Между красными и белыми

Гражданская война и по прошествии почти 90 лет по-прежнему остается «горячей» темой. Даже вполне академическая дискуссия о ее хронологических рамках и этапах превращается в спор о том, «кто виноват». Рассказы об ужасах красного и белого террора служат аргументами в дебатах политических партий. Общественное мнение шарахается из одной крайности в другую: вместо большевистских «неуловимых мстителей» в герои выдвигаются рыцарственные белые офицеры. Эта метаморфоза объяснима: слишком долго побежденная сторона являлась предметом клеймения, а не изучения. Отсюда и новые мифы.

События на фронтах, военные операции и действия полководцев «расписаны» в учебниках и «нарисованы» в атласах. Однако появившиеся за последнее время научные работы и масса интереснейших публикаций по истории белого движения заставляют вновь задуматься над тем, почему все-таки победили красные и не было ли альтернатив братоубийственному конфликту. Важно также, какова была «цена» Гражданской войны — в смысле не только материальных и людских потерь, но и влияния на последующее развитие страны.

Белые правительства утверждались на периферии страны, и это имело свои основания. Именно там находились крупные морские порты, жило более свободное и более зажиточное крестьянство, на окраинах располагались казачьи войска с их военной организацией и выучкой и «инородческое» население с особым укладом и традициями, делавшими их невосприимчивыми к влиянию большевизма. Но одновременно все это являлось минусом, т. к. делало необходимыми «ответ» советскому решению «аграрного вопроса», гибкую политику в отношении национальных окраин, затрудняло согласованные военные действия. К тому же большая часть промышленности находилась в центре страны, куда сходились и основные коммуникации. Колчаковская Сибирь, к примеру, располагала лишь 10, 5 % всех российских фабрик.

Вопреки пропагандистским утверждениям большевиков о страшной «белогвардейской диктатуре», на деле у белых диктатуры в чистом виде — как военной, так и гражданской — не было. Деникину приходилось считаться с «Всевеликим войском Донским» и Кубанской радой; Колчаку — со своевольными атаманами; у обоих не было четко работающего аппарата власти на местах.

Красная бюрократическая элита, свободная от традиций царской управленческой системы, оказалась гибче своих соперников. Большевики, пришедшие к власти под лозунгом «вся власть Советам», столкнувшись с рутинными проблемами управления, быстро создали мощную «властную вертикаль», а посулив «инородцам» право на самоопределение, сумели реально сохранить великодержавие. В 1918–1920 гг. стала складываться система взаимоотношений большевистской партии и государства, которая сохранилась до последних лет советской власти. Руководящую роль в госаппарате играла партия. Высшее партийное руководство (Политбюро, Оргбюро, Центральный комитет) переводило партработников на другую должность или перемещало в другую губернию; проводниками политики партии были все высшие и центральные ведомства. Под непосредственным контролем ЦК РКП(б) работал Реввоенсовет, по партийным директивам действовали политотделы и военные комиссары в армии и партячейки в других учреждениях. Были ликвидированы небольшевистские профсоюзы, а оставшиеся становились с 1919 г. обязательными для рабочих и служащих. Летом 1919 г. Ленин уже говорил о «диктатуре партии как основе советского строя».

Другие партии вытеснялись из политики. 14 июня 1918 г. ВЦИК исключил из своего состава эсеров и меньшевиков. К концу года они были выведены из местных Советов, хотя сами партии не были запрещены, как и партия левых эсеров после странного «мятежа» в июле 1918 года. Эти и более мелкие партии (максималисты, революционные коммунисты, социал-демократы интернационалисты) теряли членов не только из-за репрессий, но и из-за разочарования масс в их деятельности, и по материальным причинам: единственным «работодателем» осталось государство.

Продразверстка оказалась более эффективной, чем репрессии, Продармии и усилия комбедов в деревне. Национализация промышленности (в 1918 г. — крупной, в 1920 г. — всей) вызвала к жизни систему из 50 главков, руководивших деятельностью 37 тыс. предприятий, централизованно распределявших сырье, топливо и выработанную продукцию. Жизненной корректировкой этих порядков был сохранявшийся «черный рынок», где обыватель мог обменять, например, свою пайковую морковь на мерзлую лошадиную ногу, а администрация предприятия — добыть недостающие детали для станков. Этот «военный коммунизм» позволил сохранить промышленность от окончательного развала, худо-бедно обеспечить снабжение армии и городского населения, т. е. около 40 млн человек.

Одновременно вырос громадный бюрократический аппарат из 4 млн совслужащих, среди которых были свои «низы» и пользовавшиеся привилегиями «верхи». Анкеты сотрудников центральных органов власти по переписи 1918 г. показали, что чиновники царских министерств, губернских учреждений, дореволюционных частных и общественных организаций составляли среди них более половины, а в хозяйственных ведомствах — от 70 до 100 %. К старым бюрократам добавлялись «выдвиженцы» из рабочих, крестьян и красноармейцев с партбилетом и «начальственным» образованием.

Белые режимы оказались в экономической сфере не на высоте. Они не стремились «восстановить власть помещиков и капиталистов», как многие годы толковали советские учебники истории: предполагалось восстановить широкое местное самоуправление, сохранить профсоюзы, развивать приоритетные отрасли промышленности (с введением государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства), провести финансовые реформы. В Сибири белое правительство начало крупномасштабные проекты реконструкции Транссиба (с помощью «межсоюзнического железнодорожного комитета») и освоения Северного морского пути, что позволило бы объединить северный и восточный белые фронты. Однако, несмотря на поддержку промышленников и кооператоров, финансовая стабильность белыми правительствами не достигалась. Повышение налогов и сильнейшая инфляция свели на нет «приход» от разработки шахт Кузбасса и развития золотодобычи. Зависимость от импорта и ничтожный экспорт не помогали стабилизировать бюджеты. Денационализация фабрик и заводов и введение свободы торговли не остановили спад производства на Урале — во многом по причине бездеятельности и своекорыстия управителей заводов.

Возможно, правы те историки, которые считают, что белогвардейским лидерам для успеха достаточно было сосредоточить силы в одном регионе и превратить его в альтернативный «Совдепии» образец государственного и социального устройства. Но для этого надо было отказаться от имперских представлений о «единой и неделимой» России со столицами в Москве и Петрограде, что было для белых вождей неприемлемо. Перевеса сил, необходимого для наступления, не было. К февралю 1919 г. белые армии располагали на юге 92, 5 тыс. штыков и сабель; на Восточном фронте — 140 тыс., на западе и севере — 116, 5 тыс.; тылы белых фронтов насчитывали 188 тыс. чел., все вместе это составляло 537 тыс. чел. Красная же Армия насчитывала в своих рядах три миллиона бойцов.

Когда регент Финляндии генерал Карл Маннергейм в начале 1919 г. предложил двинуть на Петроград 100-тысячную армию, требуя за это признания независимости страны, самоопределения Карелии и Олонецкой губернии, Колчак категорически от помощи отказался. Колчаковский министр внутренних дел В. Н. Пепеляев на просьбе бурят о самоуправлении наложил резолюцию: «Выпороть бы вас!»

Лозунг восстановления «единой и неделимой» России заставил в 1919 г. польское правительство отказаться от совместных действий с армией Деникина и даже пойти на контакты с большевиками. На Северном Кавказе против белых открыт был «второй фронт» (в Осетии, Ингушетии, Чечне, Дагестане) после приказа о мобилизации горцев в армию (ранее они были освобождены от воинской повинности), в то время как большевики участвовали в работе мусульманского «Совета обороны» Дагестана и их отряды даже воевали под зеленым знаменем. В ноябре того же года Деникин приказал судить как изменников депутатов Кубанской краевой рады за стремление создать федеративное государство (что вызвало распад кубанских казачьих частей); не захотел он иметь дело и с главнокомандующим войсками «самостийной» Украины Симоном Петлюрой.

Белое движение раскололось по вопросу, признавать или нет законодательство Временного правительства: лидеры Добровольческой армии выступали за признание, а донской атаман П. Н. Краснов — против; он опирался на помощь германской армии, а его оппоненты — на поддержку Антанты. Колчак и Деникин поддерживали лозунг «непредрешения» будущего государственного строя до Учредительного собрания, а советники Деникина вели монархическую пропаганду. Происходили конфликты между Деникиным и Врангелем, между «добровольческими» и донскими генералами.

Белые так и не смогли объединиться и выдвинуть приемлемую для большинства населения программу. «В противобольшевистском стане все усилия Москвы, Киева, Ростова, Самары, всех политических и общественных организаций — правых и левых — по крайней мере в 1918 г. были направлены не на преодоление этих противоречий, а на поиски „вернейшей“ ориентации и „наилучших“ форм государственного строя. Ни того, ни другого мы не нашли», — признавал А. И. Деникин. Но такие поиски в белом стане были.

Деникин и особенно Врангель склонялись к «столыпинской» модели социально-политического реформаторства — например, по главному для подавляющего большинства населения вопросу о земле. В апреле 1919 г. правительство Юга России издало манифест о будущей реформе, проект которой предусматривал сначала возвращение всех захваченных земель и частичное их перераспределение… через три года после окончания военных действий. П. Н. Врангель в мае 1920 г. принял закон о земельной реформе. Отчуждению подлежала вся сдававшаяся в аренду земля; при этом не подлежали изъятию прежде выделенные хутора и отруба, церковные земли и «высококультурные хозяйства». Земля должна была распределяться между крестьянами в частную собственность и за выкуп, равный пятикратной стоимости среднего урожая с десятины, в течение 25 лет; прежние же владельцы должны были получить компенсацию от государства. Закон безнадежно запоздал: он действовал на крошечной части бывшей империи, и крестьяне уже не верили в успех белых.

Другой вариант национальной консолидации, опирающийся на старомосковские традиции, был предпринят на Дальнем Востоке. Летом 1922 г. во Владивостоке был созван Земский собор, который должен был определить форму правления во всей «освобожденной от советской власти России». В его состав вошли епископы, представители старообрядческих и мусульманских общин, военное командование и делегаты от воинских частей, атаманы казачьих войск, все волостные старшины и станичные атаманы, деятели профсоюзов и члены «несоциалистических комитетов», т. е. представители всех слоев общества, за исключением левых партий. Впервые после марта 1917 г. дом Романовых был признан «царствующим». Идеология белого движения получала основу, на которой можно было бы приступить к построению «освященной исторической традицией» государственной системы. Законодательная власть осуществлялась Земской думой, исполнительная — Поместным Советом. Основой местного самоуправления должны были стать церковные приходы. Собор избрал правителем Приамурья генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса, армия которого во главе с «земскими воеводами» одержала ряд побед над советскими войсками. Но эти усилия на исходе Гражданской войны уже ничего не могли изменить — слишком неравны были силы и несопоставим военно-экономический потенциал. Немногочисленная «Земская рать» (8 тыс. бойцов) таяла в боях против превосходящих сил советской Дальневосточной республики, и в октябре 1922 г. Приморье было оставлено белыми войсками.

Некоторые историки склонны видеть причины утверждения «красного» и «белого» режимов к концу 1918 г. в кризисе как советской, так и «учредиловской» форм демократии. В Советской России реальная власть на местах быстро сосредоточилась не в Советах, а в чрезвычайных органах — ревкомах или постоянно работавших исполкомах Советов, а их отделы (военный, ЧК, транспортный), в свою очередь, подчинялись прежде всего соответствующим центральным наркоматам.

Их противникам поначалу сопутствовал успех. В Самаре 8 июня 1918 г. было создано антибольшевистское демократическое правительство — Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). Оно провозгласило себя до созыва Учредительного собрания верховной «временной властью» на территории Самарской, Симбирской, Уфимской, части Казанской и Саратовской губерний и претендовало на управление всей освобожденной от большевиков территорией. Это было неплохое начало для реализации «третьего пути».

Комуч отменил советские декреты о национализации предприятий и банков, разрешил свободу частной торговли. Одновременно он признал действующими все декреты советской власти об охране труда. И хотя эти мероприятия не выполнялись ни частными предпринимателями, ни государственными управляющими, предприниматели перестали оказывать Комучу финансовую поддержку.

Подтвердив решение об отмене частной собственности на землю и переходе земли во всенародное достояние, правительство в то же время предоставило бывшим землевладельцам право снять урожай озимых 1917 г. Владельцы имений могли на законном основании отнимать у крестьян хлеб под охраной военных, получивших приказ «не останавливаться ни перед какими мерами воздействия на виновных». На практике возвращение бывших помещиков в свои имения сопровождалось массовыми порками крестьян.

Юридически корректная, но неуклюжая «демократическая» политика изменила настроения крестьянства и роковым образом повлияла на попытку Комуча создать массовую «народную армию» из добровольцев. Крестьяне воевать не хотели. Принудительная мобилизация вместо ожидаемых 120 тыс. призывников из числа «трудовой демократии» дала едва 45 тыс. На съездах и сходах селяне заявляли, что гражданской войны не хотят и солдат для борьбы с большевиками не дадут. Действия комучевской армии по охране посевов и насильственные наборы привели к тому, что «население, с нетерпением ожидавшее ее прихода, часто чуть ли не с первых дней горько разочаровалось в своих ожиданиях», как признавали сами «комучевцы». «Буржуазное общество» все больше ориентировалось на белую Сибирь с ее военными лидерами, поскольку воспринимало «учредиловские» порядки «такой же „совдепщиной“, как и по ту сторону Волги». В результате раскололась самая боеспособная часть армии — офицерство.

Комуч претендовал на роль всероссийской власти. Однако другие областные правительства, прежде всего Сибирское, отказались признать его общенациональным центром, рассматривая его как партийную эсеровскую власть. Ставка Комуча на западную военную помощь дала возможность большевикам изобразить борьбу советской власти против него как защиту отечества от интервентов.

Началось разложение армии Комуча — дезертирство из ее рядов как крестьян, так и офицеров, что стало решающим фактором военных успехов советских войск в Поволжье. Правительство Комуча в конце концов вынуждено было бежать в Уфу и сдать полномочия эсеровски-кадетской Директории. Но и та вскоре пала в результате бескровного переворота, приведшего к власти адмирала Колчака. Принципы своих предшественников он оценивал однозначно: «Что такое демократия? Это развращенная народная масса, желающая власти. Власть не может принадлежать массам в силу закона глупости числа: каждый практический политический деятель, если он не шарлатан, знает, что решение двух людей всегда хуже одного; наконец, уже 20–30 человек не могут вынести никаких разумных решений, кроме глупости».

Трагедия российской демократии и ее символа — Учредительного собрания — состояла, во-первых, в том, что она попыталась преодолеть пучину гражданской смуты со старым багажом половинчатых решений и формальной законности; во-вторых — и это уже от нее не зависело — в том, что к середине 1918 г. в потоке революционного хаоса наметились две жесткие модели — «белая» и «красная». Почти одновременно и большевики (в августе 1918 г.), и Колчак (в ноябре) обещали обеспечить на контролируемой территории твердый порядок и законность. И наиболее активные силы общества, и испуганный обыватель выбирали порядок в виде привычной имперски-патерналистской системы.

Однако парадокс Гражданской войны состоял в том, что противоборствовавшие стороны не столько побеждали своих противников, сколько постоянно проигрывали на «внутреннем» фронте и тем самым обеспечивали успех противоположной стороне. Судьбы революции и России зависели от третьей силы, которая могла бы выступить решающей в споре «красных» и «белых».