Год 1860-й 8 страница

Противники обменивались шутками, вызывая общий смех; невозмутимость проигравшего и благородство победителя заслуживали восхищения. Про остальных игроков почти забыли.

Клинтона оставалось лишь пожалеть. Бледный и дерганый, он допускал ошибку за ошибкой. Даже выигрышную комбинацию умудрился выложить раньше времени и под смешки зрителей удовольствовался лишь несколькими гинеями, хотя мог выиграть все пятьдесят. Робин пыталась взглядом заставить его уйти, избежать дальнейших унижений, но он упорно продолжал игру, тупо уставившись в карты.

Следующую партию Клюте выиграл, предъявив четыре карты одного достоинства, и по праву победителя объявил джекпот, желая отметить удачу.

– Тройка открывает кон, кладем по гинее, – объявил он, подмигнув Сент-Джону. – Вам угодно, сэр?

– Извольте, – улыбнулся в ответ Сент-Джон.

Остальные постарались скрыть замешательство. Игра принимала опасный оборот: сдача повторялась до тех пор, пока один из игроков не получал три карты одного достоинства, и каждый раз все добавляли на кон по гинее. Набравший тройку имел право увеличить ставку до суммы, накопившейся на столе. До этого момента пасовать было нельзя, и рисковать иногда приходилось очень большими деньгами.

Десять раз при раздаче никто не получал требуемых карт, банк достиг семидесяти гиней. Наконец Мунго Сент-Джон негромко объявил:

– Джентльмены, кон открыт – шире, чем рот моей тещи.

Все лица в зале повернулись к нему, игра на остальных столах прекратилась.

Сент-Джон продолжал:

– Дальнейшая игра будет стоить каждому еще по семьдесят монет.

Зрители зааплодировали, выжидающе глядя на других игроков.

– Я с вами, – сказал Клюте, но голос его дрогнул.

Отсчитав банкноты и золотые гинеи, он придвинул их к общей груде в центре стола.

Еще трое спасовали и бросили карты с явным облегчением, отделавшись каждый всего десятью гинеями. Лишь Кодрингтон с несчастным видом сгорбился над картами.

– Прошу вас, не спешите, капитан, – усмехнулся Мунго. – У нас весь вечер впереди.

Клинтон поднял глаза и отрывисто кивнул, словно не доверяя собственному голосу, потом положил на середину стола пачку банкнот.

– Итак, трое, – объявил Сент-Джон и быстро пересчитал деньги на кону. – Двести десять гиней!

Следующий игрок мог удвоить ставку, третий – удвоить ее еще раз. В зале царила тишина, игроки с других столов подошли поближе, наблюдая, как раздающий отсчитал Сент-Джону две карты вместо сброшенных. Американец не блефовал, изображая сильные карты, и честно пытался дополнить первоначальную тройку до более высокой комбинации. Клюте прикупил три, явно надеясь добавить что-то к высокой паре. Затем наступила очередь Клинтона.

– Одну, – пробормотал он и поднял палец. Палец едва заметно дрожал.

Получив карту, он накрыл ее ладонью, словно не решался перевернуть. Всем было очевидно, что капитан надеется получить очень важную карту.

– Открывающий делает ставку, – объявил крупье. – Господин Сент-Джон?

Наступило молчание. Сент-Джон развернул веером карты, взглянул и бесстрастно произнес:

– Ставка удваивается.

– Четыреста двадцать гиней! – ахнул кто-то, но аплодисментов на сей раз не последовало.

Все посмотрели на Клюте. Он подумал немного, потом покачал головой и бросил карты на стол. Третий король к его паре не прибавился.

Зрители переключились на последнего оставшегося игрока. С Клинтоном Кодрингтоном произошла неуловимая перемена. Краска чуть тронула смуглые щеки, губы слегка приоткрылись, он впервые поднял глаза на Сент-Джона. В глазах светилась надежда и нетерпение. Ошибиться было трудно. Он просто сиял.

– Удваиваю! – громко произнес Кодрингтон. – Восемьсот сорок гиней.

Казалось, он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Все понимали, что ему наконец повезло.

Сент-Джон размышлял всего несколько секунд.

– Поздравляю, – улыбнулся он. – Вы получили то, что ждали, мне придется уступить.

Он бросил карты стопкой на стол и оттолкнул от себя.

– Можно посмотреть, чем вы открыли кон? – застенчиво осведомился Клинтон.

– О, простите. – В голосе американца прозвучала ирония.

Он перевернул карты. На столе лежали три семерки и две непарные.

– Благодарю, – сказал Клинтон.

Он вдруг изменился; куда-то исчезли и дрожь нетерпения, и нерешительность. С ледяным спокойствием англичанин собрал разбросанные по столу монеты и банкноты.

– Какие у него были карты? – не выдержала одна из дам.

– Он не обязан их предъявлять, – объяснил ее спутник. – Все противники спасовали.

– Ах, мне до смерти хочется их увидеть! – жалобно воскликнула она.

Клинтон на миг перестал подсчитывать выигрыш и поднял глаза.

– Мадам, – улыбнулся он, – я не хочу иметь вашу смерть на своей совести.

Он выложил свои карты на зеленое сукно лицом кверху, и зрителям потребовалось немало времени, чтобы осознать увиденное. На столе лежали карты всех мастей, и ни одна не подходила к другой.

В зале поднялся восторженный гул. Ни одной комбинации! Эти карты можно было побить одной парой семерок, не говоря уже о трех, которые были у Сент-Джона. Молодой капитан перехитрил американца, надув его почти на девятьсот гиней. Только теперь все начали понимать, как тщательно это было подготовлено: Кодрингтон притворился растяпой, заманил противника в ловушку, выбрал момент и нанес удар. Публика разразилась аплодисментами, дамы восхищенно ахали, мужчины наперебой поздравляли.

– Отличная игра, сэр!

Мунго Сент-Джон сохранял улыбку, но губы его сжались, а в глазах, которые он не сводил с карт противника, появился свирепый блеск.

Аплодисменты стихли, кое-кто из зрителей направился к выходу, все еще обсуждая игру Кодрингтона. Сент-Джон взял колоду, чтобы перетасовать, и тут Клинтон Кодрингтон заговорил. Его слова звучали тихо, но внятно, разносясь по всему залу.

– Иногда удача изменяет даже работорговцу, – сказал он. – Признаюсь, я с большим удовольствием поймал бы вас на вашем грязном занятии, чем обставил на пару гиней.

Гости оцепенели, разинув рты и уставившись на Клинтона с ужасом и изумлением. В зале повисла тяжкая тишина, нарушаемая лишь шелестом карт в руках Мунго Сент-Джона, когда он расщеплял колоду и неуловимым движением пальцев вдвигал половинки друг в друга. Руки его действовали словно сами по себе, а глаза были устремлены на Кодрингтона. Улыбка держалась на губах как приклеенная, лишь щеки, темные от загара, слегка вспыхнули.

– Вас притягивают опасности? – усмехнулся Сент-Джон.

– О нет. – Клинтон покачал головой. – Мне опасность не грозит. Как следует из моего опыта, все работорговцы – трусы.

Улыбка Сент-Джона мгновенно исчезла, взгляд стал ледяным и угрожающим, но пальцы ни на мгновение не сбились с ритма – карты так и мелькали.

Клинтон продолжал:

– Я слышал, что у так называемых джентльменов из Луизианы существует некий преувеличенный кодекс чести. – Он пожал плечами. – Похоже, сэр, вы являетесь живым опровержением этого мнения.

Слушатели потеряли дар речи. В их присутствии было брошено обвинение в торговле рабами. Для англичанина худшего оскорбления не существовало.

В Англии не случалось дуэлей с тех пор, как в 1840 году лорд Кардиган застрелил капитана Такетта, а в 1843-м Мунро убил своего зятя полковника Фосетта. По желанию королевы в военный устав была внесена поправка, запрещающая смертельные поединки. Разумеется, англичане выезжали за границу, чаще всего во Францию, где вопросы чести решались, ко всеобщему удовлетворению, с помощью пистолета или шпаги. Однако сейчас ссора произошла в Капской колонии, одном из бриллиантов в короне Британской империи, а капитан военно-морского флота, нанесший оскорбление, был произведен в чин приказом ее величества. Словом, развлечения этого вечера превзошли все ожидания. В игорном зале запахло кровью и смертью.

– Господа! – Сквозь толпу протолкался флаг-капитан, адъютант Кемпа. – По-видимому, произошло недоразумение…

Однако враги даже не обернулись.

– Не думаю, – сухо произнес Мунго Сент-Джон, не сводя глаз с Клинтона. – Оскорбления капитана Кодрингтона совершенно недвусмысленны.

– Господин Сент-Джон, разрешите вам напомнить, что вы находитесь на британской территории, где действуют законы ее величества.

Клинтон устремил на американца холодные голубые глаза.

– О, для мистера Сент-Джона законы мало что значат. Привел же он в британскую гавань невольничий корабль в полном оснащении…

Сент-Джон перебил его, глядя на флаг-капитана, но адресуя слова Кодрингтону:

– У меня и в мыслях не было злоупотреблять гостеприимством королевы. Сегодня я отчалю с приливом еще до полудня и через четыре дня буду далеко за пределами владений ее величества. На широте 31°38′ есть широкое устье реки между высокими скалистыми утесами – удобное место для высадки и широкий пляж. Найти нетрудно. – Сент-Джон поднялся, изысканным движением поправил оборки на белоснежной манишке и подал руку прекрасной вдове. Затем обернулся к Кодрингтону: – Кто знает, может быть, нам с вами еще доведется встретиться и обсудить вопросы чести. А до тех пор желаю здравствовать, сэр.

Он развернулся, гости расступились перед ним, образовав своего рода почетный караул. Сент-Джон со спутницей неторопливо вышли из зала.

Офицер метнул яростный взгляд на Клинтона:

– Адмирал желает поговорить с вами, сэр. – Поспешив вслед за уходящей парой, он сбежал по парадной лестнице и догнал американца у двустворчатых резных дверей красного дерева. – Господин Сент-Джон, адмирал Кемп просил меня передать вам наилучшие пожелания. Он не придает никакого значения необдуманным обвинениям одного из младших капитанов. В противном случае он был бы обязан направить на ваш корабль досмотровую команду.

– Такой шаг едва ли был бы желателен для нас обоих, – кивнул Сент-Джон. – Равно как и последствия.

– Разумеется, – уверил флаг-капитан. – Тем не менее адмирал полагает, что в сложившихся обстоятельствах вам следовало бы воспользоваться ближайшим попутным ветром и приливом для продолжения плавания.

– Передайте адмиралу мои наилучшие пожелания и заверьте его, что я покину гавань еще до полудня.

Мунго Сент-Джон сухо кивнул адъютанту и помог даме подняться в подъехавшую карету.

С палубы канонерки было хорошо видно, как клипер готовится к отплытию. Капитан умело управлялся с марселями, чтобы развернуть цепь и помочь якорным лапам вырваться из ила и песка. Наконец якорь был поднят, и на мачтах одно за другим стали с хлопками распускаться ослепительно белые полотнища парусов. «Гурон» поймал юго-восточный ветер и птицей понесся к выходу из Столовой бухты.

Мелькнув последний раз за маяком Муиль-Пойнт, он исчез из виду, а «Черной шутке» оставалось ждать в гавани еще четыре часа. К борту пришвартовалась баржа с порохом, и на корабле были приняты все меры предосторожности. На мачте подняли красный раздвоенный вымпел, котлы загасили, команда ходила босиком, а палубу непрерывно поливали водой из шлангов. Сохранность каждой бочки с порохом тщательно проверялась.

Пока механик разводил пары, на борт поднялись последние участники экспедиции Баллантайнов. Рекомендательные письма, припасенные Зугой, в сочетании с настойчивостью в очередной раз оказали неоценимую помощь.

Во время ночного разговора Том Харкнесс предупреждал майора:

– Не пытайся перейти горы Чиманимани без отряда хорошо обученных людей. Там, за узкой прибрежной полосой, есть только один закон, и исходит он из ружейного дула.

Прочитав письма, начальник кейптаунского гарнизона разрешил Зуге набрать добровольцев из готтентотской пехоты.

– Они единственные из всех туземцев понимают, как действует огнестрельное оружие, – говорил Харкнесс. – Чертовски охочи до баб и выпивки, но хороши и в бою, и в походе, а голод и лихорадка для них дело привычное. Только выбирай получше и глаз с них не спускай ни днем, ни ночью.

Предложение Зуги готтентоты восприняли с величайшим энтузиазмом. Байки о том, что они за полсотни миль чуют поживу, не были лишены оснований, а плата и кормежка, предложенные майором, втрое превосходили жалованье в британской армии. Попасть в экспедицию горели желанием все до единого, и единственной проблемой было отобрать десять лучших.

Баллантайн сразу почувствовал к ним симпатию. Коренастые, жилистые, с азиатскими чертами лица, готтентоты, как ни странно, были не в меньшей степени африканцами, чем любые другие племена. Они населяли берега Столовой бухты с незапамятных времен, и когда туда прибыли первые мореплаватели, охотно переняли обычаи белого человека, а еще охотнее – его пороки.

Зуга облегчил себе задачу. Он выбрал одного солдата. Возраст старого вояки было невозможно определить: ему могло быть и сорок лет, и восемьдесят. Выдубленная, как пергамент, кожа, изборожденная пылью и ветром, – и черные, не тронутые сединой волосы, покрывающие голову мелкими, туго скрученными пучками, похожими на зернышки перца.

– Я учил капитана Гарриса охотиться на слонов, – похвастался солдат.

– Давно? – с недоверием спросил Зуга.

Корнуоллис Гаррис был одним из самых знаменитых старых охотников Африки. Его книга «Охота на диких зверей в Африке» стала классикой.

– Я водил его в Кашанские горы.

Экспедиция в Кашанские горы, которые буры переименовали в Магалисберг, состоялась в 1829 году. Если готтентот говорил правду, ему уже перевалило за пятьдесят.

– Гаррис не называл твоего имени, – хмыкнул Зуга. – Я читал его записки.

– Ян Блум – меня тогда так звали.

Зуга кивнул. Гаррис упоминал Блума как одного из самых верных своих помощников.

– Почему же ты теперь Ян Черут?

– Бывает, мужчина устает от женщины, бывает – от имени… Тогда ради здоровья или жизни он меняет и то и другое.

Ян Черут был ростом с ружье «энфилд» военного образца, но оно казалось частью его маленького высохшего тела.

– Подбери еще девятерых, самых лучших, – распорядился Зуга.

Канонерская лодка разводила пары в котлах, когда отряд из десяти человек под началом сержанта Черута прибыл на борт. Каждый – с «энфилдом» на плече, ранцем за спиной и пятьюдесятью патронами в подсумках на поясе.

Вшивая команда, кисло подумал Зуга, глядя, как солдаты поднимаются на палубу. Готтентоты улыбались ему во весь рот и отдавали честь так рьяно, что чуть не валились с ног.

Ян Черут выстроил отряд вдоль борта. Британские форменные мундиры, когда-то ярко-красные, пестрели десятком разных оттенков, от линяло-розового до грязно-коричневого, а пехотные фуражки на курчавых головах лихо торчали в разные стороны. На тощих икрах болтались грязные обмотки, босые коричневые пятки отбивали шаг по дубовой палубе. По команде Черута отряд замер по стойке «смирно» со счастливыми ухмылками на плутовских физиономиях.

– Отлично, сержант. – Майор отдал честь. – Теперь открыть ранцы, и все бутылки за борт!

Ухмылки сразу растаяли, солдаты обменялись унылыми взглядами – а ведь майор казался таким молодым и доверчивым!

– Вы слышали команду, julle klomp dom skaape? – добавил сержант.

На испорченном голландском, бывшем в ходу в Капской колонии, это означало «стадо глупых баранов». Ян Черут взглянул на начальника экспедиции, и в его темных глазах впервые мелькнуло уважение.

Есть два морских пути вдоль юго-восточного побережья Африки: можно следовать за пределами линии глубины в сто морских саженей, границы континентального шельфа, где противодействие ветра и Мозамбикского течения порождает ужас моряков – так называемые «столетние» волны высотой более двухсот футов, которые захлестывают самый устойчивый корабль, как осенний листок. Другой путь, менее опасный, лежит вблизи берега, на мелководье, но там неосторожного мореплавателя подкарауливают скалистые рифы.

Чтобы выиграть в скорости, Клинтон Кодрингтон избрал последнее, так что на всем протяжении пути на север земля оставалась в пределах видимости. День за днем за бортом «Черной шутки» проплывали ослепительно белые пляжи и темные скалистые мысы, то теряясь в голубоватой морской дымке, то выступая с грубой отчетливостью.

Кодрингтон шел под всеми парами, бронзовый винт круглые сутки натужно вращался под кормой, паруса ловили малейшее дуновение ветра. «Черная шутка» спешила к месту, назначенному Сент-Джоном. Робин Баллантайн в полной мере почувствовала одержимость английского капитана лишь теперь, когда корабль дни и ночи напролет мчался на северо-восток. Клинтон постоянно искал общества Робин и проводил с ней практически все время, что оставалось у него от управления кораблем – начиная с самого утра, когда команда собиралась на молитву.

Большинство капитанов военного флота ограничивались формальным богослужением раз в неделю, но капитан Кодрингтон аккуратно молился каждое утро, и Робин вскоре поняла, что его вера и понятие о христианском долге куда строже ее собственных. Казалось, он вовсе не испытывал сомнений и соблазнов, жертвой которых частенько становилась она, и не будь зависть греховным чувством, Робин наверняка бы ее ощутила.

– Я хотел пойти служить церкви, как отец и старший брат, Ральф, – признался однажды Клинтон.

– А почему не пошли?

– Всевышний избрал для меня другой путь, – ответил капитан. Слова его прозвучали естественно и просто, без тени притворства. – Он повелел мне стать пастырем своего стада здесь, в этой стране. – Клинтон обвел рукой серебристые пляжи и голубые горы. – Сначала я этого не понимал, но пути Господни неисповедимы.

Робин кивнула. Она знала, насколько глубоко его отвращение к работорговле. Война против грязного промысла стала личным крестовым походом Кодрингтона. Он искренне полагал себя орудием Божьей воли.

Тем не менее, как и положено истинно религиозным людям, капитан прятал веру глубоко в душе и никогда не кичился ею, обходясь без ханжеских поз и библейских цитат. О Боге он упоминал лишь в молитве или в уединенных беседах на юте, полагая, что вера Робин нисколько не слабее. Она не хотела разрушать его иллюзий, ей нравилось открытое восхищение молодого человека, его уважение к ее священной миссии, и потом, если уж говорить правду самой себе, что в последние дни Робин делала все чаще, ей нравилось его лицо, голос и даже запах, отдававший дубленой кожей, а еще мехом выдры, которая когда-то жила у них дома в Кингс-Линне.

С Клинтоном было хорошо и спокойно – он был настоящий мужчина в отличие от молоденьких миссионеров и студентов-медиков, которых она знала прежде. От него исходило не греховное возбуждение, как от Мунго Сент-Джона, а что-то глубокое, основательное. Робин видела в нем христианского воина, героя, защитника, как будто смертельная схватка, на которую он спешил, была затеяна ради нее, с целью стереть все следы греха и искупить позор.

На третий день они миновали поселок на берегу бухты Альгоа, где пять тысяч британских поселенцев, высаженных губернатором Сомерсетом в 1820 году, до сих пор, как и сорок лет назад, едва сводили концы с концами на неблагодарной африканской земле. Пятна побеленных стен выглядели жалкими и незначительными среди бескрайних просторов воды, земли и неба, и Робин наконец уяснила, как необъятен этот континент и насколько ничтожны царапины, оставленные человеком на его поверхности. Впервые Робин пришла в ужас от своего безрассудства… Что ищет она, такая молодая и неопытная, на краю света? С моря дохнул резкий ветер, девушка плотнее закуталась в шаль. Африка, о которой столько мечталось в юности, смотрела на нее сурово и негостеприимно.

«Черная шутка» приближалась к месту встречи. Клинтон Кодрингтон стал молчалив и часто подолгу сидел один в каюте. Он хорошо представлял, что его ждет. Баллантайн при каждом удобном случае старался завести разговор о предстоящем поединке, всячески пытаясь отговорить.

– Вы избрали себе грозного соперника, сэр. Не примите за оскорбление, но скажу напрямую: я сомневаюсь, что вы сможете дать равный бой – как на пистолетах, так и на шпагах… Впрочем, держу пари, он выберет пистолеты.

– Вызов бросил он, – спокойно заметил Клинтон. – Мое оружие – сабля, ее я и выберу.

– Не думаю, – покачал головой Зуга. – Если вызов и был, что весьма спорно, то бросили его вы, сэр. Если поединок состоится, оружием будут пистолеты.

Спорили они каждый день. Баллантайн настаивал на своем.

– Забудьте об этом, сэр. Кто сейчас дерется на дуэли? Тем более с человеком, который с любой руки потушит пулей сигару у вас во рту! – Он убеждал: – Никакого вызова не было, капитан Кодрингтон, я там был и готов поклясться честью. – Пугал: – Вы потеряете офицерский патент, сэр. Адмирал Кемп отдал прямой приказ избегать столкновения, он только и ждет повода отдать вас под трибунал. – Уговаривал: – Черт возьми, какая будет польза – и вам прежде всего, – если вас застрелят на пустынном берегу у черта на рогах? Если Сент-Джон и в самом деле работорговец, дождитесь более удобного случая и захватите его!

Однако все аргументы отскакивали, как горох от стенки. Зуга решил подключить сестру. Войдя к ней в каюту, он сказал:

– Ты, похоже, имеешь на него влияние, сестренка. Неужели никак нельзя его отговорить?

– Капитан Кодрингтон хочет защитить свою честь, почему ты против?

– Ну… Он приятный малый, не хотелось бы, чтобы его продырявили.

– Иначе тебе будет непросто добраться до Келимане, так? – ехидно спросила Робин. – Истинно христианское милосердие.

Зуга пропустил обвинение мимо ушей.

– Сент-Джон на спор всадит пулю в любой его глаз. Ты сама видела, как он стреляет.

– Я считаю, что долг капитана Кодрингтона – уничтожить это чудовище. Господь на стороне правого.

– Судя по моему опыту, он на стороне того, кто стреляет первым и попадает в цель, – фыркнул Зуга.

– Ты богохульствуешь. – Робин поджала губы.

– Твое упрямство заслуживает настоящего богохульства, – бросил Зуга в сердцах и выскочил из каюты.

Он хорошо знал сестру и догадывался, что напрасно теряет время.

За устьем реки Кей британские владения заканчивались, дальше простиралось дикое ничейное побережье, где жили племена, вытесненные неумолимым наступлением белого человека. Там орудовали шайки дезертиров и бандитов, изредка попадались бродячие охотники, путешественники, торговцы.

Даже буры-переселенцы, которые продвигались в глубь страны в обход горного массива, отделявшего побережье от высоких равнин, обошли эти места стороной. Дальше к северу они повернули обратно, снова перевалили через горы и вышли на побережье, разгромив по дороге пограничные отряды зулусов. На плодородной прибрежной полосе буры жили до тех пор, пока в Порт-Наталь не вошел флот Капской колонии, откуда они бежали в свое время, спасаясь от британского владычества. Переселенцы вновь погрузились в фургоны и, гоня перед собой скот, переправились через горную цепь, которую они назвали Драконовыми горами. Землю, отвоеванную мушкетным огнем у зулусского короля Дингаана, пришлось покинуть.

Таким образом, на участок побережья, разделявший Капскую колонию и Наталь, никто не претендовал, кроме диких племен, чьи воины сейчас смотрели, как «Черная шутка» мчится на всех парах на расстоянии полета стрелы.

Клинтон Кодрингтон отметил на карте точку возле устья реки там, где южная широта 31°38′ пересекает побережье. На карте значилось: «река Св. Иоанна». По-видимому, название дал кто-то из первых португальских мореплавателей, однако, как ни странно, оно совпадало с именем человека, на встречу с которым спешил корабль. Как только канонерка обогнула последний мыс, путешественники узнали место, описанное Сент-Джоном.

Крутые, поросшие густым лесом холмы отвесной стеной вздымались по обе стороны широкой лагуны. В темной, почти черной, зелени стояли строем высокие стволы, увитые гирляндами лиан. В подзорную трубу видны были стайки серых мартышек и яркое оперение экзотических птиц, порхающих по верхушкам деревьев.

Река текла по глубокому скалистому ущелью, заполняла поросшую тростником лагуну и впадала в океан, перекатываясь через отмель между двумя белыми подушками песчаного пляжа. Отметая все сомнения, в кабельтове за первой линией бурунов, где вода из бледно-зеленой становилась голубой, стоял на якоре «Гурон».

Клинтон Кодрингтон тщательно рассмотрел корабль и передал подзорную трубу Зуге. Пока тот вглядывался в силуэт высокого клипера, Клинтон тихо спросил:

– Будете моим секундантом?

Зуга с удивлением опустил трубу.

– Я думал, вы попросите кого-то из своих офицеров.

– Не могу, – покачал головой Клинтон. – Если узнает Кемп, их карьера будет запятнана.

– Значит, моя карьера вас не беспокоит, – язвительно усмехнулся Зуга.

– Вы находитесь в длительном отпуске и прямого приказа, как я и мои подчиненные, не получали.

Баллантайн задумался. В армии к дуэлям относились не так серьезно, как на флоте, во всяком случае, в уставе не было специальных запретов, а встреча с Сент-Джоном давала возможность сорвать нелепую затею, которая серьезно угрожала экспедиции.

– Ну что ж, я согласен, – коротко кивнул Зуга.

– Премного благодарен, сэр.

– Надеюсь, когда все кончится, вы останетесь так же благодарны, – сухо произнес майор. – Пожалуй, отправлюсь на «Гурон» прямо сейчас. Через час стемнеет…

Типпу поймал конец, брошенный с вельбота. Зуга, подобрав плащ, перескочил на трап через полосу бурлящей зеленой воды и поспешно взобрался на палубу, прежде чем очередная волна успела намочить его сапоги.

Мунго Сент-Джон ждал у грот-мачты с отчужденным видом, но едва Зуга приблизился и протянул руку, отбросил холодность и улыбнулся в ответ.

Майор вздохнул:

– Черт возьми, Мунго, неужели мы не сможем покончить с этой ерундой?

– Легко, Зуга. Пусть ваш друг принесет извинения, и дело улажено.

– Он просто дурак, – покачал головой Зуга. – Зачем идти на такой риск?

– Лично я риска не вижу, – пожал плечами Сент-Джон, – но позвольте вам напомнить, что он назвал меня трусом.

– Значит, шансов нет? – За долгие недели, проведенные вместе, они с Мунго очень сблизились, и Зуга решил сыграть на дружеских чувствах. – Мне нет дела до этого святоши, но если вы его убьете, я попаду в чертовски неудобное положение, вы же понимаете.

Мунго Сент-Джон довольно расхохотался:

– Знаете, Зуга, мы с вами хорошо сработались бы. Вы прагматик, как и я. Предсказываю вам – на этом свете вы далеко пойдете.

– Не слишком далеко, если вы убьете того, кто меня везет.

Сент-Джон засмеялся и дружески хлопнул его по плечу:

– Простите, дружище. Не в этот раз.

Майор с сожалением вздохнул:

– Выбор оружия за вами.

– Пистолеты, – бросил Мунго.

– Само собой, – кивнул Зуга. – На берегу, на рассвете. – Он кивнул на берег. – Вам удобно?

– Конечно. Моим секундантом будет Типпу.

– А он знает правила? – с сомнением спросил Зуга, взглянув на полуголую фигуру, возвышавшуюся неподалеку.

– Достаточно, чтобы снести Кодрингтону голову, если тот поднимет пистолет на мгновение раньше сигнала. – Мунго Сент-Джон сверкнул жестокой белозубой улыбкой. – Насколько я понимаю, большего от него не требуется.

Робин Баллантайн не смыкала глаз всю ночь и за два часа до рассвета уже была на ногах. Она умылась и, подумав, надела старые молескиновые брюки и мужскую шерстяную куртку. При высадке с корабельной шлюпки придется брести через полосу прибоя, и юбки будут сковывать движения, к тому же утро выдалось сырым и холодным – плотный шотландский твид окажется кстати.

Она раскрыла черный кожаный саквояж и проверила, все ли на месте. Возможно, придется останавливать кровотечение, очищать пулевую рану, соединять раздробленные кости… Не помешает и обезболивающее.

Намерение Робин присутствовать на дуэли ни у кого не вызвало вопросов: канонерской лодке не полагалось судового врача, не было его и на «Гуроне». До высадки оставался еще час. Робин раскрыла дневник и стала записывать события вчерашнего дня, как вдруг в дверь тихонько постучали.

На пороге стоял Клинтон Кодрингтон, тусклая лампа освещала его бледное осунувшееся лицо. Робин поняла, что этой ночью капитан спал не больше ее. Увидев девушку в брюках, он в первый момент остолбенел, но быстро пришел в себя и поднял взгляд.

– Я хотел с вами поговорить, – робко пробормотал он. – Это последняя возможность перед…

Робин взяла его за руку и втащила в каюту.

– Вы не завтракали? – сурово спросила она.

– Нет, мэм. – Клинтон покачал головой, украдкой взглянул на ее брюки и смущенно отвел глаза.

– Лекарство подействовало?

Клинтон молча кивнул, страшно стесняясь. Накануне вечером она дала ему слабительное: как хирург, она хорошо представляла, насколько опасно попадание пули в наполненный кишечник или желудок, отягощенный завтраком. Робин коснулась его лба:

– У вас жар, вы не простудились?

Она испытывала почти материнские чувства – Клинтон казался совсем юным и беззащитным.

– Я подумал… может, мы помолимся вместе?

Голос молодого человека звучал так тихо, что Робин едва разбирала слова. От нахлынувших теплых чувств у нее перехватило дыхание.

– Да, – шепнула она.

Они опустились на колени бок о бок, держась за руки. Стоя на деревянном полу крошечной каюты, Робин начала молиться. Клинтон повторял за ней, тихо, но твердо.

Поднявшись на ноги, он задержал ее руку в своей.

– Мисс Баллантайн… то есть доктор Баллантайн… У меня не хватает слов, чтобы рассказать, как важна была для меня встреча с вами.

Робин почувствовала, что краснеет, и попыталась высвободить руку, но он крепко сжал ее.