Желания стихотворца»: Гораций и Капнист

Сочинение горациевской Сагm. 1, 31 связано со следующими обстоятельствами. Аполлон имел храм на акарнанском мысе Акций, и Октавиан Август в воспоминание о победе, им одержанной в этих местах против флота Антония и Клеопатры (2 сентября 31 года до н.э.), воздвиг Аполлону новый храм на Палатине[31]. Здание было освящено в 28 году; по этому случаю Гораций (родившийся 8 декабря 65 года, он к этому моменту стоял на пороге 37-летия) обращается с личным прошением к покровителю поэтов:

Quid dedicatum poscit Apollinem

vates? quid orat de patera novum

rundens liquorem? non opimae

Sardiniae segetes feraces,

non aestuosae grata Calabriae

armenta, non aurura aut ebur Indicum,

non rura, quae liris quieta

mordet aqua taciturnus amnis.

Premant Calena falce quibus dedit

fortuna vitem, dives ut aureis

mercator exsiccet culillis

vina Syra reparata merce,

dis carus ipsis, quippe ter et quater

anno revisens aequor Atlanticum

inpune: me pascunt olivae,

me cichorea levesque malvae.

Fmi paratis et valido mihi,

Latoe, dones, et, precor, integra

cum mente, nee turpem senectam

degere nee cithara carentem.

«Чего просит у Аполлона, в день, когда ему посвящается храм, поэт? о чем молит он, из чаши изливая молодое вино[32]? — Не тучной Сардинии богатых хлебов, не жгучей Калабрии благодатных стад, не золота иль слоновой кости из Индии, не полей, кои Лирис тихою водою омывает, молчаливая река.

Пускай калийским серпом пожинают лозу те, кому дала ее Фортуна[33], и из златых кубков богатый купец пусть осушает вино, сирийским товаром оплаченное, - любезный самим богам, ибо трижды и четырежды в год посещает он Атлантическую пучину безнаказанно: меня же насыщают оливы, меня — цикорий и легкие мальвы.

Способному наслаждаться и здравому, даруй мне, Латоин сын, молю, чтобы, храня неповрежденный ум, не провождать мне старость ни позорную, ни чуждую кифары».

Мы бы с некоторым огрублением выделили в этом тексте четыре композиционные части: первая — ст. 1-За, вторая — ст. ЗЬ-8, третья — ст. 9-15а, четвертая — 15Ь-20. Композиционные и строфические границы не совпадают: I и II части сталкиваются внутри первой строфы, III и IV — внутри четвертой; композиционная граница поддержана строфической только между II и III частями. Создается зеркально-симметрическая диспозиция: в обе стороны от оси симметрии (проходящей, как положено, в интерколумнии) расположено по две части, которые соотнесены по смыслу как АВВА (1. Чего просит поэт? — 2. Нет, не того-то и того-то: 3. Пусть этим наслаждаются те-то и те-то; 4. Мне же, поэту, нужно только...). Гимн обрамлен частями, посвященными просьбе. «Контрастная часть занимает в центре стихотворения в полтора раза больше места, чем риторический вопрос в начале и положительная программа в конце»[34].

В 1806году вышел сборник «Лирические сочинения Василия Капниста». Его раздел «Оды горацианские и анакреонтические» содержал, кроме прочего, два интересующие нас тек­ста — «Желания стихотворца» (Carm. I, 31) и оду «Ломоносов» (Carm. IV, 2)[35].

Остановимся на «Желаниях стихотворца».

Пяти алкеевым строфам Горация соответствуют три вось-мистишные строфы четырехстопного ямба у Капниста. Не откликнувшийся на композиционную роль enjambrnents у Горация, Капнист свел I и II части в первой строфе, разделив ее между ними пополам, и отдал на III и IV части по восьмистишию. Вместо одной межстрофической и двух внутристрофиг ческих композиционных границ у Капниста, напротив, две межстрофические, заглушающие одну внутристрофическую (после 4-го стиха).

Первой части горациевской оды соответствуют четыре строки у Капниста:

Чего пиит от неба просит,

Когда в путь новый год течет

Или когда во храм приносит

Он в день рожденья свой обет?

Горациевская анафора quid — quid (что — что) заменена на когда — или когда. При этом чего (просит), соответствующее горациевскому quid (poscit), вынесено за рамки анафоры, объединяя обе дизъюнктивно соотнесенные фразы; это в общем соответствует Горацию, у которого quid содержательно одно и то же и ситуация прошения, приуроченная к ритуалу, одна. В рамки капнистовской анафоры вмещены два момента, соотносящие человека с природой (начало нового космического и нового человеческого года), а поставленный вне анафоры предмет просьбы подчеркивает неизменность просьбы для всего года (а в связи с его цикличностью — и для всей жизни).

Во второй части (ст. 5-8) четырехкратному поп Горация («поп segetes feraces... non grata armenta... поп aurum aut ebur Indicum... non rura...») соответствует четырехкратное «не» у Капниста:

Не жатва льстит его богата,

Не мягка волна тучных стад,

Не кучи серебра и злата,

Не пышность мраморных палат.

В том же порядке, за вычетом географической и предметной экзотики, остаются у Капниста первые три элемента — но гага (села) заменены «пышностью мраморных палат». Возникновение «сел» в русском переложении привело бы к внутреннему противоречию в системе ценностей, поскольку сельская жизнь, связываясь с идеалом одухотворенного досуга и удаления от суеты, становилась непременной чертой удела именно поэтического, следовательно невозможной в ряду вещей, поэту чуждых, — и Капнист заменяет «села» столь же обычной их противоположностью, эмблемой суетного городского богатства и власти, «мраморными палатами».

Третья часть горациевекой оды передана Капнистом так (ст. 9-16):

Пусть пьет нектар кокосов сочных

Тот, кто нашел златое дно,

Пускай из кристалей восточных

Вкушает капское вино.

Наперсник счастья он любимый:

Проснувшись, руку лишь прострет –

Земля, моря неукротимы

И мир весь дань ему несет.

Характерным образом весь пассаж у Горация начинается с концессивной формы (premant), отмежевываясь от предыдущих строф с исключительно индикативными формами. Premant, exsiccet находят у Капниста эквивалент в «пусть», «пускай» (ст. 9, 11), тоже имеющих уступительное значение и задающих тон всей III части: есть разные уделы («Своим всяк жребьем наделен», пользуясь выражением Державина), и Гораций оставляет другим наслаждаться тем избытком благ, к которому сам относится хладнокровно. Эта интонация на­следуется Капнистом.

Первые три части горациевской оды скреплены символическими образами жидкостей (liquores, v. 3) в связи с отношениями богов и человека:

—чаша (patera), из которой совершается жертвенное возлияние (I);

—река, омывающая дар богов, деревни (II);

—золотые чаши (culilli), из которых пьет любимец богов, и Атлантическая зыбь, где, покровительствуемый ими, он путешествует безнаказанно (III).

Образ чаши с вином, символизирующий в I части человеческое благочестие, инвертируется в III части, означая божескую благосклонность; водная масса, благодаря богам обладаемая человеком (II), далее обращается водной массой, благодаря богам обладающею человеком без гибельных последствий (III).

Капнист устраняет «чашу» в I части, поскольку она часть языческого ритуала, реку во II части, поскольку она включена в чуждый ему образ «сел»; сохраняет в чистом виде только образ «чаши» в III части («кристали восточные»), гиперболизуя идею благоволения богов: не человек выходит в океан, но сами «моря неукротимы» несут в его спальню свои дары[36]. Эта образная система, скреплявшая у Горация финалы трех частей, осталась, таким образом, полуразрушенной у Капниста и потерянной для Батюшкова.

Dis carus ipsis (любезный самим богам) у Капниста «наперсник счастья любимый». Капнист устраняет богов последовательно: Аполлона дважды заменяет «небом» (строфы I и III) и роль «богов» передает «счастью»: от этого у него возникает распределение патронажа (судьба поэта управляется «небом», а прочие уделы — «счастьем»), отнюдь не входившее в мысль Горация, у которого боги и Фортуна равно благоприятствуют счастливцу, и перешедшее к Батюшкову, у которого поэт, чуждый даров Фортуны и Славы, пребывает под покровительством Муз и Граций.

В последней части Гораций у Капниста выглядит так (ст. 17-24):

Но я, я сыт укрутом хлеба,

Доволен кружкой кислых щей[37]

И больше не прошу от неба,

Как чтобы в бедности моей

Хранило мне здоровье цело,

Ум свежий и душевный мир,

И век пресекло б престарелый,

Бесчувственный ко звуку лир.

У Горация нет сколько-нибудь резкого противопоставления предыдущей части, никаких «но» или «же»[38], только те вынесено в начало рассказа о «своем уделе» в v. 15 и поддержано анафорой в v. 16, и Капнист явно ощущает неудобство, вставляя «но» и усиливая акцент на местоимении повтором. Горациевская анафора, от которой Капнист тоже не намерен отказываться совсем, но которая после повтора была бы неловкостью, замещена параллелизмом («сыт укрутом хлеба, Доволен кружкой кислых щей») с той же целью — нарастить при начале части логический акцент, могущий поддержать антитезу. «И больше не прошу от неба» соответствует горациевскому dones (даруй) с оптативным значением. Знаменательным образом Капнист упоминает из опасностей старости только бесчувственность к искусству, меж тем как «стыдная старость» Горация не сводится к душевному охлаждению[39]. Это было особенно близко Батюшкову с его пониманием Горация как элегика, и мы видели, как он в «Чужом...» откликнулся на эту капнистовскую мольбу, не отличая ее от горациевской.

Эта трактовка горациевской мольбы была поддержана Гнедичем, у которого в «Ответе на послание гр. Д.И. Хвостова, напечатанное 1810 года» (опубликованное в «Сыне Отечества» в 1814 году) финал обнаруживает прямое влияние Капниста:

Дотоле ж об одном молю моих пенат:

Да в свежести мой ум и здравие хранят,

И в дни, как сердце мне кровь хладная обляжет,

Как старость мрачная мои все чувства свяжет,

Да боги мне тогда велят оставить мир,

Чтоб боле я не жил бесчувствен к гласу лир.

К «богам» добавляется здесь еще один адресат той же мольбы — Пенаты. Это было близко Батюшкову, в чьем поэтическом сознании, как замечает И. Серман, Пенаты — «не греческие боги домашнего очага с их конкретными религиозно-бытовыми обязанностями, а боги — покровители поэзии, символические обозначения того мира, в котором живет поэт»[40] Изменение у Гнедича горациевской топики — шаг в сторону образного строя «Беседки Муз».

Как капнистовская переработка Горация отразилась в «Беседке Муз»?