. Вроде, крепкий.
А этот идиот всё так же веселится. Посмотрел бы я на тебя, знай ты, зачем мы действительно сюда припёрлись. Мигом бы лыба пропала.
Скидываю катушку в люк, и Лёха, подсветив фонариком, склоняется вниз, оценивая расстояние.
– Метра два с половиной, не больше.
– По мне так все три.
– Это потому что ты мелкий.
– Это потому что ты заткнись уже и спускайся.
– Так ты ведь первый?
Первый, первый… Толкаю его плечом и, поправив рюкзак, аккуратно сажусь на самый край, свесив ноги вниз.
– Слушай, я вот тут подумал… Может, не стоит тебе туда лезть, а?
Замираю с тросом в руках и осторожно уточняю:
– Это ещё почему?
– Ты же хилый совсем. Как назад-то залезешь?
– Да иди ты! – звучно шлёпаю его по ноге, но почувствовал бы этот гад хоть что-нибудь сквозь шнурованные говнодавы.
Хмыкает и делает шаг назад, протягивая мне фонарик. Так же молча киваю и, зажав его в зубах, прыгаю вниз, уцепившись за ленту. Ладони обжигает; морщусь и, ощущая привкус пластика на языке, быстро перебираю руками, спускаясь вниз. И только когда остаётся не больше метра до усыпанного трухой и щепками пола, прыгаю.
Каменная коробка два на три метра. И запах здесь… Скорее, тянет болотом, нежели склепом. Но очень сухо, что странно, ни луж на полу, ни пятен плесени на стенах, кои я осмотрел только мельком, мазнув жёлтым лучом фонаря. Откуда тогда этот затхлый, отдающий илом, запах? Ещё одна странность, не столь впечатляющая в общем списке, надо сказать.
Лёха спускается куда тише, только высохшее дерево негромко хрустит под толстой подошвой. А я уже, кажется, нагрёб полные кеды всякого дерьма. Колется…
Снова нашариваю фотик в сумке и, не оборачиваясь, протягиваю фонарь другу. Забирает и, словно замешкавшись, накрывает мои пальцы своими. Стискивает так, что вот-вот пластиковый плафон хрустнет.
– Эй, ты чего?
Выворачиваюсь тут же. Словно проснувшись, отдёргивает руку и, смахнув длинную прядку со лба, отворачивается к противоположной стене. Отрицательно мотает головой, и мне остаётся только пожать плечами.
Шаг вперёд. Скрип под ногами – и кровь в венах начинает бежать быстрее. Явственно ощущаю, как намокает спина, и футболка липнет к коже. В дрожь.
– Сюда иди, – мне кажется, или у него голос порядком сел?
Что-то на серых стенах.
Подхожу, и он сторонится, подсвечивая фонариком.
Вот тут уже не капли пота выступают… Скребёт нёбо тот самый ехидный голосок откуда-то из недр подсознания. Скребёт и всё сильнее и сильнее стискивает горло.
Длинные белые росчерки. Прямо на камне. И рядом багровым, запёкшимся, почти чёрным, застарелым. Мазками.
Сглатываю, упорно проталкивая в глотку что-то размером с небольшой круизный самолёт и, перехватив цифру поудобнее, провожу пальцами по этим царапинам. Ногтями сделаны. Человеческими, мать его, ногтями.
Предательски мигает фонарик.
Секундами абсолютной тьмы крошит сознание на тысячи осколков.
Физически чувствую острые, царапающие позвоночник ноготки.
Молчим оба.
Лёха первым дёргается, мотнув головой, видимо тоже стряхивая с себя навалившееся было наваждение, и трясет фонарик, бормоча что-то про запасные батарейки. Я же, опомнившись, чуть отступаю, чтобы и это запечатлеть тоже.
Это… Это он сделал?
– Слушай, да здесь везде… это.
«Это». Да уж, действительно, как ещё назвать глубокие отметины на камне?
Внимательно пялясь в маленький экран, вдоль стены. Выше, ниже… Совсем чистые, со следами чёрных подтёков и присохших шматков… чего-то. Чего-то заскорузлого и сморщившегося до маленьких присохших кусочков. Чего-то такого, что тошнота подкатывает к горлу; чего-то, что… что виднеются обломанные ногти.
Желудок, кажется, где-то под подбородком сжимается. И ощущение, странное ощущение, которое иначе как чужим пожирающим взглядом не назовёшь, просто приклеивается к моему затылку. Дышит в него, обдавая волнами гнилостного ужаса.
И шорохи… Эти чёртовы шорохи, всё пронизано ими. Сковывают невидимыми нитями. Опутывают. Шорохи трухи под ногами, ветра, царапающего крышу склепа. Шорохи кожаного плаща Лёхи. Кажется, порождают что-то, заставляют почудиться ещё целому вороху фантомных, порождённых воспалённым сознанием звуков.
Вслепую, зажмурившись, наспех фотаю потолок и пространство перед собой и, так же наспех вырубив, закидываю в сумку.
– Всё, давай наверх.
Лёха крутится где-то рядом, за спиной. Согласно мычит. Шагаю в сторону тёмного прямоугольника на потолке.
– Лезь первым.
– Боишься, что свою костлявую задницу сам не поднимешь? – даже ехидничает как-то нервно, по привычке, видимо.
Да и как не вставить-то свои пять копеек? Апокалипсис же ёбнет без его дебильных шуточек.
– Заткнись и поднимайся уже.
– Уже, уже… Не ори так, а то потолок обвалится.
Собираюсь деланно закатить глаза, но, спохватившись, одёргиваю себя – что толку кривляться, если он всё равно не увидит. Да и срать, вылезти бы побыстрее, а там уже и о глупых обидках подумаю.
Шорох.
Шелест, даже. Лёха звучно сглатывает и разворачивается ко мне, заторможено опуская фонарь так, чтобы не долбить лучом света мне по глазам.
Морщусь.
– Ну, чего ты?
Часто-часто моргает и молча, не разлепляя накрашенных губ, демонстрирует мне размочаленный конец стропы. Неровно обрезанный, словно перекушенный гигантской крысой, обрывок петли, которую я собственноручно закидывал на алтарь.

***
– Яр, а ты с мужиками трахался?
Сначала хихикаю, а после просто начинаю ржать в голос, совсем как заправская истеричка.
Ну да, действительно. О вампирах мы уже поговорили, о дерьмовом тросе тоже. Как и о том, что большой и страшный пиздец заглянет ближе к полуночи. Сиськи Катеньки с дерзко просвечивающими сквозь кофточку сосочками обсудили, про мировой кризис упомянули. Почему бы теперь и о ебле не поговорить? Особенно, сидя на прогнившем усеянном опилками полу, перед этим как следует прооравшись, попаниковав и даже попрыгав под люком. Тщетно. Даже этот дрищ не дотягивается. Тоже мне, баскетболист хренов. Опустошили Лёхину фляжку с какой-то бурдой, вкуса которой я даже и не распробовал толком. Вот после неё-то, родимой, и понесло… Правда, меня, которому досталась только пара глотков, не сильно-то и торкнуло. Куда больше развезло этого долговязого упыря.
– Ага, трахался. А чего? – отвечаю совершенно спокойно, поворачиваясь в его сторону, чтобы в уже ставшим привычным свете фонаря разглядеть выражение его лица.
Ну, а чего бы и не спокойно-то? Он же синий и завтра не вспомнит толком ничего. А если и вспомнит, то всё спишет на глюки.
Кстати, сколько мы уже тут? И как надолго ещё хватит новых батареек? Мобильник, как назло, сдох. Валяется ненужным куском пластика на дне сумки. Про него-то я в первую очередь вспомнил, как ни странно. Только вот мелькнуло ехидное «батарея разряжена», и опаньки. Дозвонились. Лёшик, пошарив по карманам, а после – потыкав пару кнопок, печально сообщил, что сети у него нема. И я не знаю, это ли огорчило меня больше, или то, что я нисколько не удивился.
Так о чём мы там? Ах, да… Это он не расслышал ответа, или я прошляпил новый вопрос?
– Лёх?
– Чего?
– Что, даже не скажешь ничего?
– А нужно?
Пожимаю плечами.
Кому нужно? Мне нужно? Больше всех, ага.
– Да нет вроде.
Ну да, сказал бы ты мне чего, так я бы тебе напомнил, как спалил тебя в толчке с девочкой, которая не совсем и девочкой оказалась. Что ты там орал после? «Кто по синьке разберёт-то?»
Да уж, просиживать задницу под старым склепом, обсуждая чужие сиськи и монстроту, которая обязательно заглянет на чаёк. Особенно если учитывать, что та самая монстрота меня сюда вежливо и попросила. Ибо сама не помнит, как очутилась и сколько проспала.
Стоп. Проспала? А на чём он спал, если тут совершенно нихуяшеньки? Не окопавшись же в сухих щепках. Уж что-что, а гроб через такой люк явно протащить бы не смогли.
Бред-бред-бред!
Обхватываю голову, сжимая виски. Как же всё-таки торкнуло-то… От страха, адреналина, неведомой дряни в гнутой фляге…
– Лёш?
Молчание.
– Лёха..?
Бормочет что-то себе под нос, и я, присмотревшись, с трудом уговариваю себя не разораться на полкладбища. Эта надравшаяся сука спит! Прямо вот так, на полу, одной рукой обняв торбу и сжимая фонарик другой.
Вот уж действительно… «Во всём надо искать плюсы», – как-то брякнула Катенька, когда меня в третий раз попёрли на пересдачу. Плюсы, плюсы… Ну… Хмм… Плюсы, ау?! Кто не спрятался, я не виноват!
Скомкано смеюсь в кулак, давлюсь этими спазмами, и выходит больше похоже на лающий кашель. Шмыгаю носом и чувствую, как в горле скребёт, подступаясь всё ближе и ближе, зарождающаяся истерика. Вот-вот покрывалом отчаянья накроет с головой. Задохнусь. Не надо…
Ну же, Яр! Сколько раз было? Сколько раз приходилось кантоваться в сырых подвалах и на заброшенных стройках? И тут тоже… Нет никого. Не может быть. Не может…
Только вот сознание раздирает взгляд прищуренных нечеловеческих жёлтых глаз, и я подтягиваю колени к груди.
Становится совсем сыро, холодно. Воздух, словно тяжёлое ватное одеяло, вымоченное в озере. Ошмётками ваты пробирается в лёгкие. Холодно… Пальцы на руках начинает покалывать. Накидываю капюшон на голову и прячу руки в карманы. Теперь совсем липко. Стараюсь моргать пореже, так чтобы постоянно пялиться на жёлтое пятно на стене. Фонарик-то совсем слабый, но не будь и этого, я бы уже дуба дал и копыта не в ту сторону откинул.
Лязг!
Рядом.
Близко-близко…
Очень близко, но источника не вычленить. Кажется, оно везде.
Словно что-то старательно водит по камню чем-то острым. Царапает, скоблит…
Замирает. Словно вслушивается. Так же внимательно, как и я.
И снова. Быстрее, быстрее, теряя терпение.
Везде, везде… По стенам, под полом… За моей спиной, прямо за толстыми стенами каменной коробки.
И те самые полосы, росчерки на стенах… Перед глазами.
Подняться, вскочить на ноги! Ну же!
Вместо этого только обнимаю колени, сжимаясь в комок.
Затихает.
Начинает снова. Громче, ближе, дальше… Над головой.
Жмурюсь. Пульс кажется слишком громким. Ритмическим рисунком хэви метал.
Новым всплеском адреналина. Новой обжигающей волной.
По вискам долбит.
Скребётся, скребётся… Быстрее, быстрее… Уже по углам жмётся.
Шелестит.
Продирается.
Плечи сковывает… Вскочить, разбудить Лёху. Ну же!
Выходит только поднять голову.
Слева от меня… Прямо там, в темноте… Копошится, царапает, разгребая труху и щепки.
Рядом…
Протяни руку и коснёшься. И сцапает. Утащит.
Туда, вниз, под каменные стены…
Поэтому «ночью нельзя»?
– Поэтому, да..? – шепчу одними губами, обращаясь невесть к кому.
Протяжный, царапающий не камень, а мою душу скрип. Стон твёрдой породы.
Ближе…
Физически ощущаю, как становится материальным, ощутимым…
Как подбирается, вжимаясь в угол…
Как крадучись пригибается к полу, загребает щепки и…
– Бошки бы поотрывал, выродки тупоголовые! – сверху, со стороны люка; голос уж больно знакомый… Кладбищенский сторож? Не тот ли, что меня живьём закопать обещал всего какой-то месяц назад?
А сердце всё ещё заходится, пусть и в том самом углу никого нет. Уже нет…