МАНДАРИН 3 страница

– Окна в наших домах затягивают рисовой бумагой, – наконец снова заговорил Лаи Цин. – И я помню, как бумага трепетала, когда начинали дуть зимние ветры, выстуживая маленькую комнатку с единственной маленькой железной печкой, вокруг которой зимой собирались все домочадцы. Зато летом в наших комнатках было не продохнуть от жары. Семья у нас была большая – отец, его вторая жена, наложница и десять человек детей, правда, трое из них умерли еще в детстве. Двое уже от рождения были не жильцы, зато маленький Чен, мой любимец, получился вполне удачным, здоровым мальчиком – круглолицым, темноглазым и очень веселым. Ему уже исполнилось три годика, и он вел себя вполне самостоятельно, хотя я и присматривал за ним. Я брал его с собой, когда отправлялся работать на рисовое поле, делился с ним последним куском лепешки, поскольку мой братик рос очень прожорливым ребенком, и по ночам согревал его своим телом, если ночи были холодные. А потом он внезапно заболел лихорадкой, которую подцепил, играя в заболоченной низине у реки, и в течение одного дня его не стало.

Мой отец сообщил о смерти ребенка деревенским старейшинам, и на следующую ночь они явились с корзинкой и унесли маленький трупик. Хотя мне и не разрешали, но я побежал за ними. Слезы жалости бежали по моим щекам, но я не осмеливался громко реветь – старейшины говорили, что Чен умер слишком юным и душа его еще не сформировалась, оттого и печалиться его близким не следует. Они даже не стали его хоронить, а просто положили в корзине в специальную ямку у корней дерева, чтобы птицы и собаки пожрали его плоть и таким образом вернули его земную оболочку Матери-земле. Я знал, что старейшины должны были вернуться в деревню перед восходом солнца, поэтому подождал, пока они ушли, и открыл корзинку. Я целовал его славное личико и прощался с ним. В этот момент послышался шорох крыльев больших хищных птиц, а кустарник неподалеку зашевелился, потому что дикие собаки уже подбирались к своей добыче. Я испугался и побежал назад в деревню. По существовавшему обычаю, мои близкие никогда больше не упоминали его имени.

Он опять замолчал. Аккуратно выбил из кальяна пепел и посмотрел на Фрэнси:

– Моя еще ни разу никому об этом не рассказывала, – задумчиво проговорил он. – Вся моя жизнь заперта внутри меня на ключ, слова выбиты на каменных плитах, окружающих мое сердце, а воспоминания ранят, словно острый меч. – Он покачал головой, – Лучше не говорить о подобных вещах и не вспоминать о них.

В пламени свечи он различил блеск слез в голубых глазах Фрэнси и взял ее за руку.

– У тебя нежное сердце, сестренка, – сказал он тихо. – И очень доверчивое. Однажды моя был похож на тебя – мои раны были столь же глубоки, а печали еще более велики, чем твои. Обещаю тебе, что наша жизнь пойдет своим путем и все знаки беды в твоей душе в один прекрасный день будут стерты временем.

– Сегодня я старалась прогнать от себя тень отца, – прошептала Фрэнси, закутываясь поплотнее в одеяло, потому что при одном воспоминании о Гормене ее бросало в дрожь. – Но у меня ничего не получилось. Его дух по-прежнему там, в развалинах дома, он ищет меня, чтобы причинить зло…

Лаи Цин отложил свою врубку и притянул девушку поближе к себе. Потом он взял ее лицо в свои узкие ладони, повернул его сначала одной стороной к огню, затем другой, ощупывая нервными тонкими пальцами виски и мочки ушей. Затем он взял ее руки, положил их на свои ладонями вверх и внимательно осмотрел большие пальцы, а также линии и знаки на поверхности ладоней.

– Твоя судьба записана здесь, – сообщил он серьезно Фрэнси, закончив осмотр. – Вот линия, которая говорит о мужестве, проявленном тобой в детстве. Эти кресты указывают на болезни и печали. Моя также видит в твоем лице ум и способности – у тебя есть дар повелевать другими людьми, и они будут поступать так, как ты им прикажешь. Твоя сила заключена у тебя в голове, а знание о ней написано на ладони. Ты станешь очень богата. Ты объездишь многие земли, и тебя все будут уважать. На твоем пути встретятся трудности, но ты преодолеешь их. Твоя воля сильнее воли твоих противников. И у тебя будут дети, возможно, двое, – тут он замолчал и странно посмотрел на нее.

– Но я не выйду замуж. Никогда, – с присущей ей страстью заявила Фрэнси. – Ни за что.

Темные миндалевидные глаза китайца, казалось, совсем загипнотизировали девушку – она была не в состоянии оторвать от них свой взор.

– В твоей жизни будут мужчины, – продолжал он. – Ты красива, и скоро в тебе проснется женственность. Мужчины не пройдут мимо тебя, они будут любить тебя. И это тоже твоя судьба.

Она стыдливо опустила глаза и впилась взглядом в свои ладони, все еще лежавшие в ладонях Лаи Цина.

– В твоей жизни тебе предстоит столкнуться с насилием. Его будет много, и будут времена, когда ты не сможешь его избежать. И это принесет тебе великие печали.

– Получается, что моя судьба уже решена, – испуганно прошептала она, глядя на китайца.

Лаи Цин кивнул:

– Судьба уже раскинула сети. Нам остается лишь попытаться ее перехитрить. Я мог бы многое рассказать тебе о своих попытках обмануть рок.

Она следила за тем, как он набивал свой кальян.

– Пожалуйста, расскажи мне об этом, – попросила Фрэнси.

Но Лаи Цин отрицательно покачал головой:

– Не сейчас, но когда-нибудь такой день настанет, сестричка.

Фрэнси устроилась в уголке на матрасе, где уже спал мальчик. Она в который раз всматривалась в его невинное лицо, по-детски нежное и пухлое. Этот ребенок лишился дома и родителей, он пережил землетрясение и убегал от огня. Тем не менее, он спал сном ангела. Фрэнси укрылась одеялом и прилегла рядом с малышом. Убаюканная его ровным дыханием и бульканьем воды в кальяне, она быстро заснула.

Лаи Цин просидел до рассвета, покуривая кальян и предаваясь воспоминаниям. В свете разгорающегося утра его лицо казалось серым и болезненным, а глаза еще больше потемнели. Наконец он убрал трубку и лег на матрас у входа в хижину, отвернувшись от спящих ребенка и девушки, словно опасался, что его печали смогут потревожить их сон. Он подумал о Фрэнси и вздохнул, представив себе трудности и испытания, которые ей предстояло перенести. Потом он заснул, но спал чутко, как кошка, не теряющая бдительности даже во сне.

Глава 16

Энни узнала место только благодаря фотографии, которую прислал Джош. Она стояла на тротуаре, разглядывая груду кирпичей и обломков, называвшихся не так давно «Меблированные комнаты и салун на набережной». Лучше бы ей не приезжать в Сан-Франциско. Она успела просмотреть список погибших и пропавших без вести, и в их числе обнаружила имя и фамилию Джоша. Эти развалины были его домом, и они же стали его последним приютом. Слезы безостановочно струились из ее глаз, прохожие с любопытством поглядывали на нее, но она не обращала на них внимания.

Печаль, словно тяжелый свинцовый груз, сдавила ее сердце, стоило лишь вызвать в памяти образ очаровательного малыша, каким был когда-то Джош. Она вспомнила его доброту и мягкость и окончательно утвердилась в мысли, что он никогда не убивал женщин, о которых писали в газетах, что бы там ни говорил по этому поводу Сэмми Моррис. Если бы не Сэмми, Джош никогда бы не убежал из дому, а значит, не приехал бы в Сан-Франциско и не погиб под развалинами дома, где он жил в одиночестве и постоянном страхе, что его выследят и арестуют. Она старалась представить себе, что он чувствовал, когда затряслась земля и стены начали рушиться, засыпая кирпичами и обломками камней его одинокое пристанище. Она видела мысленным взором, как он, оказавшись в этом каменном мешке, задыхался от недостатка воздуха и отчаянно надеялся, что кто-нибудь придет ему на помощь и освободит из-под развалин, но вместо спасения пришел огонь. Она содрогнулась от ужаса, закрыв лицо руками. Об этом было слишком страшно даже думать.

…Фрэнси не собиралась в тот день идти к месту последнего упокоения Джоша, но неожиданно для нее ноги сами понесли ее к злополучному салуну. Она медленно шла, держа за руку сынка, и разглядывала каждый камешек на дороге. Фрэнси думала о Джоше. Лаи Цин сказал ей, что если она хочет продолжать жить дальше, ей следует добиться, чтобы все тени, все призраки, живущие в ее прошлом, оставили ее в покое.

Молодую женщину, стоявшую у развалин салуна, Фрэнси заметила задолго до того, как сама приблизилась к месту, где разбилось ее сердце. Незнакомка была одета в синий костюм, из тех, что обычно надевают, отправляясь в путешествие, а на ее голове красовалась широкополая шляпа, украшенная красным перышком, – сразу было видно, что она приехала издалека, скорее всего, из-за границы, – на ее внешности лежал отпечаток иной, нездешней жизни. Фрэнси видела, как незнакомка уткнулась лицом в ладони и начала тяжело, безостановочно рыдать. Ее сердце, полное сочувствия, устремилось навстречу чужой печали, и она, подойдя к женщине, успокаивающим жестом положила руку ей на плечо.

– Поверьте мне, – мягко сказала Фрэнси, – я хорошо понимаю и разделяю ваши чувства.

Энни вытерла слезы тыльной стороной руки и посмотрела на девушку, а Фрэнси продолжала:

– Я потеряла своего жениха во время землетрясения. Он был тяжело ранен после первого толчка, а когда подоспел второй, огромная каменная глыба поразила его прямо в голову. – Она прикрыла глаза и едва слышно добавила: – Поверьте, мне приходилось слышать, как дышат умирающие, поэтому я знала, что он умрет.

Энни взглянула на грустное лицо собеседницы и промолвила:

– Мне очень жаль, девушка, что я затронула печальные струны в вашем сердце. Я представляла себе, что в этом городе сейчас тысячи скорбящих, но мой брат настолько отличался от всех прочих людей, и я проделала такой огромный путь, чтобы увидеть его, что надеялась застать его живым, – это было бы только справедливо.

Фрэнси смотрела на незнакомку во все глаза, совершенно сбитая с толку. В жестах и манерах молодой женщины, а также в том, как она выговаривала слова, чувствовалось что-то до боли знакомое… и еще та назвала ее «девушка» – так же называл ее Джош. К тому же она сказала, что приехала издалека. Глаза Фрэнси расширялись от волнения по мере того, как она вглядывалась в незнакомку: небольшого роста, с карими глазами, затемненными длинными темными ресницами и на удивление знакомой улыбкой. Внезапно Фрэнси догадалась и сказала уверенно:

– Вы – сестра Джоша.

Энни приоткрыла от изумления рот и, сжав руку девушки, выдохнула:

– Вы знали Джоша?

– Все это время я говорила о Джоше, ведь именно я была рядом с ним, когда начался весь этот ужас…

Энни снова разрыдалась, потому что еще раз со всей очевидностью поняла, что Джош окончательно и безвозвратно для нее утрачен. Она обняла Фрэнси и крепко прижала к груди.

– Я рада, что он познакомился с вами, – произнесла она между рыданиями, – по крайней мере, в момент своей гибели он оказался рядом с любимым существом. Мне даже ночью снилось, как он лежит в темноте один, а огонь медленно подбирается к нему. Теперь я знаю, как он встретил смерть, и хотя это все ужасно, но неизвестность еще страшнее.

Продолжая удерживать руку Фрэнси в своей, она отступила чуть назад и первый раз внимательно посмотрела на подругу своего брата. Перед ней стояла тоненькая хрупкая девушка с коротко подстриженными волосами, нежным овальным лицом с чистым лбом, пересеченным шрамом, и большими глазами цвета драгоценного сапфира. Энни промокнула кружевным платочком слезы и сказала:

– Так вот какая невеста была у Джоша. Ведь вы, можно сказать, почти наша родственница. Почти что Эйсгарт, не так ли? Я имею в виду, что, стань вы женой Джоша, вы были бы мне невесткой. А я даже не знаю, как вас зовут.

– Меня зовут Фрэнси. Фрэнси Хэррисон. Маленький китаец, все это время стоявший за спиной Фрэнси, вдруг начал подавать признаки жизни и появился из-за ее юбки, словно из-за занавеса, в своей веселой шапочке, расшитой шелковыми лентами. Энни увидела круглое личико и лукавые узкие глаза китайчонка, которому на вид можно было дать года четыре. Улыбнувшись, она погладила его по голове и спросила:

– А ты кто такой, малыш?

– Он сирота, – объяснила Фрэнси. – Лаи Цин нашел его на улице и теперь о нем заботится.

– А как его зовут?

Тут Фрэнси заколебалась – она отчего-то ни разу не задавалась этим вопросом.

– Лаи Цин зовет его просто сынок.

– У каждого человека должно быть имя, – воскликнула с негодованием Энни. – Почему бы не назвать его Филипп? Это хорошее христианское имя, вполне достойное такого маленького язычника, как он. И кто такой Лаи Цин в конце концов?

– Лаи Цин – мой китайский друг, – гордо заявила Фрэнси, – и они не язычники, мисс Эйсгарт. Кроме того, Лаи Цин – джентльмен. Он помог мне во время землетрясения.

Энни кивнула.

– Что ж, теперь настала моя очередь помогать – вы были девушкой Джоша, и с моей стороны это только естественно, – при этих словах на ее глазах снова угрожающе выступили слезы. «Слезы я приберегу на ночь», – решила про себя Энни и добавила: – А теперь я могу написать отцу и уведомить его, что Джош был похоронен честь по чести вместе с сотнями других жителей Сан-Франциско. Это ведь не такая уж неправда, да? Я понимаю, что городская улица – не освященная земля кладбища, но зато моя маленькая ложь спасет нашу фамильную честь, – она на мгновение запнулась. – Джош тебе ведь все рассказал, не так ли, девушка? Ну, почему ему пришлось бежать? Разумеется, обвинения против него не справедливы, и если бы не Сэмми Моррис, он был бы сейчас дома и, я уверена, сумел бы защитить свое доброе имя.

Фрэнси ни разу не вспомнила о Сэмми с того самого момента, как погиб Джош, он просто испарился из ее памяти, словно его не существовало вовсе. Но вот теперь она снова услышала его имя и содрогнулась от страха.

– Да, я упомянула Сэмми Морриса, – с горечью объяснила Энни, заметив ее реакцию. – Так зовут друга Джоша, если можно, конечно, называть другом подобного типа. Завтра я еще раз просмотрю списки пропавших без вести, но нет сомнений, что он и на этот раз выкрутился. Знаете ли, дурным людям чаще всего везет.

Энни поправила громоздкое сооружение с пером на голове и, взглянув на поношенную одежду Фрэнси – потертую юбку, старую серую шаль, в которую она куталась, и уродливые старые ботинки, – заявила:

– Вы не можете ходить в подобном виде. Вам необходима новая одежда. Но сначала мы отведем нашего маленького Филиппа к его приемному отцу-китайцу.

Она ободряюще обняла Фрэнси за плечи, и они медленно двинулись вниз по улице.

– Говорят, Бог всегда посылает кого-нибудь нам на помощь в трудную минуту, – с чувством произнесла Энни. – И вот он послал мне вас. Девушку, которую избрал для себя Джош.

Лаи Цин стоял, нагнувшись над маленькой железной печуркой, топившейся углем, и тушил овощи в круглой жестянке из-под консервов. Он вежливо поклонился, приветствуя незнакомую симпатичную даму небольшого роста, которая вошла в хижину в сопровождении Фрэнси. Гостья дружески улыбнулась китайцу и приветливо поздоровалась с ним:

– Доброе утро, господин Лаи Цин. Фрэнси рассказала мне о той помощи, которую вы ей оказали. Она сказала, что вы настоящий джентльмен, и я рада убедиться, что она оказалась права.

Энни присела на оранжевый ящик из-под апельсинов, служивший стулом, перевела дыхание и сообщила:

– Мы дали вашему сиротке хорошее английское имя Филипп, хотя я полагаю, что его фамилия должна звучать на китайский манер.

Лаи Цин с интересом, но внешне бесстрастно наблюдал за тем, как женщина скинула с себя жакет и закатала рукава белой хлопчатобумажной блузки, не переставая при этом говорить:

– Ого, а здесь несколько жарковато, особенно если на тебе костюм из чистейшей йоркширской шерсти. Что это вы готовите, мистер Лаи Цин? Пахнет хорошо, но запах совершенно для меня незнакомый.

Тот не ответил, поскольку думал о новом имени, которое женщины дали мальчику, и, вдруг вспомнив о своем умершем маленьком брате, Лаи Цин произнес:

– Чен.

– Чен?

– Фамилия сыночка отныне Чен. Так звали моего братишку.

– Я понимаю. Итак, Филипп Чен. Хорошее мужское имя, оно мне нравится. Удачный выбор, господин Лаи Цин. И вот еще что. Фрэнси рассказала мне, как вы помогли ей, и я вам чрезвычайно благодарна за это. Видите ли, она была невестой моего брата Джоша. Мы совершенно случайно встретились на улице неподалеку… – тут она прикусила губу, но торопливо продолжала дальше: – От салуна, где работал и жил Джош. Фрэнси сказала мне, что у нее не было намерения идти туда сегодня, но что-то подтолкнуло ее. Скорее всего, это судьба, не так ли? А поскольку Фрэнси была близка с моим братом, я должна принять участие в ее судьбе. – Открыв кошелек, Энни извлекла оттуда пачку банкнот и сказала: – Я полагаю, что во время землетрясения вы тоже лишились всего, мистер Лаи Цин, и небольшая сумма вам не повредит.

Лаи Цин бесстрастно взглянул на деньги. Фрэнси уже знала это выражение, которое означало, что он «потерял лицо», и быстро проговорила:

– Вы не поняли. Мы с мистером Лаи Цином вместе прошли через все трудности, которые выпали на нашу долю после бедствия, постигшего город. Теперь он, сынок и я – члены одной семьи. Благодарю вас за предложенную помощь, мисс Эйсгарт, но я останусь здесь вместе с ними.

Энни чрезвычайно удивилась. Она не могла и предположить, что девушка захочет остаться вместе с китайцем, хотя и понимала, что такой смелый шаг достоин уважения. Она подумала, что если бы у нее оказалась такая сила воли в восемнадцать лет, то ее жизнь могла бы сложиться по-иному. Она вспомнила отупляющую скуку, царившую в вилле на «Холме Эйсгарта», свою рабскую службу отцу в течение многих лет и решила, что никуда отсюда не поедет. Разве не говорят люди, что начать новую жизнь никогда не поздно?

И, приняв решение, она сказала просто:

– Что ж, в таком случае я была бы не против присоединиться к вам. Дело в том, что я тоже одинока, особенно после того, как погиб Джош. Конечно, существуют еще отец и братья в далеком Йоркшире, но братья давно уже выросли, а я в семье всегда считалась рабочей лошадью, старой девой, не имеющей собственного разума и личной жизни. Я провела полжизни, ухаживая за отцом, и теперь настала очередь кого-нибудь другого. – Энни с грустью посмотрела на Фрэнси. – Джош был для меня словно родной сын, и после его смерти ничего не связывает меня с прошлым. По крайней мере, здесь, с вами, я буду чувствовать себя нужной, у меня появится цель в жизни. Благодаря Джошу я оказалась среди вас и среди вас хочу оставаться и дальше. Вместе с вами.

Вдруг к Энни бросился сынок. Он забрался к ней на коленки, и она принялась качать его, глядя с улыбкой на малыша.

– Наш дом – улица, – сказала Фрэнси. – У нас нет денег, и мы едим то, что нам подают в благотворительной столовой. Вы не знаете и половины моих несчастий и уж тем более печалей Лаи Цина. Он китаец и живет здесь без документов, то есть вне закона. Я должна остаться с ним и помочь ему, как он в свое время помог мне. Общими усилиями мы надеемся обмануть судьбу, которая была столь к нам неблагосклонна.

Энни кивнула. Они уже объединились в борьбе за жизнь, и она, Энни, была им не нужна. Она встала и принялась отряхивать юбку.

– Может быть, я хотела этого больше всего на свете, – сказала она, надевая шляпу. – Обмануть собственную судьбу.

Она встретилась взглядом с глазами Фрэнси и почувствовала, что та начинает принимать ее всерьез. Обе женщины, словно шестым чувством, вдруг ощутили и поняли, какая похожая внутренняя борьба происходит в их душах – борьба за то, чтобы поскорее ускользнуть от прошлого, забыть о нем. Фрэнси улыбнулась по-дружески Энни и произнесла:

– Тогда почему бы вам не присоединиться к нам?

Глава 17

Лаи Цин стоял в небольшой комнате, уцелевшей в одном из полуразрушенных домиков в китайском квартале, и наблюдал за игрой. Фишки для игры в маджонг летели на стол с щелканьем, напоминавшим отдаленную стрельбу; игроки возбужденно вскрикивали, а в комнате стоял сладковатый дурманящий запах опиума, доносившийся из курильни, располагавшейся здесь же, за занавеской.

Местечко, где собрались игроки, представляло собой, в сущности, сплошные развалины – стены подпирались бревнами, а потолок в паутине трещин был готов вот-вот рухнуть на головы играющих. Но игра на удачу, на судьбу шла в китайском квартале годами, и даже землетрясение не заставило китайцев отказаться от нее.

Лаи Цин потрогал деньги, лежавшие в кармане, и мысленно их пересчитал – там было двадцать долларов, выигранных у Чанг Ву вместе с не стоившей и гроша бумажкой на владение участком земли в Гонконге, и еще десять долларов, оставшихся от суммы, выданной Китайским кредитным товариществом. У Лаи Цина существовало строгое правило – никогда не проигрываться до нитки и иметь денежный резерв. Этот резерв нынче состоял из пяти долларов мелкой монетой, которые были аккуратно завернуты в тряпочку и лежали в его соломенной корзине. По собственному выражению Лаи Цина, они были отложены на «черный день», хотя, по правде говоря, почти каждый день в его жизни мог бы именоваться «черным».

Итак, Лаи Цин наблюдал за игрой, в то же время осуждая игравших. Он не видел мудрости в их подходе к игре, а лишь один азарт – своего рода болезнь, сходную с лихорадкой. Он, Лаи Цин, играл с умом, его мысленный взор проникал в самую суть игры, он легко просчитывал все положения фигур и их возможные комбинации и был в состоянии предсказать результат задолго до конца партии. Одно всегда было плохо – все его партнеры были так же бедны, как и он сам, и он никак не мог выиграть достаточную сумму, чтобы начать игру с серьезными игроками. Ситуация, сходная с попыткой определить, что появилось раньше – яйцо или курица. Но сегодня, по-видимому, в связи с постигшим всех бедствием в маленькой комнате собрались игроки самого разного уровня, и были даже такие, о которых он только слышал, но никогда не видел. Это были настоящие мастера, легендарные личности, своим искусством не уступавшие ему.

Он продолжал размышлять о тридцати пяти долларах в кармане и о своих новых обязанностях, возникших с появлением в его жизни Фрэнси, сыночка и Энни. По правде говоря, ему следовало бы вернуться на работу и собирать яблоки и сливы или ухаживать за молодыми побегами риса, но эта работа едва ли была в состоянии прокормить его одного, не говоря уже о семье. Он знал, что ему следовало зарабатывать столько, чтобы его близкие не нуждались. В противном случае он потерял бы перед ними лицо. Ради себя самого следовало рискнуть, но для страховки он решил начать обычную игру «по маленькой» с привычными партнерами.

Он терпеливо ждал, когда освободится место за столом, и вот его ожидание увенчалось успехом – бородатый старик резко отодвинул свой стул и, крепко поругивая неблагосклонную к нему судьбу, выбрался из-за стола. Лаи Цин мгновенно занял его место и вступил в игру. На столе мелькали старые кости, испещренные по бокам красными, зелеными и белыми драконами, на игральных досках мельтешили различные символы, изображавшие ветры, цветы и времена года, заросли бамбука, окружности, древних героев и комбинации цифр. Кости с треском вылетали из стаканчика, и через некоторое время Лаи Цин стал улыбаться – к нему пришла удача, и гора фишек возле него принялась быстро расти. Через пять минут его десятидолларовая купюра, которую он поставил на кон, превратилась в шестьдесят долларов, через полчаса выигрыш составил уже триста долларов, и его партнеры, сердито ругаясь, один за другим вышли из игры.

Положив выигрыш в карман, Лаи Цин перешел к другому столику, расположенному у окна, в котором, правда, не было стекол. Красный, вышитый драконами платок закрывал пустой оконный проем, чтобы прохожие не заглядывали в комнату и не мешали игре. Платок колыхался от ветра, и его длинные свободные концы метались подобно крыльям летучей мыши. За столом сидела шестерка игроков, соревновавшихся в старинной китайской карточной игре чрезвычайной сложности. Они кидали карты на стол при тусклом свете единственной свечи и курили трубки. Табачный дым смешивался с опиумным, поднимался к потолку и придавал сумраку, царившему в комнате, голубоватый призрачный отсвет.

Лаи Цин облокотился о стену и, придав своему лицу бесстрастное выражение, принялся следить за игрой. Он хорошо знал эту игру, требовавшую от партнеров острого ума, опыта и молниеносной реакции, но играл в нее редко, поскольку его обычные компаньоны были слишком медлительны и невежественны. Он незаметно исследовал лица игравших – они были непроницаемы и сурово смотрели прямо перед собой. Количество же долларовых банкнот, лежавших перед ними, заставило на один миг замереть его сердце. Он понял, что перед ним солидные люди, приехавшие сюда скорее всего из Той-Шаня. Тем не менее, все предзнаменования на этот день были для него удачными, и он подумал, ощупывая секретный внутренний карман с деньгами, что судьба предоставляет ему редкий шанс, возможно, единственный в жизни, сыграть, сделав крупную ставку. Поэтому, как только один из игроков вышел из-за стола, он занял его место.

Сердце Лаи Цина впервые за вечер по-настоящему екнуло, когда он взял первые карты: это были двойные шестерки и двойные восьмерки – очень удачные комбинации. Но глаза его по-прежнему ничего не выражали, а лицо оставалось неподвижным, словно вода в пруду в безветренный день. Когда он выкладывал на стол двести долларов в качестве первой ставки, рука его не дрогнула, хотя все внутри сжалось от напряжения. Цифры и комбинации карт с огромной скоростью мелькали в его голове по мере того, как шла игра, и уже через несколько секунд он знал, какие карты на руках у партнеров, а еще через полминуты подсчитывал свой первый выигрыш.

Сохраняя бесстрастное выражение лица, в следующей партии он поставил на кон целиком весь выигрыш. Внутри у него все возликовало, когда розданные карты при ближайшем рассмотрении оказались девяткой и двумя тузами. Лучшей комбинации и представить себе было нельзя – ведь девятка считалась самым главным номером в этой игре и, согласно символике цифр, означала «полноту мира», в противовес единице – «началу». Воистину все в тот день складывалось удивительным образом, суля удачу Лаи Цину.

Игроки, сидевшие рядом с ним за столом, поначалу с подозрением поглядывали на его поношенную одежду, но когда он выиграл во второй раз, в их холодных глазах мелькнуло нечто, похожее на уважение. А потом он выиграл следующий кон. И каждый раз поднимал ставки. В конце концов, боги были на его стороне, а кто он такой, чтобы идти против их воли?

В комнате давно уже все присутствующие бросили игру и собрались вокруг их столика. Они охали и ахали, глядя на кучу денег, лежавшую около Лаи Цина и выглядевшую уже как небольшой холм. Зрители замирали в самые патетические моменты, когда Лаи Цин, раз за разом испытывая судьбу, вновь ставил на кон все, выигранное прежде, и снова оказывался в выигрыше, который составлял уже тысячи долларов. Многие бормотали: «Удача, несомненно, вот-вот повернется к нему спиной». Или: «Лаи Цин искушает судьбу, выигрывая такие огромные суммы».

Через час партнеры Лаи Цина, взглянув друг на друга, разом отодвинули свои стулья из-за стола и прекратили игру. Он встал, вежливо поклонился, в то время как его партнеры поздравляли его с большой удачей. Однако глаза их смотрели холодно, и Лаи Цин знал, что они злы на него. Собрав со стола деньги, он прежде всего отыскал глазами бедняков, у которых выиграл первые триста долларов, и вернул им их проигрыш.

– Вы принесли мне удачу, – объяснил он. – Без вас я не смог бы играть по-крупному.

Выходя из комнаты, Лаи Цин почувствовал себя другим человеком – впервые в жизни он заметил в глазах других людей уважительное выражение по отношению к его скромной особе. Ему казалось, что он сразу стал выше ростом – ведь когда тебе улыбается фортуна, ты чувствуешь, как на тебя нисходит благословение богов, и начинаешь вести себя соответственно. Лаи Цин начал игру ничтожным бедняком и за одну ночь превратился в богача.

В хижину он вернулся только перед рассветом. Фрэнси и сынок мирно спали. Как только первый утренний свет начал проникать через занавеску, служившую дверью, Лаи Цин пересчитал добычу и едва не потерял дар речи, когда осознал, какая сумма лежит перед ним. Почти двенадцать тысяч долларов. Он потрогал холмик из долларовых купюр и, пораженный, сложив на груди руки и прислонившись спиной к зыбкой стене хижины, сложенной из досок и обломков бревен, предался размышлениям.

Он вспоминал свою жизнь, вернее, ее лишения, побои, постоянные страх и нищету; он думал о школе, в которой никогда не учился, о своей семье, обрекшей его с рождения на трудную крестьянскую долю, хотя он никогда не чувствовал к ней призвания. Всю свою прошлую жизнь он много и тяжело работал. Но еще совсем ребенком, двигаясь вслед за буйволом по залитому водой рисовому полю и с усилием вытаскивая ноги из холодной грязи, он знал, что на свете есть кое-что получше этого. Он наблюдал за белыми утками, бесконечно и бессмысленно бултыхавшимися в деревенском прудике, и понимал, что их судьба, подобно его собственной, была определена высшими силами еще до того, как они вылупились из яиц. Это знание заставляло его по-другому оценивать и самого себя. Временами он чувствовал себя в деревне чужаком, только по ошибке родившимся в убогом селении, принцем среди нищих, мудрецом среди невежественных и тронутых умом. У него не хватало ни знаний, ни слов, чтобы сформулировать ниспосланное ему откровение, но он отлично сознавал, что оно поселилось в его душе и пробудет с ним до смерти. И вот теперь, заполучив груду американских долларов, он наконец был в состоянии до конца испытать судьбу и попытаться ухватить за крыло синюю птицу счастья. И еще – Лаи Цин решил никогда больше не играть, поскольку большая удача не приходит дважды.