Томас де Торквемада

В келье сеговийского монастыря Санта-Круз стоял на коленях гигантского роста мужчина, облаченный в грубый доминиканский балахон и холщовую накидку.

Вот уже несколько часов он молился, но не чувствовал ни малейшей усталости. Сказывались годы эпитимьи, которую он добровольно наложил на себя.

Он просил Бога о том, чтобы ему было ниспослано очищение от всех пороков и чтобы все люди могли наслаждаться тем состоянием духовной экзальтации, в котором он сейчас пребывал.

– Пресвятая Божья Матерь, – исступленно шептал он, – услышь Твоего смиренного раба… Смиренным рабом Божьим он считал себя совершенно искренне. Если бы ему сказали, что его самоуничижение происходит от величайшей гордыни, он бы удивился. Томас Торквемада видел себя избранником Неба.

Под балахоном он носил власяницу, до крови натиравшую его некогда нежную кожу, под вечер вызывавшую зуд во всем теле. Причиняемые ею неудобства доставляли ему удовольствие – хотя порой казалось, что со временем он становился все менее чувствителен к физической боли. Мысль об этом тревожила его несказанно, ибо без страданий он не представлял ни себя, ни своей жизни. Он спал на деревянной доске, без матраца и подушки. Мягкие постели, а тем более перины были ему неведомы. В первые дни своей эпитимьи он по ночам почти не смыкал глаз – ворочался с боку на бок, тщетно пытаясь найти удобное положение и поглаживая рукой отлежанные места. Однако теперь долгий сон ему и не требовался, да и засыпал он, едва коснувшись спиной деревянной доски, стоявшей в углу его кельи. В результате ему оказался недоступен один из самых действенных способов самоистязания, что лишало его прежних возможностей постижения бытия и, следовательно, порождало неудовлетворенность собой. А душевные муки в его планы не входили.

Пищи он потреблял не больше, чем было необходимо для поддержания жизненных сил. За пределами монастыря он путешествовал исключительно босиком, с каменными веригами на ногах. Вид его сбитых, окровавленных ног доставлял ему такое же удовольствие, какое получали иные мужчины и женщины, разглядывая в зеркале свои изысканные костюмы и украшения.

Своим суровым образом жизни он гордился не меньше, чем светские франты гордились успехами на каком-либо мирском поприще.

Родился он почти шестьдесят лет назад в городке Торквемада (получившем название от латинского turre cremata – сожженная башня), что в Северной Кастилии, неподалеку от Вальядолида.

Уже в раннем детстве Томас завоевал известность своей беспримерной набожностью. Его дядя, кардинал де Сан-Систо Хуан де Торквемада, был выдающимся теологом и автором многих литературных сочинений на религиозную тему.

Томас знал, что его отец, Перо де Торквемада, желал, чтобы его единственный сын, поскорее женившись, взял на себя заботы по приумножению их семейных владений и продолжению древнего рода.

Гордость и самомнение были фамильными достоинствами их клана, и юный Томас в полной мере унаследовал эти похвальные качества. Вероятно, они-то и сказались на его решимости пренебречь волей отца и начать жизнь, призывавшую его отнюдь не к вступлению в брак, но монашескому обету и строжайшему целибаду.

Так еще ребенком Томас стал доминиканцем. С какой радостью отказался он от всех перспектив, которые сулило ему отцовское состояние и положение в обществе! С каким наслаждением поменял изысканные наряды на саржевый балахон, до крови натиравший его еще детскую кожу! Впрочем, этого ему показалось мало, и вскоре он поддел под балахон власяницу, которую лишь недавно начал ненадолго снимать с себя – из опасения, что причиняемые ею неудобства становятся привычными, притупляют восприимчивость к страданиям.

Он стал настоятелем монастыря Санта-Круз, однако слухи о его суровом образе жизни к тому времени уже достигли двора, и король Генрих Четвертый почти сразу назначил его духовником своей сестры Изабеллы.

Сначала он отказался – жить при изнеженном кастильском дворе ему вовсе не хотелось. Но через некоторое время он понял, что в светском обществе его будут искушать такие дьявольские силы, каких и в помине не было за высокими стенами монастыря Санта-Круз. Следовательно, только там ему будет дано испытать истинную радость победы над злом, над всевозможными грехами и соблазнами.

Юная Изабелла оказалась прилежной ученицей. Более того, во всей Испании едва ли нашлась бы хоть одна другая принцесса, равная ей в желании перенять взгляды своего духовного наставника, научиться у него христианским заповедям и добродетелям.

Она была довольна своим духовником, ему тоже не приходилось жаловаться на нее.

Он рассказал ей о своем великом желании увидеть торжество христианства во всей Испании и однажды в порыве чувств попросил ее встать на колени и обещать, что в свое время, придя к власти, она обратит Кастилию в католичество.

Поддавшись его настроению, она дала клятву при первой же возможности воплотить в жизнь заветы своего учителя.

Теперь Томасу Торквемаде казалось, что такая возможность ей вскоре предоставится.

Торквемада высоко ценил достоинства новой королевы. Она, в свою очередь, восхищалась его набожностью, уважала его жизненные принципы. При дворе, где ее окружали льстецы и подхалимы, он и вправду был заметной фигурой.

В монастырь он вернулся, преследуемый подспудной мыслью: сейчас, когда Кастилия избавилась от ужасов гражданской войны, настало время подвергнуть серьезной проверке религиозную жизнь страны, и добиться этого можно только одним способом – учредить в Кастилии инквизицию. Не такую, какая существовала в прежние годы, не возрождать старую организацию, а основать новую – которая будет полностью подчиняться людям, вроде него самого и его сподвижников, единомышленников из доминиканского ордена.

Однако в размеренное бытие Томаса Торквемады вторглись новые проблемы, и он ненадолго отвлекся от своих планов. Вот потому-то он и молился так горячо и страстно, стоя на коленях в своей скромной келье. Дело в том, что он совершил проступок: позволил себе предаваться удовольствиям, забыв о своем призвании, о своем святом долге.

Недавно в Сеговии умер некто Фернан Нуньес Арнальт, перед смертью назначивший Торквемаду своим душеприказчиком. Арнальт был человеком богатым, и значительную часть своего состояния он передал церкви, на строительство монашеской обители в Авиле, которую пожелал назвать монастырем святого Томаса.

Томас Торквемада с превеликим удовольствием приступил к выполнению последней воли покойного. Однако, проведя достаточно времени со строителями и архитекторами, он обнаружил в себе самом незаурядные способности к рисованию и разработке различных архитектурных проектов – настолько незаурядные, что в конце концов это показалось ему подозрительным. Как-никак, они отвлекали его от мыслей о христианском будущем Кастилии. Мало того, возня с чертежами и наблюдение за ходом строительных работ доставляли ему наслаждение – приводили его в состояние блаженства, которые он всегда относил к числу сомнительных благ, придуманных лодырями и бездельниками, пытающимися хоть как-то оправдать свои греховные побуждения. В человеческое, земное счастье он не верил, а потому, вспомнив о днях, отданных строительству монастыря, не на шутку встревожился.

Он пренебрег своими обязанностями в Санта-Крузе, почти перестал думать о необходимости заставить каждого кастильца соблюдать требования христианской религии, почти не вспоминал о множестве людей, дерзко называвших себя христианами и тайком проповедовавших самое оголтелое, самое кощунственное иудейство! Эти грешники взывали о немедленной расправе над ними, а он, избранный слуга Господа и Его святых, занимался такими пустяками, как укладка каменных глыб друг на друга, вычерчивание контуров будущего сооружения, отделка всех его колонн, капителей и куполов.

Ударив себя в грудь, Торквемада закричал:

– Пресвятая Матерь Божья, не дай рабу Твоему навсегда погрязнуть во грехе!

Ему следовало назначить себе какое-нибудь наказание. Однако годы самоистязаний сделали его бесчувственным к тому, отчего страдало его тело – как же он должен был поступить в этой ситуации? К тому же у него все еще были кое-какие сомнения в целесообразности новой эпитимьи.

– Ведь монастырь-то будет возведен во славу Божью, – успокоившись, пробормотал он. – Такой ли уж это грех – построить здание, в котором люди будут жить духовной жизнью, уйдя от мирской суеты и по мере сил стараясь приблизиться к Небу? Такой ли уж это грех?

Ответ напрашивался сам собой.

– Грех – поддаваться земным влечениям. Грешно получать удовольствие. И ты, Томас Торквемада, не устоял перед этим пороком. Ты строил статуи, ваял каменных идолов – и они нравились тебе, манили к бумаге, как распутные женщины влекут к себе иных мужчин.

Торквемада протянул руки к распятию.

– Пресвятая Богоматерь, наставь меня на путь истинный! – страстно взмолился он. – Укажи, чем мне искупить свой грех! Следует ли мне отказаться от строительства новой обители? Но ведь она будет возведена во славу Божью! Такой ли уж это грех – построить еще один дом Господень на этой грешной земле?

Он решил три недели не наведываться в Авилу, не брать в руки ни чертежей, ни чертежных инструментов. Если его спросят, чем ему не угодила эта обитель, он ответит: “У меня слишком много дел в монастыре Санта-Круз. А кроме того, христианство еще не восторжествовало в Кастилии, и я должен приложить все силы к тому, чтобы вернуть заблудших в лоно католической церкви”.

Торквемада поднялся на ноги. Он уже знал, какую эпитимью назначить себе. На ближайшие три недели он выкинет из головы все мысли о своем прекрасном монастыре, будет жить только на хлебе и воде. И больше времени будет уделять молитвам.

Выйдя из кельи, он увидел нескольких монахов, стоявших за дверью. Один из них поклонился и сказал, что в Санта-Круз прибыли двое доминиканцев из Севильи, желающих поговорить со святейшим приором Томасом Торквемадой.

Торквемада принял посетителей в келье, обставленной деревянным столом и тремя грубо сколоченными стульями. На стене, как и во всех помещениях монастыря, висело распятие.

– Добро пожаловать в Санта-Круз, братья мои, – поздоровавшись, сказал Торквемада.

– Святейший приор, со мной вы уже знакомы, – торжественно произнес один из приезжих. – Я Алонсо де Охеда, настоятель монастыря святого Павла. Разрешите вам представить брата Диего де Мерло. Он тоже состоит в доминиканском монашеском ордене.

– Добро пожаловать, добро пожаловать, – повторил Торквемада.

– Нас тревожат события, происходящие в Севилье, святейший приор. Зная о вашем влиянии на королеву, мы решили обратиться к вам за советом и помощью.

– Буду рад сделать все, что в моих силах, – последовал ответ.

– В Севилье творятся величайшие злодеяния, – сказал Охеда.

– Какие именно, братья мои?

– Злодеяния, имеющие целью уничтожение святой католической церкви. Я говорю о том, что творят иудеи, святейший приор.

Торквемада сначала побледнел как полотно, затем побагровел. Его губы поджались, глаза налились кровью.

– Эти иудеи, они повсюду! – не сдержавшись, воскликнул Диего де Мерло. – Они заполонили Севилью, Кордову… да и каждый город Кастилии. И денег у них больше, чем у всех остальных подданных нашей королевы. Жиды, одно слово! И при этом притворяются добрыми христианами – вот почему их прозвали “конверсос”, то есть отступники. Но, выдавая себя за истинных католиков, они на самом деле справляют свои гнусные ритуалы – разумеется, по ночам, когда их никто не видит.

Торквемада вновь побледнел – еще больше, чем прежде – и сжал кулаки с такой силой, что хрустнули суставы пальцев. На лице появилось выражение свирепой, фанатичной ярости.

Заговорил Охедо – торопливо, глотая окончания слов.

– А ведь несколько лет назад Алонсо де Спина предостерегал нас! Они обосновались среди нас, поселились рядом с нашими монастырями – чтобы насмехаться над нашими святынями, конечно же. Тайком от людских глаз они оскверняют все, что дорого каждому честному католику. Но если бы только этим ограничивались их злодеяния! Когда нас нет рядом, они вершат свои чудовищные обряды, плюют на наши иконы. Вы помните, что о них писал де Спина?

– Как не помнить, – сквозь зубы процедил Торквемада. – Конечно, помню.

Однако Охеда продолжал, точно не расслышал его слов:

– Он готовят пищу на масле, вот почему от них так разит жареным. Ведь известно, что они едят скоромные блюда. Еврея всегда отличишь по запаху – от него исходит зловоние. Можем ли мы мириться с тем, что среди нас живут такие люди? Только если они отрекутся от своей гнусной религии! Только если очистятся, всей душой приняв христианство. Но как мы им поверим? Ведь они все равно обманут нас!

– Бессовестные лгуны – вот кто они такие, – поддержал Диего де Мерло.

– Да еще и убийцы, безжалостные душегубы, – добавил Охеда. – Они не только отравляют колодцы, из которых мы пьем воду, – попирая основы нашей чистой религии, они по-прежнему совершают самые чудовищные, самые ужасные преступления. И их злодеяниям нет числа, это я говорю вам. Совсем недавно из одного дома пропал ребенок – очаровательный, прелестный мальчуган. Так вот, его тело нашли в пещере, неподалеку от того места, где иудеи собираются на свои ночные сходки. Его распяли, вырезали сердце, а потом расчленили.

– Неслыханное зверство, – угрюмо заметил Торквемада.

– Всего лишь одно из их бесчисленных изуверств. И никто не желает положить конец этим бесчинствам.

– Необходимо принять какие-то меры, – сказал Диего де Мерло.

– И как можно скорее, – кивнул Торквемада.

– Нужно учредить трибунал, способный покончить с этими еретиками! – воскликнул Охеда.

– Инквизиция – вот что решит наши проблемы, – сказал Торквемада. – Но не та, что была у нас раньше, а новая – дееспособная организация, наделенная высочайшими полномочиями в борьбе с ересью.

– Сейчас в Кастилии вообще нет никакой инквизиции, – подхватил Охеда, – а почему? Может быть, наши соотечественники считают, что у нас все еще не хватает случаев ереси, оправдывающих, по крайней мере, возрождение этого института? Помолчав, Торквемада заметил:

– Инквизиторы находят для себя дело и в Арагоне, и в Валенсии, и в Каталонии. В свое время были они и в Кастилии.

– А сейчас из-за нашего преступного бездействия в Севилье совершаются человеческие жертвоприношения, – сказал Охеда. – Я думаю, на этот город нам следует обратить особое внимание. Вот почему мы приехали к вам, святейший приор. Нам требуется ваша помощь.

– Обещаю сделать все, что в моих силах, лишь бы искоренить ересь, грозящую погубить Испанию, – торжественно заверил Торквемада.

– Мы собираемся просить аудиенции у королевы – с тем, чтобы изложить ей факты, которые сообщили вам. Святейший приор, можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку в наших переговорах с Ее Величеством?

– О да, разумеется, – сверкнул глазами Торквемада. – Будь моя воля, я бы без промедления взял под стражу всех, кто заподозрен в ереси. Не сомневаюсь, мне бы удалось вырвать у них признание в совершенных ими злодеяниях, а заодно узнать имена их сообщников. И, выведав все, что нам нужно, я бы дал им последний шанс спасти свои души, прежде чем огонь поглотит их бренные тела. Огненная смерть! Только она может очистить людей, осквернивших себя участием в этих гнусных обрядах. – Он повернулся к гостям. – Когда вы намереваетесь навестить королеву?

– Мы как раз держим путь к ней, а к вам заехали, чтобы заручиться вашей поддержкой, святейший приор.

– Считайте, что вы ее получили, – сказал Торквемада. – Братья мои, наш час пробил. Мы долго крепились, но терпенье наше лопнуло. Страна испытала ужасы гражданской войны, но сейчас в Кастилии установился мир – пора обращать наших соотечественников в христианство. И чтобы достичь этой благородной цели, нам придется провести их сквозь огонь, воду и медные трубы. Всем нам предстоят великие испытания, друзья мои, – но близок день нашей победы, близок миг нашего торжества. Верьте мне, скоро настанет время нашей немеркнущей славы. Каждый еврей, проживающий в нашем королевстве, будет подвергнут суровому дознанию – и, если окажется, что он вернулся к богопротивной религии своих предков, его ждут наказание, конфискация имущества и смерть на костре. Ступайте, братья, и скажите королеве, что я благословил вас. Позовите меня, когда я вам понадоблюсь. Я с вами, друзья мои.

После ухода посетителей Торквемада вернулся в свою келью и принялся расхаживать из угла в угол.

– Пресвятая Богоматерь, прокляни евреев, – взволнованно шептал он. – Прокляни тех, кто не признает Христа! Дай нам силы указать на их пороки – когда их злодеяния будут доказаны, мы сможем действовать от имени твоего Сына. Мы схватим этих людей и будем пытать их на дыбе, раскаленными щипцами станем рвать их зловонную плоть и заливать расплавленный свинец в их поганые глотки. Мы подвергнем их самым мучительным истязаниям – расчленим их тела, чтобы спасти их грешные души.

Его голос звучал все громче и наконец сорвался на крик:

– Будьте вы прокляты, евреи! Вечное проклятье вам, жидам и вероотступникам! Ненавижу вас и всех, кто исповедует иудейство! Пусть вы называете себя новыми христианами, я все равно вам не верю. Только когда мы избавимся от унизительного соседства с вами – только тогда у нас будет по-настоящему христианская страна!

Он упал на колени. В его голове, гулко отдаваясь в висках, колокольным набатом звучала одна и та же без конца повторяющаяся фраза: “Ненавижу евреев. Ненавижу евреев”.

Он отгонял от себя мысли, мешавшие ему настроиться на нужный лад. Нет, они не имели никакого отношения к действительности, и ему не следовало принимать их всерьез. Никогда его бабка не была еврейкой, враки все это. Его предки недаром гордились благородным происхождением.

Этого не могло быть, говорил он себе.

Никогда, никогда Альвар Фернандес де Торквемада не смешал бы свою кровь с еврейской. Мысли об этом – вредные мысли. Они, словно черви, подтачивают его сознание, терзают душу, лишают сна и покоя.

И все же, все же… В те времена, когда его дед вступил в брак, преследования евреев были редкостью. Многие из них занимали высокие посты при дворе, и никто не придавал особенного значения тому, какая кровь течет в его жилах. Вот почему Альвар де Фернандес женился и до конца своих дней не задавался вопросом о том, чем его супружество может обернуться для всей их семьи.

Томас де Торквемада отказывался верить в такую несправедливость. Однако мысли о ней по-прежнему преследовали его, настойчиво вторгались в его жизнь, обусловливая поступки и решения.

Слишком хорошо помнил он свое детство. Косые взгляды, кривые ухмылки, шепоток за спиной: “Вот он, Томас де Торквемада – тот самый, что хвастается своим аристократическим происхождением. Но как же быть с его бабушкой? Говорят, она еврейка”.

Было ли какое-нибудь противоядие страху, одолевавшему его в минуты, когда он слышал эти разговоры? Было ли – и какое, если не ненависть?

“Я ненавижу евреев! ” – без устали твердил он. Не проходило и дня, чтобы он не показывал окружающим, как ему противны эти черноволосые длинноносые потомки людей, некогда предавших Христа. Ему нужно было убедить весь свет в том, что у него нет ничего общего с ними. И самому в это поверить, избавиться от сомнений, терзавших его душу.

Алонсо де Спина, двадцать лет назад пытавшийся настроить народ против иудеев, тоже был евреем. Не действовал ли он из тех же побуждений, что сказывались в поступках Томаса де Торквемады? Не хотел ли он таким образом откреститься от своих бывших единоверцев?

Торквемада простер руки к распятию.

– Господи! – закричал он. – Господи, дай мне силы искоренить племя отступников и маловеров! Дай мне силу и власть, чтобы я мог всю Кастилию обратить в истинное христианство! Пусть в этой стране останется только одна религия и только один Бог. И пусть заживо сгорят все, кто не верит в Него.

Томасу де Торквемаде предстояло кровью искупить грехи своего деда – но не своей кровью, потому что сам он относился к числу избранников Божьих. Он должен был стать первым среди католиков Кастилии, безжалостным судьей всех евреев и ревнителем истинного христианства у себя в стране.

Фердинанд был у Изабеллы и вместе с ней принимал Алонсо де Охеду и Диего де Мерло.

Изабелла вежливо поздоровалась с монахами и попросила изложить суть дела.

Охеда тут же разразился пламенной речью, в которой обратил ее внимание на недопустимое количество “конверсос”, обитающих в Севилье.

– “Конверсос” живут в каждом городе Кастилии, – спокойно возразила Изабелла. – Многие из них состоят у меня на службе, и меня радует то обстоятельство, что они стали христианами. Мне бы хотелось, чтобы все мои подданные последовали их примеру.

– Ваше Величество, мы хотели сказать, что большинство “конверсос” только изображают из себя христиан – а на самом деле по-прежнему исповедуют иудаизм.

– Такое положение дел меня не устраивает, – нахмурилась Изабелла.

– Ваше Величество, – вступил в разговор Диего де Мерло, – не следует ли нам заключить, что вам будет угодно положить конец безобразию, творящемуся в Севилье?

Изабелла задумчиво кивнула.

– Друзья мои, у вас есть какое-то предложение? – спросила она.

– Ваше Величество, некоторое время назад в Кастилии была отменена инквизиция. Мы просим вас вновь учредить эту организацию.

Посмотрев на Фердинанда, Изабелла заметила, как напряглись жилы на его висках. Ей вдруг стало грустно – сейчас она почти жалела о том, что так хорошо знала и понимала своего супруга. Слишком уж ему оказались ведомы человеческие слабости, различные мужские пороки. Она испытала величайшее потрясение, узнав о том, что он не только имел внебрачного сына, но и возвел его в сан архиепископа. И проступки его на этом не заканчивались. Выяснилось, что одна знатная португалка родила ему дочь, – следовательно, могли быть и другие дети, от других женщин. Как тут было не разувериться во всем на свете?

Сейчас у него блестели глаза, и она догадывалась, почему. В Арагоне инквизиторы работали не покладая рук, а их жертвы были, как правило, людьми обеспеченными – потому-то и не пустовала арагонская королевская казна. Вероятно, в эту минуту Фердинанд размышлял о деньгах. При мысли о них он всегда оживлялся.

– Я подумаю о вашей просьбе, – сказала Изабелла.

– Полагаю, возрождение святого трибунала в Кастилии – дело первостепенной важности, – вспыхнул Фердинанд. – Решение о его учреждении нужно принять как можно скорее.

Монахи тут же сосредоточили внимание на Фердинанде. Охеда, потрясая кулаками, принялся бранить евреев. Он осыпал их проклятиями, говорил об их нечистоплотности, о совершаемых ими ритуальных убийствах и несколько раз упомянул о неком четырехлетнем мальчике, который пропал из дома, а потом был найден в пещере – с вырезанным сердцем, распятым и расчлененным.

Выслушав, Фердинанд воскликнул:

– Чудовищное злодейство! Вы правы, расследование по этому делу нужно начать немедленно.

– Тела остальных детей уже найдены? – спокойно осведомилась Изабелла.

– Ваше Величество, эти люди хитроумны и предусмотрительны. Тела своих жертв они закапывают в потайных местах. Такова часть их ритуала.

– Нам потребуются неоспоримые улики против этих людей. Иначе мы не сможем вынести им какое-либо обвинение.

Фердинанд резко повернулся к ней, и Изабелла вновь заметила блеск в его глазах, на сей раз – гневный, почти фанатичный. Она нежно улыбнулась ему.

– Мне кажется, король согласен со мной, – сказала она. – Не так ли, Фердинанд?

– Расследование для того и начинают, чтобы доказать вину подозреваемого, – дрожащим голосом произнес Фердинанд.

– Вот о подозреваемых мне и предстоит серьезно подумать, – сказала Изабелла.

Она повернулась к монахам.

– Друзья мои, ваше дело будет рассмотрено. Благодарю вас за то, что вы обратили на него мое внимание.

С этими словами Изабелла взяла Фердинанда под руку. Она хотела, чтобы он проводил ее в королевские покои.

Когда они остались одни, Фердинанд сказал:

– Итак, мое мнение для тебя ничего не значит. Верно я тебя понял?

– Напротив, я всегда прислушиваюсь к твоему мнению, – улыбнулась она.

– Но при этом отказываешься основывать в Кастилии инквизицию!

– На этот счет я еще как следует не подумала.

– До сих пор мне казалось, что ты желаешь превратить Кастилию в оплот христианства.

– Ты не ошибался, это одно из моих самых сокровенных желаний.

– Вот как? Почему же ты настроена против истребления еретиков?

– Я вовсе не настроена против искоренения ереси. Как тебе известно, оно входит в наши планы преобразования Кастилии.

– Превосходно! Но кто же справится с этой задачей лучше, чем инквизиторы? У тебя есть какие-то другие кандидатуры?

– Дорогой мой, я не уверена в том, что мне хочется видеть инквизиторов у себя в королевстве. Для начала я желала бы убедиться в том, что, основав здесь святой трибунал, я не дам Его Святейшеству больше власти, чем он уже имеет. Кастилия принадлежит нам, Фердинанд. Почему мы должны делить ее с кем-то еще, пусть даже с Папой Римским?

Немного поколебавшись, Фердинанд осторожно произнес:

– Убежден, мы смогли бы основать такую инквизицию, которая действовала бы обособленно от Ватикана. Но ты не понимаешь главного, Изабелла. Видишь ли, многие “конверсос” – очень состоятельные люди, а один из законов святого трибунала гласит, что имущество уличенных в ереси должно конфисковываться в пользу государства.

– Да, за последние несколько лет наша казна истощилась, – сказала Изабелла. – Мы очень нуждаемся в деньгах. Но я бы предпочла добыть их каким-нибудь другим способом.

– Так ли уж важен способ?

Изабелла смерила его холодным взглядом.

– Чрезвычайно важен, Фердинанд. Он смутился, затем поправился:

– Я хотел сказать, что мы будем действовать из самых благородных побуждений. Ведь наша конечная цель – спасти души людей, сбившихся с праведного пути. Разве Господу не будет угодно видеть их вернувшимися в лоно католической церкви?

– Именно этого я и хочу добиться. Но принимать решение впопыхах я все-таки не намерена. Мне нужно подумать.

– Если ты подумаешь, то поймешь, что без инквизиции тебе не удастся сделать Кастилию полностью христианской страной.

– Возможно, ты прав, Фердинанд. Ты ведь редко ошибаешься.

Она ласково улыбнулась. Не хмурься, Фердинанд, говорили ее глаза, давай будем друзьями. Наш брак принес разочарование нам обоим. Тебе не нравится моя властная натура – ты не ожидал, что я почти всегда буду поступать по-своему. С другой стороны, я не была готова к тому, что ты окажешься мужчиной, не способным хранить супружескую верность. Но ведь мы все равно никуда не денемся друг от друга – двое сильных людей, не желающих кому-то подчиняться. Так давай же довольствоваться тем, что у нас есть. Давай не будем жалеть о том, что нам не дано. Вообще, какое значение имеют наши чувства, обиды, разочарования? Разве не важнее думать о тех великих задачах, которые стоят перед нами обоими?

– Я хочу показать тебе наш новый девиз, – добавила она. – Думаю, он тебе понравится – по-моему, он удался на славу. Я приказала вышить его на знамени. Сейчас работа еще не закончена, но вскоре его увидят все кастильцы. После этого, мне кажется, они будут по-новому смотреть на нас с тобой.

Он немного смягчился, и она приказала одному из пажей принести образец нового государственного флага.

Когда ее приказание было выполнено, она развернула полотнище с незаконченной вышивкой и срывающимся от волнения голосом прочитала:

– “Изабелла и Фердинанд: единство силы и сила единства”. Фердинанд просиял. Едва ли его жена могла более ясно сказать о том, как ценит своего супруга, как надеется видеть его правителем Кастилии – наделенным такими же правами, какими сама обладает.

И все же он понимал, что все наиболее важные вопросы она по-прежнему будет решать самостоятельно. При всех своих декларациях и девизах, при всей своей кажущейся мягкости останется властной, никому не подчиняющейся королевой. Кастилия все равно будет принадлежать ей одной.

Что касается инквизиции, думал Фердинанд, в свое время она согласится на нее. О материальных выгодах, которые сулит ее королевству святой трибунал, она уже знает. А о духовных нуждах Кастилии ей расскажет Торквемада.

Изабелла пригласила к себе кардинала Мендозу, заранее уведомив его о том, что аудиенция будет носить частный характер.

– Садитесь, кардинал, – поздоровавшись с ним, сказала она. – Мне нужно посоветоваться с вами по одному волнующему меня вопросу.

Мендоза вздохнул – он догадался, что разговор будет связан с визитом двух доминиканцев, вторую неделю гостивших при королевском дворе.

– Алонсо де Охеда и Диего де Мерло весьма озабочены поведением евреев в Севилье, – начала Изабелла. – Они говорят, что эти люди, цинично провозглашая себя последователями Христа, втайне исповедуют иудаизм. Мало того, они обвиняют их в ритуальных убийствах и осквернении христианских святынь. И – просят учредить в Кастилии инквизицию. Что вы об этом думаете, кардинал?

Помолчав, Мендоза решительно произнес:

– Ваше Величество, у нас слишком много фанатиков, и это заставляет меня усомниться в нашем благополучном будущем. Фанатизм подрывает основы правосудия и всего общества, история дает тому немало примеров. Евреев преследуют не одно столетие, однако еще никто не доказал, что эти гонения принесли хоть какую-то пользу странам, в которых они имели место. Как вам известно, Ваше Величество, еще в четырнадцатом веке Фернандо Мартинес читал проповеди, направленные против евреев, и даже объявил их виновными в эпидемии чумы, разразившейся тогда в Кастилии. Результат – погромы по всей Испании. Крови пролилось предостаточно, однако эпидемии и болезни лишь участились, поскольку никто не хотел убирать трупы истерзанных иудеев. Вот и эти давние слухи о якобы похищенных и распятых младенцах – кто их распускает, вот в чем вопрос. Не так давно Алонсо де Спина опубликовал целый трактат о злодеяниях тех, кого он называл “конверсос”. Как ни странно, он сам был одним из этих “конверсос”. Вот почему, читая его книгу, трудно избавиться от мысли, что больше всего на свете он хотел не опорочить евреев, а зарекомендовать себя добрым католиком – в той степени, в какой этого может добиться человек, истребляющий своих бывших единоверцев… Итак, сейчас снова заговорили о человеческих жертвоприношениях и прочих преступлениях, будто бы совершаемых евреями. Ваше Величество, зная ваше желание вернуть Кастилии законность и правосудие, я не сомневаюсь в том, что вы не примете решения, не удостоверившись в обоснованности этих слухов.

– Вы правы, кардинал, так я и собираюсь поступить. Но кто же должен проверять все эти слухи и кривотолки? Не в том ли состоит задача святого трибунала?

– Непростой вопрос, Ваше Величество. Можем ли мы быть уверены в том, что желание основать у нас инквизицию не навеяно Ватиканом?

Изабелла рассеянно усмехнулась.

– Вы как будто читаете мои мысли, кардинал.

– Могу ли я напомнить вам о наших недавних разногласиях с Его Святейшеством?

– В этом нет необходимости, – сказала Изабелла. – Я надолго запомнила этот инцидент.

Ее мысли на какое-то время перенеслись в те дни, когда она ходатайствовала перед Ватиканом за одного из своих капелланов, Алонсо де Бургоса, которого хотела назначить епископом Куэнкским. Тогда ее просьбы действия не возымели – как позже выяснилось, это место Папа Сикстус берег для своего племянника Рафаэлло Риарио. Однако до этого Изабелла уже пыталась устроить двоих своих протеже – которым точно так же пришлось уступить места кандидатурам Его Святейшества, – поэтому она разозлилась и отозвала кастильского посла из Ватикана. А кроме того, заручившись поддержкой Фердинанда, предложила собрать межгосударственную комиссию и вынести оценку поступкам Папы Сикстуса. Сикстус испугался – проводимая им политика непотизма могла быть выставлена в самом неприглядном свете, а это в его планы никак не входило. В результате в сан епископа Куэнкского был возведен Алонсо де Бургос, что устраивало как Изабеллу, так и Фердинанда.

Но мог ли так просто закончиться тот конфликт? Едва ли. Многие думали, что с этих пор мстительный Папа Сикстус не будет спускать глаз с Изабеллы и при первой же возможности постарается как-нибудь урезать ее власть. Разумеется, самым эффективным способом достижения этой цели было бы внедрение инквизиции – организации, не зависящей от государства и напрямую подчиняющейся Риму. Более того, при известном стечении обстоятельств оно было бы равносильно введению римского правления в Кастилии.

Изабелла с благодарностью посмотрела на кардинала, так хорошо понимавшего ход ее мыслей и разделившего ее тревоги.

– Ваше Величество, вы, вероятно, согласитесь со мной, если я скажу, что мы должны остерегаться Рима, постоянно держать его в поле зрения. Здесь, в Кастилии, верховная власть принадлежит вам и только вам. И, поверьте, мне бы очень не хотелось, чтобы это положение хоть как-то изменилось.

– Ваши пожелания целиком совпадают с моими планами, – улыбнулась Изабелла. – И все-таки меня не может не беспокоить то обстоятельство, что не все мои подданные готовы неукоснительно соблюдать заветы христианства.

Кардинал задумался. В душе он и сам не считал, что к религии следует относиться излишне серьезно, с чрезмерной истовостью – хотя, конечно, не решился бы сказать об этом Изабелле. Ему казалось, что все вопросы веры – настоящей веры – предполагают свободу выбора и свободу действий. Человеку нельзя навязать религиозных чувств, рассуждал он, как нельзя заставить его почувствовать красоту мира, сотворенного Богом. Однако такие мысли в Испании не приветствовались, а потому Мендоза предпочитал, держать их при себе. Он хотел, чтобы жизнь приносила людям радость и чтобы люди чувствовали себя достойными творениями своего Создателя. Ни тому, ни другому инквизиция не способствовала. Впрочем, в Арагоне, в Каталонии и Валенсии она, как он хорошо знал, уже давно носила исключительно формальный характер. Ее чиновники жили припеваючи и не особенно утруждали себя поиском еретиков. Если же таковые все-таки отыскивались, то за определенную мзду и при помощи кое-каких дипломатических уверток любой подозреваемый мог откупиться от грозящего ему наказания.

Однако, думая об этой молодой королеве, уже успевшей зарекомендовать себя сторонницей самых суровых мер в борьбе с беззаконием и анархией, он всякий раз приходил к неутешительному выводу о том, что в ее руках инквизиция могла стать вовсе не таким безобидным институтом, какие действовали в соседних королевствах. Особенно если бы святой трибунал возглавили фанатики, вроде Торквемады и его доминиканских приспешников.

Изабелла и Торквемада не жалели себя, это было их общей чертой. Но гораздо более безжалостны они могли быть по отношению к другим.

Человеку, любившему комфорт, не чуждому развлечений и посвятившему немало времени переводам Овидия, Саллюстия и Вергилия, Мендозе была отвратительна мысль о насилии над людьми. Будь его воля, он постарался бы решать государственные вопросы, не прибегая к угрозам и пыткам, – сам он, чтобы переубедить кого-то или увлечь за собой, обычно полагался на силу примера, на свое обаяние и терпимость в обращении с окружающими.

Всего этого он не мог объяснить Изабелле. Он восхищался ее целеустремленностью, выдержкой и уверенностью в своей правоте – но при этом считал ее недостаточно образованной женщиной. В силу своего воспитания она просто не обладала широтой взглядов, свойственных кардиналу.

Тем не менее Мендоза собирался в меру своих возможностей препятствовать возрождению инквизиции в Кастилии. Конечно, тут он во многом уступал таким убежденным энтузиастам святого трибунала, как Торквемада – Мендоза был человеком другого склада. Однако попытаться он был обязан, к этому его призывала все та же интеллигентность.

Он сказал:

– Ваше Величество, к этой проблеме нужно отнестись с величайшим вниманием. По-моему, прежде чем принимать какое-либо решение, мы должны уведомить севильцев о той опасности, какой они себя подвергают, отворачиваясь от истинной веры.

Изабелла кивнула.

– Мы подготовим манифест – специальный катехизис, в котором будут изложены обязанности каждого добросовестного христианина. Этот документ будет вывешен во всех храмах Севильи и зачитан со всех кафедр и трибун.

– Мудрое решение, – одобрил кардинал. – Пусть все вероотступники знают, какие мучения им грозят после смерти.

– Может быть, этого будет достаточно для того, чтобы вернуть жителей Севильи на праведный путь, – сказала Изабелла. – Во всяком случае, я буду на это надеяться.

– Будем молить Бога о том, чтобы наши усилия не пропали даром, – кивнул Мендоза. – Угодно ли вам разработку манифеста поручить мне, Ваше Величество?

– Полагаю, с этой задачей никто не справится лучше вас, кардинал, – сказала Изабелла.

Удовлетворенный состоявшимся разговором, Мендоза откланялся и вышел из королевских покоев.

Вскоре в Севилье был распространен документ, озаглавленный “Катехизис христианина”. Под документом стояли подписи королевы Изабеллы и кардинала Мендозы.

Узнав об издании “Катехизиса”, Торквемада рассмеялся, что случалось с ним не часто. Однако смех его был невесел.

– Плохо вы знаете порочную человеческую натуру, кардинал Мендоза! – отсмеявшись, пробормотал он.

Торквемада не сомневался в том, что севильские еретики постараются обмануть кардинала: сделают вид, будто прилежно изучают его манифест, а втайне будут смеяться над ним, по-прежнему совершая свои иудейские ритуалы.

– Такими методами Севилью от скверны не очистишь! – неожиданно разозлившись, закричал Торквемада.

Упав на колени, он стал молить Пресвятую Деву дать ему силы и указать, как изгнать ересь не только из Севильи, но и из всей Испании.

В свое время, говорил он себе, Господь вразумит королеву и наставит на верный путь кардинала – тот хоть и добрый католик, но все же очень далек от праведной жизни. Все эти надушенные платки, ванны с ароматическими эссенциями, любовные похождения… да еще это пагубное увлечение музыкой и сочинительством! Да, на смертном одре кардиналу придется просить прощения за великое множество проступков и грехов.

Торквемада обеими руками схватил воротник балахона и с силой потянул вниз, отчего колючая власяница впилась в кожу на плечах и спине. Боль была пронизывающей и жгучей, но он даже не поморщился. В душе Томас благодарил Бога за то, что Он сотворил его непохожим на остальных людей.

В этот миг ему показалось, что он наконец прозрел Божественную волю. Скоро, очень скоро пробьет его час. Кардинал будет посрамлен, и тогда покаяние Кастилии будет зависеть только от Торквемады.

А до тех пор он сможет заняться строительством монастыря в Авиле. Теперь его совесть будет спокойна – он знает, что через некоторое время ему предстоит оставить все забавы и приступить к выполнению своего святого долга.

Изабелла приехала в Севилью.

У кастильских правителей уже давно сложилась традиция – раз в году проводить заседания суда и выносить приговоры правонарушителям, которых специально для этого собирали в просторном холле севильского алькасара.

В замок Изабелла наведывалась ежедневно. Изредка ее сопровождал Фердинанд, и тогда они вместе вершили правосудие.

Для участия в этих заседаниях Изабелла подбирала наряды, соответствующие их церемонной обстановке. Вообще изысканные туалеты не доставляли ей особого удовольствия, однако в исключительных случаях она была готова пожертвовать своими вкусами. Сейчас, в этом мятежном городе, ей требовалось показать себя могущественной, величественной королевой Кастилии – а это было непросто, учитывая то обстоятельство, что севильцы жили среди остатков мавританской роскоши, непривычной даже самым богатым испанцам. Судьей Изабелла оказалась суровым.

К этому времени ее подданные уже начали осознавать, что силой воли и целеустремленностью их королева намного превосходит мужчин, правивших Кастилией в предыдущие годы. Людей, уличенных в преступлениях, она наказывала с той же безжалостностью, какую они проявляли по отношению к своим жертвам. В результате больше четырех тысяч грабителей и бандитов поспешили переправиться через границу – только так они могли избежать участи, постигшей их менее счастливых сообщников.

И вот, в одно из заседаний королевского суда в холл севильского замка привели группу плачущих женщин, сопровождаемых церковными иерархами Андалузии.

– Ваше Величество, – сказал один из священников, – это жены и дочери нескольких осужденных вами преступников. Они признают справедливость приговоров, которые вынесли их мужьям и отцам, но вместе с тем просят вас проявить снисхождение и помиловать осужденных – разумеется, при условии, что те пообещают исправиться и больше никогда не ступать на путь греха.

Изабелла внимательно оглядела собравшихся.

До сих пор на всех заседаниях суда она занималась тем, что делила людей на правых и виноватых – тогда ее задача была предельно ясной, требующей только соотнести степень провинности с мерой присуждаемого наказания. При этом она могла обречь преступника на величайшие мучения и со спокойной совестью покинуть собрание. Не наделенная богатым воображением, она никогда не представляла себя на месте осужденного. Чужие страдания ее не трогали, не заставляли переживать и сомневаться в правильности приговора.

Однако наказание было для нее не самоцелью, а средством восстановить законность и порядок. Вот почему, разглядывая этих плачущих женщин, она подумала, что отдать их мужей и отцов на поруки было бы полезней, чем приводить в исполнение вынесенный им приговор.

– Ступайте с миром, мои добрые подданные, – сказала она. – Не покарать я желаю ваших близких и родственников, а утвердить справедливость на нашей многострадальной земле. Посему да будут помилованы все грешники – кроме тех, кто совершил особо тяжкие преступления. У меня будет только одно условие. Освобожденным из-под стражи надлежит стать добропорядочными гражданами нашей великой державы. Если это условие они не выполнят, то их снова приведут ко мне, и тогда я дважды спрошу с них за содеянное.

Весь зал разразился ликующими криками.

– Да здравствует Изабелла!

Эти крики тотчас были подхвачены на улицах города. Там, как бы признавая силу и справедливость кастильской правительницы, горожане добавляли:

– Да здравствует королева Изабелла!

Из Андалузии Изабелла и Фердинанд поехали в Галицию. В прошлом эта провинция доставляла Изабелле столько же хлопот, сколько Каталония – Фердинанду.

Но как изменилось к этому времени положение страны! Там, где прежде была разруха, уже появились первые признаки будущего процветания. Путешественники и проезжие уже не опасались грабителей, не так давно хозяйничавших на всех дорогах Кастилии. Постоялые дворы обрели благопристойный, вполне гостеприимный вид.

Проезжая мимо людных селений я видя признательные взгляды подданных, Изабелла всякий раз чувствовала прилив радости.

Фердинанд, ехавший рядом с ней, однажды сказал:

– Нам удалось вернуть страну к жизни. Будем надеяться, что точно так же мы сумеем возродить в ней истинное христианство.

Изабелла поняла, что он имел в виду необходимость учредить в Кастилии инквизицию, однако сделала вид, будто не обратила внимание на скрытое значение его слов.

– Будем надеяться, – невозмутимо кивнула она.

– Увы, этого не произойдет до тех пор, пока мы не разобьем войска Абул Хассана и не водрузим над Гранадой святое христианское знамя.

– Боюсь, ты прав, Фердинанд.

– Сейчас он просит о мире и в то же время отказывается платить подать, которую я назначил ему, – по-моему, это просто насмешка над нами. Если он не платил денег твоему брату, то это не значит, что мы позволим ему такое же неуважение оказывать и нам. Ты помнишь, как дерзко он ответил на письмо нашего посла?

– Еще бы не помнить, – сказала Изабелла. – “Передайте королю и королеве Кастилии, что в Гранаде куют сталь для мечей и сабель, а не чеканят золото для откупа от соседних государей”.

– Возмутительная дерзость! – воскликнул Фердинанд. – Этот наглец знает, что нынешние обстоятельства не позволяют нам немедленно разделаться с ним. Но такое положение дел скоро изменится, это я тебе обещаю.

Изабелла улыбнулась – она знала его деятельную, непоседливую натуру. Своей репликой он как бы хотел ей сказать: “Раз уж мы не можем учредить в Кастилии инквизицию, давай по крайней мере объявим войну Гранаде”.

Продолжая свои мысли вслух, она сказала:

– Мы только недавно выпутались из одной войны – на новую у нас нет ни средств, ни людей. Наша страна не выдержит такого бремени.

– Это будет священная война, – пылко возразил Фердинанд. – На нашей стороне будет сам Господь Бог, а он не допустит нашего поражения.

– Священная война, – задумчиво произнесла Изабелла. – Да, в ней мы непременно будем победителями.

Она вспомнила, как еще девочкой, юной принцессой, стояла на коленях рядом с Томасом Торквемадой. Тогда он сказал: “Клянитесь приложить все силы к тому, чтобы обратить в истинную веру всю Кастилию и сделать ее оплотом христианства”.

– Клянусь, так оно и будет, – сказала королева Изабелла.

В Галиции Изабелла также проводила заседания суда и вершила правосудие с той же суровой принципиальностью, которая принесла ей признание в Кастилии. К убийцам и грабителям она не проявляла жалости, богатых судила так же, как и бедных.

Фердинанд зачастую предлагал решать судебные дела по-своему. Она предпринимала все возможное, чтобы избежать его замечаний и поправок. Больше всего на свете ей не хотелось отказывать супругу, когда он о чем-то просил ее, – и все же она без колебаний отвергала его просьбы, если чувствовала, что этого требует закон.

Так случилось и в деле Альваро де Луго. Один из самых состоятельных рыцарей Галиции, тот превратил свой замок в настоящий воровской притон, куда заманивали путников и где потом их убивали. Изабелла вынесла ему смертный приговор.

Когда она покинула зал суда и вернулась в свои покои, ей доложили, что какой-то человек умоляет принять его по вопросу, не терпящему отлагательств.

С ней был Фердинанд. Посоветовавшись с ним, она велела привести просителя.

Войдя в комнату, тот замер у двери – испуганный, озирающийся по сторонам. Изабелла поняла его состояние и велела всем, кроме супруга, покинуть королевские покои.

Ее приказание было выполнено, однако мужчина по-прежнему проявлял беспокойство. Тогда Изабелла сказала:

– Прошу тебя, изложи дело, с которым ты явился ко мне.

Не бойся, твоих слов не услышит никто, кроме меня и Его Величества.

– Ваше Величество, – упав на колени, выдохнул мужчина, – я пришел к вам от дона Альваро де Луго.

Изабелла нахмурилась.

– От того злодея, которого я приговорила к смертной казни? – холодно уточнила она.

– Да, Ваше Величество. У него есть богатые и влиятельные друзья. Они щедро заплатят вам, если вы сохраните ему жизнь.

Изабелла возмутилась.

– Интересно, каким образом я смогу сохранить ему жизнь, когда уже вынесен смертный приговор?

– А какую сумму обещают заплатить его друзья? – не удержавшись, осведомился Фердинанд.

Ответ последовал незамедлительно.

– Сорок тысяч дублонов золотом.

– Сорок тысяч? – недоверчиво переспросил Фердинанд. – Они и в самом деле располагают такими деньгами?

– В самом деле, Ваше Величество. Эта сумма поступит в ваше распоряжение, как только станет известно, что королева пощадила несчастного дона Альваро.

– Дорого же он ценит свою жизнь, – усмехнулся Фердинанд.

Увидев алчный блеск в его глазах, Изабелла насторожилась.

– Золотом, Ваше Величество, – многозначительно повторил мужчина. – Деньги уже собраны, осталось только освободить дона Альваро, и…

Изабелла его перебила:

– Послушай, а ты не забыл, какие тяжкие преступления вменяются ему в вину? Дон Альваро – самый кровожадный преступник из всех, встречавшихся мне до сих пор.

– Потому-то за освобождение и назначена такая внушительная сумма, – нетерпеливо пояснил Фердинанд.

– Сдается мне, – спокойно сказала Изабелла, – нам предлагают те самые деньги, за которые он понес наказание.

– Ничего, мы отмоем их от крови, – улыбнулся Фердинанд. – Надо только…

– Нет, мы не будем утруждать себя таким неподобающим нам занятием, – решительно произнесла Изабелла.

Она повернулась к просителю.

– Ступай к своим друзьям и передай им, что королева Кастилии не вправе нарушить закон, соблюдения которого требует от своих подданных.

– Ваше Величество!.. Неужели вы откажетесь?..

– Очевидно, друзья дона Альваро плохо меня знают, иначе бы они не осмелились обратиться ко мне с таким бесчестным предложением. Тебе же я советую поскорей убираться восвояси, пока я не велела тебя арестовать за попытку подкупить должностное лицо, коим я являюсь в суде.

Мужчина молча встал на ноги, поклонился и спешно ретировался.

Фердинанд мрачно посмотрел на закрывшуюся за ним дверь.

– Судя по всему, дорогая, ты не собираешься вести священную войну против мавров.

– Напротив, намереваюсь объявить ее, как только у нас появится возможность снарядить войско.

– Сорок тысяч дублонов могли бы сегодня же предоставить нам такую возможность.

– Эти деньги запятнаны кровью. И я не продаю свою совесть, Фердинанд.

Он фыркнул.

– За сорок тысяч золотых дублонов могла бы и забыть о щепетильности.

– Я строю королевство, основанное на справедливости, – просто сказала Изабелла. – А какая уж тут справедливость, если привлекать к суду только тех, кто не может купить свободу от закона?

Фердинанд сокрушенно махнул рукой.

– Но ведь нам так не хватает денег! Как мы обойдемся без них?

– Еще труднее нам будет обойтись без элементарных понятий о чести и бесчестии, – с достоинством ответила она.

Фердинанд отвернулся. От отчаяния и злости он потерял дар речи. В эту минуту Изабелла поняла, что больше всего на свете ее муж любит деньги.

В севильский монастырь святого Павла Алонсо де Охеда вернулся опустошенным и разочарованным, обманутым в своих самых сокровенных чаяниях. Прежде он надеялся, что к этому времени в Севилье уже будет полным ходом работать инквизиция, а теперь у него появились опасения, что никто, даже сам Торквемада, не сможет убедить королеву в необходимости основать в Кастилии хотя бы один-единственный святой трибунал.

Днем он вымещал злобу на всем доминиканском братстве, а по ночам усердно молился – пытался урезонить Божьих угодников, так легкомысленно относившихся к неотложным нуждам кастильского государства.

– Доколе? – вопрошал он. – Доколе будете вы взирать на грехи заблудших чад ваших и не давать нам возможности спасти их души? Долго ли еще мы будем бессильны в борьбе с ересью? Скажите, о небесные пастыри нашего многострадального народа!.. Скажите, подайте какой-нибудь знак!

И вот – во всяком случае так показалось Охеде – долгожданный знак был подан. Это случилось в тот день, когда в монастырь прибыл один молодой человек, желавший поговорить с настоятелем о неком тревожном явлении, свидетелем которого он недавно стал.

Охеда согласился принять его.

Юноша вошел, и Охеда тут же узнал его. Тот принадлежал к знатному роду Гузманов, еще в прошлом веке обосновавшихся в Севилье.

– У тебя очень растерянный вид, сын мой, – сказал приор. – В чем ты желаешь мне исповедаться и почему ты не обратился Со своим делом к твоему духовному отцу?

– Святейший приор, мне кажется, что мое дело важнее, чем просто исповедь. Я знаю, что вы недавно побывали при дворе и виделись с королевой. Потому-то я и решил прийти к вам.

– Ну что ж, давай послушаем твои откровения.

– Святейший приор, я завел любовницу.

– Нехорошо, плотские желания нужно подавлять. Назначь себе эпитимью и больше не греши.

– Она еврейка, святейший приор.

Чтобы не выдать волнения, Охеда закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Если она искренне верит в Господа нашего Христа, то ее кровь не имеет особого значения.

– Святейший приор, мне кажется, она искренне исповедует нашу религию. В противном случае я бы не сблизился с ней.

Охеда кивнул. Затем спросил:

– Она живет в еврейском квартале?

– Да, святейший приор. Я приходил к ней в гетто, в дом ее отца. Она еще не достигла совершеннолетия, поэтому ее семья не хотела, чтобы у нее был любовник.

– Оно и понятно, – строгим голосом произнес Охеда. – Стало быть, ты уговорил ее поступить против отцовской воли?

– Она необыкновенно красива, святейший приор. Каюсь, я не устоял перед искушением.

– Как же ты приходил в дом ее отца, если он запрещал ей иметь любовника?

– Я приходил тайком, святейший приор.

– В таком случае, сын мой, назначь себе еще одну эпитимью.

– Смею надеяться, святейший приор, мои грехи будут отпущены без эпитимьи – ведь если бы не эти тайные посещения, я бы не узнал, какие злодейства творятся в ее доме. У Охеды от волнения задрожали руки.

– Продолжай, сын мой, я тебя слушаю, – вкрадчиво произнес он.

– Сейчас страстная неделя, – смущенно пробормотал юноша. – До вчерашнего вечера я не помнил, что это еще и окончание еврейской пасхи.

– Ну, продолжай! – не сдержавшись, прикрикнул Охеда.

– Я незаметно пробрался в комнату моей девушки, там мы занимались любовью. И все это время, святейший приор, в доме слышалась какая-то возня. Как будто с улицы все заходили и заходили люди – много народу, и все о чем-то негромко разговаривали. Понятное дело, я встревожился. Мне показалось, что отец моей любовницы догадался о моем присутствии в его доме и позвал друзей – чтобы застать нас врасплох и, может быть, убить меня.

– Твои опасения подтвердились, сын мой?

– Как я теперь понимаю, святейший приор, обо мне они и не думали. Но тогда я этого не знал, поэтому встал с постели и быстро оделся. Казалось, мой страх передался моей любовнице – она тоже оделась и сказала, что чем быстрее я выберусь из дома, тем будет лучше. Когда шаги на лестнице затихли, мы осторожно выскользнули из комнаты и направились к выходу. Однако, уже подойдя к прихожей, мы услышали какой-то шум за одной из дверей – вот когда моя любовница по-настоящему испугалась. Она быстро распахнула платяной шкаф, стоявший поблизости, и втолкнула меня в него. Это было очень своевременно, святейший приор, потому что ее отец как раз вышел в прихожую встречать друзей, только что заявившихся в его дом. Они остановились рядом со шкафом, в котором я прятался, поэтому мне удалось разобрать, о чем они говорили. Как оказалось, в этом доме собрались люди, праздновавшие еврейскую пасху. И все они насмехались над христианами, а отец моей любовницы смеялся громче всех и уверял, что всю жизнь будет обманывать католиков, втайне от них исповедуя иудейскую религию.

Охеда до боли сжал кулаки.

– Ну, вот мы их и поймали! – воскликнул он. – Вот и уличили этих коварных злодеев! Ты правильно поступил, сын мой. Ты не ошибся, решив прийти с этим делом ко мне, а не к своему духовному отцу.

– Святейший приор, могу ли я считать себя прощенным?

– Прощенным? Считай, что ты получил мое благословение, сын мой. Да и не только мое! Не иначе, сам Господь привел тебя в этот дом, чтобы ты смог указать нам на людей, оскорбляющих нашу святую веру. Не сомневайся, тебе будут отпущены все грехи, которые ты когда-либо совершал. Вот только скажи мне, как зовут отца твоей любовницы и где находится его дом. О, недолго уж осталось этому лицемеру жить в нем!

– Святейший приор, моя любовница…

– Если она ни в чем не замешана, то с ней ничего не случится.

– Мне бы не хотелось наговаривать на нее…

– Ты уже спас ее от вечного проклятья – разве этого мало? Жизнь в этом порочном вертепе могла стоить ей геенны огненной, нескончаемых адских мук! Не бойся, сын мой, твои грехи будут тебе отпущены.

Эту еврейскую семью в тот же день привели к Охеде.

– Не отпирайтесь, у меня есть неопровержимые доказательства ваших грехов, – сказал он. – Сейчас мне нужен от вас только список людей, вместе с вами праздновавших еврейскую пасху.

Глава дома с тревогой посмотрел на Охеду и глухо произнес:

– Святейший приор, мы и в самом деле погрешили против святой католической церкви, обратившись к религии наших предков. Но мы просим простить наши грехи и позволить нам вернуться в лоно христианской церкви.

– Кто вместе с вами участвовал в ваших варварских обрядах?

– Святейший приор, пожалуйста, не просите меня доносить на моих друзей.

– Именно это я и прошу вас сделать.

– Я не могу назвать их имен. Они приходили ко мне тайно, и я обещал не свидетельствовать против них.

– Советую вам нарушить это обещание.

– Не могу, святейший приор.

Охеда с трудом сдерживал ярость. Будь его воля, он немедленно отвел бы этого мерзавца в камеру пыток. Уж там-то у него развязался бы язык. Живо выдал бы всех своих сообщников.

Но вот он стоит передо мной, думал Охеда, а я ничего не могу поделать с ним. Неужели это сойдет ему с рук?

– Если вы назовете своих друзей, ваша эпитимья будет менее строгой, – напомнил ему Охеда.

Однако мужчина продолжал упорствовать.

Охеда назначил ему эпитимью, и, поскольку все эти евреи просили принять их в католическую церковь, ему оставалось лишь удовлетворить их просьбу.

Когда они ушли, Охеда разразился бранью на законы, установленные в Кастилии. Если бы в стране действовала инквизиция, этого наглеца сегодня же заточили бы в темницу. Там бы его допросили, заставили бы назвать сообщников. И вместо нескольких жалких эпитимий и нескольких спасенных душ были бы надежно застрахованы от вечного проклятья десятки, даже сотни заблудших чад Божьих. Уж тогда-то они не отделались бы таким пустяковым наказанием, как дополнительные посты и молитвы. Их обвинили бы в ереси, а этот грех человек может искупить только смертью.

Но в Кастилии пока что не было инквизиции.

Охеда выехал в Авилу, где Торквемада по-прежнему работал над чертежами будущего монастыря.

Тот принял Охеду со всем радушием, какое мог себе позволить, – они были единомышленниками, а Торквемада ценил людей, разделявших его взгляды на политическое устройство Кастилии.

Охеда, не теряя времени, приступил к главному.

– Я держу путь в Кордову, в резиденцию королевы, – сказал он. – В Севилье открылись злодеяния, о которых ее необходимо поставить в известность. Я попрошу аудиенции у Ее Величества и буду настаивать на учреждении святого трибунала в нашей стране.

Затем он рассказал Торквемаде о том, что произошло в еврейском квартале Севильи.

– Неслыханное коварство! – воскликнул Торквемада. – Разумеется, мне бы хотелось, чтобы молодой Гузман пришел в этот дом с какой-нибудь другой целью, – но неисповедимы пути Господни. Сидя в своем платяном шкафу, Гузман услышал достаточно сведений, компрометирующих этих людей. Если бы духовной жизни в Кастилии уделялось такое же внимание, какое уделяется гражданским законам, мы могли бы прямо сегодня приговорить к смерти главу дома и всех его домочадцев. Вы правы, эти факты нужно незамедлительно довести до сведения королевы.

– Но кто же справится с этой задачей лучше, чем вы, святейший приор? Вот в связи с этим вопросом я и прибыл в Авилу. Я прошу вас вместе со мной поехать в Кордову и присоединить ваш голос к моему, когда я буду говорить с королевой.

Торквемада не без сожаления посмотрел на чертежи, разложенные на столе, и вздохнул. Архитектурные проекты уже не занимали его мыслей. Строительство христианского государства – по-настоящему христианского, свободного от варварства и ереси – было более важной задачей, чем возведение монастырей и храмов.

Торквемада стоял перед королевой. Поодаль замерли Фердинанд и Охеда.

Охеда только что пересказал историю, которую слышал от молодого Гузмана.

– Чудовищно! – воскликнул Торквемада. – И, боюсь, такие безобразия в Севилье творятся ежедневно.

– Я не одобряю цели, которая привела вашего молодого человека в этот дом, – сказала Изабелла.

– Ваше Величество, мы тоже не в восторге от нее. Но сведения, которые он раздобыл, носят характер чрезвычайной важности. Поэтому мы полагаем, что на путь греха его наставили не дьявольские силы, а наши святые и ангелы-хранители.

Услышанное потрясло Изабеллу. Оказывается, иные ее подданные не только отвернулись от христианства, но и втайне посмеиваются над ним! Да, нужно было срочно принимать какие-то меры.

Она не доверяла Сикстусу. А Фердинанд горел желанием основать в Кастилии инквизицию. Разумеется, она знала, что святой трибунал привлекал его не столько своими прямыми задачами, сколько возможностью пополнить королевскую казну за счет осужденных еретиков. Преимущественно – евреев, потому что они умели наживать деньги и, как правило, были богаты. Деньги Изабелле требовались, как воздух. Однако она слишком заботилась о своей чести и достоинстве, чтобы учреждать инквизицию ради материальных выгод.

Изабелла колебалась. Три пары глаз настороженно смотрели на нее. Она понимала, что в этот миг на весы было положено будущее Испании.

Охеда и Торквемада полагали, что только пытками и публичными казнями можно бороться с ересью, занесенной в их страну маврами и евреями. Изабелла была согласна с этими двумя доминиканцами. Раз всем еретикам после смерти грозили вечные огни ада, то много ли значило небольшое огненное крещение, которое они собирались затеять на земле? Фердинанд тоже был фанатиком. Когда он думал и говорил о деньгах, его глаза блестели точно так же, как у Торквемады или Охеды, беспрестанно обсуждавших вопросы веры и религиозной жизни.

Изабелла не забыла, какую клятву она в детстве дала Торквемаде. Сейчас он всем своим видом напоминал ей о том давнем обещании, о ее планах и надеждах.

Христианская Испания. Это ее мечта. Но не даст ли она Его Святейшеству больше власти, чем он уже имеет?

Пожалуй, нет. Ей и Фердинанду уже удалось одержать несколько важных побед над ним – а ведь в дальнейшем положение королевства упрочится, и тогда они смогут диктовать свои условия неугомонному Сикстусу. Следовательно, о суверенитете Кастилии можно не беспокоиться. Если только в ней не будет слишком много еретиков.

Изабелла повернулась к Фердинанду.

– Мы обратимся к Его Святейшеству с просьбой разрешить нам основать в Кастилии инквизицию, – сказала она. Мужчины облегченно вздохнули.

Изабелла решила судьбу Испании и участь тысяч своих подданных.