Зеленый» путь

Некоторые исследователи крестьянского движения убеждены, что «зеленые» могли бы составить противовес и красным, и белым, стать «третьей силой» в Гражданской войне (надо отметить, что на советском языке той эпохи «зелеными» называли не всех восставших крестьян, а подавшихся в партизаны дезертиров). Появившиеся в последнее время, немыслимые прежде фундаментальные публикации документов военных и чекистских архивов показывают действительно массовое сопротивление деревни «рабоче-крестьянской» власти.

Мечтавшие получить по 20 десятин и тройке лошадей крестьяне обнаружили, поделив по ленинскому декрету землю, что «черный передел» не решил их проблем. «Прирезки» к наделам не компенсировали повышения цен на промышленные товары, не возмещали утраты посторонних заработков и рынков сбыта. К тому же приходилось наделять землей вернувшихся из голодных индустриальных центров односельчан. Ликвидация крупных товарных хозяйств и начавшиеся на хлебородных окраинах военные действия привели к сокращению хлебных поставок в северные губернии и города.

На почве голода произошло более 120 выступлений. Начались разгромы Советов и самосуды над их членами в Вятской, Тверской, Рязанской, Смоленской, Псковской, Пензенской, Тульской, Тамбовской, Орловской, Курской, Казанской, Самарской губерниях. Весенние перевыборы показали сдвиг настроений вправо: крестьяне выдвигали крепких «хозяев». Гражданская война еще усилила нажим на деревню.

В мае 1918 г. вводится «продовольственная диктатура» — принудительная сдача зерна государству по твердым ценам. В июне начинается мобилизация в Красную армию пяти возрастов в Приволжском, Уральском и Западно-Сибирском военных округах; за первую половину 1919 г. были призваны еще 14 возрастов. В июле 1918 г. была введена военно-конская повинность: последовали пять мобилизаций лошадей. В августе Совнарком издал серию декретов: «О привлечении к заготовкам хлеба рабочих организаций», «Об организации уборочных и уборочно-реквизиционных отрядов», «Положение о заградительных реквизиционных продотрядах, действующих на железнодорожных и водных путях». В октябре объявляется о единовременном чрезвычайном налоге в 10 млрд руб. Местные органы, в свою очередь, увеличивали это обложение для собственных нужд.

Ответом было «тихое» сопротивление: мужики запутывали учет, дезертировали, убивали лошадей, прятали хлеб. В других случаях — особенно там, где новая власть не выплачивала деньги или применяла репрессии (аресты, распродажу имущества, избиения, купание в ледяной проруби), деревня восставала. Именно крестьянское недовольство позволило относительно легко скинуть советскую власть в Сибири и Поволжье. По данным НКВД, только летом 1918 г. в 22 центральных губерниях произошли 73 восстания и 130 антисоветских выступлений; всего же в этом году было зарегистрировано более 400 крестьянских восстаний. Количество мелких конфликтов едва ли можно учесть. Только в одной Нижегородской губернии исследователи насчитали в том же году 128 «антисоветских выступлений». Даже в Московской губернии восстал весь Верейский уезд. В августе г. Ливны был окружен десятью тысячами крестьян, разобравшими железнодорожные пути. Гарнизон и отряд ЧК были разбиты, город разграблен, советские и партийные работники растерзаны.

В сентябре 1918 г. в Ручьевской волости Псковской губернии регистрация мужчин сначала шла спокойно, но вдруг 28-го числа толпа крестьян деревни Воробьева, смущаемая несколькими горланами, среди которых выделялись Козырь, Федор Иванов и др., стала волноваться, раздавались речи и крики о том, что теперь пишут, а потом будут «брать», «накинули петлю, остается только натянуть» и т. п.; толпа ворвалась в помещение комиссариата, стала требовать объяснения, для чего идет регистрация, и предъявления списков, увидела бланки для регистрации лошадей и порешила: «будут отбирать скот», и наконец, потребовала военного комиссара, арестовала его, делопроизводителя и сторожа комиссариата. На следующий день состоялся «суд» над комиссаром. Разъяренная толпа требовала расстрела, виселицы или «по уши в землю закопать»; нескольким сознательным товарищам с трудом удалось уговорить и спасти жизнь арестованных. Когда стало известно, что движется карательный отряд, движение приобретает еще более безличный характер: люди из соседних деревень, из другой волости бежали и выгоняли всех — идти бить красноармейцев, а если кто не пойдет, то на обратном пути грозили убить, и крестьяне бросали свои полевые работы и шли, часто без оружия, навстречу отряду, многие, дойдя до ближайшего леса, прятались там, по суткам и более, чтоб только их не застали дома «на обратном пути». После отступления отряда крестьяне, по-видимому, не знают, что делать с оставшимся им орудием, ставят его в укромное место, снимают панораму и прицел, но для чего-то закладывают снаряд и следующему более сильному отряду уже не сопротивляются, и покорно отдают оружие — так выглядело типичное «антисоветское выступление» в официальном документе той поры.

(Яров С. В. Крестьянин как политик: Крестьянство Северо-Запада России в 1918–1919 гг.: политическое мышление и массовый протест. СПб., 1999. С. 132–133).

Большевики сделали ставку на «разжигание Гражданской войны в деревне»: до конца 1918 г. созданы почти 140 тыс. комитетов бедноты. Входившие в них солдаты и беднота должны были обеспечить учет зерна, его изъятие и распределение, в том числе и для себя. Комбеды наводили порядок: «Кулак Артемьев вел агитацию против Советской власти и Красной Армии. С нетерпением ожидал белых, по приходе которых обещал повесить на березе семью председателя комбеда. Артемьев предал земле». Бунтовщики наказывались контрибуциями, налагавшимися военными властями и чрезвычайными комиссиями на село или волость за «контрреволюционные деяния». «Контрреволюционеров» ожидали появившиеся в 1919 г. концентрационные лагеря; для профилактики среди тех, кто туда не попал, была создана сеть местных ЧК. Во всей же крестьянской России была введена продразверстка на хлеб, а затем еще на 20 видов продовольствия и сырья, дровяная и гужевая повинности (для перевозок военных, продовольственных и других государственных грузов в города, к железным дорогам и пристаням).

На такой нажим крестьянство ответило восстаниями, подобными «чапанной войне». На Украине атаман Григорьев возглавил 20-тысячное войско под лозунгом: «Власть Советам народа Украины без коммунистов!» Против белых и красных действовала «Революционно-повстанческая армия» батьки Махно в 30–35 тыс. человек. Махновцы не раз вступали в союз с Красной Армией для борьбы с войсками Деникина и Врангеля, но не желали подчиняться приказам советского командования. В Саранске поднял мятеж командир 12-й армии Филипп Миронов. В феврале-марте 1920 г. восстание «Черного Орла и земледельца» (так подписывались воззвания штаба повстанцев) охватило территорию Казанской, Самарской и Уфимской губерний; армия крестьян достигала 35 тыс. человек. На его подавление были брошены до 10 тыс. штыков и сабель, артиллерия, бронепоезда. 1920 г., известный по учебникам как время решающих побед Красной Армии, стал началом крестьянских войн против большевистской власти на пространстве от Сибири до Украины. Наиболее известной из них стала тамбовская «антоновщина»: в 1921 г. две крестьянские армии численностью по 20–25 тыс. воевали против большевиков. В июле 1920 г. началось восстание в Нижнем Поволжье. Командир 9-й кавдивизии А. В. Сапожков объявил о создании из мобилизованных крестьян «Первой армии Правды». В воззваниях сапожковцы призывали «объединить все беднейшее рабоче-крестьянское население в одной идее, сломив слишком обуржуазившихся некоторых ответственных членов коммунистической партии под лозунгом „Вся власть Советам“». Весной-летом 1921 г. отряд Н. Махно совершил глубокие рейды по всей Украине и Южной России, пока не был разгромлен карательными войсками.

В Сибири крестьяне и воевавшие против Колчака красные партизаны после издания декрета «Об изъятии хлебных излишков…» поднялись против большевистских «освободителей». На просторах Сибири бушевала «роговщина», действовала «народно-повстанческая армия» в Степном Алтае, создавались Ока-Голуметский, Ангарский и Верхоленский «фронты» в Иркутской губернии. Начались Вьюнско-Колыванский мятеж в Приобье, Бухтарминский мятеж, «Лубковщина» в Томской губернии, Зеледеевское, Сережское и Голопуповское восстание (Енисейская губерния).

Западно-Сибирское восстание 1921 г. охватило Тюменскую губернии и соседние уезды Челябинской, Екатеринбургской и Омской губерний. Было убито около 5 тыс. партийных и советских работников. Из 60 тыс. повстанцев были сформированы несколько дивизий, входивших в четыре «фронта» во главе с главкомом — поручиком В. А. Родиным. Повстанцы провозгласили «Тобольскую Федерацию», захватили почти все большие города Сибири, заново создавали свои «Советы», издавали газету «Голос Народной армии». Здесь была объявлена полная свобода торговли, частного предпринимательства и собственности.

Даже Ленин признавал, что до 1921 г. «крестьянские восстания… представляли общее явление для России». Судя по количеству и размаху движений, они как будто должны были победить — сбросить негодную власть и установить вольную федерацию крестьянских «республик», но все же потерпели поражение — по тем же причинам, по которым крестьяне проигрывали и в XVII, и в XVIII столетиях. Усиление гнета государства и его слуг — будь то барин-помещик или «продкомиссар» — неизбежно вызывали ответную реакцию, как только насилия выходили за грань терпимого, по крестьянским понятиям, зла. Тогда внезапно по малейшему поводу ожесточались даже самые забитые мужики, поджигали и в прах разносили барские усадьбы и советские конторы. А затем…

В XX веке, как и двумя столетиями раньше, крестьянская «правда» подразумевала возвращение к старым добрым временам, когда пахарь жил на свободной земле в рамках привычного общинного мироустройства, когда свои «новодевиченские» и чужие — «федоровские», «кирилловские» и прочие — были сами по себе со своими проблемами. При малейших разногласиях крестьянский «партикуляризм» и старые обиды тут же оживали. Порой даже соседние деревни не поддерживали друг друга, а «чужих» и подавно. Крестьяне остались равнодушными к призывам Филиппа Миронова, поскольку с ним шли не свои мужики, а казаки; жители Пензенской и Саратовской губерний не поддержали пришедшие на их территорию отряды тамбовских «антоновцев».

Крестьянская психология порождала иллюзии возможности уйти от борьбы, отсидеться дома, переждать. Поэтому крестьяне не пошли за правительством Комуча — как, впрочем, за любым другим. «Мобилизованные белогвардейцами крестьяне целыми полками сдавались или переходили в ряды Красной Армии, — вспоминал начальник политуправления РККА С. И. Гусев, — и, наоборот, из Красной Армии перебегали к белым также целые крестьянские части. Мотив при этом был один и тот же у обеих половинок перебежчиков: гражданский мир. Для предотвращения перехода на сторону противника белые вливали в ряды бойцов значительное количество офицеров (10–50 %), а красные — не меньшее количество рабочих и коммунистов».

Казаки Стеньки Разина устраивали в захваченных городах и селах казацкие «круги». «Император» Емельян Пугачев имел при себе «Военную коллегию» и «производил» сподвижников в графы. Советские бунтовщики создавали «советы», «революционные штабы», «армии» и «давизии», их командиры издавали «приказы по советской республике восставших войск»: «Просим всех граждан присоединяться к нам от 40 лет до 60 лет бить коммунистов. Если кто не пойдет, то будет расстрелян. С 18 апреля по 1 мая чтоб были к назначенному числу все в рядах восставших войск, а то будет расстрелян».

Однако копирование официальных структур оказывалось поверхностным. Даже самые масштабные восстания, как Западно-Сибирское, не имели центрального органа власти. Не удалось создать армейских формирований из крестьян, хотя проводились насильственные мобилизации. Советские карательные отряды быстро рассеивали толпы мятежников, не говоря уже о том, что сами они покидали «полки» и «армии», как только начинались полевые работы.

Официально названные «антисоветскими», эти выступления чаще всего были реакцией не на политические институты и программы, а на людей, их представлявших. Большинство крестьян выступало против конкретных местных начальников, не претендуя на большее.

«Когда разъясняешь, что обозначает Советская власть, то говорят, почему не дали собраться Учредительному собранию. Когда сделаем все доводы, то соглашаются, но более молодые, а старики говорят, худой был царь, да хлеб был, но тут приходилось вступать в долгие прения. А все-таки, говорят, хозяина нет», — рассказывали о своей работе с населением красные «агитаторы».

Для мужиков и царь, и Учредительное собрание стояли в одном ряду, как символы верховной власти; о функциях и задачах этого органа никто не знал. Надежды крестьян на то, что Учредительное собрание могло бы дать им лучшую жизнь, мало чем отличались от надежд на «доброго царя»; поэтому в сознании российских обывателей 1917–1918 гг. вполне мог умещаться лозунг: «Царь и Советы!».

Сотни приговоров волостных крестьянских сходов и резолюций Советов говорят о проблемах, на деле тревоживших крестьян: тяжкие поборы и налоги, мобилизации, конфискации лошадей, скота, телег, теплой одежды; вопросы же гражданских прав и представительной демократии селян не волновали. Воззвания повстанцев перечисляют, против чего они выступали; но будущее устройство они представляли себе весьма неясно: «дать народу спокойную жизнь», «полную власть передать самому народу», «только выборные от всего народа в этом собрании установят порядок».

«Урожай хлебов за 1918 год получился ничтожный, так как посев яровых вследствие холодной погоды происходил поздно; осенью застали заморозки. Ржи у меня было 184 снопа, ячменя 147 суслонов, выпало хлеба всего 40 пуд. Состоя на службе при Волисполкоме, осенью 1918 г. я был зачислен сочувствующим коммунистической партии и записался в число активных коммунистов, так как партийной программы мне было вовсе незнакомым, но за признание религии в декабре того года меня из партии исключили. Осенью 1918 года у меня конфисковали бесплатно хлеба 7 пуд. Весной и летом 1919 г. я отпустил по учету 4 пуда в Волисполком, и сам я добровольно раздавал за ничтожную плату местным гражданам более 60 пуд… Урожай хлеба за 1919 год у меня получалось ржи 342 снопов, выпало 32 пуд., ячменя 82 суслона, выпало 47 пуд. 1(14) ноября в Устъ-Кулом прибыли и заняли белогвардейцы, которые значительное количество коммунистов заарестовали и отправляли в Печорский край. 2(16) января 1920 года вечером белогвардейские начальники и милиция взяли меня под арест как сочувствующего коммунистической партии и советского служащего и сразу же отправили под конвоем на Печору. Многие коммунисты и арестованные в Печоре были расстреляны. 7(20) января мы прибыли в Троицко-Печорское, и заключили нас под арест с военным караулом. 15(28) января меня из-под ареста освободили. Домой прибыл 19 января. Во время нахождения под арестом в Троицка-Печорском я видел раз во-сне образ св. Николая Чудотворца, сияющий необыкновенным светом, величиной лик бога в человеческий рост…

1 марта 1920 г. красноармейцы прорвали с боем Аныбский белогвардейский фронт, белогвардейцы были выбиты, и Устъ-Кулом остался под советской властию. Я был вновь мобилизован на службу делопроизводителем Усть-Куломского волостного отдела записей актов гражданского состояния. Урожай хлебов в 1920 г. получился хороший. У меня было ржи 372 снопа, ячменя 140 суслонов. Выпало ржи 27 пуд, ячменя 67 пуд., всего 94 пуда. В конце 1920 года у меня конфисковали в счет поставки 4 пуд. хлеба и одну корову бесплатно, каковая конфискация чувствительно отразилась настроению моего семейства..» — так эпически спокойно описал всю историю Гражданской войны в далекой северной деревне крестъянин-книгописец Иван Степанович Рассыхаев: сначала урожай — затем «политика».

(Дневные записки устъ-куломского крестьянина И. С. Рассыхаева (1902–1953). М., 1997. С. 38–39).

К переменам в политике крестьянин относился примерно так же, как к природным явлениям и стихийным бедствиям. Но власть, по его мнению, должна вести себя «по-божески». Ее «неправедное» поведение включало механизм перехода от смирения к бунту. Но бунт — это не сознательное неповиновение граждан; его цель — не изменение политического режима, а демонстрация (если не самому государю или Ленину, то хотя бы губернским начальникам) справедливости своих требований. Как только бунтари убеждались, что власть сильна, происходил обратный переход: достаточно было нескольких выстрелов в воздух, и крестьяне разбегались, сдавая оружие.

Отряды «зеленых», состоявшие из дезертиров белых и красных армий, часто становились ядром крестьянских выступлений против большевиков и белогвардейцев, но об организации собственной власти «третьей силы» вряд ли задумывались — большая их часть продолжала мыслить по-крестьянски. Пожалуй, только в последних восстаниях, таких, как «антоновщина», можно заметить попытку создать «альтернативные» и, главное, действенные властные структуры. Но было поздно — в это время бунтам, едва охватывавшим одну-две губернии, уже противостояла мощная машина централизованной диктатуры. В итоге крестьянское движение завершалось действиями батек-атаманов — Куреня-«Смерти Ангела», Карася, Маруси и прочих, проникнутых духом «казацкого романтизма» (как выражаются иные национальные историки), т. е. грабивших всех без разбора.

В стране не оказалось политической партии, способной возглавить разрозненную и стихийную борьбу крестьян; для этого нужно было не только время, но и массовая организация, печать. Эсеры (как правые, так и левые), программа которых была наиболее близка крестьянству, не имели ни единого руководящего центра, ни низовых ячеек, способных противостоять «пролетарской диктатуре». Они даже не смогли возглавить «Союзы трудового крестьянства» — массовые беспартийные крестьянские организации, возникшие в разных регионах России и принимавшие участие в крестьянских восстаниях.

Война дорого обошлась крестьянам: по современным, весьма приблизительным подсчетам, на 100 тыс. убитых комбедовцев и прочих советских служащих и явно не меньшее число погибших красноармейцев приходится 1 млн человек расстрелянных повстанцев и «зеленых»; умерло в тюрьмах, пало от красного террора и в результате уничтожения мирного населения в зоне восстаний примерно 5 млн человек, как раз наиболее активных и самостоятельных, кто мог стать опорой «третьего пути».

Для большевиков ценой победы стало отступление от форсированного строительства коммунизма к либерализации экономической политики; не случайно партийные публицисты называли НЭП «Брестским миром, заключенным с крестьянством». Появление этой альтернативы военному коммунизму и было главным результатом крестьянской войны. Но одновременное «упрощение» социальной структуры (с устранением дворянства, «буржуев», городских слоев, офицерства, казачества) и возрождение в ходе «черного передела» общинного традиционализма способствовали — в сочетании с «диктатурой пролетариата» — совсем другому пути.

Подробнее на эту тему:

Гражданская война в России: «круглый стол» //Отечественная история. 1993. №' 3.

Осипова Т. В. Российское крестьянство в революции и Гражданской войне. М., 2001.

Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ. 1918–1922: Документы и материалы. М., 1998. Т. 1.

ТЪлицын В.Л. «Бессмысленный и беспощадный»? Феномен крестьянского бунтарства: 1917–1921 гг. М., 2002.