Августовский договор и его судьба

Впервые в Москве исчезла всякая законная власть. Угроза развала государства заставила бояр и в Москве, и в лагере самозванца искать выход.

В феврале 1610 г. служившие самозванцу бояре и дворяне (М. Г. Салтыков, кн. В. М. Масальский, кн. Ф. П. Засекин, Т. В. Грязной, Ф. Ф. Мещерский, М. А. Молчанов) призвали на русский престол сына Сигизмунда III, королевича Владислава. Теперь предстояло решать Москве. Выбор был невелик: с запада надвигался польский гетман Станислав Жолкевский; с юга — Лжедмитрий II, чьи отряды уже принялись жечь московские слободы. Принять самозванца с его казацкой вольницей москвичи категорически не желали: «Лучши убо государичю служити, нежели от холопей своих побитым быти и в вечной работе у них мучитися». Цвет московской знати — бояре кн. Ф. И. Мстиславский, кн. В. В. Голицын, Ф. И. Шереметев, окольничие, думные дворяне, виднейшие дьяки отправились к гетману и через несколько дней труднейших переговоров 18 августа 1610 г. подписали договор. Россия и Речь Посполитая заключали «вечный мир и союз». На московский престол приглашался королевич Владислав, отныне «государь царь и великий князь Владислав Жигимонтович».

Утверждение новой династии и союз с Польшей сопровождался рядом принципиальных условий. Король Сигизмунд, осаждавший в это же время главную русскую крепость на западной границе — Смоленск, должен был прекратить военные действия и «городы, к Московскому государству належачие… со всем, как были до нынешние смуты, к Московскому государству очистить». Новый царь обязывался блюсти православие как единственное допустимое вероисповедание: «Всем православным християном быти в православной християнской вере греческого закона по-прежнему, и римские веры и иных разных вер костелов и всяких иных вер молебных храмов в Московском государстве и по городом и по селом нигде не ставити».

Послы отстаивали сохранение прежней социальной структуры и национальной независимости: «Польским и литовским людем на Москве ни у каких земских росправных дел и по городам в воеводах и в приказных людях не быти… и всех чинов служилых и жилецких людей Российского государства имети государю королевичу всех по достоинству в чести и в жалованье и в милости, как было при прежних великих государех царех московских; и прежних обычаев и чинов, которые были в Московском государстве не переменяти».

Но главное — определялся круг вопросов, которые отныне государь должен был решать «с приговору и с совету» представителей русского общества:

«На Москве и по городом суду быти и свершатись по прежнему обычаю и по судебники Российского государства, а буде похотят в чем пополнити для укрепления судов, и государю на то поволити з думою бояр и всей земли. А не сыскав вины и не осудивши судом всеми бояры, никово не казнити и чести ни у ново не отымати и в заточенье не засылати, поместей и вотчин и дворов не отымати. И о всем том делати государю с приговору и с совету бояр и всех думных людей, а без думы и приговору таких дел не совершати».

(Сборник Русского исторического общества. Т. 142. С. 101–109).

Таким образом, за годы Смуты в сознании «верхов» московского общества уже появилось представление, что государь должен был занять трон с согласия «всей земли» как верховного сословного органа. «И что нам от земли повелят, то мы и учиним», — говорили послы польским дипломатам.

Августовский договор был не тайным сговором нескольких бояр, а выражал волю находившихся в Москве «чинов» русского общества — более 500 человек «стольников и дворян». На следующий день жители Москвы принесли присягу в Успенском соборе, а затем из столицы стали рассылать грамоты в другие города с предписанием привести их население к присяге. Нового царя признали Новгород, Владимир, Кострома, Ярославль, Ростов, Вологда, Углич, Белоозеро, Коломна; еще раньше, на основании февральского соглашения, королевичу присягнули служилые и посадские Зубцова, Ржевы-Володимировой, Дорогобужа, Вязьмы, Можайска, Старицы, Брянска и Серпейска. Чтобы не допустить в Москву самозванца, бояре в сентябре 1610 г. впустили в столицу польский гарнизон.

Некоторые историки полагают, что эти договоры, как и «крестоцеловальная запись» Шуйского, могли стать началом выхода из Смуты и являлись шагом от самодержавия к правовому государству. Приглашение иностранного, но «законного» и «природного» принца на престол, как и ограничение его прав при избрании, скорее всего, было возможно. Несомненным было и стремление правящей элиты гарантировать себя от повторения опричных казней. Можно полагать, что были бы обеспечены свободные контакты между государствами и подданными, что сделало бы русское общество доступным для польско-литовского культурного влияния. Военный союз позволил бы более успешно бороться с татарскими набегами. Купцам обоих государств позволялось свободно торговать всякими товарами на их территории. Наметилось бы некоторое сближение политического строя Речи Посполитой и России, при том, что последняя сохранила бы свое социально-политическое устройство и «прежние обычаи».

Но договор сразу же оказался под угрозой. Во время переговоров выявились «недоговоренные статьи»: остался открытым вопрос о переходе Владислава в православие и его браке — москвичи настаивали, что их государь должен взять себе жену «в Московском государстве православную». Для решения спорных вопросов к королю отправилось многолюдное посольство из представителей от уездных дворянских корпораций-«городов», стрельцов, подьячих и нескольких «торговых людей», во главе с митрополитом Филаретом и боярином князем Василием Голицыным. Резонно полагая, что овладеть русским троном можно только при поддержке русского общества, московские политики считали, что для достижения этой цели король должен немедленно прекратить войну и отправить сына в Москву, Послы просили, чтобы «государь наш королевич пожаловал, крестился в нашу православную хрестьянскую веру греческого закона», настаивали на недопустимости пропаганды католицизма и сохранении территориальной целостности своего государства.

Однако высшие чины московского двора, в руках которых находилось ведение переговоров, не очень-то стремились расширять права «земли». Не случайно договор зафиксировал широкую компетенцию боярской думы, а «вся земля» получила право лишь участвовать в пополнении Судебника новыми статьями. Трудно сказать и насколько перечисленные в договоре принципы соответствовали представлениям массы мелких служилых и «тяглых» людей о справедливом общественном устройстве. Казаку нужны были «воля» (личная свобода вне государственных рамок) и лихие военные экспедиции «за зипунами»; крестьянин хотел мирной жизни, по возможности — без податей и без помещика, а дворянин — поместий и «людишек» за верную службу. А всем вместе нужен был стоящий над всеми «чинами» государь как источник милостей и гарант от произвола «сильных людей». В народном сознании уже сложился идеальный образ праведного и благочестивого «великого государя царя» — защитника веры, «благолепного» в общественной и личной жизни, обязанного заботиться о подвластных. Не случайно в народных песнях и преданиях об Иване Грозном (даже в новгородских землях, где особенно свирепствовали опричники) современные ученые находят «оправдательные тенденции»: вот был настоящий царь — умел казнить, но умел и миловать…

Офицер московского гарнизона шляхтич Самуил Маскевич пересказал разговоры, которые он и его товарищи вели с русскими дворянами: «…Наши хвалили им вольности, чтобы, с нами соединившись, ее добыли». Собеседники отвечали ему: «Ваша вольность для вас хороша, а наша неволя для нас… У вас более могущественный угнетает более худого; вольно ему взять у более худого имение и его самого убить». Москвичи неплохо представляли себе польские порядки, где равенство «панов-братьев» на деле приводило к всевластию магнатов, занимавших высшие государственные должности. Владения таких магнатов, как литовские Радзивиллы, с десятками городов и сотнями сел, были сравнимы по размерам с современными европейскими государствами вроде Бельгии. Их владельцы содержали собственные армии, которые по численности и оснащению превосходили коронные войска. На другом полюсе находилась масса бедной шляхты, гордой своим происхождением и правами: «Шляхтич на загроде (крохотном участке земли) равен воеводе!» На деле такие малоземельные или безземельные «паны» были бессильны противостоять воле сильного соседа и часто из милости служили при магнатских дворах, хотя и требовали, чтобы хозяин порол их только на персидском ковре… А в Москве государь мог возвысить бедного сына боярского, а любого знатного и богатого боярина отправить в ссылку.

Возможно, со временем отношение русского дворянства к шляхетским «вольностям» могло измениться — если бы сама шляхта и ее вожди проводили более гибкую политику. Однако Сигизмунд III договор выполнять не собирался и известил Жолкевского, что некоторые условия он принять не может: порядок в России будет обеспечен, только если польские войска будут находиться в пограничных крепостях и в Москве. Король справедливо полагал, что его 15-летний сын не имел опыта управления; но еще меньше он доверял его новым подданным. «Это такой народ, — писал он Жолкевскому, — которому уже из-за его религии опасно доверять, грубых обычаев и твердого сердца, у которого жестокость заменяет право, а несвобода стала его природой». Если гетман стремился с помощью уступок утвердить Владислава на русском троне и вовлечь Россию в орбиту польского политического и культурного влияния, то король и его советники не стремились к сохранению Российского государства и планировали включить его в состав Речи Посполитой. Сейму король объявил главной целью своего похода возвращение Смоленщины и Северской земли, утраченных Великим княжеством Литовским в конце XV — начале XVI вв., в то время как согласно августовскому договору Российское государство сохраняло свои существовавшие до Смуты границы.

Коронный подканцлер Феликс Крыйский на сейме 1611 г. заявил, что московиты «уже у нас в руках; если о государе, то должны того принять, кого им дадут, и терпеть то, что прикажет победитель».

Ревностный католик Сигизмунд III упрекнул гетмана за то, что тот обещал «костелов римских в Московском государстве не строити», и собирался заставить московские «чины» передать власть ему самому. С помощью пожалований и наград он предполагал купить большую часть русской политической элиты и оставить ее при своих «правах и обычаях».

Королевич Владислав не приехал в Москву (о его переходе в православие так и не договорились), а его отец от имени «царя Владислава Жигимонтовича» стал раздавать поместья и воеводства в России. Русская знать не обнаружила единства. Часть ее, преимущественно из бывших «тушинцев», пошла на поклон к королю. Сигизмунд и его наместник в Москве Александр Гонсевский распоряжались ценностями казны, назначали на должности своих ставленников. В Пушкарском приказе был посажен кн. Юрий Хворостииин, в Ямском — Никита Вельяминов, в Большом приходе — кн. Федор Мещерский. Поместный приказ по распоряжению короля возглавил дьяк Иван Грамотин. Иные московские бояре, как князь Григорий Ромодановский, выезжали в лагерь короля, чтобы исхлопотать себе новые вотчины. Другой боярин, князь Иван Куракин, выполняя королевскую инструкцию, уговаривал своих коллег выбрать на престол Сигизмунда. Одним из наиболее ярых приверженцев польской власти стал бывший купец, дьяк Федор Андронов; он стал московским казначеем и советовал королю «доставать» недовольных соотечественников «саблею и огнем», за что получил две волости в Старицком уезде.

Неисполнение договора и действия польских войск вызвали в марте 1611 г. восстание в Москве. После целого дня ожесточенных боев поляки по совету бояр стали поджигать город: «Михаиле Салтыков первой нача жечь двор свой». Восставшие вынуждены были отступить; начался грабеж города. Мартовское восстание означало перелом в отношении русского общества к польско-литовским «союзникам». Если до того провинциальные города еще признавали договор при условии, что «Жигимонт король… сына своего… на Московское государство дал и сам бы от Смоленска отшел, изо всей бы земли Российского государства польских и литовских людей вывел», то отныне указаний боярского правительства на местах больше не исполняли. Бессильная Дума окончательно потеряла традиционный авторитет и отныне не могла оказывать влияния на русское общество.

Короля это уже не беспокоило — 2 июня 1611 г. польско-литовские войска взяли штурмом Смоленск. Глядя на польские успехи, другие соседи приступили к дележу территории Московского государства: шведские войска захватили Новгород, а местные власти заключили договор о «переходе» под покровительство шведской короны; практичные англичане подали своему королю в 1612 г. проект оккупации русского Севера.

На пике кризиса провинциальные города начали движение за возрождение национальной государственности. Посадские и волостные «миры» создавали выборные органы, которые взяли в свои руки сбор государственных доходов, занялись организацией обороны, формировали свои отряды. Разосланные весной 1611 г. грамоты призывали «королю и королевичу креста не целовать и не прямити ни в чем, никоторыми делы… короля и королевича польского и литовского на Московское государство и на все государства Российского царствия не хотеть»; поляки «Московское государство выжгли и высекли, и Божия святыя церкви разорили и чудотворные мощи великих чудотворцев московских обругали, и раки чудотворных мощей разсекли… и в церквах для поругания лошади оставили».

Первое ополчение 1611 г. не достигло цели — казаки и дворяне не смогли договориться. Дворяне добивались возвращения беглых после изгнания поляков, казаки не хотели расставаться с вольной жизнью и вновь возвращаться в крестьянское или посадское «тягло». Кончилось тем, что лидер дворянского ополчения Прокопий Ляпунов был убит на казачьем «кругу». Осенью 1611 г. в Нижнем Новгороде по инициативе мясника, уважаемого земского старосты Козьмы Минина был принят приговор о создании нового ополчения: «Стоять за истину всем безызменно… На жалованье ратным людям деньги давать, а денег не достанет — отбирать не только имущество, а и дворы. И жен, и детей закладывать, продавать, а ратным людям давать».

Зимой 1611/12 гг. был создан «Совет всея земли» — подобие Земского собора, куда вошли «из всех городов всяких чинов выборные люди». Новое правительство организовало сбор налогов, создало собственные приказы — Поместный, Разрядный и Посольский. Раздача жалованья и поместий помогла создать боеспособную армию во главе с князем Дмитрием Пожарским. Была налажена чеканка «законных» денег с именем прежнего царя Федора. Летом 1612 г. ополчение утвердило свою власть в северных «замосковных» городах, а 27 октября осажденный польский гарнизон в Москве сдался.

Сразу же после освобождения Москвы от поляков по городам были отправлены грамоты о созыве Земского собора. Точное число его участников нам неизвестно: за многих из них расписывались умевшие грамоте: «Кузмодемьянского города посадцкой человек Григорей Иванов и < за> чебоксарцов выборных людей детей боярских и посадцких людей и стрелцов, руку приложил». Но он стал одним из самых представительных собраний; среди 700–800 выборных были не только служилые люди и горожане, но и казаки, и даже черносошные крестьяне.

Начавшаяся в январе 1613 г. предвыборная борьба была ожесточенной, но в итоге из всех претендентов (князя Дмитрия Трубецкого, Ивана Голицына, Дмитрия Черкасского и даже Дмитрия Пожарского) большинство собора предпочло кандидатуру 16-летнего Михаила Федоровича Романова. Представитель славного боярского рода, состоявшего в родстве с предшествовавшей династией, он по молодости в «измене» не был, но его родичи находились в обоих лагерях — и в Москве, и в Тушино. Под давлением казаков и под влиянием пущенной в ход легенды, будто царь Федор завещал престол Романовым, Михаил был избран 21 февраля 1613 г. По иронии судьбы призванную восстановить порядок в стране династию избрали казаки. Как сообщали шведские лазутчики, именно казаки и «чернь» «с большим шумом ворвались в Кремль к боярам и думцам», обвиняя их, что они «не выбирают в государи никого из здешних господ, чтобы самим править и одним пользоваться доходами страны…».

Но Смута не закончилась с освобождением Москвы: в 1615 г. шведский король Густав Адольф пытался овладеть Псковом; на западной границе практически постоянно шла война с отрядами Сигизмунда III и Владислава, не раз предпринимавшими походы на Москву вместе с русскими «ворами» и запорожскими казаками гетмана Петра Сагайдачного. По стране бродили отряды казаков, порой бравшие штурмом даже такие крупные города, как Вологда или Астрахань.

Только к исходу 1614 г. на Яике были схвачены, преданные своими казаками, атаман Заруцкий и Марина Мнишек; трехлетний сын «царицы» и Лжедмитрия II — «воренок» — был публично повешен в Москве. К 1619 г. удалось справиться с казачьей вольницей: «воровским» атаманам дали жалованье и даже поместья, казаков отправили на службу по разным городам и границам.

Страна вновь обрела единство и законную власть. Но при этом не произошло обновления в системе управления, социальном строе, культуре. Участие «всей земли» в воссоздании государственности привело к восстановлению старого варианта политического устройства. Духовно-религиозный подъем не нашел выражения в юридических установлениях, которые бы регулировали отношения власти и подданных. Возможно, здесь проявляется определенная закономерность: общество, уставшее от социальных потрясений, из предложенных возможностей выбирает наиболее консервативный путь.

Подробнее на эту тему:

Власть и реформы: от самодержавной к советской России. СПб., 1998.

Кобрин В. Б. Смутное время — утраченные возможности // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX в. М., 1991. С. 163–185.

Платонов С. Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. М., 1937.

Флоря Б. Н. Польско-литовская интервенция в России и русское общество. М., 2005.

Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв. М., 1978.