В память о ХЕЛЕН, любимой жене Фуллера Морриса Баллантайна. Родилась 4 августа 1814 года. Скончалась от лихорадки 16 декабря 1852 года. Да свершится воля Господня. 5 страница

– Сюда! – свистнул готтентот, ступая на узкий потайной карниз, ведущий вдоль скалы.

За долгие столетия десятки тысяч тяжелых ног протоптали этот путь.

Зуга воспрянул духом: слоновья дорога неизменно поднималась вверх и явно имела определенную цель в отличие от блуждающих звериных тропок в лесной долине. Она вела на юг. Майор обернулся. Внизу в жаркой голубой дымке расстилалась равнина Замбези. Гигантские баобабы выглядели детскими игрушками, изрезанные скалистые предгорья, по которым путешественники с трудом пробирались много недель, казались гладкими и гостеприимными. Еще дальше сквозь туманную пелену еле виднелась узкая змеистая полоса густой темной зелени, отмечавшая русло великой реки.

Слоновья тропа обогнула еще один горный уступ, и внезапно, словно распахнулся театральный занавес, глазам открылась новая грандиозная панорама. Ввысь поднимался крутой склон, поросший пышными деревьями с розовыми, огненно-алыми и переливчато-зелеными кронами. Густые леса тянулись до кряжа скалистых пиков, выше которых, казалось, уже ничего не могло быть.

Здесь чувствовалось что-то особенное. Зуга не сразу осознал, что именно, и с удовольствием вдохнул полной грудью. Ветерок, дувший с горных вершин, свежий и прохладный, как летним вечером на холмах Хэмпшира, нес с собой незнакомые цветочные запахи, нежное экзотическое благоухание чудесных розово-красных деревьев мсаса. Однако было кое-что еще, гораздо более важное. «Мушиный пояс», кишащий мухами цеце, остался позади. Последнее из смертоносных насекомых встретилось много часов назад, тысячей футов ниже по склону. Впереди лежала нетронутая земля, где можно было спокойно жить и разводить домашний скот. Убийственная жара суровой пустынной долины сменилась ласковым гостеприимным климатом.

Зуга вглядывался в даль с изумлением и восторгом. Мимо пронеслась пара грифов – так близко, что различалось каждое перышко на крыльях. Поднявшись к своему неряшливому гнезду, пристроенному в расселине скалистого утеса, огромные птицы зависли над ним, взмахивая крыльями, и опустились. Зуга ясно расслышал нетерпеливые крики голодных птенцов.

На скалистом уступе высоко над головой рядком сидело семейство горных даманов, толстых грызунов наподобие безухих кроликов. Пушистые, как детские игрушки, зверьки несколько мгновений удивленно таращились на чужаков, потом, словно по волшебству, мгновенно исчезли среди камней.

Солнце, завершая свой путь, заливало окружающий пейзаж теплым мягким светом, рисуя в небе великолепные облачные картины. Высокие шапки грозовых туч сверкали серебром и ярчайшим золотом с розовыми и алыми проблесками.

Все, теперь никаких сомнений! Зуга ощутил небывалый подъем духа, тело, уставшее после тяжелого восхождения, налилось новой силой в предвкушении невиданных открытий. За этим порогом, охраняемым острыми зазубренными пиками, начиналось сказочное королевство Мономотапа.

Он готов был оттолкнуть сержанта и бежать по чудесному лесистому склону туда, к самым вершинам, но готтентот остановил его, положив руку на плечо.

– Вот они! – прошептал он.

Зуга проследил за его взглядом – далеко впереди, среди живописных красно-розовых крон, что-то медленно двигалось: большое, серое, призрачное, как тень. Он вглядывался с колотящимся сердцем, впервые наблюдая африканского слона на воле, но серая тень вскоре исчезла в густой листве.

– Подзорную трубу!

Майор прищелкнул пальцами, не отрывая взгляда от зарослей, в которых исчез громадный зверь. Мэтью услужливо вложил ему в руку толстый медный цилиндр.

Дрожащими пальцами Зуга раздвинул трубу, но не успел поднести ее к глазам, как дерево, за которым скрылся слон, внезапно дрогнуло и затряслось, словно во власти урагана. Издали донесся жалобный скрип разрываемой древесины, высокое дерево медленно наклонилось и рухнуло. По утесам прокатилось грохочущее эхо, как от пушечного выстрела.

Майор поднял подзорную трубу, положил на подставленное плечо оруженосца и покрутил, наводя на резкость. Слон, казалось, стоял совсем рядом, четко вырисовываясь на фоне листвы упавшего дерева. Огромные, как грот клипера, уши лениво хлопали, взбивая над массивной серой головой фонтанчики пыли. Зуга разглядел даже, как из маленького глаза по дряблой морщинистой щеке проползла слезинка, оставляя темный влажный след. Слон поднял голову, и Зуга затаил дыхание, увидев величественные дуги потемневших желтых бивней. Один был короче другого, свежий излом искрился белизной.

Длинный хобот с гибким мясистым пальцем на конце захватил пучок нежных свежих листьев и с ловкостью опытного хирурга отправил листья глубоко в глотку, оттопырив треугольную нижнюю губу. От удовольствия на старческих красноватых глазах выступили слезы.

Ян Черут тронул майора за плечо, возвращая к действительности. Тот раздраженно оторвался от подзорной трубы и посмотрел, куда указывал сержант.

Выше по склону из леса вышло еще двое слонов. Зуга навел на них трубу, и у него перехватило дыхание. Тот, первый слон поразил его своей величиной, но здесь был точно такой же… а следом шел третий. Зуга смотрел на него и не верил своим глазам.

Раскосые глаза готтентота сверкали, голос охрип от волнения.

– Молодые слоны – его помощники, его аскари. Они его глаза и уши. Сам он наверняка оглох и ослеп от старости… Каков, а? Настоящий царь!

Вожак стада был невероятно высок, почти на голову выше своих сородичей. Кожа на широких массивных костях висела мешковатыми складками. Такая худоба встречается у некоторых стариков – время истачивает плоть, оставляя лишь кожу, иссохшие жилы и хрупкие кости. Мэтью правильно описал его – слон двигался медленно и с трудом, словно каждый сустав отзывался ревматической болью, и тяжесть бивней, которые он носил добрую сотню лет, тянула голову к земле.

Когда-то великолепные бивни были символом его величия и до сих пор сохранили свое совершенство. Они расходились в стороны и затем снова поворачивали внутрь, так что концы почти встречались. Изящные линии были идеально выверены, желтая кость с нежным сливочным оттенком осталась в целости, несмотря на множество битв, бессчетные поваленные деревья и камни, вывороченные из высохшей земли в поисках съедобных корней. Но теперь тяжелые бивни стали непосильным бременем. Много лет прошло с тех пор, как это грозное оружие наводило страх на его стадо, и он давно уже не интересовался молодыми самками с их шумными визгливыми слонятами. Более того, теперь длинные желтые бивни не только причиняли неудобство и боль, но представляли смертельную опасность для их хозяина: они привлекали человека, его единственного врага в природе. Человек всегда шел по следу, запах человека означал вспышки, грохот и жгучие стальные жала, вонзающиеся в усталую старческую плоть.

В теле старика глубоко засели куски железа и круглые пули из закаленного свинца. Застряв в костяной броне черепа, они обросли хрящом и образовали под кожей бугры величиной с большое яблоко, а шрамы от стрел, копий и обожженных на костре деревянных кольев слились в блестящие серые рубцы и затерялись среди грубых складок и морщин лысой серой шкуры.

Без молодых аскари он давно бы пал жертвой охотников. Маленькое стадо из трех самцов уже двадцать лет связывала тесная дружба; они прошли вместе десятки тысяч миль – от Кашанских гор на далеком юге через выжженные безводные пространства пустыни Калахари, вдоль высохших речных русел, где приходилось опускаться на колени и бивнями раскапывать песок в поисках воды. Они вместе барахтались в мелководном озере Игами, где от крыльев взлетавших птиц темнело небо над головой, сдирали кору с деревьев по берегам Линьяти и Чобе, переправлялись через множество глубоких рек, ступая по дну и выставив над поверхностью лишь кончик хобота для дыхания.

Год за годом описывали они гигантский круг через дикие земли к северу от Замбези, наслаждаясь плодами в лесах, простирающихся на тысячи миль, и переходя на новое пастбище, как только поспевал очередной урожай. Они пересекали реки и озера, подолгу нежились в болотах, где горячая грязь успокаивала старые раны и боль в костях, а потом жажда странствий снова гнала вперед, и, замыкая круг, слоны брели на юг через горные хребты и поймы великих рек, по дорогам предков, о которых узнали еще слонятами, топая бок о бок с матерью.

Однако за последний десяток лет кое-что изменилось. Человек появился там, где прежде никогда не встречался. На севере, по берегам озер, попадались арабы в белых одеждах с длинноствольными джезайлями, на юге скакали верхом на крепких косматых пони высокие бородачи в грубой домотканой одежде, повсюду из кустов выскакивали маленькие юркие бушмены с отравленными стрелами, а тысячные отряды воинов нгуни загоняли слонов в засады, где поджидали украшенные перьями копейщики.

С каждым годом слоновьи территории сокращались, на древних родовых пастбищах поджидали все новые опасности. Старый слон устал, его кости ныли, бивни тянули голову к земле, но он все шел и шел, с неторопливым упорством, исполненный достоинства. Его понукал древний инстинкт, жажда свободы, память о сладости плодов, которые зреют в лесах на берегу далекого озера…

– Надо спешить, – раздался голос сержанта.

Зуга вздрогнул и неохотно оторвался от трубы. Величавая царственность огромного животного завораживала. Казалось, он уже пережил эту встречу в своих видениях и она была предначертана ему судьбой. Старый слон вызывал благоговение, ощущение величия, неподвластного времени.

– Скоро стемнеет, – не отставал Ян Черут.

Зуга оглянулся через плечо. Солнце опускалось в облака, заливая их кровью, как смертельно раненный воин.

Майор согласно кивнул и недоуменно нахмурился – Черут снял обмотки и брюки. Готтентот свернул одежду и вместе с одеялом и провизией сунул в расщелину скалы.

– Так я быстрее бегаю, – с усмешкой объяснил он в ответ на незаданный вопрос.

Следуя его примеру, Зуга скинул ранец и снял матерчатый пояс, на котором висели нож и компас, однако брюки предпочел оставить. В худых желтых ягодицах Яна Черута не было ни капли солидности, а болтающийся желтый пенис то и дело выглядывал из-под полы рубахи, словно играя в прятки. Офицеру ее величества приходится блюсти некоторые условности – хотя бы не снимать брюк на людях. Майор двинулся вслед за готтентотом по узкому карнизу. Едва они ступили на лесистый склон, поросшие лишайником стволы сузили их поле зрения до дюжины ярдов, не мешая, однако, слышать треск и хруст в той стороне, где слон со сколотым бивнем кормился кроной выкорчеванного дерева.

Ян Черут быстро пробирался по лесу, далеко обходя аскари и стараясь приблизиться к вожаку. Дважды он останавливался, чтобы проверить направление ветра. Легкий ветерок дул прямо в лицо, разноцветные листья над головой дрожали и вздыхали.

Охотники прошли сотню ярдов, как вдруг звуки кормящегося слона внезапно смолкли. Сержант остановился и прислушался, спутники его также застыли на месте, затаив дыхание, но услышали только шелест ветра и трели цикад.

– Наверное, пошел к остальным, – шепнул наконец Черут.

Зуга был уверен, что слон не мог догадаться о приближении людей. Ветер не менял направления, зверь не мог их учуять. Зрение у слонов слабое, а слух и обоняние очень острые, но охотники не издали ни звука.

Дружба трех слонов давала немалые преимущества. Охотник не мог точно определить, где находится каждый из них, особенно в густом лесу, при том что оба аскари, неизменно прикрывали и защищали вожака. Чтобы подойти к старику, охотнику пришлось бы сначала убить их.

Стоя и прислушиваясь, Зуга задумался, действительно ли между животными может существовать настоящая привязанность, находят ли они удовольствие в обществе друг друга и ощутят ли друзья скорбь или грусть, когда старик падет с пулей в сердце.

Ян Черут молча махнул рукой, и охотники двинулись вверх по склону, пригибаясь под низкими ветвями. Зуга держался немного в стороне от готтентота, чтобы больше видеть. Где-то выше по склону хрустнул сломанный сучок, и они снова замерли, вглядываясь вперед и затаив дыхание. Никто из отряда не заметил слона.

Аскари ждал, застыв на месте, как гранитное изваяние. Его грубая морщинистая шкура сливалась с поросшими лишайником стволами, тени, отбрасываемые низким солнцем, перечертили ее полосами. Серый и призрачный, как туман, он стоял всего в двадцати шагах, но охотники прошли мимо и ничего не заметили. Едва они оказались с наветренной стороны, едкий запах человека, пожирателя зверей, донесся до слона. Он вобрал полный хобот воздуха, поднес ко рту и дунул на нежные обонятельные органы, расположенные под верхней губой. Сосочки раскрылись, как мягкие влажные бутоны роз, и аскари поднял тревогу.

Оглушительный трубный рев взметнулся до небес и прокатился по горным пикам. В нем звучала вся ненависть и боль, вся память о сотнях ужасных встреч с коварным хищным созданием. Слон снова затрубил и устремился вверх по склону, чтобы найти и уничтожить источник зловещего запаха.

Зуга резко развернулся. От резкого оглушительного вопля заложило уши. Мощный топот сотрясал лес. Плотная стена растительности раскололась, как штормовая волна о скалу, пропуская огромную серую тушу.

Майор не заметил, как вскинул ружье, лишь понял, что смотрит сквозь прицел «шарпса». Грохот выстрела показался глухим и далеким после громоподобного атакующего рева. Над головой слона взвилось облачко пыли, серая кожа пошла волнами, словно у жеребца, ужаленного пчелой. Зуга протянул руку, тут же ощутив в ней толстое деревянное ложе слонового ружья. Глядя в грубую прорезь ружейного прицела, он увидел слона совсем близко. Громадная голова с длинными желтыми бивнями закрывала небо. На одном из бивней ясно различался фарфорово-белый излом.

В ушах раздался истошный вопль сержанта:

– Skiet hom! – Стреляй!

Тяжелый приклад ударил в плечо, майор отшатнулся и отступил на шаг. Из горла слона ударил фонтанчик крови, ярко-алый, как перо фламинго. Зуга протянул руку за следующим ружьем, понимая, что выстрелить уже не успеет.

К собственному удивлению, он не ощущал страха, хоть и знал, что почти уже мертвец. Слон рядом, жизнь кончена – но руки, словно сами по себе, продолжали выполнять привычные движения. Схватив ружье, майор поднял ствол и с натугой взвел курок.

Громадная туша в прицеле на этот раз выглядела как-то иначе и почему-то была не так близко. Зуга вдруг осознал, что слон поворачивает в сторону, не в силах больше терпеть страшные удары четвертьфунтовых пуль. По голове и груди слона струилась кровь. Увидев в прицеле подставленный бок, майор выстрелил. Пуля угодила в ребра чуть позади плеча.

Слон уходил, с треском продираясь вверх по склону. Зуга из нового ружья попал ему в спину, где под облезлой серой шкурой торчали позвонки. Хлеща себя по бокам толстым хвостом с кисточкой на конце, животное скрылось в лесу, растаяв, как призрак, в закатных сумерках.

Майор и сержант онемело уставились друг на друга, сжимая дымящиеся ружья.

Обретя дар речи, Зуга повернулся к оруженосцам.

– Заряжай! – прошипел он.

Оправившись от оцепенения, слуги принялись насыпать порох в еще не остывшие ружейные дула.

– Вожак и другой аскари убегут, – сокрушенно цокал языком сержант, лихорадочно забивая шомполом пул.

– Надо догнать их, пока не добрались до вершины, – сказал Зуга, хватая первое заряженное ружье.

Слон поднимается в гору медленно, но с горы тяжеленная махина несется, как паровой локомотив, и догнать его не под силу даже лошади.

– Надо успеть, – повторил Зуга и бросился вперед.

Недели тяжелых переходов закалили его, охотничий азарт пришпоривал. Майор стрелой несся вверх по склону. Он ругал себя за плохую стрельбу и был полон решимости исправить ошибку. Неопытность помешала ему с ходу поразить жизненно важные органы, и пули принесли животному лишь боль и увечья, но не мгновенную смерть.

Однако, не пробежав и двухсот ярдов, Зуга понял, что его выстрелы были не столь уж беспомощны. На землю кто-то словно вылил ведро ярко-алой крови. Она бурлила мелкими пузырьками – последняя пуля, выпущенная в спину, пробила легкое. Рана смертельная, но слон умрет далеко не сразу, захлебываясь артериальной кровью и пытаясь вычерпать ее с помощью хобота. Он успеет уйти далеко, поэтому его надо догнать и остановить.

Однако слон остановился сам. Зуга понимал, что глупо приписывать диким животным человеческие чувства и мотивы, но не мог отделаться от мысли, что раненый слон решил пожертвовать собой, чтобы дать вожаку и второму аскари скрыться за горным перевалом. Он стоял и ждал, ловя широко расставленными ушами звук человеческих шагов, грудь, залитая темной кровью, тяжело вздымалась и опадала, загоняя воздух в разорванные легкие.

Едва заслышав шаги, слон ринулся в атаку. Огромные уши прижались к голове, их кончики скрутились. Слон загнул хобот и с пронзительным трубным ревом, выдувая из хобота кровяные брызги, помчался вперед. Под ударами тяжелых ног содрогалась земля, сучья трещали, как ружейные залпы.

Задыхаясь, Зуга встал, готовый дать отпор. Наклонив голову, он всматривался в густую листву, водя дулом ружья из стороны в сторону, чтобы выстрелом в упор прикончить слона. В последний миг слон остановился и снова пошел вверх по склону. Каждый раз, едва люди начинали двигаться вперед, он с шумом пускался в очередную ложную атаку, принуждая их остановиться. Охотники сгорали от нетерпения, понимая, что вожак и его помощник наверняка уже перевалили через гору и лавиной мчатся вниз по противоположному склону.

Зуга получил сразу два трудных урока. Во-первых, как и говорил старый Том Харкнесс, только новичок или круглый дурак идет на слона с легким ружьем. Пуля из «шарпса», может быть, и свалит с ног американского бизона, но африканский слон в десять раз тяжелее и выносливее. И здесь, в горном лесу, прислушиваясь к реву и топоту раненого чудовища, майор поклялся никогда больше не ходить на крупную дичь с легкой американской винтовкой.

Второй урок заключался в том, что если первая же пуля не убивает зверя, она словно бы оглушает его и делает нечувствительным к боли. Убивать надо чисто, иначе следующих выстрелов, даже точных, животное почти не почувствует. Раненый зверь опасен не только из-за злости – под действием шока он становится почти неуязвимым.

После полудюжины ложных атак Зуга потерял терпение и, отбросив всякую осторожность, с криком кинулся вперед.

– Эй, ты! Выходи, черт побери!

На этот раз он подобрался совсем близко и, едва слон начал отворачиваться, всадил ему под ребра еще одну пулю. Охотнику удалось совладать с волнением, и он точно поразил цель. Пуля попала в сердце, но слон продолжал рваться в атаку. Зуга выстрелил в последний раз, и рассерженный трубный рев перешел в долгий печальный вопль, который эхом отразился от горных пиков и рассеялся в необъятной голубизне неба.

Земля вздрогнула под ударом упавшего тяжелого тела. Отряд, озираясь, двинулся сквозь лесную чащу. Слон стоял на коленях, подогнув передние ноги, изогнутые желтые бивни подпирали упавшую в пыль голову, глаза смотрели вперед, бросая людям вызов даже после смерти.

– Оставьте его, – крикнул Ян Черут. – Догоним остальных.

Однако ночь опустилась прежде, чем они успели добежать до перевала, непроглядно-черная африканская ночь, которая стирает все следы. Погоню пришлось прекратить.

– Ушли, – сетовал сержант, его желтое лицо маячило у плеча Зуги светлым пятном.

– Да, – согласился Зуга, – на этот раз ушли.

Он был уверен, что наступит и другой раз. Его не оставляло ощущение, что старый слон послан ему судьбой. Да, другой раз наступит, в этом не могло быть никаких сомнений.

* * *

Той же ночью майор впервые отведал величайший охотничий деликатес: ломтики слоновьего сердца, нанизанные на прутик вперемежку с кубиками белого нутряного жира, посоленные, поперченные и поджаренные над тлеющими углями. С холодными лепешками из кукурузной муки грубого помола и кружкой крепкого горячего чаю без сахара – Зуга в жизни не ел ничего вкуснее. После ужина он улегся, завернувшись в одеяло, прямо на твердую землю под тушей убитого слона и уснул как убитый, без сновидений, даже не ворочаясь.

Наутро они отрубили один из бивней, положив его под деревом мсаса. Послышалось пение носильщиков – основной караван гуськом обогнул горный уступ по узкому карнизу и вышел на склон.

Робин шла первой, в ста шагах впереди знаменосца. У туши слона она остановилась.

– Вчера вечером мы слышали выстрелы, – сказала она.

– Отличный экземпляр! – Зуга указал на свежесрубленный бивень.

Это был правый, необломанный клык, в длину больше человеческого роста. Примерно треть его, прежде погруженная в гигантскую челюсть, сверкала незапятнанной белизной, а оставшаяся часть пожелтела от соков растений.

– Фунтов на сто потянет, – гордо продолжил Зуга, касаясь бивня носком ботинка. – Да, замечательный слон.

– Был замечательным, – тихо произнесла Робин, глядя, как Ян Черут с оруженосцами разрубают на куски огромную голову. Они обтесывали тяжелый череп, чтобы высвободить другой бивень, и мелкие осколки, разлетаясь, поблескивали в лучах утреннего солнца. Робин резко отвернулась и стала подниматься по склону.

Зуга почувствовал раздражение – сестра испортила ему всю радость от первой слоновой охоты. Поэтому час спустя, услышав, как Робин зовет его сверху, он не стал обращать внимания. Однако Робин, как всегда, настояла на своем, и Зуга, сердито выругавшись, пошел в лес. Сестра бросилась навстречу, сияя от радости.

– О Зуга! – Она схватила его за руку и потащила вверх по склону. – Пойдем, это надо видеть!

Древняя слоновья дорога поднималась к узкому перевалу, зажатому меж серых каменных стен. Добравшись до вершины горы, брат и сестра сделали еще несколько шагов, и их глазам открылось восхитительное зрелище. Зуга невольно ахнул – он не предполагал увидеть нечто подобное.

Невысокие лесистые холмы, плавные, как океанские волны, уходили вдаль. Высокие деревья с серыми стволами напоминали дубы в Виндзорском парке. За предгорьями до самого горизонта тянулись луга с редкими перелесками, золотистые, как поля спелой пшеницы. Многочисленные стада дичи спускались на водопой к извилистым рекам с прозрачной водой или отдыхали на заросших травой берегах.

Везде, куда ни глянь, попадались черные буйволы, сбившиеся в кучу под зонтиками акаций. Совсем недалеко двигались на водопой черные антилопы, самые красивые из всех своих сородичей, агатово-черные, с белоснежными животами; их длинные изогнутые рога, закинутые назад, почти касались спины. Стройные изящные животные длинной цепочкой, напоминавшей классический греческий фриз, двигались вслед за вожаком, время от времени останавливаясь и с любопытством, без всякого страха, разглядывая пришельцев.

Бесконечная равнина была усеяна холмами, похожими на руины каменных замков, возведенных в незапамятные времена сказочными великанами. Фантастические нагромождения огромных глыб с причудливыми башенками и шпилями располагались в строгом порядке, будто их тщательно спланировал архитектор с отвесом и теодолитом в руках.

Живописная картина пестрела всеми красками в волшебном перламутровом сиянии утренней зари, и даже самые дальние холмы на расстоянии сотни миль четко вырисовывались в чистом прозрачном воздухе.

– Какая красота, – прошептала Робин, сжимая руку брата.

– Королевство Мономотапа, – дрогнувшим голосом ответил Зуга.

– Нет, – возразила она. – Здесь нет следов человека, это новый Эдем.

Зуга обвел взглядом равнину. И в самом деле, земля была нетронутой, девственно чистой.

– Новая страна, подходи и бери! – воскликнул он, не выпуская руки Робин.

В этот миг они стали так близки, как никогда не были прежде и едва ли будут снова, а земля ждала их, бесконечная, свободная и прекрасная.

Зуга неохотно оставил Робин на вершине перевала и спустился в лагерь. Второй бивень уже извлекли и привязали веревками из коры к шестам из свежеспиленного дерева мсаса. Носильщики, забыв про работу, устроили настоящий пир, не устояв перед соблазном отведать свежего мяса и главного африканского деликатеса, слоновьего жира.

В животе убитого слона вырубили огромную дыру и вытащили внутренности. Огромные упругие трубы красновато-желтых кишок блестели на солнце, раздуваясь от газов, как воздушные шары. Полдюжины туземцев разделись донага и заползли внутрь туши, погрузившись по пояс в застывающую кровь и перемазавшись с головы до пят. На жутких окровавленных физиономиях сверкали лишь глаза да оскаленные в улыбке зубы, а руки крепко сжимали куски печени, жира и селезенки. Мясо и жир рубили на части ассегаями и бросали на тлеющие угли, а потом выхватывали почерневшее полусырое лакомство и жадно заглатывали, выражая всем своим видом неземное блаженство.

Пока они не насытятся, ничто не заставит их сдвинуться с места, понял Зуга. Он приказал Яну Черуту, который уже наелся до отвала, отправляться в путь, как только люди закончат трапезу и упакуют остатки, а сам взял «шарпс» и вернулся на перевал.

Робин там не оказалось. Зуга полчаса звал ее, не получая ответа, и уже начал всерьез беспокоиться, как вдруг голос сестры послышался сверху. Она стояла на узком карнизе в ста футах над головой и махала рукой.

Зуга быстро вскарабкался по скале и хотел было попенять ей, но осекся, увидев выражение глаз Робин. В золотом сиянии солнца лицо ее казалось болезненно-серым, в глазах стояли слезы.

– Что случилось, сестренка? – встревоженно спросил Зуга, но она лишь сглотнула и поманила за собой.

Узкий горизонтальный карниз уходил вглубь под скалу, образуя длинную пещеру с низким сводом. В пещере когда-то жили люди: каменный потолок почернел от копоти бесчисленных костров, на которых готовили пищу, а заднюю стену покрывали примитивные, почти детские, рисунки желтокожих бушменов, которые, должно быть, столетиями разбивали здесь лагерь в своих бесконечных странствиях.

Рисункам недоставало перспективы и точности линий, но суть изображаемого была передана идеально: грациозный изгиб жирафьей шеи, мощные плечи капского буйвола, его печально опущенные рога и вздернутый нос. Люди изображались в виде хрупких фигурок-палочек. С натянутыми луками в руках они плясали и подпрыгивали вокруг загнанной дичи, и у каждого вопреки всем пропорциям торчал огромный пенис. «Даже в пылу охоты, – подумал Зуга, – таков уж наш заносчивый мужской род».

Рисунки очаровали Зугу, и он решил вернуться, чтобы изучить и зарисовать эти сокровища первобытного искусства. Робин снова окликнула его. В конце карниз резко обрывался, образуя нечто вроде балкона, нависшего над зачарованной страной. Внимание Зуги разрывалось между чудесной панорамой равнины и наскальными рисунками за спиной, но сестра нетерпеливо звала его.

По скальной поверхности тянулись горизонтальные пласты разноцветных горных пород. Породы разных слоев имели различную твердость, и более мягкие слои выветрились. Край стены, не покрытый рисунками бушменских художников и не закопченный дымом костров, имел мыльно-зеленоватый цвет. Здесь, откуда открывался вид на всю империю Мономотапа, кто-то начертал на зеленом стеатите ровный прямоугольник с глубоко врезанным крестом, именем и датой. Буквы были выведены привычной к письму рукой и очень тщательно:

Фуллер Моррис Баллантайн

Зуга невольно вскрикнул, увидев имя отца. Надпись казалась совсем свежей, но ее содержание говорило об обратном – 20 июля 1853 года, семь лет назад. Затаив дыхание, брат и сестра смотрели на буквы, но чувства испытывали разные.

Вновь вспыхнувшая дочерняя любовь и чувство долга неудержимо тянули Робин снова оказаться рядом с отцом, заполнить пустоту в душе, которая терзала ее теперь еще мучительнее. Слезы покатились по щекам.

«Господи, прошу тебя, – беззвучно молилась она, – отведи меня к отцу. Господи, не дай мне опоздать!»

Зуга горько сожалел, что кто-то другой раньше его прошел через скалистые ворота в королевство Мономотапа. Он не желал ни с кем делить эту землю – особенно с отцом, с этим жестоким чванливым чудовищем. Майор холодно смотрел на слова, следовавшие за именем и датой, но в душе кипел от гнева и досады.

Bo Имя Господа

Так похоже на Фуллера Баллантайна – представляться личным посланником Господа Бога. Его имя красовалось в таком виде на деревьях и скалах в сотнях других мест по всему континенту, который отец, видимо, считал личным подарком Всевышнего.

– Зуга, дорогой, ты был прав! – воскликнула Робин. – Ты ведешь нас к нему, как обещал. Прости, что я сомневалась в тебе.

Будь Зуга здесь один, он, наверное, попытался уничтожить отметину, дочиста выскоблить скалу охотничьим ножом… однако это ничего не изменило бы. Никто не в силах стереть незримого присутствия великого человека.

Молодой Баллантайн отвернулся от ранящей сердце надписи и снова окинул взглядом чудесную страну, но пьянящей радости больше не ощутил – этим путем уже прошли до него. Он сел, свесив ноги над обрывом, дожидаясь, пока Робин наскучит разглядывать имя отца.

Однако прежде появился караван. Пение носильщиков послышалось задолго до того, как на перевале показалась голова колонны. Носильщики добровольно взяли двойную ношу и с трудом карабкались по лесистому склону, сгибаясь под тяжестью слоновьего мяса, жира и мозговых костей, уложенных в корзины из зеленых побегов мсаса и коры.

«Заставить их нести такой же вес ткани или бус, даже пороха, было бы немыслимо – тут же вспыхнул бы мятеж», – мрачно подумал Зуга. Хорошо хоть не бросили слоновую кость. Каждый бивень висел на длинном шесте, который несли два человека, но даже на шесты они не поленились подвесить по корзине с мясом. Общий вес намного превышал три сотни фунтов, но туземцы поднимались на склон весело и безропотно.