Е.Е. Дмитриева

К ВОПРОСУ ОБ «ИСТОРИЧЕСКИХ НЕТОЧНОСТЯХ»

В «ВЕЧЕРАХ НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ»

Сразу же по выходе в свет (первая книжка в 1831 году и вторая книжка в 1832 году) «Вечера на хуторе близ Диканьки» вызвали наряду с хвалебными откликами резкую критику, содержание ко торой сводилось не в последнюю очередь к незнанию Гоголем малороссийской жизни, обычаев и обрядов малороссиян. Говоря современным языком, Гоголя критиковали за этнографическую неверность описаний. Полемика о степени этнографической не точности Гоголя вновь возобновилась в 1836 году в связи с выходом второго издания «Вечеров» и так или иначе продолжалась вплоть до 1860-х годов. Причем завершающим ее моментом стал известный спор между М. Максимовичем и П. Кулишом, развернувшийся на страницах газеты «День» и журнала «Основа».

При этом обращает на себя внимание то, что в откликах на «Вечера» — и прижизненных, и позднейших — цикл почти однозначно трактовался как сказочно-мифологический, никакого отношения к историческому повествованию не имеющий. Также и в позднейших исследованиях, посвященных «Вечерам», отмечалась условность их исторического фона1, что было связано во многом с традицией восприятия цикла как произведения романтического, где невнимание к конкретно-историческим приметам объясняется субъективным характером времени. Рассуждения об анахронизмах Гоголя шли параллельно с утверждением сказочно-легендарного характера повестей.

Между тем, отнюдь не отрицая действительно легендарного характера цикла, стоит подробнее разобраться с его реально-исторической основой.

Так, первая повесть цикла - «Сорочинская ярмарка» описывает события, происходящие в эпоху, которую с некоторой долей условности можно было бы назвать почти современной Гоголю, а точнее, отстоящей от момента написания повести всего на тридцать лет (см. в зачине «Сорочинской ярмарки»: «...один из дней жаркого августа тысячу восемьсот... восемьсот... Да, лет тридцать будет назад...»).

Исторический фон «Вечер накануне Ивана Купала» менее определен. В журнальной редакции время действия повести было обозначено еще вполне конкретно, будучи приурочено к эпохе Богдана Хмельницкого (ок. 1595-1657), т.е. к рубежу XVI - XVII веков, что, впрочем, тут же создавало анахронизм в сочетании двух временных отсылок в одной фразе: «Лет более нежели за сто пред сим, еще за малолетство Богдана». К тому же и воспоминания тетки деда Фомы Григорьевича, на которые ссылался повествователь, по логике здравого смысла, никак не могли относиться к началу XVII века. При переработке повести Гоголь снял этот анахронизм, оставив некую общую формулу («лет, куды! более за сто»), вообще характерную для народного предания2 и вместе с тем отсылавшую к Украине XVIII века (возможно, даже времен С. Наливайко). Причем общая характеристика исторического фона повести в целом соответствовала изложению Д.Н. Бантыш-Каменского в «Истории Малой России»: последний, в частности, приводил примеры многочисленных столкновений между Малороссией, Польшей и Литвой3.

Время действия следующей повести - «Майская ночь», при общей действительно сказочно-мифологической ее основе, определялось воспоминанием головы о конкретном историческом со бытии, имевшем место в 1787 году, - путешествии Екатерины II в Крым.

С этой же эпохой соотносилась и намеченная в повести тема социального расслоения жителей Украины: герои «Майс кой ночи» - люди первого поколения, родившегося и выросшего после упразднения Сечи; с этим же связано и упоминание в повести помещика, персонажа новой социальной действительности4.

На время действия «Пропавшей грамоты» указывала, в частности, ссылка, что героя (деда) «...наряжает... сам гетьман гонцом с грамотою к царице». Под «царицей» могла подразумеваться и Елизавета Петровна (годы царствования - 1741-1761), и Екатери на II (годы царствования — 1762—1796), поскольку гетманская резиденция в Батурине, откуда с посланием к царице отправлялся дед, была восстановлена последним гетманом Украины К.Г. Разумовским, избранным в 1750 году (т.е. при Елизавете), и оставалась ею до 1764 года, когда гетманство было упразднено уже при Екатерине II. Следовательно, время действия повести относилось к периоду между 1750 и 1764 годами.

Исторический фон «Ночи перед Рождеством» был дан также достаточно конкретно: сказочный в своей основе сюжет разворачивался во вполне определенном историческом пространстве.

Действие хронологически приурочивалось к эпизоду царствования Екатерины II — последней депутации запорожцев, состоявшейся в 1775 году и связанной с работой комиссии по упразднению Запорожской Сечи. Источники, которыми пользовался Гоголь при разработке этого эпизода, вполне могли быть устными; однако Гоголь мог воспользоваться и книжными источниками, в том числе «Историей Малой России» Д.Н. Бантыш-Каменского, в которой, в частности, был воспроизведен манифест Екатерины II от 1775 года «Об истреблении Запорожской Сечи» и где казаки описывались как «совсем особливое, странное и намерению самого Творца, в размножении рода человеческого от него благословенном, противо­борствующее политическое сонмище».

Причем холостая жизнь казаков ставилась в манифесте в прямую зависимость от вольно сти политической (ср.: «некоторые из них столько приобыкли к сей праздной, холостой и беспечной жизни, что сделали себе напоследок из нее неподвижный закон, а с оным, забывая отчизну свою, и решились остаться уже навсегда в Сече на собственной своей воле»5). О знакомстве Гоголя с манифестом, в котором большое место занимала тема «безбрачия» запорожцев, свидетельствовала, в частности, и реплика Екатерины в повести: «...я слышала, что на Сечи у вас никогда не женятся»6.

Вполне конкретную историческую основу имела при ближайшем рассмотрении и повесть «Страшная месть». В ней упоминались события, позволявшие приурочить ее действие к определен ному времени: поход пана Данилы в составе войска Петра Сагайдачного и в союзе с Речью Посполитой на крымцев в 1620 году; сражение на берегу Сиваша (Соленое озеро) в 1620 году (ср.: «...два дни билась при Соленом озере орда»), составившее центральный эпизод этого похода; Переяславский бой, произошедший недалеко от Переяславля в 1630 году (ср.: «разгульной попойки с Перешляя поля»7), союз Речи Посполитой с Турцией в 1634 году; строительство крепости Кодак (Кудак) в 1634-1639 го дах (ср.: «...хотят ляхи строить какую-то крепость...»), возведенной поляками, когда борьба Украины с Польшей захватила уже и Восточную Украину. Эпизод и условия строительства были описаны как в «Истории Малой России» Бантыш-Каменского8, так и в «Истории Русов» Псевдо-Кониского («чтобы воспящать сообщению между сих единокровных народов»9).

Действие повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» было отнесено к современности, что возвращало читателя к началу цикла, т.е. к «Сорочинской ярмарке».

Наконец, последняя повесть цикла - «Заколдованное место», по своей стилистике наиболее приближавшаяся к «Пропавшей грамоте», была отнесена к историческому прошлому, которое условно можно было бы соотнести с серединой XVIII века. Хотя, в отличие от остальных повестей, именно она была лишена конкретной исторической привязки в виде какого-либо события.

Одновременно фигурой повестователя она соотносилась и с современностью.

Итак, при ближайшем рассмотрении возникает следующая парадигма:

1) повесть из современной жизни («Сорочинская ярмарка»);

2) повесть, время действия которой относится к рубежу XVI - XVII веков («Вечер накануне Ивана Купала»);

3) повесть, приуроченная к 90-м годам XVIII века («Майская ночь»);

4) повесть, приуроченная к периоду между 1750 и 1764 годами («Пропавшая грамота»);

5) повесть, время действия которой относится к 1775 году («Ночь перед Рождеством»);

6) повесть, приуроченная к периоду между 1620 и 1639 годами («Страшная месть»);

7) повесть из современной жизни («Иван Федорович Шпонька и его тетушка»);

8) повесть из прошлой жизни, не привязанная к конкретному историческому событию.

Наблюдается довольно любопытная закономерность: кольцевой характер композиции «Вечеров», о котором уже неоднократно говорилось в исследовательской литературе и который конечно же очевиден, если рассматривать цикл с точки зрения сюжетных мотивов, работает и в том случае, когда мы начинаем рассматривать цикл с точки зрения его исторической приуроченности. Начатый с описания современности, он и заканчивается (или почти заканчивается - см. ниже) описанием современности в повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». В центре располагаются три повести, время действия которых - вторая половина XVIII века, причем каждый раз выбирается определенный период, не повторяющий предыдущие. Их внутренне обрамляют две повести (самые страшные повести цикла), относящиеся к отдаленному прошлому (начало и первая половина XVII века). Впрочем, по композиционной логике именно они оказываются более приближены к настоящему, чем повести, действие которых относится к XVIII веку. Это возвращает нас к достаточно распространенной в романтической эстетике идее о смыкании наиболее отдаленного прошлого и наиболее близкого настоящего (идее, в частности, весьма дорогой для иенских романтиков10).

Строгая симметрия лишь подчеркивается самой последней повестью цикла, неясно отнесенной как к прошлому, так и к со временности и тем самым соединяющей то и другое воедино.

Примечательно, насколько Гоголь, при всей его внешней легкости отношения к историческим деталям, на самом деле тщательнейшим образом вписывал их не только в текст каждой от дельно взятой повести, но и создавал на основе их переплетения невидимую связь повестей между собой. Многие из подобных совпадений до сих пор еще не обращали на себя внимания исследователей и оказались впервые отражены в комментариях к первому тому нового академического Собрания сочинений Н.В. Го голя11.

Остановлюсь на некоторых примерах подробнее.

В свое время Г.А. Гуковский, рассматривая цикл «Миргород», высказал гениальную догадку, ныне ставшую почти трюизмом. Он заговорил о соотношении между собой двух диаметрально противоположных повестей - «Тараса Бульбы» и «Как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» - как героического прошлого и прозаического настоящего. Соответственно и в Довгочхуне исследователь увидел не только современного обывателя, но и хотя и дальнего, и выродившегося, но все же потомка Тараса Бульбы.12

Интересно, что аналогичную, хотя и более сложно уловимую цепочку отношений и соответствий Гоголь выстраивает уже в своем первом цикле. Собственно, все разговоры об особом месте повести о Шпоньке в «Вечерах» лишаются своего основания, стоит лишь увидеть их прописанную автором взаимосвязь с остальными повестями цикла. Так, казалось бы, вполне нейтральное село Хортыще, в котором живет Григорий Григорьевич Сторченко, соединяет на самом деле повесть о Шпоньке с историей пана Данилы в «Страшной мести», неявно напоминая об исторических временах гетмана Сагайдачного. Ибо Хортыще (Хортицы), в гоголевские времена слобода в Екатеринославской губернии, было названо так по имени острова, расположенного напротив на Днепре. Это был тот самый остров, на котором около 1620 года был сделан по приказу гетмана Петра Конашевича Сагайдачного окоп, названный Сечью, и в котором позже жили запорожские казаки13.

С другой стороны, упоминание п*** пехотного полка, в ко тором служил Иван Федорович Шпонька, в определенном смысле делало его, подобно Довгочхуну, прямым потомком тех запорожцев, которых Екатерина II хотела «повертать» в карабинеры в «Ночи перед Рождеством». Дело в том, что Гоголь, вполне вероятно, мог неявно подразумевать Переяславский карабинерный полк - тот самый, что был учрежден в 1782 году из «прежде мало российского бывшего того же имени козацкого полку»14. На возможность подобной версии указывает и то, что из четырех городов на Украине, в которых после принятия казаков в российское подданство положено было держать российский гарнизон, един ственным городом, начинающимся на «П», был Переяславль.

Также и внутри каждой отдельно взятой повести целый ряд деталей, имеющих на первый взгляд скорее аффективное значение, прямо соотносится с историческими событиями. Например, тема «турецкого игумена», возникающая в «Страшной мести», не есть лишь эмоционально бранное слово, данное Данилой своему странному тестю. Косвенным образом оно так же соотносится с упоминанием строительства крепости Кодак (см. выше). Вспомним, что непосредственным поводом для ее строительства было перемирие, заключенное в ноябре 1634 года между Польшей и Турцией, в соответствии с которым польский ко роль обязался изгнать всех казаков с днепровских островов, чтобы преградить им путь из Днепра в Черное море. То, что Польша, где, по сюжету повести, провел годы отец Катерины, действовала в это время заодно с Турцией, если не объясняет прямо, то все же исподволь вводит тему «турецкого игумена»15.

Еще поразительнее по своей внутренней исторической точности казалось бы вполне произвольное упоминание Данилой в «Страшной мести» Киево-Братского монастыря и его игумена (ср.: «...мне говорил игумен Братского монастыря - он, жена, святой человек, - что антихрист имеет власть вызывать душу каждого человека...»). Заметим, что Богоявленский Братский монастырь в Киеве на Подоле (так называемый Киево-Братский мужской монастырь) был заложен в 1588 году, а уже в 1621 году Петр Сагайдачный по жертвовал на монастырь крупную сумму денег, «записавшись» туда вместе со всем войском запорожским16, в котором, по сюжету по вести, сражался Данило (впоследствии Сагайдачный был похоронен на территории монастыря). Важно к тому же, что в XVII веке монастырь выступал как один из центров идеологической борьбы против католицизма и унии. Кроме того, поскольку опекуном и старшим братом монастыря во времена Сагайдачного был митрополит Киевский и Галицкий Петр Могила (1596—1647), вполне возможно, что именно его Гоголь имел в виду, говоря о «святом игумене». В пользу этой версии свидетельствует и известный интерес Петра Могилы к вопросам демонологии (см. так называемый «Требник Петра Могилы» — «Последование молебное о избавлении отдухов нечистых»), а также участие его в полемике о состоянии души после смерти в ожидании Судного дня17, вписывающейся в контекст рассуждений гоголевского «святого игумена» об антихристе.

В той же повести «Страшная месть», при всей символически-легендарной насыщенности образов Ивана и Петра, появление их в повести тоже в определенном смысле исторически конкретно. Иван и Петро заключают братский союз в период борьбы с турками. Поэтому и кара Петро, помимо ее общего этического значения, определяется обычаями запорожцев, неизменно требовавших жестокой смертной казни тому, кто предал побратима18. С другой стороны, участие Бога в качестве «действующего лица» повести могло объясняться особого рода ритуальностью, которая сопровождала акт заключения побратимства: церемония эта происходила в церкви, в свидетели клятвы на верность призывался Бог. Побратимы давали на Евангелии завещательное слово: «Мы, нижеподписавшиеся, даем от себе сие завещание перед Богом о том, что мы - братии, и с тем, кто нарушит братства нашего союз, тот перед Богом ответ да воздаст...»19.

Не случайна была и историческая приуроченность действия легенды о двух братьях ко времени короля Стефана Батория (1533— 1586; годы правления — 1576—1586), который впервые предпринял попытку расколоть и уничтожить Сечь, избрав основным орудием подкуп и установку на имущественную рознь20.

Прообразом Ивана мог послужить легендарный запорожский гетман Иван Подкова (Серпяга), казненный, как утверждалось в «Истории Русов», из-за предательства молдавского господаря Петра Хромого21. На самом деле вероломно в отношении Подковы поступил не Петр Хромой, открыто выступавший как противник Ивана в борьбе за власть, но князь Януш Николаевич Збаражский, которого перед казнью Подкова проклял, назвав его «предательским псом»". Для нас же важна именно типологическая возможность подобной коллизии в описываемый Гоголем период.

Исторически не случайно и то, что местом, где разыгрывалась основная драма «Страшной мести», наряду с Киевом Гоголь выбрал Карпаты — арену сложной политической борьбы, где начиная с древности соприкасались восточные, западные и южные славяне: эта область рядом историков XIX века рассматривалась как «колыбель славянства»23. При этом Карпаты конечно же вошли в повествование еще и как особый мифологический локус: горы, что в мифологии традиционно осмысляются как место обитания нечистой силы — место, с которым связано и представление о по тустороннем мире24. В контексте повести немаловажным было и то, что, по некоторым представлениям, антихрист, под знаком ожидания которого проходила в том числе и первая треть XIX века и который в «Страшной мести» ассоциируется с колдуном (ср. реплику пана Данилы: «Знаешь ли ты, что отец твой антихрист?»), спасаясь от приближения Христа, поднимется на высокую гору и кинется оттуда вниз25.

В «Ночи перед Рождеством» сказочно-лубочный портрет императрицы на самом деле отвечал у Гоголя многочисленным описаниям ее внешности и манеры поведения в мемуарной и документальной литературе (см.: «Черты Екатерины Великой». СПб., 1807; «Анекдоты Екатерины II». М., 1806; «Жизнь князя Потемкина». М., 1808 и др.)26. А за внешне сказочным мотивом исполнения желания гоголевской императрицей (ср.: «Принесите ему сей же час башмаки самые дорогие...») скрывалась известная особенность исторической Екатерины II, которую также отмечали многие современники, - умение делать подарки. Так, например, Ж. де Линь, по преданию, говорил: «Никто не умел дарить лучше Екатерины второй... она знала сие искусство в превосходной степени. <...> Не знаю, умом ли или одним выражением Ея души сопровождались Ее дары: знаю только то, что Она каждым словом Своим очаровывала разум и душу»27.

Также и описание Потемкина в «Ночи перед Рождеством», толкуемое нередко как отображение фольклорных представлений («волосы... растрепанны, один глаз немного крив...»)28, отличается поразительной точностью. Его постоянное присутствие при особе императрицы, описанное Гоголем, нередко отмечалось современниками. Так, например, жена новгородского губернатора Сиверса не без ехидства сообщала мужу: «Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо других»29. Вместе с тем Гоголь обыграл и известное пристрастие Потемкина к бриллиантам, также отразившееся во множестве исторических анекдотов («чистил небольшою щеточкою свои бриллианты»). Известно, например, что на балу 28 апреля 1791 года в честь взятия Измаила костюм князя был усыпан драгоценными камнями (и в том числе бриллиантами) до такой степени, что Потемкин должен был от дать свою шляпу адъютанту, так как не был в состоянии держать ее в руке из-за тяжести30. Можно в этой связи вспомнить и о свидетельстве иного рода — описании художницей Э. Виже-Лебрен праздника в Бендерах, устроенного Потемкиным в честь княгини Екатерины Долгорукой, где «за десертом поданы были хрустальные чаши, наполненные бриллиантами, которые раздавались дамам целыми ложками»31. В довершение всего вспомним, что именно Потемкин сыграл весьма двусмысленную роль в отношениях петербургского двора с Запорожской Сечью. Как утверждал другой современник, «по соображениям Григория Александровича» была «уничтожена Запорожская Сечь»32.

До сих пор речь шла о поразительной исторической точности Гоголя, невидимой на первый взгляд и скрывающейся за поэтизациеи и мифологизацией описываемых исторических реалий.

Но не менее интересно остановиться и на том, что скрывается за его явной исторической (или географической) неточностью.

В «Пропавшей грамоте» гетманский гонец, едущий к царице, проезжает через Конотоп. На географическую абсурдность такого маршрута указывал еще А. Царынный (Стороженко): «Стоит взглянуть на почтовую карту, и всякий увидит, что посланный к Царице даже дороги не знал из Батурина на север: ибо нелегкая его занесла в Конотоп, лежащий 30 верст назад...»33. На самом деле, название Конотопа в контексте повести значимо: по мест ной легенде, город получил свое имя оттого, что «проезжающие по топким и почти непроходимым болотам, за неимением мостов и переправ, тамо топили своих коней»34. Очевидно, что имен но этимология топонима имела решающее влияние на выбор Гоголем Конотопа местом действия повести, в которой герой теряет своего коня. И тогда получается, что та географическая путаница, в которой Гоголя упрекали, была, в общем, сознательным художественным приемом35.

Другой пример такого рода - упоминание гетманского мундира в описании Потемкина, притом, что гетманом он никогда не был. Но современникам была известна одна странная особенность Потемкина: не будучи гетманом, он имел в своей коллекции многочисленные гетманские атрибуты, что, видимо, не было тайной и для Гоголя.

* * *

В исследовательской литературе, посвященной в особенности повести «Вечер накануне Ивана Купала», уже высказывалась мысль о том, что гоголевское повествование в «Вечерах» с его обилием рассказчиков, отражающее множественность точек зрения на описываемые события, может быть рассмотрено как отражение процесса возникновения народной легенды, предпосылки которой еще не стерлись из людской памяти: легенда уже существует, но события, которые ее породили, еще живы в памяти жителей села.

С. Кульяну-Жеоржеску показала, что фантастический план повести «Вечер накануне Ивана Купала» не исключает реалистического истолкования истории. Казаки объясняют тра гедию Пидорки и Петруся тем, что Петро достал деньги у пользующегося дурной репутацией Басаврюка, — в легенде это превращается в союз Петра с нечистым. Сгоревшая в пожаре хата - событие абсолютно реальное в деревенском быту - также становится в легенде прямым следствием союза человека с дьяволом. При та ком осмыслении фантастическое оказывается скорее порождением человеческого сознания, чем эмпирической действительности, что, однако, не уменьшает, а скорее даже увеличивает зловещую роль фантастики в повести36.

Подобная стратегия повествования, надо сказать, очень хорошо вписывается в раннеромантический шеллинговский постулат, получивший достаточно широкое развитие в школе иенских романтиков, - о перетекании истории в миф. По-видимому, в контексте данного дискурсивного эксперимента и следует рассматривать легендарный характер первой гоголевской книги, сама легендарность которой порождается из абсолютной исторической конкретности.

Примечания

1 См., напр.: Скабичевский А. М. Наш исторический роман в его прошлом и настоящем // Скабичевский А.М. Соч.: В 2 т. Т. 2. СПб., 1895. С. 584; Пинчук А. Русский исторический роман // Филологич. зап. Вып. 5. Во ронеж, 1913. С. 625; Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 1, М.: Изд-во АН СССР. 1940-1952. С. 544.

2 Гиппиус В.В. Гоголь. Л., 1924. С. 227.

3 Бантыш-Каменский Д.Н. История Малой России. С 19 портретами, 5 рисунками, 26 раскрашенными изображениями малороссиян и малороссиянок в старинных одеждах, планом Берестского сражения, снимками подписей разных гетманов и предводителей Козаков и с картой, представляющей Малороссию под владением польским в начале XVIII в. Ч. 1, М., 1830. С. 151-169, 197-227; см. также: Казарин В.П. Повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба»: Вопросы творческой истории. Киев; Одесса, 1986.

4 См.: Зарецкий В.А. Народные исторические предания в творчестве Н.В, Гоголя: История и биографии. Екатеринбург; Стерлитамак, 1999, С. 246,

5 История Малой России со времен присоединения оной к Российскому государству при царе Алексее Михайловиче. Ч. 4. М., 1822. С. 297-303 (первое издание).

6 Там же, с. 298.

7 Битва на Перешляе поле (в черновой рукописи: «Пестяри», «пестерновом поле» нередко интерпретировалась и как плод творческого вымысла Гоголя. Ср. мнение П.А. Кулиша: «Урочище Перешляй-Поле Гоголь выдумал, и выдумал не по-малорусски. Слова шляться у нас нет, а прибавка к нему пере еще больше портит название» (письмо В.И. Шенроку от 9(20) июля 1890; цит. по: Крутикова Н.Е. Н.В. Гоголь: Исследования и материалы. Киев, 1992. С. 295). И все же не исключена возможность, что Гоголь имел в виду именно Переяславский бой 1630 года, который произошел недалеко от Переяславля (ныне - город Переяслав-Хмельницкий в Киевской области) и завершился победою украинского казацкого войска над войском польско-шляхетским.

8 Ср.: «Коронный гетман Конецпольский с 4000 человек отправился в Кудак, возобновил при себе крепость сию, разоренную козаками, снабдил оную сильным гарнизоном и поручил своему инженеру Боплану осмотреть и исследовать все пороги, вероятно, чтобы воспрепятство­вать Запорожцам собираться впредь в тех местах» (Бантыш -Каменс кий Д.Н. История Малой России... Ч. 1. С. 218).

9 Украіньська література XVIII ст, Киів, 1983. С. 599; см. также: КазаринВ.П. Повесть Н.В. Гоголя «Тарас Бульба». С. 46.

10 См. подробнее: Федоров Ф.П. Романтический художественный мир: пространство и время. Даугавпилс, 1988. С. 26-163.

11 Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. Т. 1. М.: Наследие, 2001.

12 Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М.; Л., 1959.

13 Ср.: «Хортица... есть, кажется, тот самый Хортищев остров, о коем упоминается со времен войны российских князей с половцами» (Маркович Я.М. Записки о Малороссии, ее жителях и произведениях. Ч. I. СПб., 1798. С. 71—72). К тому же у Бантыш-Каменского остров Хортица упоминался как жилище холостых, т. е. самых воинственных казаков (1830, ч.1, с. 111).

14 Максимович Л. М., Щекатов А. Географический словарь Российского государства. Ч. 4. М„ 1805. С. 1059, 1062.

15 Впрочем, в отличие от беловой версии, где указывается, что отец Катерины, выступающий на стороне поляков, провел до того двадцать один год на чужбине, в черновом автографе упоминается, что отец Катерины вернулся «из турещины». Психологически странная соотнесенность в повести Речи Посполитой и Турции исторически оказывается абсолютно оправданной.

16. Максимович Л.М., Щекатов А. Географический словарь Российского государства. Ч. 1, 1801, с. 549-550. См. также: Бантыш-Каменский Д.Н. История Малой России... Ч. 1. С. 190.

17 См.: Голубев С. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. Т. I. Киев, 1898. С. 244—246; ср. также: Православное исповедание, или Изложение российской веры Петра Могилы. М., 1996 С. 25—26.

18 См.: ГацакВ.М. Фольклор и молдавско-русско-украинские исторические связи. М., 1975. С. 39 и далее.

19 Цит. по: Эварницкий Д.И. Запорожцы в поэзии Т.Г. Шевченко. Екатеринославль, 1912. С. 14-15.

20 См.: Стороженко А.В. Стефан Баторий и Днепровские козаки: Исследования, памятники, документы и заметки. Киев, 1904. С. 114—121.

21 История Русов: Сочинение Преосвященного Георгия Кониского // Чтения в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете. М., 1846. № 1—4. Отд. 2. С. 1-266; перепеч.: Украіньська література XVIII ст. Киів, 1983.

22 Стороженко А.В. Стефан Баторий и Днепровские козаки... С. 45—52.

23 Не исключено даже, что в «Страшной мести» косвенным образом отразилась и политическая ситуация 1831 года, противостояние России и Западной Европы, усилившееся после Польского восстания 1830-1831 годов (именно в это время в русской литературе образ брата- или отца-изменника начинает устойчиво ассоциироваться с польской темой; об осмыслении в это время польской проблемы А.С. Пушкиным и пуш кинским окружением, с которым был близок Гоголь. См.: Чумак Т.М. Исторические реалии в повести Гоголя «Страшная месть» // Вопр. рус. литературы. Республик. межвузовский науч. сб. Вып. 2(42). Львов, 1983. С. 79-86; Чумак Т.М. Мотив побратимства в повести Н.В. Гоголя «Страшная месть» // Развитие жанрів в украіньскій літературі XIX — початку XX ст. Киів, 1986; см. также: Бернштейн С.Я. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961. С. 52— 66; Пенюк С.І. Ранньословянське і давньоруське населения Закарпаття VI—/III ст. Киів, 1980.

24 Славянские древности: Этнолингвистический словарь / Под общ. ред. Н.И. Толстого. Т. 1. М., 1995. С. 520-521.

25 Мифы народов мира; Энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М., 1980. С. 85-86.

26 Ср. также описание внешности императрицы в «Записках о императрице Екатерине Великой» А.М. Грибовского, работать над которыми он на чал в Петербурге в декабре 1830 года: «Красивость. Свежесть лица. Чело обширное. Глаза голубые...> Рост средственный. Походка важная, но твердая. Голос в разговорах мужественный, всегда почти улыб кой сопровождаемый» (Грибовский А.М. Записки о императрице Ека терине Великой. М., 1989). См.: Морозова Н.П. Гоголь и Екатерина II: (К вопросу о сюжете повести «Ночь перед Рождеством») // Традиции в контексте русской культуры: Сб. ст. и материалов. Ч. 1. Череповец, 1993. С 121-125.

27 См.: Срезневский И. Дух Екатерины Великия, императрицы и самодержицы всероссийский... черты и анекдоты, изображающие характер, славные деяния и великие добродетели сея бессмертной Монархини, с присовокуплением краткого описания Ея жизни. СПб., 1914. С. 107. От мечено: Морозова Н.П. Гоголь и Екатерина II... С. 123—124.

28 Волосы торчком, равно как и косоглазие, воспринимаются в восточнославянском фольклоре как знак причастности к миру нечистой силы (ср. тот же признак в описании головы в «Майской ночи»). См.: Славянс кие древности... Т. 2. С. 674.

29 Цит. по: Брикнер А.Г. Потемкин. М., 1996. С. 34.

30 См.: Пыляев М.И. Старый Петербург М., 1990. С. 310.

31 История благородной женщины. М., 1996. С. 439.

32 Русский архив. 1867. С. 1018-1027.

33 Царынный Андрий. Мысли Малороссиянина, по прочтении Повестей Пасичника Рудага Панька, изданных им в книжке под заглавием «Вече ра на хуторе близ Диканьки», и рецензий на оныя»// Сын Отечества и Северный архив. 1832. № 5. С. 300.

34 Максимович Л. М., Щекатов А. Географический словарь Российского государства. Ч. 3. М., 1804. С. 722.

35 Ср. аналогичный прием проекции дороги, которую проделал дед, в пространство мифологическое, т.е. в пекло («стол длиною... с дорогу от Конотопа до Батурина»), в его зеркально-симметричном отражении.

36. Сиlianu-Gеоrgescu Саrтеп. Naissance du r? cit a Dikanka. Pour une nouvelle lecture de la prose fantastique de N.V. Gogol // Signs of friendship. To Honour A.G.F. van Holk, Slavist, Linguist, Semiotician. Amsterdam, 1984. P. 388-391.