Глава VII. Конфликт — объединитель

Тезис 13: Конфликт объединяет противников

Если... борьба идет просто на уничтожение, мы имеем дело с приближением к маргинальному случаю убийства, в котором объединяющих элементов почти нет. Если же заметна хоть какая-то рефлексия и ставится хоть какой-то предел насилию, то в этом случае уже имеется некий социализирующий фактор, хотя бы в качестве признания и оценки насилия. Кант говорил, что любая война, в которой соперники не подчиняются известным ограничениям относительно использования возможных средств борьбы, с необходимостью... становится войной на истребление. Элемент обыденности с неизбежностью проникает во... вражду, как только открытое насилие переходит в иное отношение, даже если при этом новом отношении суммарная враждебность между сторонами отнюдь не уменьшается.

" Объединяются для того, чтобы бороться, а борьба регулируется взаимно признанными нормами и правилами " [780].

В данном случае Зиммель делает два разных, но взаимосвязанных утверждения. Он говорит, что само вступление в конфликт с врагом устанавливает отношения там, где до этого никаких отношений могло и не быть. Конфликт рассматривается как элемент, связывающий стороны, ранее вообще не состоявшие ни в каких отношениях друг с другом. Помимо этого Зиммель утверждает, что конфликт приводит к возникновению правил и норм, управляющих его протеканием и ограничивающих возможные формы его реализации. Рассмотрим последовательно эти утверждения.

По определению, вступление в конфликт с другой группой означает установление некоторых отношений с ней. Однако Зиммель говорит о большем. Он предполагает, что если отношения возникли как конфликтные, то за ними, скорее всего, последуют и отношения другого типа. В другом месте своего эссе он утверждает, что " взаимоотношения примитивных групп практически всегда бывают отношениями враждебности", так что " на ранних этапах развития культуры война была практически единственной формой установления контакта с чужой группой". Хотя в свете последних антропологических данных[781] это звучит явным преувеличением, но война как в самой примитивной, так и в современной ее форме действительно является одним из средств установления контакта между группами. Война (как об этом ярко свидетельствует, например, римская история или история современного империализма) часто вела к взаимному обогащению ранее не связанных друг с другом культур и возникновению отношений там, где их прежде не существовало.

Зиммелю, конечно, было известно, что войны часто заканчивались не чем иным, как полным уничтожением одного из участников. Так, были почти полностью уничтожены некоторые племена американских индейцев и культуры других аборигенов. Он лишь считает, что военные действия могут привести к появлению иных форм взаимодействия, исключая те экстремальные случаи, когда они сводятся к нападению убийцы на свою жертву.

Хотя аналогии между крупномасштабными социальными явлениями, такими, как война, и сравнительно менее сложными моделями взаимодействия всегда рискованны, мы в данном случае считаем ссылку на сходные процессы в межличностных отношениях вполне оправданной. Специалисты по детской психологии отмечают, что спор или конфликт часто является единственным способом включения ребенка в те или иные отношения[782]. После первой ссоры из-за игрушки дети, ранее не знакомые друг с другом, могут продолжить игру совместно. Ребенок, пройдя через конфликт, теперь становится партнером[783]. Подобные модели поведения часто демонстрируют и взрослые. Конфликт представляется одним из способов узнать ранее незнакомого человека, тем самым закладывая основу для других форм взаимодействия.

Враждебное взаимодействие, таким образом, часто ведет к последующему дружескому взаимодействию, причем конфликт оказывается средством " проверки" и " узнавания" ранее неизвестного. Незнакомец познается в борьбе с ним.

Второе утверждение Зиммеля гласит, что сам факт вступления в конфликт предполагает, за исключением особых, маргинальных случаев, взаимное принятие сторонами правил, регулирующих враждебное поведение. Подобные правила способствуют социализации противоборствующих сторон, налагая ограничения на обеих.

Прежде всего само возникновение конфликта обычно означает, что имеется общий объект спора. Если бы не было общей заинтересованности в некотором объекте, то вряд ли возник бы и сам конфликт, поскольку не из-за чего было бы ссориться[784].

Помимо этого Зиммель утверждает, что конфликт обычно имеет место в пределах общего поля норм и правил и ведет к установлению или расширению подобных норм и правил. Конфликт по вопросу собственности на участок земли подразумевает, что обе стороны конфликта принимают идею прав собственности и общие нормы осуществления этих прав. То, по поводу чего они конфликтуют, — не сам принцип, а его применение к конкретному случаю. Законы о собственности определяют рамки конфликта, если не сами конкретные действия сторон. Законы о собственности, равно признаваемые обеими сторонами, составляют то, что их связывает и объединяет.

Здесь уместно вспомнить идею Дюркгейма относительно " неконтрактные элементы договора" [785]. Дюркгейм утверждает, что даже в чисто рыночных отношениях, основанных исключительно на " интересе", " контракт сам по себе недостаточен и возможен лишь благодаря регулятивным нормам контракта, которые изначально социальны" [786]. Контрактные взаимоотношения в действительности устанавливаются в контексте существующих до контракта норм, которые в самом контракте не оговариваются. Таким образом, сплачивающая общество сила, присущая системе контрактных взаимоотношений, определяется не взаимными выгодами, которые стороны извлекают из сделки, а наличием " органической солидарности", существующей еще до ее совершения. Контракты регулируются и законами, и обычаями; без них контракты не объединяли бы общество, а приводили бы к разрушительным раздорам.

То же самое, что Дюркгейм говорил о контракте, Зиммель относит к конфликту: конфликт обычно протекает в рамках связующих его стороны норм и, следовательно, содержит в самом себе элементы собственного ограничения и регулирования[787]. Однако Зиммель идет дальше. Он полагает, что в процессе конфликта постоянно создаются новые правила, а старые правила изменяются. Порождая новые ситуации, частично или совершенно не предусмотренные существующими правилами и нормами, конфликты стимулируют выработку новых правил и норм.

Теперь для нас имеет смысл обратиться, хотя бы кратко, к богатой литературе по правилам ведения военных действий[788]. То, что было сказано по поводу общей системы норм, в рамках которой обычно развертываются конфликты, может показаться неприменимым по отношению к военным конфликтам, в которых институты и нормы сторон могут быть разными или даже противоположными. И тем не менее попытки ограничить средства ведения войны, судя по всему, столь же древни, сколь и сама война. Если обе стороны признают общие правила, то ход конфликта предсказуем, точно так же как он непредсказуем в отсутствие этих правил. Обе стороны стремятся действовать по стандартам, позволяющим просчитывать последствия предпринимаемых ими акций. Наличие правил ведения войны вызывает к жизни концепцию " ограниченной ответственности", в соответствии с которой полное уничтожение побежденных становится маловероятным. Сходные функции выполняют и правила обращения с военнопленными. Профессиональная идеология, внушаемая солдатам до начала боевых действий, требует от них соблюдения этих правил с тем, чтобы в боевых действиях они не переходили границ того, что обе стороны считают приемлемым (предсказуемым) поведением.

Постоянные изменения в технике войны создают новые ситуации, требующие новых правил. Взять хотя бы выработку правил в отношении воздушных бомбардировок, биологической и химической войны и т. п. Разумеется, эти правила не всегда охотно принимаются или соблюдаются противниками, о чем свидетельствуют последние дискуссии по поводу использовании атомного оружия. Однако новые военные ситуации вынуждают соперников принимать минимум правил и норм с тем, чтобы иметь возможность оценивать воздействие новых методов на ход конфликта.

Сказанное относительно войны между носителями разных культур a fortiori применимо к конфликтам в рамках одной и той же культуры: они создают новые ситуации с новыми нормами и правилами. К. Н. Левеллин и А. Адамсон Хёбель проиллюстрировали этот тезис в своем исследовании конфликтных случаев в правовой практике примитивных обществ.

" В конфликтных ситуациях, — пишут они, — обнаруживаются " нормы" или конфликты " норм", которые до тех пор существовали в латентной форме. Они привлекают пристальное внимание, заставляют формулировать проблему... Они заставляют искать решение, результатом которого может быть создание новой нормы. Они заставляют искать запоминающееся решение, выраженное в ясной и четкой форме. Это экспериментирование в области нового, более ясного и более строгого структурирования как поведения, так и признанной и могущей быть признанной " нормы" с тем, чтобы воплотить ее в ту особую легальную форму, которую можно назвать " признанным императивом" [789].

" Ибо в любой конфликтной ситуации — а конфликтные ситуации и представляют собой правовую проблему par excellence — притязания любого из участников являют собой вызов. А вызов требует осмысленной постановки проблем, обдуманных аргументов, способных переубедить соперника, или средств взять верх над ним как-то иначе... Конфликт драматичен, он запоминается;... будучи однажды найденным, его решение зовет к повторению, как зовет к повторению мало что другое в жизни" [790].

Конфликт, понятый таким образом, наполняет жизнью существующие нормы и создает новую систему норм, в рамках которой может продолжаться соперничество. Похожие формулировки встречаются и у М. Вебера в его анализе социологии права. Вебер задается вопросом: " Откуда возникает " новое" в обычном праве? " И отвечает:

...оно возникает по причине изменений внешних условий жизни, требующих изменений эмпирически преобладающего " согласного понимания". Но простого изменения внешних условий не достаточно и для объяснения изменений в " согласном понимании". Действительно решающим элементом всегда было новое направление поведения, которое приводит либо к изменению смысла существующих правовых норм, либо к созданию новых. В этих изменениях участвуют определенные типы людей. Во-первых... индивиды, заинтересованные в каких-либо конкретных совместных действиях. Такие индивиды могут изменить свое поведение... для того, чтобы или защитить свои интересы в новых внешних условиях, или просто более эффективно соблюдать их в существующих условиях. В результате возникает новое " согласное понимание", а иногда и новые формы рациональной ассоциации с существенно новым смыслом; все это, в свою очередь, порождает новый стереотип поведения[791].

Хотя Вебер рассматривает также еще и случаи, когда новые нормы возникают из иных, нежели деятельность индивидов, источников, в целях нашего исследования достаточно отметить, что Вебер согласен с тем, что столкновение " интересов" (понимаемых в общем, а не только в экономическом смысле) ведет к созданию и изменению закона.

Эти наблюдения о правотворческом аспекте конфликта имеют отношение скорее к общему праву (common law), чем к иным типам права. Д. Роско Паунд, специалист по общему праву, утверждает: " Существенной чертой [метода юридического прецедента] является доверие к судебным решениям реальных споров как к надежному правовому материалу" [792]. А Уолтон Гамильтон, обсуждая юридический процесс, пишет: " Характер юридического процесса определяется институтом судебного разбирательства... В конкретных случаях иски контролируются правилами, а в совокупности правила контролируются исками" [793].

Вряд ли нужно документально обосновывать тот факт, что законодательное утверждение новых правовых норм имеет место, скорее, в тех областях, где на их необходимость указывает наличие конфликта. Примеры в изобилии найдутся в любом учебнике по законодательному процессу или даже в ежедневных газетах.

Много интересного может принести исследование связей между остротой промышленных конфликтов и законами, регулирующими взаимоотношения рабочих и управленческого персонала[794], или между вспышкой тюремных бунтов и реформами пенитенциарной системы. Более глубокого исследования достоин вклад, который внесли в последнее десятилетие Свидетели Иеговы, открыто бросившие вызов некоторым полицейским правилам и установлениям, в изменение представлений о гражданских и религиозных свободах.

Можно сказать, что конфликты " продуктивны" в двух тесно связанных друг с другом отношениях: (1) они ведут к изменениям и нововведениям в законодательстве; (2) применение новых правил ведет к возникновению новых институциональных структур, нацеленных на проведение в жизнь этих новых правил и законов[795].

Зиммелевский тезис наводит на мысль о третьей объединяющей функции конфликта, которая отмечена и в приведенной выше цитате из Левеллина и Хёбеля: конфликт способствует осознанию соперниками и сообществом в целом норм и правил, бездействовавших до возникновения данного конфликта.

Здесь проявляется еще одно поразительное сходство теорий Зиммеля и Дюркгейма. В своем знаменитом исследовании о преступлении Дюркгейм настаивает, что преступление представляет собой " нормальное" явление не только потому, что оно внутренне связано с коренными условиями социальной жизни, так что конкретные формы нарушения нормативных правил соответствуют конкретным типам общества[796], но и потому, что оно функционально с точки зрения интеграции любого общества: " Преступление побуждает честные души к сближению и объединению" [797]. Преступление возбуждает чувства сообщества, негодующего из-за нарушения правил, что, по Дюркгейму, способствует возрождению и укреплению общественных чувств; это " фактор общественного здоровья, интегральная часть всех здоровых обществ" [798].

Нужно только заменить " преступление", которое иногда бывает формой конфликта, на " конфликт" как таковой, чтобы прийти к зиммелевскому пониманию интегративной функции антагонистического поведения[799]. Конфликт для Зиммеля, так же как и преступление для Дюркгейма, порождает необходимость применения правил, которые, не случись конфликт, оставались бы в бездействии и забвении, как межевые камни между собственниками, которые никогда не спорили из-за межи. Люди, вовлеченные в антагонизм, начинают осознавать основополагающие нормы, регулирующие права и обязанности граждан[800]. Таким образом, конфликт активизирует участие в социальной жизни. Именно осознание необходимости правил, регулирующих их поведение, дает соперникам понимание того, что они принадлежат к одному и тому же моральному универсуму.

Согласно некоторым интерпретациям зиммелевского тезиса, реально объединяет стороны не конфликт как таковой, а, скорее, разделяемые ими ценности, поэтому и объединение должно объясняться скорее ссылкой на общие ценности, чем на конфликтное поведение. Но это неудовлетворительная интерпретация[801]. Зиммель показывает, что объединяющие ценности и нормы осознаются благодаря и в ходе конфликта, так что конфликт — отнюдь не случайный фактор в деле утверждения общих ценностей, именно в нем и через него они и утверждаются.

Такой подход к изменению норм и нормотворчеству, вызванному конфликтом, позволяет нам яснее понять, почему конфликт может быть функциональным для общества. Как мы подробнее покажем ниже, конфликт является механизмом, посредством которого происходит приспособление к новым условиям. Подвижное общество выигрывает от конфликтного поведения в той мере, в какой это поведение благодаря созданию и изменению норм обеспечивает его сохранение в изменяющихся условиях. Жесткие системы, с другой стороны, подавляя конфликт, препятствуют необходимым изменениям и тем самым усиливают опасность катастрофического взрыва.

Теперь мы переформулируем тезис Зиммеля: конфликт может порождать дополнительные типы взаимодействий между антагонистами, даже ранее не связанными между собой антагонистами. Обычно это происходит в рамках системы норм, предписывающих формы, в которых ему надлежит развертываться. Конфликт выступает как стимул к выработке новых правил, норм и институтов, являясь, таким образом, фактором социализации обеих соперничающих сторон. Кроме того, конфликт вызывает к жизни бездействующие нормы, активизируя тем самым участие сторон в социальной жизни.

Служа стимулом создания и изменения норм, конфликт позволяет отношениям приспособиться к изменившимся условиям.

Тезис 14: Заинтересованность в единстве врага

Ввиду того, что единство организации очень полезно для целей борьбы, можно предположить, что каждая из сторон должна быть крайне заинтересована в том, чтобы противник не обладал таким единством. Однако есть случаи, свидетельствующие о противоположном. Централизация, на которую участвующую в конфликте группу толкает сама ситуация конфликта, перерастает саму эту группу и заставляет ее желать, чтобы и противник развивался в том же направлении. Борьба между рабочими и работодателями в последние десятилетия является тому прекрасным примером[802].

Согласно предыдущему тезису, конфликт имеет тенденцию создавать нечто общее между противниками, подчиняя их обоих нормам и правилам, регулирующим борьбу. Теперь же Зиммель предполагает, что, поскольку каждая группа желает, чтобы противная сторона действовала согласно тем же самым нормам, постольку она может желать и объединения или, может быть, даже централизации как для себя, так и для своего оппонента. Парадокс, присущий стремлению к тому, чтобы противник имел столь же выгодную форму организации, Зиммель объясняет следующим образом: каждая сторона желает иметь дело с противником на том уровне развития технологий конфликта, который она считает адекватным своей собственной внутренней структуре. Современной армии трудно воевать с партизанскими отрядами; объединенным федерациям профсоюзов трудно разрешать конфликты с рассеянными фирмами мелких предпринимателей. Кроме того, участник конфликта хочет видеть противоположную сторону столь же единой, как и он сам; это может облегчить разрешение конфликта.

Но даже с учетом сказанного зиммелевская позиция все-таки содержит в себе элементы неразрешенного парадокса. Очевидно — и Зиммель это сознает, — что генерал, командующий централизованной армией, не станет помогать своему противнику создавать высокодисциплинированную армию прежде, чем захватит его страну; точно так же не входящий в какие-либо объединения предприниматель не станет создавать единую профсоюзную организацию для того, чтобы улаживать дела со своими рабочими. В подобные случаях чаще действует принцип " разделяй и властвуй". Представляется, что тезис этот справедлив только там, где уже достигнут уровень конфликта, на котором противники обладают примерным равенством сил.

Если хорошо организованный противник сталкивается со слабоорганизованным, как это бывало в колониальных войнах или в отношениях между трудом и капиталом до начала профсоюзного движения, сильный противник не станет способствовать объединению слабого. Точно так же в тоталитарном обществе концентрация власти наверху требует атомизации, а не концентрации сил внутреннего сопротивления. Думается, что тезис Зиммеля неприменим также в тех случаях, когда противник рассматривается не как оппонент, способный на потенциально опасную реакцию, а как бессильная жертва.

Если, однако, существует приблизительное равенство сил, как в плюралистических обществах, характеризующихся множественностью групп, то лучше организованный противник может действительно предпочесть, чтобы слабый не вел борьбу " нетрадиционными методами" (соответствующими иной организационной структуре), а использовал методы, подобные его собственным, делая тем самым возможной борьбу по сравнимым правилам.

Для оценки и иллюстрации этой точки зрения обратимся к области индустриальных отношений. Думается, что соответствующие примеры можно привести и из других сфер, таких как военная стратегия.

Имеется обилие свидетельств того, что интеграция менеджмента идет параллельно интеграции рабочих союзов; обе группы обусловливают друг друга, поскольку внешний конфликт усиливает внутреннюю сплоченность каждой из них.

Как отметили Ф. Хэрбисон и Р. Дубин: рост консолидации промышленников вызывает то же самое на стороне организованного труда. Но справедливо и обратное. В угольной промышленности, например, давление Объединенного союза угольщиков в региональном, а затем в национальном масштабе обусловило необходимость в сильной организации предпринимателей в целях достижения коллективных договоренностей. В любой отрасли промышленности, где предприятия невелики и в качестве группы сталкиваются с объединенной мощью сильного международного союза, переговоры с участием одновременно многих предпринимателей часто являются единственным средством взаимной защиты... Торг между большими союзами и крупными корпорациями часто ведет к внутренней централизации процесса принятия решений и выбора политики у обоих противников[803].

Более того, зиммелевский тезис предполагает, что общая система правил, внутри которой действуют современные союзы и современный менеджмент, порождает заинтересованность каждой из сторон в том, чтобы другая придерживалась этих правил даже в конфликтных ситуациях. Однако для того, чтобы обеспечить соблюдение правил, требуется единая и дисциплинированная организация.

Поэтому, отметим, Сэмуэль Гомперс, отец современных американских рабочих организаций, постоянно демонстрировал положительное отношение к организациям работодателей. Он говорил:

" Мы приветствуем организацию работодателей. Мы знаем одно: если существует организация, основанная на рациональных принципах, то шансы достичь соглашения между рабочими и работодателями значительно возрастают" [804].

Похожим образом, как недавно сообщалось, немецкие профессиональные союзы обратились с просьбой к американской военной администрации разрешить реорганизацию союзов работодателей — как предполагают, для того, чтобы было с кем договариваться[805].

Поскольку взаимоотношения между рабочими и работодателями стали более формализованными и рутинными, каждая сторона озабочена ограничением числа " действующих не по правилам" с противной стороны. В последние годы это встречается часто. Ч. Райт Миллс приводит цитату из контракта, в котором руководитель союза дает дирекции гарантию, что несанкционированных забастовок не будет и что " рабочие, выступающие под воздействием воинствующих одиночек и без соответствующего руководства, подлежат взысканию. За отсутствие забастовок отвечают равным образом и компания, и профсоюз. Они взаимно дисциплинируют друг друга, а вместе — дисциплинируют недовольных рабочих — членов союза" [806].

Соглашение, существующее между профсоюзом и работодателем, защищает их отношения от проблем, которые могут возникнуть из-за деятельности не уполномоченных ими активистов. Так что, каждая из сторон заинтересована в том, чтобы другая сторона имела единую структуру[807].

Профсоюзы тоже часто согласны с тем, что переговоры идут более эффективно, если работодатели организованны. Это объясняет, почему " в подавляющем большинстве случаев... профсоюзы не препятствуют или даже приветствуют образование ассоциаций работодателей, а в некоторых случаях такие ассоциации были созданы по предложению и с помощью профсоюзов" [808]. В ряде случаев, например в швейной промышленности, профсоюзы принуждали работодателей к созданию таких ассоциаций для того, чтобы союзу не приходилось вести переговоры со множеством мелких предпринимателей.

Этот краткий обзор показывает необходимость учитывать условия, при которых зиммелевский тезис оказался бы истинным[809]. Главное уточняющее условие было упомянуто в начале главы: каждая сторона склонна желать консолидации другой стороны только в случае, если между ними существует относительное равновесие сил. Представляется, что различение, проводимое Миллсом между " практическими" и " изощренными" консерваторами[810], имеет в виду как раз это условие. " Изощренное" консервативное крыло американского бизнеса, осознав силу профсоюзов, признает необходимость сосуществования с ними и стремится к тому, чтобы структура профсоюзов была похожа на их собственную, что позволило бы сотрудничать на основе общей системы правил[811]. " Практические" консерваторы по-прежнему считают, что между ними и рабочим движением не существует приблизительного равенства сил, что профсоюзы достаточно слабы, чтобы с ними справиться.

Наше обсуждение ограничилось отношениями труда и менеджмента. Но, думается, сделанные выводы применимы и к другим сферам, например к отношениям между федеральными административными органами и их клиентами. Представляется, что бюрократизация группы заставляет желать такой же бюрократизации у оппонента. Работа Ф. Селзника о деятельности администрации долины Теннесси (TVA) [812] дает обилие материалов, показывающих, как организация, предпочитающая персонализированный, децентрализованный подход, вступая в конфликт с региональными и местными противниками, вынуждена постепенно приспосабливаться к таким централизованным организациям, как Федерация бюро американских фермеров. В конфликтных ситуациях, а также в ситуациях последующего урегулирования организации централизованного и бюрократического типа предпочитают иметь дело с такими же бюрократическими организациями.

Теперь мы можем переформулировать тезис Зиммеля: Ввиду преимуществ объединенной организации в конфликтных ситуациях можно предположить, что каждая из сторон была бы весьма заинтересована в отсутствии единства на стороне противника. Но это не всегда так. При относительном равенстве сил между сторонами объединенный противник предпочитает иметь дело с объединенным оппонентом.

Рабочие союзы часто предпочитают иметь дело с организациями работодателей, нежели с отдельными работодателями. Хотя в таких случаях забастовки могут продолжаться дольше и расширяться, обе стороны предпочитают, чтобы форма конфликта соответствовала их собственным структурным требованиям. Только имея дело с представительной организацией работодателей, рабочие могут быть уверены, что результаты их борьбы не подвергнутся опасности со стороны независимых предпринимателей; соответственно, и работодатели склонны иметь дело с объединенными рабочими организациями, способными контролировать тех, кто нарушает правила, а также своих чересчур независимых собратьев. В борьбе с толпами рассеянных кругом врагов можно одерживать отдельные победы, но очень трудно добиться решающего результата, который гарантировал бы длительные устойчивые отношения. Этим объясняется кажущийся парадокс, что каждый из оппонентов может рассматривать преимущества противника как свои собственные.

Выше мы отмечали, что продолжительная вовлеченность в конфликт склоняет обе стороны к принятию общих правил, регулирующих конфликтное поведение. Теперь можно добавить, что при описанных в данном разделе условиях конфликт еще требует общей организационной структуры для облегчения принятия общих правил и их соблюдения.

Поскольку целью реалистического конфликта является достижение конкретных результатов, постольку по достижении этих результатов противники больше не заинтересованы в его продолжении. Централизация внутренней структуры каждой из конфликтующих сторон гарантирует, что по достижении результатов может быть заключен мир, который будет сохраняться при соблюдении условий соглашения. Но тогда возникает следующий вопрос: Как можно оценить соотношение сил, способное стать основанием для заключения мира? На этот вопрос отвечает следующий тезис.

Тезис 15: Конфликт устанавливает и поддерживает равновесие сил

Наиболее эффективная предпосылка предотвращения конфликта — точное знание сравнительной силы обеих сторон — зачастую достижима только в ходе реального конфликта[813].

Зиммель, похоже, опять формулирует парадоксальное суждение: наиболее эффективно от конфликта удерживает выявление соотношения сил, что зачастую возможно только в конфликте. И все же, как мы увидим далее, этот парадокс содержит весьма важные для теории конфликта элементы.

Парадокс происходит из того факта, что конфликт, в отличие от прочих форм взаимодействия, всегда предполагает силовую борьбу, и трудно оценить относительную силу соперников прежде, чем конфликт получит свое разрешение.

Каковы бы ни были цели противников, для их достижения необходима сила (возможность влиять на поведение других согласно собственным желаниям)[814].

В данном случае мы должны различать конфликт и состязание[815]. В состязании победитель может быть определен по заранее установленным критериям, в соответствии с которыми оцениваются действия сторон. И тот, кто лучше всех соответствует этим критериям — самый быстрый бегун, известнейший писатель, лучший прыгун, — объявляется победителем. Но в конфликте подобные критерии выясняются не сразу. Конечно, это не значит, что их нет.

Несомненно, в обществе существуют механизмы оценки и урегулирования противоречивых требований и распределения ресурсов соответственно некоторой шкале " заслуг". Этические и юридические правила ограничивают неравное распределение прав между группами и индивидами. Одной из главных функций правительства является функция высшего арбитража по поводу антагонистических интересов.

Однако, поскольку редко встречается идеальное соответствие между тем, что индивиды и группы должны делать; до тех пор, пока существуют ощутимые противоречия между объемом власти, статусом и благосостоянием, которыми обладают группы, и тем объемом, которого они, по их собственному мнению, заслуживают, — демонстрация силы является наиболее эффективным способом заявить о своих притязаниях. Группа, неспособная утвердить свои интересы, не получит от других групп признания своих требований. Как тонко заметил Самнер: " Ни одна теория о том, что истинное урегулирование интересов достигается благодаря их свободной игре, не может быть истолкована в том смысле, что интерес, которым пренебрегают, обретет признание" [816]. Добиться понимания и заставить себя слушать нельзя, не обладая силой, придающей вес собственным аргументам[817].

В конфликте, в отличие от состязания, " достоинства" определяются, по крайней мере частично, способностью показать силу. Так, если обе соперничающие стороны притязают на один и тот же объект, то обладание им будет зависеть от соотношения силовых возможностей каждого из противников, по меньшей мере, в той же степени, что и от любой нормативно установленной сравнительной оценки их потребности в нем[818]. Если конфликт нужно предотвратить, то должны иметься другие средства для определения относительной силы противников. Однако, судя по всему, вне реальной демонстрации более или менее точно можно соизмерить только некоторые типы силовых возможностей. Наверное, это относится к экономической сфере, где деньги являются всеобщей мерой ценностей, — можно сравнительно легко оценить финансовую власть (там, где она может быть отделена от социальной власти). Но никакой общей меры типа денег не существует для оценки неэкономической мощи. " Нельзя изобрести такого универсального эквивалента, который позволял бы оценивать силы сражающихся так же, как звонкая монета — экономические блага" [819]. Так что силу гораздо труднее оценить, чем богатство. Зиммель полагает, что именно эта трудность и есть одно из главных препятствий на пути предотвращения конфликтов.

Необходимо различать конфликт и антагонистические интересы, возникающие в силу соотношения позиций индивидов или групп внутри социальной структуры. Учитывая соответствующие роли рабочих и менеджеров в капиталистическом обществе, можно сказать, что интересы труда и менеджмента являются антагонистическими интересами. И все же конфликт между ними в форме переговоров или забастовок является лишь случайной характеристикой этих взаимоотношений. Сходным образом, в международном плане национальные государства, имеющие противоположные интересы, вступают в конфликт лишь при определенных обстоятельствах и в определенное время. Такое различение делает зиммелевский тезис более понятным.

Если сила противника поддается оценке до вступления в конфликт, то антагонистические интересы могут быть урегулированы и без конфликта; но там, где предварительная оценка сил неосуществима, только реальная борьба приносит точное знание о сравнительной силе противников. Поскольку сила зачастую может быть оценена только в ее реальном применении, урегулирование в таких случаях достигается только после того, как противники померялись силами в конфликте.

Усилия по посредничеству или арбитражу антагонистических интересов сталкиваются с той трудностью, что реальная оценка соотношения сил вряд ли возможна до тех пор, пока оно не будет выявлено в ходе борьбы. " Посредник, — говорит Зиммель, — может достичь примирения только в том случае, если каждая сторона конфликта убеждена в том, что объективная ситуация оправдывает примирение и делает мир выгодным" [820]. Трудность определения сил объясняет, почему соперничающие стороны для этого нередко прибегают к " испытанию огнем и водой". " Поскольку точное знание о сравнительной силе соперников часто можно получить только в их реальном испытании, оно может стать единственным средством убедиться для каждого из них, что он получил все преимущества, которых мог добиться, прибегнув к насилию" [821].

Если альтернативные средства недоступны или считаются недоступными, единственный способ переоценки сил соперников — прибегнуть к " последнему средству". Так происходит в промышленности, где несовместимые цели или интересы приводят к борьбе, которая позволяет определить сравнительную силу сторон.

Если конфликт является наиболее эффективным способом установления относительной силы антагонистических интересов, он, по-видимому, может служить важным механизмом достижения равновесия в обществе. Как выразился И.Т. Хиллер в своем блестящем социологическом анализе забастовки:

" Забастовка представляет собой тест на экономическую выносливость — процесс истощения, в котором результат определяется относительными ресурсами противников" [822].

" Каждый оценивает пределы своих ресурсов в сравнении с ресурсами своего оппонента и измеряет свои неизбежные потери масштабом возможных выгод" [823].

" Прекращение вражды наступает в точке равновесия ресурсов, которыми располагают стороны. Поэтому урегулирование достигается не на основе применения общепризнанных принципов, а на основе силы, с помощью которой каждый добился наилучших условий, достижимых в тех границах, которые заданы условностями и установлениями общественной морали" [824].

" Если во время мирного периода в промышленности вдруг возникают трения, нарушающие установленное равновесие до такой степени, что сводят на нет достигнутые ранее результаты, то приходится заново добиваться баланса всех заинтересованных сил" [825].

Испытание через истощение может, таким образом, выявить относительную силу сторон, и если это происходит, то в дальнейшем соперникам легче достичь согласия. Борьба может начаться еще и из-за того, что противники отказываются от предыдущих соглашений, решив, что они больше не отвечают сложившемуся соотношению сил. Если относительные силы соперников были определены посредством конфликта, то на этом новом основании можно добиться нового равновесия сил и продолжения взаимоотношений[826].

Теперь мы можем переформулировать зиммелевский тезис: конфликт заключается в испытании сил противоборствующих сторон. Урегулирование между ними возможно только в том случае, если каждая из них осознает относительную силу обеих сторон. Однако, как это ни парадоксально, подобное знание достижимо, как правило, только через конфликт, поскольку не существует других механизмов сравнительной оценки их сил.

Следовательно, борьба может быть важным способом избежать нарушений равновесия благодаря изменению основ силовых отношений.

К выводам, полученным на предыдущих страницах, мы теперь подошли с другой стороны: конфликт может быть не орудием распада и разрушения, а реальным средством уравновешивания и, следовательно, сохранения общества в его изменении.

В настоящей главе мы обсудили три разных способа, посредством которых конфликт устанавливает связи между соперниками: (1) он создает и изменяет общие нормы, необходимые для перестройки отношений; (2) он приводит к тому, что каждая сторона конфликта в случае примерного равенства сил предпочитает, чтобы противник был сходен с ней по структурной организации, что уравняло бы их в отношении техники конфликта; (3) он дает возможность переоценить соотношение сил соперников и тем самым служит в качестве уравновешивающего механизма, позволяющего сохранять и укреплять общество.

Дарендорф Р. Тропы из утопии[827]