Год 1860-й 3 страница

– Один! – объявил Мунго Сент-Джон.

Человек на решетке тихонько всхлипывал.

Типпу снова отступил, встряхнул, расправляя, кнут, прищурился, глядя на кровавую полосу на дрожавшем от боли теле, и с рычанием качнулся вперед для следующего удара.

– Два!

У Робин к горлу подступил комок. Подавив тошноту, она заставила себя смотреть. Он не должен заметить ее слабость.

На десятом ударе тело на решетке внезапно обвисло, голова свесилась набок, кулаки медленно разжались, открыв взгляду кровавые полумесяцы там, где ногти впивались в ладони. Вплоть до окончания размеренного ритуала осужденный не выказывал признаков жизни.

После двадцатого удара Робин стрелой метнулась вниз на палубу, нащупывая пульс несчастного, которого снимали с решетки.

– Слава Богу! – прошептала она, ощутив под пальцами слабое биение, и повернулась к матросам, опускавшим искалеченное тело на палубу. Мунго Сент-Джон добился своего: сквозь искромсанные спинные мышцы проступали белые, словно фарфоровые, позвонки.

Перевязочный материал Робин уже приготовила. Пока матросы перекладывали своего товарища на дубовую доску и несли в носовой кубрик, она успела прикрыть хлопковой ватой его изувеченную спину.

В тесном переполненном помещении клубился дым дешевого трубочного табака, стояла вонь от трюмной воды, сырой одежды, отбросов и немытых человеческих тел. Раненого положили на общий стол, и Робин принялась помогать ему, насколько могла, в неверном свете масляной лампы, подвешенной к потолку. Она соединила порванные лоскуты плоти, наложила швы из конского волоса и обработала раны слабым раствором фенола, новейшим средством от гангрены, которое с успехом ввел во врачебную практику Джозеф Листер.

Матрос пришел в себя и тут же взвыл от боли. Робин дала ему пять капель опийной настойки и пообещала наведаться на следующий день, повязку сменить. Она сложила инструменты в черный докторский саквояж, который тут же подхватил коренастый боцман с обезображенным оспой лицом. Робин благодарно кивнула, на что он смущенно пробормотал:

– Весьма признательны, миссус.

Они далеко не сразу привыкли принимать ее помощь. Началось все с обычного вскрытия нарывов и доз каломели от поноса и дизентерии, но позже, когда Робин вылечила десяток больных, в том числе с переломом плеча, разорванной барабанной перепонкой и венерическим шанкром, она стала всеобщей любимицей, и врачебный обход прочно вошел в общий распорядок жизни на борту.

Боцман поднимался следом по трапу с саквояжем в руке. На полпути Робин остановилась и положила руку ему на плечо.

– Натаниэль, – торопливо шепнула она, – можно как-нибудь попасть в трюм в обход палубных люков?

Боцман испуганно взглянул на нее. Робин настойчиво встряхнула его руку.

– Так можно или нет?

– Да, мэм, – промямлил он.

– Как, откуда?

– Через лазарет под офицерской кают-компанией, там люк в передней переборке.

– Он запирается?

– Да, мэм… капитан Сент-Джон держит ключ на поясе.

– Никому не говори, что я спрашивала, – предупредила она и поспешила на верхнюю палубу.

Пристроившись у грот-мачты, Типпу отмывал кнут – морская вода в ведре окрасилась в бледно-розовый цвет. Он сидел на корточках, развернув мощные бедра, и набедренная повязка туго обтягивала пах. Выжимая воду из промокшей кожи толстыми пальцами, великан с ухмылкой взглянул на Робин снизу вверх, повернув ей вслед круглую бритую голову на бычьей шее.

Задыхаясь от страха и отвращения, Робин подобрала юбки и проскользнула мимо. В дверях каюты она, поблагодарив, взяла из рук Натаниэля докторский саквояж и без сил опустилась на койку.

В голове царил полный сумбур. Лавина событий, нарушившая неспешный ход плавания, полностью выбила девушку из колеи. Визит на корабль капитана Королевского военно-морского флота затмил собой и негодование, вызванное бесчеловечным избиением матроса, и радость от встречи с Африкой после двадцатилетней разлуки. Обвинения Кодрингтона – вот что терзало и мучило Робин.

Передохнув, Робин откинула крышку дорожного сундука, занимавшего почти все пространство крошечной каюты, и принялась выкладывать вещи. Брошюры Общества борьбы с работорговлей, полученные в Лондоне, нашлись на самом дне. Они содержали историю вопроса начиная с истоков и до самого последнего времени. Робин перелистывала страницы, ощущая бессильный гнев от рассказа о невыполнимых международных соглашениях, изобилующих удобными оговорками, о законах, запрещавших торговлю живым товаром к северу от экватора и позволявших ей процветать в Южном полушарии, о договорах, подписанных всеми государствами, кроме тех, кто активнее других наживался на рабстве – Португалии, Бразилии, Испании. Прочие великие державы – например, Франция – беззастенчиво использовали стремление своего исконного врага, Великобритании, искоренить эту позорную практику, и выторговывали политические преимущества в обмен на туманные обещания.

Соединенные Штаты, подписав Брюссельский договор, подготовленный британцами, согласились на запрещение работорговли, но не на отмену самого института рабства. Перевозка невольников приравнивалась к открытому пиратству – такие суда подлежали аресту в качестве приза, и их судьбу решал адмиралтейский суд или Смешанная судебная комиссия. Корабли, специально оборудованные для перевозки рабов, разрешалось конфисковывать даже в отсутствие живого груза на борту. Все это Америка признала, но отказалась дать право военно-морскому флоту Великобритании обыскивать свои суда. Британским офицерам позволялось лишь убедиться в государственной принадлежности американского корабля, но не более того – даже если вонь из трюмов поднималась до небес, а звон кандалов и нечеловеческие вопли с нижних палуб были слышны даже глухому.

Робин захлопнула брошюру, бросила в сундук и взяла другую.

В прошлом, 1859 году с побережья Африки в шахты Бразилии, на плантации Кубы и в южные штаты Америки было перевезено около ста шестидесяти девяти тысяч рабов. Торговые операции оманских арабов в Занзибаре оценивались лишь приблизительно, по наблюдениям за невольничьими рынками острова. Несмотря на договор с султаном, заключенный еще в 1822 году, британский консул в Занзибаре насчитал за последний год почти двести тысяч рабов, доставленных на остров. Мертвых, больных и умирающих на берег не выгружали, чтобы не платить лишних налогов – пошлины султан брал с каждой головы, живой или мертвой. Поэтому трупы, а также больных и истощенных, не имевших шансов выжить, просто сбрасывали за борт на глубине за коралловым рифом, где днем и ночью кружили стаи огромных акул-людоедов. Едва первое тело, живое или мертвое, падало в воду, море превращалось в бурлящий котел. По оценкам британского консула, смертность среди рабов, переправляемых с материка на Занзибар, достигала сорока процентов.

Отложив брошюру, Робин задумалась над ужасающим размахом этого отвратительного промысла. Пять миллионов человек с начала столетия, пять миллионов душ! Неудивительно, что работорговлю называли величайшим в мировой истории преступлением против человечества.

Порывшись в сундуке, она раскрыла книжицу с прикидкой доходов удачливого работорговца. Во внутренних районах Африки, вплоть до озерного края, куда проникал мало кто из белых, Фуллер Баллантайн обнаружил – напечатанное имя отца вызвало прилив гордости, смешанной с печалью, – что первоклассный раб переходит из рук в руки всего за горсть фарфоровых бусин. Двоих можно было получить за допотопный мушкет, который в Лондоне стоил тринадцать шиллингов, или за двухдолларовое кремневое ружье. На побережье тот же раб продавался за десять долларов, а на невольничьем рынке в Бразилии за него давали уже пятьсот. К северу от экватора риск перевозки возрастал, и цены били все рекорды: тысяча долларов на Кубе, полторы тысячи – в штате Луизиана.

Робин быстро прикинула: английский капитан отметил, что «Гурон» может перевезти за рейс две тысячи рабов. В Америке такой груз стоил невероятных денег, три миллиона долларов – пятнадцать таких кораблей, как «Гурон»! Одно-единственное плавание удовлетворит самые алчные мечты, и ради этого работорговцы пойдут на любой риск.

И все же насколько справедливы обвинения капитана Кодрингтона? Насчет офицеров Королевского военно-морского флота упорно поговаривали, что их усердие подогревают вовсе не гуманизм и отвращение к работорговле, а обещанные призовые деньги. Любой корабль они готовы считать невольничьим, а пункт о специальном оборудовании трактуют в самом широком смысле.

Брошюра с подробным разъяснением лежала как раз следующей. Согласно правилам, корабль считался невольничьим при наличии одного из следующих признаков: открытых решеток для проветривания трюмов, переборок в трюмах для установки дополнительных палуб, запасных досок для настила таких палуб, несоразмерно большого количества бочонков для воды или слишком больших котлов для варки риса, а также избыточных запасов риса или муки.

Даже если корабль всего лишь вез туземные циновки, которые могли служить подстилками для рабов, его можно было арестовать и конвоировать в порт – и такую власть имели люди, получавшие от ареста кораблей финансовую выгоду! Может, и капитан Кодрингтон из них, а фанатизм, сверкавший в его светлых глазах, служил лишь удобной маской для обыкновенной алчности?

Может быть, все дело в этом. Может быть, английский капитан ошибался… Но почему тогда Мунго Сент-Джон развернулся и стал удирать на всех парусах, едва заметив британское военное судно?

Робин не знала, что и думать, ее мучило чувство вины. Не в силах успокоиться, она вышла на палубу, укутав голову и плечи в теплую кружевную накидку. Ветер превратился в ледяной шквал, и «Гурон», мчавшийся на юг, тяжело кренился в ответ на каждый его порыв, выбрасывая в густеющий сумрак фонтаны брызг.

Зуга сидел в каюте, сняв сюртук, и с сигарой в зубах просматривал списки снаряжения для экспедиции, которое предстояло пополнить по прибытии к мысу Доброй Надежды. Ответив на стук Робин, он с улыбкой поднялся ей навстречу.

– Как себя чувствуешь, сестренка? Зрелище было, конечно, малоприятное, хоть и неизбежное. Надеюсь, оно не слишком выбило тебя из колеи.

– Он поправится, – с надеждой сказала девушка.

Зуга, усадив ее на койку, единственное подходящее для этого место, кроме его стула, сменил тему разговора.

– Иногда мне кажется, что у нас многовато денег на экспедицию, – вздохнул он. – Слишком велик соблазн переборщить со снаряжением. Отец пересек континент всего с пятью носильщиками, а нам потребуется по меньшей мере сотня, по восемьдесят фунтов груза на каждого.

– Зуга, мне надо с тобой поговорить, – перебила Робин, – раз уж наконец появилась возможность.

На грубом волевом лице брата мелькнуло отвращение, словно он догадался, о чем пойдет разговор. Не дожидаясь ответа, Робин выпалила:

– Скажи, на этом корабле перевозят рабов?

Он вынул сигару изо рта и внимательно рассмотрел кончик.

– Знаешь, сестренка, вонь от невольничьего транспорта легко учуять за пятьдесят лиг, и ее не вытравить никаким щелоком даже после того, как рабов выгрузят. На «Гуроне» ничего подобного не ощущается.

– Корабль идет в первый рейс с новым владельцем, – напомнила Робин. – Кодрингтон сказал, что Сент-Джон купил клипер на доходы от прошлых перевозок – потому он и чистый.

– Мунго Сент-Джон – настоящий джентльмен, – нетерпеливо возразил Зуга. – Я в нем уверен.

– Хозяева плантаций на Кубе и в Луизиане – самые элегантные джентльмены, каких только можно встретить за пределами Сент-Джеймсского дворца.

– Я предпочитаю верить его слову, – сердито бросил брат.

– Не слишком ли торопишься? – вкрадчиво произнесла Робин, хотя в глазах ее уже вспыхнули изумрудные искры. – Если окажется, что мы путешествуем на невольничьем корабле, это повредит твоей карьере.

– Черт побери, он дал мне слово! – Зуга не на шутку сердился. – Сент-Джон занят законной торговлей, он собирается принять на борт слоновую кость и пальмовое масло.

– Ты просил разрешения осмотреть трюмы?

– Он дал мне слово! – упрямо мотнул головой брат.

– Так, может быть, попросишь?

Заколебавшись, Зуга отвел взгляд, потом решительно ответил:

– Нет, не попрошу. Такая просьба оскорбительна, и он вправе возмутиться.

– Ну да, – кивнула она, – а если мы обнаружим то, чего ты так боишься, это дискредитирует цель нашей экспедиции…

– Руководитель экспедиции – я, и мое решение твердо!

Робин пристально взглянула на него.

– Отец тоже никому не позволил бы встать у него на пути, даже маме и семье.

– Послушай, сестренка, если до прибытия в Кейптаун ты не успокоишься, я найму до Келимане другой корабль. Согласна?

Она не сводила с него обвиняющего взгляда.

– Даже если найдутся доказательства, – Зуга в ярости махнул рукой, – что мы можем предпринять?

– В Кейптауне сделаем заявление под присягой в адмиралтействе.

– Сестренка, – вздохнул он в отчаянии от ее непримиримости, – ну как ты не понимаешь… Что я выиграю, обвиняя Сент-Джона? Даже если корабль и оборудован для работорговли (что маловероятно), мы окажемся в опасности, которую не стоит недооценивать, Робин. Капитан Сент-Джон пойдет до конца, такой уж он человек. Нет, – Зуга решительно мотнул головой, растрепав завитые по моде волосы, – я не собираюсь подвергать риску ни нас с тобой, ни нашу экспедицию. Таково мое решение, и я требую, чтобы ты подчинилась.

Последовала долгая пауза. Робин медленно опустила взгляд, сложив руки на коленях.

– Хорошо, Зуга.

Брат вздохнул с явным облегчением.

– Благодарю тебя за понимание, дорогая. – Он наклонился, целуя ее в лоб. – Позволь проводить тебя к ужину.

Робин уже готова была отказаться, сославшись на усталость, и отужинать одна в своей каюте, однако, повинуясь внезапному наитию, кивнула:

– Спасибо, Зуга. – Она взглянула на брата с нечастой для нее сияющей улыбкой, чем окончательно его обезоружила. – Я счастлива иметь за столом такого прекрасного спутника.

Робин сидела между Сент-Джоном и братом, и не знай ее Зуга так хорошо, то мог бы заподозрить в откровенном заигрывании с капитаном. Она расточала улыбки, внимательно подаваясь вперед, стоило ему заговорить, то и дело подливала в его бокал вина, радостно смеялась колким остротам. Зугу изумило и слегка встревожило такое преображение, да и Сент-Джон никогда прежде не видел свою пассажирку в таком свете. Он прятал удивление за вежливой полуулыбкой, однако Робин Баллантайн и впрямь оказалась приятной собеседницей. Ее резковатые черты смягчились, делая лицо почти хорошеньким, а роскошные волосы, безупречная кожа и белоснежные зубы сияли и искрились в свете ламп. Мунго Сент-Джон невольно и сам развеселился, смеялся все чаще, начиная проявлять явный интерес. Робин усердно наполняла его бокал, и капитан в этот вечер выпил больше, чем обычно позволял себе прежде, а когда стюард подал пудинг с коринкой, приказал подать к нему бутылку бренди.

На Зугу также подействовала странная праздничная атмосфера ужина. Когда Робин объявила, что устала, и встала из-за стола, он горячо поддержал протесты Сент-Джона, но девушка была непреклонна.

Вернувшись к себе, она заперла дверь каюты на засов и принялась тихонько собираться. Из кают-компании доносились взрывы хохота. Встав на колени у сундука, Робин просунула руку на самое его дно и достала мужские молескиновые брюки, фланелевую блузу и шейный платок. Куртка с глухой застежкой и поношенные ботинки дополняли костюм – студенческая форма, под которой Робин скрывала свой пол, учась в больнице Сент-Мэтью. Она скинула с себя одежду, наслаждаясь греховным ощущением свободы, и взглянула вниз, на свою наготу. Наверное, грешно любоваться собственным телом… но она не отвела глаза.

Прямые стройные ноги, изящный изгиб бедер, резко переходящий в узкую талию, почти плоский живот с пикантной выпуклостью ниже пупка. Здесь несомненно начинались владения греха, но Робин не устояла перед искушением и на мгновение задержала взгляд. Она прекрасно разбиралась в устройстве и назначении всех частей сложного механизма своего тела, как видимых, так и скрытых, но ощущения, исходившие оттуда, снизу, все-таки смущали и беспокоили ее, потому что про это на занятиях в Сент-Мэтью ничего не говорилось. Робин торопливо перевела взгляд на более безопасную территорию, собрала распущенные волосы на макушке и заправила их в шерстяной берет.

Груди были круглые и упругие, как яблоки, такие твердые, что почти не меняли формы, когда она поднимала руки. Сравнение со спелыми плодами доставляло удовольствие, и девушка нарочно повозилась с беретом чуть дольше, разглядывая грудь. Однако сколько можно потакать своим слабостям – она решительно натянула через голову рубашку, расправила ее полы и надела брюки, наслаждаясь после долгого хождения в неудобных юбках. Присев на койку, она обулась, поправила штрипки брюк и встала, затягивая ремень на талии.

Из черного саквояжа Робин достала сверток с хирургическими инструментами и выбрала самый прочный скальпель. Раскрыв его, она проверила лезвие большим пальцем – острое как бритва – и спрятала скальпель в карман брюк. Другого оружия не было.

Покончив с приготовлениями, Робин задвинула заслонку морского фонаря, в полной темноте легла одетая в койку, натянула грубое шерстяное одеяло до самого подбородка и стала ждать. Хохот в кают-компании звучал все громче: похоже, бутылка бренди доживала последние минуты. Через некоторое время послышались тяжелые нетвердые шаги – брат пробирался мимо, в свою каюту, – и наступила тишина, нарушаемая лишь скрипом и стуком незакрепленных снастей качающегося на волнах корабля.

Робин была так возбуждена от страха и нетерпения, что уснуть не боялась, однако время тянулось утомительно медленно. Она то и дело приоткрывала заслонку фонаря, чтобы взглянуть на карманные часы, но стрелки, казалось, стояли на месте. В два часа ночи, когда человеческое тело и дух настоятельнее всего требуют отдыха, девушка тихонько поднялась с койки, подняла затемненный фонарь и двинулась к двери. Железный засов грохнул, словно ружейный залп, и Робин выскользнула из каюты.

В каюте чадила одинокая масляная лампа, отбрасывая на деревянные переборки скользящие тени. Бутылка из-под бренди валялась на полу, перекатываясь взад-вперед в такт качке. Девушка стянула ботинки и, оставив их у входа, босиком пересекла кают-компанию. Дальше начинался коридор, ведущий в кормовую часть судна.

Задыхаясь, словно от долгого бега, Робин остановилась и приподняла заслонку, направляя тонкий луч фонаря в темноту. Дверь в капитанскую каюту была закрыта. Девушка осторожно двинулась вперед, ощупывая одной рукой переборку, пока пальцы не охватили медную дверную ручку.

– Помоги, Господи, – шепнула Робин, невыносимо медленно поворачивая ее.

Дверь подалась, приоткрывшись на дюйм. В сумраке каюты виднелось окошко для дублирующего компаса, проделанное в палубе, чтобы даже лежа в койке капитан мог определить курс корабля. Компас освещался тусклым желтым светом штурвального фонаря, и его отблеск позволял что-то разглядеть и в глубине помещения.

Темный полог скрывал койку; мебели было немного. Слева виднелись запертые дверцы оружейного сейфа, а дальше – ряд крючков, на которых висел плащ и одежда, в которой капитан сидел за ужином. Напротив двери стоял массивный стол красного дерева с подставками для медных навигационных приборов, секстанта, линейки и циркулей; над ним на стене висели барометр и корабельный хронометр.

Очевидно, раздеваясь, капитан выложил все из карманов на стол. Между морскими картами и судовыми документами валялись складной нож, серебряный портсигар, крошечный инкрустированный золотом карманный пистолет из тех, что предпочитают профессиональные игроки, пара тяжелых игральных костей из слоновой кости – видимо, Зуга и капитан снова принялись за игру – и, наконец, самое главное, то, что она и надеялась найти, – связка корабельных ключей, которую Сент-Джон носил на поясе.

Приоткрывая дверь дюйм за дюймом, Робин не сводила глаз с темной ниши у правой стены. От качки полог слегка колыхался, и у девушки заколотилось сердце – казалось, что некто вот-вот выскочит и набросится на нее. Дверь приоткрылась достаточно, и пришлось собрать все силы, чтобы сделать первый шаг.

На полпути к столу она застыла на месте. Койка была совсем рядом, до нее можно было дотронуться. В узком просвете меж завес виднелся блеск обнаженного тела, слышалось глубокое ровное дыхание спящего. Слегка успокоившись, Робин поспешно скользнула к столу.

Она понятия не имела, какие из ключей отпирают дверь лазарета и люк, ведущий в главный трюм. Оставалось забрать всю тяжелую связку, а значит, предстояло вернуться сюда. Хватит ли храбрости? Рука задрожала, ключи громко звякнули. Робин прижала добычу к груди, в ужасе уставившись на полог. Никто не шевелился, и она на цыпочках скользнула к выходу.

Едва дверь закрылась, Мунго Сент-Джон приподнялся на локте и резко отдернул полог. Секунду-другую он прислушивался, потом вскочил, метнулся к столу и осмотрел то, что лежало сверху.

– Ключи! – прошипел он, быстро натягивая брюки.

Выдвинув ящик стола, капитан приподнял крышку шкатулки палисандрового дерева, достал пару длинноствольных дуэльных пистолетов и сунул их за пояс.

Ключ от двери лазарета удалось найти с третьей попытки. Дверь поддалась неохотно, издав пронзительный скрип, который прозвучал будто сигнал горна, зовущий в атаку тяжелую кавалерию.

Робин поспешно заперла за собой дверь и облегченно вздохнула: за ней никто не войдет. Она отодвинула заслонку фонаря и быстро осмотрелась.

Так называемый лазарет фактически был кладовой для хранения личной провизии офицеров. С крючков на потолке свисали копченые окорока и колбасы, на полках громоздились толстые круги сыра, ящики с консервами, стояли черные бутыли, запечатанные воском. За мешками с мукой и рисом виднелся еще один люк, запертый на мощный засов, на котором в придачу висел замок размером с два кулака.

Под стать замку оказался и ключ – огромный, с палец толщиной. С трудом сдвинув с места тяжелый люк, Робин на корточках пролезла в низкий проем.

До палубы донесся деревянный скрежет. Мунго Сент-Джон тихо сбежал по ступеням к двери лазарета. Сжимая в руке пистолет со взведенным курком, он приложил ухо к дубовой обшивке и прислушался.

– Черт побери!

Он дернул дверную ручку, но дверь была заперта. Капитан кинулся наверх, в каюту первого помощника.

Едва он коснулся массивного мускулистого плеча, как Типпу раскрыл глаза, которые блеснули во мраке, как у дикого зверя.

– Кто-то вломился в трюм, – шепнул Сент-Джон, и огромная темная фигура рывком поднялась с койки.

– Найдем, – прорычал великан, наматывая набедренную повязку, – и скормим рыбам!

Главный трюм казался огромным, как кафедральный собор. Луч фонаря не достигал самых дальних уголков, а штабеля груза кое-где достигали верхней палубы в пятнадцати футах над головой.

Товары были сложены так, чтобы без труда найти любой из них и вынести через люк, не перекладывая всей массы, что очень важно для торговли с заходом в разные порты. Робин посветила фонарем в разные стороны, отмечая тщательность упаковки и маркировки. Ящики со снаряжением для экспедиции находились здесь же с черной надписью «Африканская экспедиция Баллантайнов», выведенной по трафарету на свежей белой древесине.

Вскарабкавшись на гору ящиков и тюков, девушка подняла луч фонаря к квадратному отверстию люка в поисках открытой решетки, но обнаружила, к своему разочарованию, что вся нижняя поверхность палубной обшивки обтянута белой парусиной. Робин вытянулась во весь рост, пытаясь ощупать потолок, но пальцы не доставали всего каких-нибудь нескольких дюймов. Корабль внезапно качнуло, и она, не устояв на ногах, полетела в глубокую щель между штабелями товара. Фонарь удалось удержать, но горячее масло плеснуло на руку и обожгло кожу, угрожая оставить волдыри.

Робин снова полезла в гору, карабкаясь по ящикам в поисках доказательств, найти которые ей совсем не хотелось. Разделяющих переборок в трюме не было, но на грот-мачте, проходившей насквозь до самого киля, виднелись ступенчатые клинья, приделанные к толстому стволу норвежской сосны. Может быть, они служат для установки невольничьих палуб? Робин стала на колени возле мачты и вгляделась в полумрак: на одном уровне со ступеньками по внутренней стороне борта шли тяжелые деревянные уступы, похожие на неглубокие полки. На них вполне могла крепиться другая сторона палубы. Робин прикинула расстояние между ступенями на мачте – около трех футов; как раз с таким просветом устанавливали палубы для рабов.

Она попыталась представить, как выглядит трюм в оборудованном виде – ярус за ярусом низких галерей, куда можно заползти лишь на корточках. Полки шли в пять рядов, значит, столько же и палуб, и каждая набита обнаженными черными телами, как банка сардинами, в грязи и нечистотах, их собственных и тех, что сочатся сверху через щели. А как представить, что происходит в полосе штилей на экваторе, в удушающей жаре, или когда две тысячи человек исходят рвотой от морской болезни в бурных водах, где Мозамбикское течение омывает берег у мыса Игольный? Что происходит, если в этом скопище человеческого страдания вдруг вспыхивает эпидемия холеры или оспы? Воображение отказывало, и Робин постаралась выбросить из головы ужасные картины, вновь и вновь взбираясь на груды ящиков и освещая каждый уголок в надежде найти более весомые доказательства.

Если в трюме есть доски для невольничьих палуб, они должны лежать в самом низу, под остальным грузом, и добраться до них никак нельзя… Впереди высилась дюжина огромных бочек, прикрученных болтами к переборке. Возможно, там вода, а может, ром на продажу… хотя, когда рабов возьмут на борт, воду можно налить вместо рома. Робин постучала по округлому дубовому боку ручкой скальпеля – звук глухой, значит, в бочке что-то есть.

Она присела на корточки на одном из тюков и полоснула по шву скальпелем, потом запустила руку внутрь, зачерпнула горсть содержимого и рассмотрела в свете фонаря. Бусы для торговли с туземцами, нанизанные на хлопчатобумажные нити. Нитка бус длиной от кончиков пальцев до запястья называлась битиль, четыре таких нитки составляли хете. Сделанные из ярко-красного фаянса, они относились к самой ценной разновидности – сам-сам. За один хете таких бус африканец из первобытного племени продаст в рабство сестру, а за два хете – брата.

Робин поползла дальше, осматривая ящики и тюки. Рулоны хлопковой ткани с ткацких фабрик Салема, известной в Африке как меркани – искаженное «американский». Клетчатая материя из Манчестера – каники. Вот длинные ящики с лаконичной надписью «Ружья». Скорее всего мушкеты, обычный товар на побережье, вовсе не обязательно для покупки рабов, а например, слоновой кости или копаловой смолы… Чувствуя усталость от бесконечного лазанья вверх-вниз и нервного напряжения, Робин села передохнуть, прислонившись к тюку с меркани, как вдруг что-то больно врезалось ей в спину. Она поменяла положение, потом сообразила, что в ткани ничего такого быть не может. Ощупала тюк и еще раз распорола мешковину.

Между слоями материи торчало что-то черное и холодное на ощупь. Робин потянула его к себе – толстые железные кольца, соединенные цепью. «Браслеты смерти», так их называли в Африке. Вот наконец и доказательство, явное и неопровержимое, – стальные наручники с цепями, неизменный атрибут гнусного промысла.

Робин расширила отверстие. Наручников было много, сотни. Между тем поверхностный обыск, даже если бы он и состоялся, едва ли мог обнаружить зловещий тайный груз. Она взяла одни наручники, чтобы показать брату, и двинулась назад, к лазарету. Поскорее бы выбраться из этой темной пещеры, полной угрожающих теней, снова оказаться в безопасности каюты!

Почти добравшись до выхода, Робин вдруг услышала громкий скребущий звук сверху и застыла в ужасе. Звук повторился, и она погасила фитилек фонаря, но тут же пожалела об этом: тьма навалилась со всех сторон удушающей тяжестью, вызвав острый приступ паники.

Верхний люк распахнулся с громом, похожим на пушечный выстрел. В квадратном проеме булавочными уколами белели огоньки звезд. Огромная тень легко скользнула внутрь, приземлившись на груду тюков, и крышка захлопнулась, погасив ночное небо. От страха у Робин застучало в висках. Сознание того, что она заперта наедине с врагом, пригвоздило ее к месту, и, потеряв несколько драгоценных секунд, она кинулась к люку, ведущему в лазарет, с трудом подавляя отчаянный крик.

Мелькнувшую фигуру Робин узнала сразу – в трюм спустился Типпу! Ей представилась гигантская безволосая жаба, подползающая в темноте с омерзительным проворством, сладострастно облизывая толстые губы розовым языком. Не помня себя, девушка бросилась вперед, споткнулась и упала, стукнувшись затылком о деревянный ящик. Погасший фонарь откатился в сторону, нащупать его не удалось. Оглушенная, она поднялась на колени в полной темноте, уже не помня, куда бежала.

Решив затаиться и хотя бы понять, где находится преследователь, Робин забилась в тесный проход между ящиками. Стук в висках оглушал, как барабанный бой, к горлу подступил комок, не давая дышать. Лишь через несколько минут, собрав волю в кулак, она смогла рассуждать более-менее трезво. Чтобы найти выход, придется сначала добираться до борта, а потом двигаться вдоль него на ощупь, все время ощущая присутствие невидимого чудовища. В страхе Робин еще глубже забилась в щель и прислушалась.

Трюм был полон звуков, на которые она прежде не обращала внимания – скрип рангоута, шорох веревок и мешковины, – но внезапно послышался и другой, тихий, но несомненно живой – совсем рядом! Сдержав крик ужаса, Робин инстинктивно прикрыла голову рукой, ожидая удара…