VII. Функциональный анализ культуры

Если мы желаем быть достойными нашего определения науки, то, разумеется, должны ответить на ряд вопросов, которые в предшествующем анализе были скорее поставлены, нежели решены. В понятии института, а также в утверждении, что каждая отдельная культура должна аналитически разделяться на институты и что всем культурам в качестве их основного общего измерения присущ некоторый набор институциональных типов, уже заключено несколько обобщений, или научных законов процесса и продукта.

Остается прояснить взаимоотношение между формой и функцией. Мы уже подчеркивали, что любая научная теория должна исходить из наблюдения и постоянно к нему возвращаться. Она должна быть индуктивной и поддаваться опытной проверке. Другими словами, она должна соотноситься с человеческим опытом, который поддается определению, имеет публичный характер (т. е. доступен для наблюдения всем и каждому в отдельности), а также характеризуется повторяемостью и, следовательно, чреват индуктивными, т. е. предсказательными обобщениями. Все это означает, что, в конечном счете, каждое суждение научной антропологии должно соотноситься с феноменами, которые могут быть определены по их форме, в наиболее полном объективном смысле этого слова.

В то же время мы указывали, что культура, являясь творением человеческих рук и будучи для человека посредником в достижении его целей - посредником, позволяющим ему жить и устанавливать некоторый уровень безопасности, комфорта и благосостояния, посредником, дающим ему могущество и позволяющим создавать блага и ценности, выходящие за рамки его животных, органических дарований, - в силу всего этого должна пониматься как средство достижения цели, т. е. инструментально, или функционально. И если мы правы в обоих утверждениях, то нам необходимо более четко определить, что такое форма, функция и каково их соотношение.

Непосредственно в ходе нашего анализа мы увидели, что человек видоизменяет ту физическую среду, в которой он живет. Мы высказали утверждение, что никакая организованная система деятельности невозможна без физического базиса и оснащения артефатами. Можно было бы показать, что ни одна из дифференцированных фаз человеческой деятельности не обходится без пользования материальными объектами, артефактами и потребительскими благами - короче говоря, без привлечения элементов материальной культуры. В то же время нет такой человеческой деятельности, будь то коллективной или индивидуальной, которую можно было бы считать чисто физиологической, т. е. “природной” деятельностью, лишенной элемента научения. Даже такие виды деятельности, как дыхание, работа желез внутренней секреции, пищеварение и кровообращение, протекают в культурно детерминированной искусственной среде. На физиологические процессы, протекающие в человеческом теле, оказывают влияние вентиляция легких, регулярность и рацион питания, безопасные или опасные внешние условия, удовольствия и тревоги, страхи и надежды. В свою очередь, такие процессы, как дыхание, экскреция, пищеварение и внутренняя секреция, оказывают более или менее прямое воздействие на культуру и приводят к возникновению культурных систем, взывающих к человеческой душе, колдовства и метафизических систем. Между организмом и той вторичной средой, в которой он существует, т. е. культурой, происходит постоянное взаимодействие. Короче говоря, люди живут по тем нормам, обычаям, традициям и правилам, которые складываются в результате взаимодействия между органическими процессами и процессами человеческого манипулирования средой и ее преобразования. Следовательно, здесь мы сталкиваемся с еще одним важным составным элементом культурной реальности; назовем ли мы его нормой или обычаем, привычкой или нравом, народным обычаем или как-то иначе - не имеет большого значения. Ради простоты я буду пользоваться для обозначения всех регулируемых традицией и стандартизированных форм телесного поведения термином “обычай”. Как определить это понятие, дабы прояснить его форму, сделать его доступным для научного изучения и связать эту форму с функцией?

Между тем, культура включает в себя и ряд таких элементов, которые остаются внешне неосязаемыми и недоступными для непосредственного наблюдения; их форма и функция далеко не очевидны. Мы довольно бойко рассуждаем об идеях и ценностях, интересах и верованиях; мы обсуждаем мотивы народных сказок, а при анализе магии и религии - догматические представления. В каком смысле можно говорить о форме, когда мы делаем предметом изучения веру в Бога, понятие мана, предрасположенность к анимизму, преанимизму или тотемизму? Некоторые социологи прибегают к гипотезе коллективного цензора, гипостазируют Общество как “объективное моральное существо, навязывающее свою волю своим членам”. Вместе с тем очевидно, что ничто не может быть объективным, если оно недоступно для наблюдения. Большинство ученых, занимающихся анализом магии и религии, примитивного знания и мифологии, довольствуются их описанием в категориях интроспективной индивидуальной психологии. Здесь нам опять-таки не дано сделать окончательный выбор между теми или иными теориями, между одними допущениями и выводами и другими, прямо противоположными, путем обращения к наблюдению, так как мы не можем наблюдать психические процессы ни у туземца, ни вообще у кого бы то ни было. Следовательно, перед нами стоит задача определить объективный подход к изучению того, что в широком смысле можно было бы назвать духовным компонентом культуры, а также указать функцию идеи, верования, ценности и морального принципа.

Теперь, вероятно, ясно, что проблема, перед которой мы здесь стоим и которую мы с определенной мерой глубины или даже педантичности пытаемся проработать, есть фундаментальная проблема каждой науки: это проблема определения своего предмета. То, что эта проблема все еще ждет своего решения и что в науке о культуре до сих пор отсутствуют реальные критерии определения изучаемых явлений - иначе говоря, критериев того, что именно и каким образом следует наблюдать, что именно и каким образом необходимо сравнивать, эволюцию и диффузию чего надлежит отслеживать, - это вряд ли вызовет возражение у тех, кто непонаслышке знаком с дискуссиями, происходящими в истории, социологии или антропологии. В последней существует одна школа, представители которой строят большинство своих исследований вокруг понятия гелиолитической культуры. Исследователи, отвергающие такого рода теории, категорически отрицают, что гелиолитическая культура - такая реальность, которую можно обнаружить во всех уголках земного шара. Они оспаривают сам способ идентификации исследуемого предмета, берущий в качестве своей основы мегалитические памятники, дуальную организацию, символ туловища мамонта, интерпретацию сексуального символизма раковины каури; по существу, они оспаривают каждую из постулируемых реалий.

Если воспользоваться более близким примером, то в функциональной школе идет спор по поводу того, должно ли функциональное объяснение строиться вокруг факта “социальной сплоченности”, солидарности группы, ее интеграции и таких феноменов, как эйфория и дисфория. Одна группа функционалистов считает эти феномены неопределимыми, другая - реальными. В то время как большинство антропологов согласны с тем, что, по крайней мере, семья является реальным обособленным элементом культурной реальности, который можно обнаружить и проследить на всем протяжении человеческой истории, а следовательно представляет собой культурную универсалию, есть тем не менее немало антропологов, которые оспаривают определимость этой культурной конфигурации, или института. Большинство антропологов уверены, что тотемизм существует. Однако А. А. Голденвейзер в блестящем эссе, опубликованном в 1910 году - и, на мой взгляд, это эссе является важной вехой в развитии антропологического метода, - поставил существование тотемизма под вопрос. Иными словами, он бросил вызов тем авторам, которые пишут об этом явлении и прослеживают его происхождение, развитие и диффузию с целью доказать правомерность трактовки тотемизма как законного элемента наблюдения и теоретического дискурса.

Таким образом, установление критериев определения изучаемых явлений в полевом исследовании, теории, а также спекулятивном размышлении, построении гипотез и прикладной антропологии станет, вероятно, наиболее важным вкладом в дело превращения Изучения Человека в науку. Позвольте мне подойти к рассмотрению этого вопроса с элементарной проблемы, подстерегающей полевого исследователя. Впервые поселяясь среди тех людей, культуру которых он хочет понять, описать и представить на всеобщее обозрение, он напрямую сталкивается с вопросом: что значит определить культурный факт? Ибо определить - это все равно что понять. Мы понимаем поведение другого человека, когда можем истолковать его мотивы, движущие им побуждения, его обычаи, т. е. его целостную реакцию на те условия, в которых он оказывается. Воспользуемся ли мы интроспективной психологией и будем говорить, что понимание означает идентификацию душевных процессов, или же, последовав примеру бихевиористов, будем утверждать, что реакция индивида на интегральный стимул ситуации определяется теми же принципами, что и известные нам из собственного опыта, - от этого по существу ничего не меняется. В конечном счете (и в этом состоит методологическая основа полевого исследования), я бы настаивал на поведенческом подходе, ибо он позволяет нам описывать факты, поддающиеся непосредственному наблюдению. Вместе с тем остается верным и то, что в текущей интуитивной жизни мы реагируем и откликаемся на поведение других благодаря механизму интроспекции.

И тут сразу же появляется очень простой, но зачастую забываемый принцип. Наиболее значимыми и непосредственно понятными для нас являются те действия, материальные механизмы и средства коммуникации, которые связаны с человеческими органическими потребностями, эмоциями и практическими способами удовлетворения потребностей. Когда люди едят или отдыхают, когда они явно привлекательны друг для друга и увлеченно предаются взаимному ухаживанию, когда они греются у костра, спят, что-то под себя подложив, приносят продукты и воду для приготовления трапезы, для нас в их поведении нет ничего загадочного, и нам не составит труда дать всему этому ясное объяснение или втолковать членам других культур, что реально происходит. Печальным результатом этого основополагающего факта стало то, что антропологи последовали по стопам своих профессионально неподготовленных предшественников и пренебрегали этими элементарными аспектами человеческого существования по причине того, что они казались очевидными, слишком человеческими, неинтересными и непроблематичными. Тем не менее ясно, что отбор изучаемого материала на основе его экзотичности, сенсационности и причудливого отклонения от универсального человеческого поведения, - это вовсе не научный отбор, ибо простейшие действия, удовлетворяющие элементарные человеческие потребности, занимают очень важное место в организованном поведении.

Нетрудно показать, что историк тоже неизменно использует в качестве основы для своих реконструкций физиологический аргумент, что все люди живы не хлебом единым, но хлебом прежде всего, что любая армия побеждает своим желудком (и, видимо, не только армия, но и едва ли не любая другая крупная организация). Короче говоря, если воспользоваться известным выражением, историю можно в сжатом виде описать следующим образом: “Они жили, они любили, они умерли”. Primum vivere, deinde philosophari; принцип, согласно которому народ можно держать в узде, если мудро обеспечить его хлебом и зрелищами; иначе говоря, понимание того, что существует система потребностей, одни из которых фундаментальны, а другие, быть может, созданы искусственно, но тем не менее настоятельно требуют удовлетворения, - такого рода выражения и принципы составляют сердцевину мудрости историка, даже если остаются на уровне невысказанной интуиции. На мой взгляд, очевидно, что любая теория культуры должна отталкиваться от органических потребностей человека, и если ей удастся связать с ними более сложные, опосредованные, но, возможно, не менее настоятельные потребности духовного, экономического, или социального типа, то она даст нам такую систему общих законов, в которой мы нуждаемся для построения прочной научной теории.

Когда у полевого антрополога, теоретика, социолога и историка возникает ощущение необходимости объяснить что-то при помощи гипотез, претенциозной реконструкции или психологических допущений? Очевидно, тогда, когда человеческое поведение начинает казаться странным, не связанным с нашими собственными потребностями и привычками; короче говоря, тогда, когда люди перестают вести себя так, как вели бы себя все другие люди: соблюдают обычаи кувады, охотятся за головами, снимают скальпы, поклоняются тотему, духам предков или диковинному божеству. Примечательно, что многие из этих обычаев относятся к области магии и религии и обязаны своим существованием (либо только кажется, что обязаны) недостаткам примитивного знания или мышления. Чем менее органической является потребность, на которую отвечает человеческое поведение, с тем большей вероятностью она будет порождать феномены, дающие богатую пищу для всевозможных антропологических спекуляций. Однако это верно лишь отчасти. Даже тогда, когда речь идет о питании, половой жизни, росте и дряхлении человеческого тела, существует множество проблематичных, экзотичных и странных типов поведения. Каннибализм и пищевые табу; обычаи брака и родства; гипертрофированная ревность на сексуальной почве и почти полное ее отсутствие; классификационные термины родства и их несоответствие физиологическому родству; наконец, необычайная путаница, поразительное многообразие и противоречивость похоронных обычаев и эсхатологических идей - все это составляет обширный пласт культурно детерминированного поведения, кажущегося нам на первый взгляд странным и непонятным. Здесь мы, несомненно, имеем дело с явлениями, неизбежно сопровождающимися очень сильной эмоциональной реакцией. Все, что относится к человеческому питанию, сексуальной жизни, а также жизненному циклу, включающему в себя рождение, рост, возмужание и смерть, неизбежно связано для тела и нервной системы самого участника и его собратьев с определенными физиологическими раздражениями. Для нас это, опять-таки, означает, что если мы хотим найти подход к сложному и запутанному культурному поведению, то мы должны связать его с органическими процессами человеческого тела и теми сопутствующими аспектами поведения, которые мы называем желаниями и влечениями, эмоциями и физиологическими раздражениями и которые по той или иной причине должны регулироваться и координироваться механизмом культуры.

Есть один момент, касающийся поверхностной понятности, который мы опустили в этой части наших рассуждений. Существует целая область человеческого поведения, которую полевой исследователь должен особым образом изучить и донести до читателя, а именно специфический символизм той или иной культуры, и прежде всего язык. Между тем, этот момент напрямую связан с проблемой, которую мы уже поставили, а именно, проблемой определения символической функции объекта, жеста, артикулированного звука, которую необходимо соотнести с общей теорией потребностей и их культурного удовлетворения.

VIII. Какова человеческая природа? (Биологические основания культуры)

Мы должны строить теорию культуры на основе того факта, что все люди принадлежат к животному виду. Человек как организм должен существовать в таких условиях, которые не только гарантируют его выживание, но и обеспечивают ему здоровый, нормальный обмен веществ. Ни одна культура не может существовать без постоянного и нормального пополнения членов группы. В противном случае культуру ожидает исчезновение вместе с постепенным вымиранием группы. Таким образом, все человеческие группы и все индивидуальные организмы, принадлежащие к группе, нуждаются в минимально необходимых для жизни условиях. Термин “человеческая природа” мы можем определить на основе того факта, что все люди, где бы они ни жили и какой бы тип цивилизации они ни практиковали, должны есть, дышать, спать, производить потомство и удалять из организма отходы жизнедеятельности.

Следовательно, под человеческой природой мы понимаем биологический детерминизм, требующий от любой цивилизации и от всех индивидов, к ней принадлежащих, осуществления таких телесных функций, как дыхание, сон, отдых, питание, экскреция и размножение. Понятие базисных потребностей мы можем определить как те условия внешней среды и биологические условия, которые необходимы для выживания индивида и группы. По сути дела, для их выживание требуется поддержание минимально необходимого уровня здоровья и жизненной энергии, необходимого для решения культурных задач, а также сохранения минимально необходимой численности группы, не допускающей ее постепенного вымирания.

Мы уже указывали, что понятие потребности - это всего лишь первый шаг к пониманию организованного человеческого поведения. Здесь уже несколько раз высказывалось предположение, что даже самая элементарная потребность, даже самая независимая от влияний среды биологическая функция не остаются совершенно не затронутыми воздействием культуры. Тем не менее, существует ряд биологически детерминированных - т. е. определяемых физическими параметрами среды и человеческой анатомией - видов деятельности, которые неизменно оказываются инкорпорированными в любого рода цивилизацию.

Позвольте мне показать это наглядно. В прилагаемой таблице приводится перечень витальных последовательностей. Каждая из них была аналитически разделена на три фазы. Прежде всего, имеется импульс, определяемый в первую очередь физиологическим состоянием организма. Здесь мы, например, обнаруживаем такое состояние организма, которое возникает в случае временной приостановки дыхания. Всем нам из личного опыта знакомо это ощущение. Физиолог может определить его в категориях биохимических процессов, протекающих в тканях, т. е. через функцию вентиляции легких, строение легких, а также процессы окисления и образования окиси углерода. Импульс, связанный с процессами пищеварения (иначе говоря, аппетит), может быть также описан в категориях человеческой психологии, т. е. при помощи интроспекции и личного опыта. Однако, с объективной точки зрения, здесь за научным объяснением следует обратиться к физиологу, а за более конкретными разъяснениями - к диетологу и специалисту по пищеварительным процессам. В учебнике по физиологии пола инстинктивный сексуальный голод может быть определен путем обращения к человеческой анатомии и физиологии размножения. То же самое, очевидно, можно сказать и об усталости (представляющей собою импульс к временному прекращению мышечной и нервной деятельности), о давлении в мочевом пузыре и в толстой кишке, а также, возможно, о сонливости, импульсе к двигательной активности для упражнения мышц и нервов и импульсе избегания непосредственных органических опасностей, таких, например, как столкновение, падение с обрыва или зависание над пропастью. Избегание боли, по-видимому, является общим импульсом, родственным избеганию опасности.

Постоянные витальные последовательности, инкорпорированные во все культуры

Во второй колонке мы перечисляем физиологические действия, соответствующие каждому из импульсов. Это, быть может, наименее изменчивый компонент последовательности, наименее зависящий от культурных влияний и мотивов. Вдыхание воздуха и поглощение пищи, акт соития, сон, отдых, мочеиспускание, дефекация - все это такие явления, которые можно описать в терминах анатомии, физиологии, биохимии и физики. Возможно, правильнее было бы сказать, что каждому из процессов можно дать минимальное определение в терминах анатомии и физиологии, хотя даже здесь имеют место определенные культурные модификации.

В последней колонке мы указываем конечные результаты физиологических действий, соответствующие первоначальным импульсам. Здесь мы, опять-таки, обнаруживаем, что благодаря действиям, приводимым в средней колонке, в человеческом теле происходит изменение, порождающее в тканях совершенно определенные состояния, внутренне ощущаемые как облегчение, освобождение, удовлетворение. С точки зрения наблюдаемого поведения мы должны были бы определить их как органическое успокоение, возвращение к нормальной привычной деятельности (например, в случае дыхания) или переключение на другие задачи (например, в случае бегства). Что касается сексуального импульса, то здесь возникает состояние, обычно определяемое психологами и физиологами как удовлетворение.

В этой связи следует, однако, заметить, что соитие, будучи по сути инстинктивным действием и принося временное успокоение обоим вовлеченным в него организмам, при определенных условиях становится начальной точкой другого чрезвычайно важного биологического процесса. Эффективное соитие вызывает в одном из двух организмов процесс беременности. Здесь мы имеем сложную биологическую последовательность событий, в ходе которой появляется новый организм, сначала обитающий в материнском теле, а впоследствие отделяющийся от него в акте рождения и начинающий отчасти независимую карьеру онтогенетического развития. Процесс развития - сначала внутриутробного, а затем индивидуального - также является биологическим фактом, связанным со множеством импульсов и потребностей; его тоже можно отнести к биологическим детерминантам культуры. Однако в данном случае мы не можем поместить рост организма в рубрику импульсов, хотя он явно предполагает ряд дополнительных импульсов (особенно в период младенчества) и, несомненно, связан с появлением определенных импульсов на тех или иных стадиях развития. Мы коротко рассмотрим это позднее, когда займемся определением связи между импульсом, или побуждением, и потребностью.

Все это мы говорим для того, чтобы установить смысл выражения “природа человека”. Мы показали, что биологический детерминизм навязывает человеческому поведению ряд неизменных последовательностей, которые должны быть инкорпорированы в любую культуру, какой бы рафинированной или примитивной, сложной или простой она ни была. Мы уже ранее подчеркивали, что все три фазы присутствуют в каждой культуре, а их сочленение является постоянным и неизменным, равно как и минимально необходимая физиологическая природа каждой из этих фаз. Каждая из этих трехчленных витальных последовательностей необходима для выживания организма, а что касается полового соития и беременности, то и для воспроизводства сообщества. Очевидно, что анатомические, биологические и физические аспекты этих процессов не являются для науки о культуре предметом первостепенного интереса. Однако исследователь культуры должен подчеркивать этот сущностно физиологический базис культуры. Для решения своих теоретических и практических задач антропология как теория культуры должна работать в тесном сотрудничестве с теми естественными науками, которые могут дать свои специфические ответы на стоящие перед нами вопросы. Так, например, при изучении различных экономических систем, связанных с производством, распределением и потреблением продуктов питания, проблема, исследуемая диетологом или физиологом питания, фундаментальным образом связана с работой антрополога. Специалист по питанию может рассчитать оптимальный рацион в виде количества белков, углеводов, минеральных солей и витаминов, необходимых для поддержания в добром здравии человеческого организма. Однако этот оптимум должен определяться отдельно для каждой культуры. Ибо его можно определить лишь в сопоставлении с количеством затрачиваемого мышечного и нервного труда, сложностью выполняемых задач, потенциальными напряжениями и усилиями, требуемыми от своих членов данной культурной конфигурацией. В то же время идеальная формула, находимая диетологом, не имеет ни теоретического, ни практического значения, если мы не можем связать ее с ресурсами среды, системами производства и возможностями распределения[147].

Здесь я обобщаю тот тип исследования, с которым на протяжении нескольких лет была сопряжена моя работа в Международном институте африканских языков и культур. Когда африканская рабочая сила привлекается на предприятия европейцев, будь то шахты, плантации или заводы, обычно оказывается, что рабочие недополучают питания в сопоставлении с теми усилиями, которые им приходится вкладывать в свою работу. В ходе специализированных исследований различных африканских племен обнаружилось также, что в условиях новых напряжений, проистекающих из общего культурного изменения, их продовольственная обеспеченность, в прошлом достаточная, становится неадекватной. Таким образом, даже в практической и прикладной антропологии анализ, которого мы здесь придерживаемся, вышел из стадии благих пожеланий и вступил в стадию актуального исследования.

Теоретическая значимость данной проблемы должна привести к несколько иному обмену вопросами и ответами, скажем, между биологом и исследователем культуры. Для нашего сравнительного исследования организованного человеческого поведения имело бы величайшее значение, если бы нам удалось узнать у тех, кто изучает сравнительную человеческую анатомию и физиологию и их зависимость от среды, в каких пределах человеческие организмы могут оставаться в удовлетворительном рабочем состоянии с точки зрения потребления пищи, кислорода, температурного диапазона, уровня влажности воздуха, т. е. узнать, каковы те минимально необходимые условия физической среды, с которыми совместимы рост, обмен веществ, защита от микроорганизмов и достаточное воспроизводство. Что касается, например, последнего пункта, то здесь имеется серьезная проблема депопуляции, более или менее быстрого вымирания одних примитивных рас и культур и выживания других, которую научная антропология не может обойти стороной. Одних только гинекологических исследований или даже просто физиологической теории воспроизводства здесь, вероятно, будет недостаточно. Связь между целостным организмом (особенно тем, что происходит в нервной системе) и “волей к жизни”, или “волей к воспроизводству” - вопрос, поднятый такими исследователями, как Дж. Х. Лейн-Фокс Питт-Риверс, и некоторыми физическими антропологами, - все еще ждет своего решения.

Между тем, в рамках нынешнего анализа нам необходимо лишь установить то, что витальные последовательности, подытоженные в нашей таблице, должны быть прежде всего определены биологически. Они связаны с культурой в первую очередь посредством переопределения импульсов, а также тем, что удовлетворение импульса - или, как сказали бы некоторые бихевиористы, подкрепление побуждения - представляет собой постоянный психологический и физиологический фактор, контролирующий человеческое поведение в широком многообразии детерминированных традицией форм деятельности. Мы сможем ясно увидеть, что целые области чрезвычайно сложной и дифференцированной культурной деятельности как на примитивном, так и на высокоразвитом уровне все как одна более или менее непосредственно связаны с теми витальными последовательностями, которые мы перечислили. Идея эта, разумеется, не нова. Некоторые влиятельные системы философии культуры, или общие интерпретации человеческого поведения, ставившие во главу угла тот или иной основной принцип, брали ту или иную из указанных нами витальных последовательностей и пытались показать, что именно она является первичным побудительным мотивом человечества в целом. Марксистская система предполагает, что первооснову всей человеческой мотивации составляет последовательность “голод ® питание ® насыщение”. Материалистическое толкование истории выдвигает на передний план отчасти фундаментальную потребность в питании, отчасти значимость материальной культуры, т. е. богатства, в особенности его производительного аспекта. Зигмунд Фрейд и его последователи превратили побуждение, которое мы здесь назвали сексуальным голодом, в несколько метафизическое понятие либидо и попытались объяснить большинство особенностей социальной организации, идеологии и даже экономических интересов инфантильными фиксациями либидинозных побуждений. В этот процесс они также включили деятельность толстой кишки и мочевого пузыря; тем самым они свели движущие силы развития человечества к тем областям и процессам, которые сосредоточены у человека ниже пояса. Тем не менее, факт остается фактом: человеческий организм анатомически и физиологически дифференцирован, и в силу этого должна поддерживаться автономия различных импульсов. Каждое побуждение управляет особым типом поведения, и каждая витальная последовательность в значительной степени независима от других.

Что касается проблемы формы и функции, то можно показать, что мы в силах определить и ту, и другую уже на данном уровне анализа. Каждая из указанных нами витальных последовательностей имеет определенную форму. Каждую можно описать в терминах анатомии, физиологии и физики. И минимально необходимое утверждение о том, каким должно быть результирующее поведение, порождаемое побуждением и ведущее к удовлетворению - утверждение в категориях естественной науки, - как раз и есть определение формы такой витальной последовательности. Что касается функции, то для физиолога это прежде всего связь между состоянием организма до выполнения действия и изменением, которое вызывается этим действием и ведет к нормальному состоянию спокойствия и удовлетворения.

Функцию, с точки зрения этого простейшего и фундаментальнейшего аспекта человеческого поведения, можно определить как удовлетворение органического импульса при помощи соответствующего действия. Форма и функция, несомненно, теснейшим образом связаны друг с другом. Невозможно рассматривать одну в отрыве от другой. Например, в случае дыхания, с точки зрения человеческого тела, “формой” может быть вдыхание воздуха. Но если окружающая атмосфера не содержит достаточного количества кислорода или содержит избыточное количество угарного газа или иных ядовитых веществ, то результат действия будет совершенно отличным, нежели от вдыхания свежего воздуха. Можем ли мы тогда говорить, что одна и та же форма представляет различные функции? Безусловно, нет. В наше определение формы мы включаем не только центральный акт витальной последовательности, но также первоначальное состояние организма, условия среды и конечный результат действия, т. е. то, что происходит с организмом при взаимодействии с факторами среды. Когда в легкие проникает ядовитый газ, форма микрофизиологических процессов, несомненно, отличается от окисления. Иными словами, здесь мы имеем дело с различием функции, поскольку изменилась вся форма процесса в целом. Формой здесь, с точки зрения внешнего поведения, будет не организм, дышащий некоторое время и достигающий в результате этого состояния нормального удовлетворения благодаря возобновлению запаса кислорода в тканях, а состояние коллапса, радикально иное как с точки зрения тотальной активности, так и с точки зрения состояния живых тканей. Можно было бы сказать, что при установлении витальной последовательности формальный подход соответствует методу наблюдения и регистрации данных, в то время как функция есть повторное утверждение о том, что произошло, с точки зрения научных принципов, почерпнутых из физики, биохимии и анатомии, т. е. полного анализа органических процессов и изменений в среде. Правомерно разграничить эти два понятия, поскольку они соотносятся с различными методами наблюдения и операциональными инструментами. В анализе человеческого поведения, варажающегося в любой из перечисленных нами витальных последовательностей, важно не упустить из виду ни форму, ни функцию.

Антрополог, которому приходится изучать импульсы не в рамках их минимального определения, предоставляемого физикой и биологией, а в качестве аспектов органического поведения, инкорпорированных в культуру, должен переопределить понятия формы и функции; тем самым оба понятия приобретают для него дополнительную сложность, а равно с ней и менее самоочевидную ценность и полезность.