Экономика в годы нэпа

Несмотря на краткий отпущенный нэпу срок — около восьми лет — внутри этого периода исследователи выделяют два хронологических отрезка (1921–1925; 1926–1928). Для первого характерны развитие экономической реформы и достижение ею пика при частичном реформировании политической системы, для второго — нарастание противоречий и свертывание нэпа, когда политика партии фактически возрождает военно-коммунистические тенденции. На первом движущей силой является экономика, на втором — ее корректирует политика. Водораздел 1925–1926 гг. связан как с затуханием революционной волны в мире и ослаблением надежд на помощь извне, так и с усилением внутренней напряженности: нарастанием политической активности крестьянства, внутрипартийной борьбой между Сталиным и Троцким за место вождя, различными оценками экономических перспектив нэпа со стороны партийных экономистов.

В 1921–1924 гг. проводятся реформы управления промышленностью, торговлей, кооперацией, кредитно-финансовой сферой. Была проведена денационализация мелкой, а отчасти и средней промышленности, в результате чего в руках государства осталась лишь треть ранее национализированных предприятий. Разрешается создание небольших частных предприятий с числом рабочих не более 20. Воссоздаются крупные ярмарки, открываются биржи. Допускается участие иностранного капитала в форме концессий, смешанных акционерных обществ и совместных предприятий. К 1927 г. работали 92 таких предприятия, преимущественно в горнодобывающей промышленности.

Возобновляется развитие разных форм кооперации, причем в плане налоговом, кредитном и снабженческом кооперативные предприятия были поставлены в более выгодные условия, чем частные, считаясь более «социально близкими» советской власти.

Все это потребовало отмены принудительного труда и введения рынка рабочей силы, реформирования системы заработной платы.

Была введена тарифная система оплаты труда, отменены характерные для «военного коммунизма» натуральные пайки, трудовые мобилизации. Создается двухуровневая банковская система: Государственный банк и сеть кооперативных и местных коммунальных банков. Денежная эмиссия как источник доходов государственного бюджета заменяется сложной системой прямых и косвенных налогов (промысловый, подоходный, сельскохозяйственный, акцизы на товары массового потребления и т. д.). Налоговое бремя и на первом этапе было весомым (в 1925 г. — от 35 до 52 % дохода в частном секторе), а на втором стало непомерно расти.

Денежная реформа 1922–1924 гг. ввела в стране твердую денежную единицу, обеспеченную золотом, — червонец, а вместо обесценившихся «совзнаков» — медные и серебряные рубли, которые в чулках и комодах старшего поколения дожили и до нашего времени — они были копией «настоящих» царских монет из высокопробного серебра. Червонец на западных биржах оценивали почти в пять долларов США (до 1926 г., когда торги по нему были прекращены).

Вместе с тем в руках государства оставались значительная часть промышленности, вся внешняя торговля, где большевики, как они выражались, сохранили за собой «командные высоты». Декретами Совнаркома в 1923 г. были определены новая структура и устав государственных промышленных предприятий (трестов) и государственной торговли (синдикатов). Они получили большую хозяйственную самостоятельность, их деятельность строилась на принципах хозрасчета и самоокупаемости.

Наиболее быстро приспособились к нэпу мелкая промышленность, розничная торговля и деревня. Более медленными темпами шло восстановление тяжелой промышленности. Но внедрение хозрасчета, материальной заинтересованности, реабилитация понятия прибыли все же дали свои плоды. После страшной засухи 1921-го и голодного 1922 гг. сельское хозяйство стало постепенно увеличивать свои объемы. К 1923 г. в основном были восстановлены дореволюционные посевные площади. В 1925 г. валовой сбор зерна почти на 20, 7 % превысил среднегодовой сбор наиболее удачного для России пятилетия 1909–1913 гг. К 1928 г. страна по основным экономическим показателям, в том числе и по национальному доходу, достигла довоенного уровня. Это создало условия для некоторого улучшения материального положения рабочих, крестьян, служащих. Реальная заработная плата рабочих к 1925–1926 гг. в среднем составляла 93, 7 % их довоенного заработка.

Продолжительность рабочего дня равнялась семи часам при шестидневной рабочей неделе.

Но с ходом времени обнаружились и проблемы. Эффективность нэповской экономики в целом была ниже дореволюционной. Почти 90 % валовой продукции промышленности производилось госпредприятиями, но производительность труда на частных предприятиях была почти в два раза выше. Высокие темпы роста в первые годы нэпа во многом объяснялись «восстановительным эффектом»: в промышленности вновь начинало работать простаивавшее оборудование, в сельском хозяйстве вводились в оборот заброшенные ранее площади. Когда эти резервы стали иссякать, страна столкнулась с необходимостью огромных капиталовложений в промышленность. На иностранные инвестиции после отказа большевиков признать долги царского и Временного правительств рассчитывать не приходилось. Можно было бы попробовать привлечь частные капиталы, но тут потребовались бы определенные гарантии. Большевики пошли по пути усиления налогового пресса, повышения арендной платы и т. д. В середине 1920-х гг. был популярен анекдот про нэпмана, который на вопрос о том, как дела, отвечает: «Живу как картошка — если не съедят, то посадят, а если не посадят, так съедят».

Все это приводило к сворачиванию производства, нехватке промышленных товаров, увеличению цен, что, в свою очередь, тормозило рост жизненного уровня всех слоев населения. Серьезной проблемой была безработица. Жилищный вопрос, несмотря на проводимые в первые революционные годы «уплотнения буржуазии», не только не был решен, но и еще больше обострился. Городские квартиры превращались в многосемейные коммуналки, где, по словам известной песни Высоцкого, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная», вокруг городов росли рабочие поселки из бараков.

Главный узел проблем завязывался в деревне. Еще в 1921 г. Ленин сделал вывод, что «только соглашение с крестьянством может спасти социалистическую революцию в России, пока не наступила революция в других странах». Поскольку последняя явно откладывалась, а страну надо было поднимать из руин, большевики отказались от продразверстки, ввели нэп, признали особые интересы и права деревни. Земельный кодекс РСФСР, принятый в декабре 1922 г., закрепил итоги осуществленной самим крестьянством аграрной революции. Социалистическое, а по сути военно-коммунистическое земельное законодательство ' 1918–1920 гг. было отменено. Решение земельного вопроса вновь приводилось в соответствие с требованиями крестьянского Наказа партии эсеров в 1917 г., отраженными в знаменитом Декрете о земле.

Передача практически всех сельскохозяйственных земель в трудовое пользование крестьянства и уравнительное перераспределение земли означали, во-первых, «осереднячивание» крестьянских хозяйств, натурализацию производства, некоторое ослабление рыночных связей. Во-вторых, совершилось возрождение общины, которая в 1927 г. на территории РСФСР охватывала 95, 5 % крестьянских земель. В известном смысле можно говорить вслед за экономистами 20-х гг. об «экономически реакционных» результатах аграрной революции в России, или — словами современных историков — об «архаизации» послереволюционной структуры общества. Однако при этом из аграрной структуры были устранены помещики (главные носители архаики), а крестьяне, возродившие общинную организацию, сами были уже далеко не архаичны. С переходом к нэпу возобновился процесс социального расслоения деревни, но уже как органический, без насильственной экспроприации бедных богатыми.

Россия подошла к 1917 г. с развитой системой кооперации и с идеей кооперативного будущего всей страны, особенно деревни. Русское общество и ученые-аграрники (Александр Чаянов и др.) в кооперации искали пути преодоления тех социальных трудностей, которые неизбежно сопровождают модернизацию экономики на основе индустриализации. Для аграрной страны особенно важной была возможность включения в рыночную экономику с помощью кооперации огромной массы мелких крестьянских хозяйств. Процесс кооперирования, по Чаянову, позволял, не разрушая мелкого семейного хозяйства, выделить и организовать на началах крупного производства те отрасли или работы, где это давало несомненный экономический эффект. Создавалась такая система кооперативного хозяйства, где сами крестьяне — в своих интересах и в меру реальных возможностей — определяли степень и формы организации крупного общественного производства. Практика и до- и послереволюционного времени подтверждала высокие возможности кооперирования крестьянских хозяйств.

Правда, рост крупного товарного крестьянского хозяйства сдерживала государственная налоговая политика, всей тяжестью ложившаяся на зажиточных крестьян. Те, в свою очередь, пытались избежать фискального бремени, разделяя и искусственно уменьшая хозяйства — со всеми негативными последствиями для развития производства. Низкая товарность таких хозяйств не позволяла увеличивать объемы экспорта сельхозпродукции и, следовательно, импорта необходимого для модернизации промышленности оборудования. Образовывался порочный круг — повышение налогов в конечном итоге давало меньше дохода в бюджет.

Росла и политическая активность крестьян. В декабре 1923 г. уполномоченный ОГПУ по Павловскому уезду Воронежской губернии докладывал в губернский комитет РКП (б): «Во всем уезде крестьянство словно сговорилось, что Советы на 1924 г. должны быть без коммунистов. Перевыборы Советов прошли очень шумно, и тут кулацкий элемент проявил свою политическую физиономию… Масса с большим шумом и негодованием отказывалась от голосования за списки в целом… Поэтому списки эти везде голосовались по одному человеку в отдельности и бывали случаи провала избранных кандидатов… Коммунисты, кои еще не работали на постах, а также коих масса знает как своих и хороших товарищей, проходили при голосовании, а коммунисты, уже работавшие и занимавшие посты, проваливались…»

Здесь уже хорошо видна напряженность между монополизировавшими политическую власть на государственном уровне большевиками («коммунисты») и фактической сельской властью на местах. К этому противоречию добавлялось и то, о котором говорилось выше — раздел экономических ресурсов и бюджетных денег между контролируемой государством промышленностью и сельскими мелкими хозяевами. На идеологическом языке той эпохи это называлось вопросом «спайки» города и деревни. И этот вопрос все более переходил в плоскость политическую.