Глава одиннадцатая. Разгадка «Красной гряды»

Разгадка «Красной гряды»

Именно делите мир не по северу и по югу, не по западу и по востоку, но всюду различайте старый мир от нового!

Наставление из тибетских сказок

В лагере нас встретило необычайное многолюдство и приветственная стрельба. Только что прибыл Малеев с «Могилы Дракона», вернулись Эглон с Лукьяновой из Наран-Булака.

Ян Мартынович, сияющий и торжественный, вручил мне письменный рапорт об успехе раскопок в Наран-Булаке. Нашли несколько черепов и челюстей диноце-ратов, невиданную целую черепаху и другие сокровища. Давно я не испытывал такой радости. Тайна «Красной гряды» раскрылась, уступая нашим упорным трудам. Новая фауна древнейших млекопитающих, черепах и даже рыб нижнего эоцена – эпохи начала третичной системы, закончившейся около сорока миллионов лет тому назад, открылась глазам ученых. Следовательно, все красные отложения центральной гряды Нэмэгэтинской котловины были эоценовыми, то есть очень важными для отечественной палеонтологии, потому что на нашей Родине породы этого возраста очень редки. Нашим долгом было продолжать раскопки и поиски.

Место, где мы вынужденно поставили Перевалочный лагерь (именно вынужденно, без выбора), оказалось открытым страшным ветрам, дувшим вдоль Нэмэгэтинской впадины. В лагере на «Могиле Дракона» ветер чувствовался не так сильно, но здесь он дул по целым неделям и сильно раздражал нас. Без прикрытия буквально ничего нельзя было делать. При курении за воротник и в глаза летели жгучие искры, при чтении рвались немилосердно трепавшиеся страницы, при еде миска с супом была полной песку и пыли. Беспрерывная вибрация натянутой палатки очень надоедала, но еще больше мешала въедливая тонкая пыль, желтым туманом стоявшая внутри. Я изобрел себе другой род жилища. Из остатков фанеры и обрезков досок мы сколотили небольшую будку, такую, чтобы в ней едва-едва можно было поместиться. Эта будка на ветреном юру лагеря оказалась очень уютной. Не раз сюда собиралось «местное население» послушать патефон, пописать дневник или привести в порядок аппараты и приборы. Поставленная на краю обрыва будка удерживалась четырьмя проволочными растяжками, противостоявшими самым злобным шквалам. Опыт удался как нельзя лучше: будка была гораздо лучше защищена от ветра и песка, чем палатка. Позднее мы сделали в будке задвижную дверь и поставили двойную, не прогреваемую солнцем крышу. Такие будки я могу горячо рекомендовать для продолжительной лагерной жизни в Гоби. Как часто во время ранних осенних ночей, в холодном мраке и реве ветра я сидел в своей будке за пишущей машинкой, звук которой заглушался ветром, и не мешал никому в спящем лагере. С одной стороны вдоль стенки, на ящиках с ценными приборами и патронами, – доски, на них – постель. Напротив – столик с двумя подсвечниками. По стенам – узенькие полки и гвозди, на которых размещено научное имущество – фотоаппараты, бинокли. В углу – винтовка, а по другой стенке – вьючные чемоданы с документами. Над столом на стене – табель-календарь, график движения машин и таблица ракетной сигнализации. В общем, вполне приспособленная для работы и отдыха каюта…

Наступил сентябрь, ночи становились необычайно холодными даже для Гоби в это время года. Мы не рассчитывали на такой сильный холод и не оборудовали палатки переносными печками. Единственной отрадой работавших на «Могиле Дракона» стала кухонная палатка. У нас в Перевалочном лагере и этого не было. Днем во время работы мы забывали о ночном холоде, но едва только солнце закатывалось, как он подступал – неумолимый, неизбежный. Крепко досталось мне в одну из ночей четвертого сентября. Мы с Новожиловым определяли истинный меридиан по звездам с помощью теодолита. Звезды никак не «хотели» сходиться. К четырем часам мы закоченели так, что едва смогли закончить наблюдения. Новожилов принес изготовленную им «целебную» тинктуру – крепчайшую водку, настоянную на семи сортах полыни. С помощью этой зеленой жидкости ужасающей ядовитости и горечи нам удалось согреться.

Работа шла споро, как заведенные часы. Машины даже из самых дальних рейсов в Улан-Батор прибывали точно по графику. Новожилов совершил несколько поездок на «Козле» в котловину Обручева и на западный конец Бумбин-нуру («Банка-Хребет»). К сожалению, выделить ему в помощь грузовую машину никак не удавалось, а кратковременные наезды на одном «Козле» не принесли серьезных результатов, кроме общей ориентировки. Интересным было открытие Новожиловым резко смятых красноцветных костеносных пород с северной стороны Алтан-улы. Слои песчаников были резко загнуты вверх и поставлены вертикально, параллельно оси хребта, показывая тем самым направление и характер поднятия.

Рождественский отправился в дальний маршрут в Номогон сомон («Тихий сомон») на юг от Далан-Дзадагада. Еще в 1946 году мы слыхали о нахождении там «драконовых костей». Однако Рождественский вернулся ни с чем: в Номогон сомоне не было не только костей, но даже отсутствовали красноцветные осадочные породы мела или кайнозоя. На поверку оказалось, что кости встречались не у Номогон сомона, а в горах Номогои-ула, на северной окраине Номиин-Гоби («Лазоревая Гоби»), на восток от аймака – вдоль границы с КНР. Пришлось отложить исследование на следующий год работы экспедиции (так и не состоявшейся).

Опыт этих поисков показал, насколько трудно постижимо каждое серьезное открытие. Ничего не давалось с налета, а только в результате продолжительных поисков и тщательной подготовки. Неудача последних разведок явилась уроком для нашей научной молодежи, стремившейся все вперед к новым местам, не доделав еще начатого. Наука требует прежде всего систематичности. Я вел неукоснительную борьбу с этими тенденциями к «великим открытиям», а заодно и со «слабохарактерностью» при раскопках.

Эглон, копавший на Наран-Булаке, посылал мне с каждой оказией записки о том, что там пора прекращать работу и перебрасываться на новые места. Последнюю записку доставил наш рабочий на верблюде. Он попал под проливной дождь, верблюд стал падать на скользкой почве, и Тимофеев едва добрался до нас. По дороге он наблюдал трагическую гибель одиноко пасшегося верблюда. Огромный и сильный самец неосторожно подошел к краю узкого оврага и соскользнул по склону из размокшей глины. Верблюд не разбился, но упал на спину вверх ногами и никак не мог встать. Животное билось всего несколько минут и умерло от напряжения или страха, прежде чем Тимофеев подоспел к нему на помощь. Этот случай показал, насколько верблюд, необычайно выносливый в привычных для него условиях, становится беспомощным при других обстоятельствах. Правы ли биологи, считая верблюда особенно выносливым? Это животное выносливо лишь к жаре, безводью и грубой пище – специальным условиям пустыни. На самом деле верблюд обладает малым запасом жизненной энергии и легко гибнет в случаях, требующих огромного напряжения и неутомимости.

Пришлось ехать к Эглону, в его лагерь среди высоких белых стен ущелья Наран-Булак. По дороге мне удалось убить харасульта – очень кстати, так как у Эглона кончилось мясо. Но и привезенный харасульт не утешил упавшего духом раскопщика. Из четырех заложенных нами пробных раскопок все оказались пустыми, за исключением первого, открытого Новожиловым скопления. Если кости здесь залегали разрозненно или редкими гнездовыми скоплениями, то неудача наших раскопок еще ничего не значила. Мы избаловались исключительным богатством монгольских местонахождений. Я напомнил Эглону, как четырнадцать лет назад мы с ним копали пермские местонахождения в Поволжье. Там кости и скелеты редчайших пресмыкающихся, живших около двухсот миллионов лет назад, залегали в костеносиом песке очень рассеянно. Мы применили вскрытие костеносного пласта большими площадками, до двухсот квадратных метров, и добились крупного успеха. Сейчас мы не могли делать большую раскопку – работа на «Могиле Дракона» отнимала все силы и к тому же затягивалась из-за неимоверной крепости песчаника. Я упросил Эглона сделать еще одну контрольную раскопку и дал согласие на его возвращение в Перевалочный лагерь. Рабочие его отряда должны были усилить отряд Малеева на «Могиле Дракона».

Тонна за тонной песчаниковых плит, переполненных костями траходонтов, прибывали с «Могилы Дракона». Песчаник в глубине раскопки стал очень твердым. Весь горный инструмент поломался, и походный горн горел целыми днями для кузнечной работы. В плитах песчаника мы находили отпечатки шкуры утконосых ящеров. Кожа их была усеяна круглыми костными бляшками разной величины – от горошины до грецкого ореха. Песчаник сохранил все складки и морщины кожи исполинов. Не поддавались объяснению отпечатки с рядами загадочных круглых ямок, возможно, отверстий каких-нибудь кожных желез.

К северу, в глубь обрыва, твердые плиты переходили в плотный песок, служивший границей скопления скелетов. Совершенно очевидно, что порода сцементировалась вокруг костей химическим действием продуктов гниения органических веществ. Крепость песчаника разочаровала нас. Препаровка, то есть освобождение из породы окаменелых костей, при такой твердости песчаника должна, была занять в Москве многие годы. Как ни трудно извлекать скелеты крупных динозавров, залегающие в рыхлом песке, но это окупается быстротой их препаровки, а следовательно, и научной обработки. Материал с «Могилы Дракона» требовал многих лет тяжелой работы, прежде чем мог стать пригодным для научной обработки и музейной экспозиции. По всем этим соображениям мы перестали жадничать и оставили на месте как разрушенные выветриванием кости, так и залегавшие в самой твердой плите. Один череп около метра длины, лежавший на боку, плохо сохранился, но я хотел взять его, чтобы выставить в музее без всякой препаровки, в естественном залегании. Однако неимоверно крепкая плита, больше метра толщины, не позволила этого сделать. Череп и по сие время скалит свои многочисленные зубы в ущельях Алтан-улы.

На левой половине площадки Малеев открыл громадный, тоже лежавший на боку череп от другого скелета. На границе песка обнаружили превосходно сохранившийся череп маленького – молодого – зауролофа. Чтобы отделить его от плиты, поочередно били молотами самые сильные люди экспедиции – шоферы Брилев и Лихачев, рабочий Толя-Слоник и я. Мы любовались работой Брилева. Обнаженный до пояса, он широко и свободно размахивал двадцатикилограммовой кувалдой, могучие мышцы выступали пластинами на его широченной груди, вздувались буграми на прямых плечах, перекатываясь под гладкой смуглой кожей. В конце концов плита уступила. Когда Малеев уехал в Улан-Батор, а его место на раскопках занял Эглон, при помощи лебедки перевернули последнюю, оставшуюся нетронутой плиту. Под ней вскрылся исполинский череп, лежавший на темени нижней челюстью вверх. Все эти три черепа уже отпрепарированы и дополнили выставку Палеонтологического музея Академии наук СССР. Два из них принадлежали таким гигантам, какие еще не были известны среди утконосых динозавров – зауролофов. В естественном положении – стоя на задних ногах – эти животные достигали девяти метров высоты, а по массивности костей не уступали самым громадным ящерам – зауроподам. Маленький череп показывает, что вместе со старыми животными захоронились и очень молодые. Такое захоронение могло случиться только при какой-то катастрофической, внезапной гибели стада утконосых динозавров. Что это было: наводнение, эпизоотия или отравление газами? На этот вопрос условия залегания скелетов не дали нам никакого ответа.

По числу добытых и разрушенных черепов мы установили, что на «Могиле Дракона» было погребено не меньше шести скелетов крупных взрослых особей и седьмой – молодого индивида. Все скелеты принадлежали одному и тому же виду животных – зауролофу узкорылому, описанному Рождественским по нашим находкам.

Четвертого сентября в Улан-Батор отправились Малеев с Лукьяновой. Малееву следовало возвращаться в Москву для защиты диссертации, а Лукьянова должна была вести в Улан-Баторе препаровку части наших коллекций для Государственного музея МНР. Суета, в Перевалочном лагере прекратилась.

На следующий день, когда мы мирно сидели в пустой машине и хлебали горячий суп, я воспользовался свободным временем, чтобы ответить на наиболее частый вопрос, задававшийся нам – палеонтологам – нашими рабочими, шоферами, приезжими аратами. Каким образом мы, ученые, распознаем погребенных в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда еще на Земле не было человека?

– Существует наука анатомия, – начал я, – без которой ни один хирург не мог бы сделать операции или врач – определить болезнь. Анатомия подробно изучила, как устроены у человека кости, кровеносные сосуды, нервы, кишки, мозг. Из анатомии родилась сравнительная анатомия. Эта наука изучает строение не только человека, но и других животных, сравнивает их между собой, находя одинаковые системы органов, устанавливая различия в действии пищеварительной системы, зубов, органов движения – конечностей. Животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, всегда похожи друг на друга. Например, крупная рыба – акула, вымерший морской ящер – ихтиозавр и современный морской зверь – дельфин обладают почти одинаковой формой тела. Однако их внутренние органы – скелет, дыхательная система, воспроизведение потомства – очень сильно разнятся.

На основании данных сравнительной анатомии мы можем по строению даже отдельных частей животных, например скелета, установить, с каким родом животных мы имеем дело. У пресмыкающегося никогда не будет таких костей, как у млекопитающего или у рыбы, рыба будет отличаться от всех других позвоночных животных и так далее.

Но этим еще не исчерпывается могущество сравнительной анатомии. Изучая строение органов в их действии, функции, как говорят ученые, мы узнаем, какому назначению отвечает тот или другой орган.

Копыта лошади, зебры или осла – приспособление к продолжительному бегу на твердой почве. Парные раздвоенные копыта жвачных или свиней служат для передвижения по более мягкой, топкой почве, хотя отлично служат антилопам и в сухих степях.

Широкие мозолистые ступни верблюда, расширенные пальцы-лапы страуса, толстые, с короткими ногтями-копытцами ножки нашей копытки – все это приспособления для ходьбы по рыхлым, сыпучим пескам пустыни.

Слон, носорог и бегемот обладают круглыми, столбообразными ногами, хотя и являются разными, не родственными друг другу животными. Строение их конечностей одинаково только потому, что столбообразные ноги наиболее выгодны для огромных животных с большим весом тела и, следовательно, выполняют одинаковое назначение – функцию.

Зная назначение и действие каждого типа органов у современных животных, мы можем, находя такое же строение у вымерших животных, определить, к чему они были приспособлены, выяснить образ жизни давно исчезнувших с лица Земли тварей. Тем самым мы получаем важнейший ключ для воссоздания условий жизни в прошлых геологических эпохах и для выяснения условий образования горных пород. Для палеонтолога чрезвычайно важно, чтобы современные животные были подробно изучены зоологами и биологами. К сожалению, изученность строения современных животных крайне недостаточна. Для палеонтологов особенно нужно изучить животных древнего типа, которые еще живут в наше время. Именно эти животные наименее изучены, потому что живут в труднодоступных районах тропиков и субтропиков. Именно так уцелели пережитки прошлого населения нашей планеты. Таковы древние хищники – кунице-кошки горной Азии, Центральной Америки и Центральной Африки, крокодилы, исполинские тропические ящерицы, слоновые черепахи, тапиры, бегемоты, носороги, слоны, гиены, трубкозубы, броненосцы, ленивцы, сумчатые, однопроходные, панголины и многие другие. Все эти животные изучены очень плохо. Предстоит еще колоссальная работа, прежде чем биологи будут знать их анатомию с нужными подробностями.

Но дело не только в анатомии. Для того чтобы понять действие и назначение устройства органов этих животных, надо во всех подробностях знать их образ жизни: движение, питание, размножение, поведение в условиях той местности и страны, где они живут. Поэтому нужны десятки лет терпеливых и длительных наблюдений над жизнью этих животных. Эти наблюдения есть. Они накоплены тысячелетним опытом охотничьих народов Африки, Южной Азии, Австралии и Южной Америки. Самые знаменитые следопыты Африки – бушмены – знают в мельчайших подробностях жизнь диких зверей и птиц. То же самое можно сказать о даяках Индонезии, индейцах Центральной и Южной Америки, охотничьих племенах Индии. Именно у этих и у многих других народностей мы можем почерпнуть сведения о биологии животных, которые заменят столетие научных наблюдений. Однако расовые бредни, презрение европейских ученых к цветным приводят к тому, что ученые капиталистических стран даже не думают об этом. Здесь не только величайшая нелепость, но и прямое преступление перед будущими поколениями человечества. Охотничьи народы быстро исчезают. В условиях колониализма они превращаются в городских или сельских рабочих и навсегда отходят от промысла предков. Не менее быстро вымирают и сами животные, исчезая с лица Земли.

Необходимы совершенно срочные меры, чтобы не упустить навсегда богатство народного опыта охотничьих племен и поставить его на службу науке.

Оратор сильно воодушевился, сев на любимого конька, но лекция прервалась. Неожиданно показались три машины: к нам приехали гости из ЦК Монгольской народно-революционной партии, совершавшие поездку по южным районам республики. Мы повезли гостей на «Могилу Дракона», засняли на кинопленку и подробно разъяснили, как лучше выехать к северу через «наше» Нэмэгэтинское ущелье.

Работы на «Могиле Дракона» заканчивались. Подошло время перебазировать раскопки и лагерь в другое место. Около двадцати тонн плит с костями динозавров лежало в Перевалочном лагере и дожидалось окончания раскопок. Только тогда можно было разобрать деревянную подъемную дорогу и пустить брусья на упаковку. Я настоял, чтобы Рождественский и Новожилов отправились еще раз на «Красную гряду» осмотреть необследованный участок между Наран-Булаком и горой в форме юрты к юго-западу от колодца Даац-худук. Поисковики вернулись уже к обеду и сообщили, что нашли два черепа и множество обломков костей древнейших млекопитающих в обрывах прямо на борту главного русла Эхини-Цзулуганай, к северу от родника Улан-Булак («Красный родник»). Пригодность «Красной гряды» для раскопок подтвердилась еще раз, и я решил переводить лагерь туда.

Недалеко от «Могилы Дракона» были найдены два развалившихся размытых скелета крупных хищных динозавров. Такого материала у нас хватало, и мы не стали продолжать алтанулинские раскопки. Также пришлось отложить до будущего времени выемку находок Рождественского, ездившего к самым западным размывам массива Нэмэгэту. Судя по найденным костям крупных и мелких хищных динозавров, там мог бы быть еще один центр раскопочных работ.

В ночь на 7 сентября налетела особенно сильная буря. Находившиеся в Перевалочном лагере Рождественский и Новожилов забились ко мне в будку. Наперекор буре мы завели патефон. Фанерная каморка чисто резонировала и усиливала звук. Заглушая рев ветра, неслись звенящие ноты «Липы вековой» и могучие звуки серебряных труб из вступления «Лебединого озера». Мы представляли себе, как были бы потрясены путники, качавшиеся на верблюдах в ночную бурю в безлюдной Гоби, если бы ветер донес к ним из темной дали чудесную музыку Чайковского.

На следующий вечер мы закончили переброску лагеря с «Могилы Дракона» и окончательно подняли полуторку наверх. Сняли лебедку, разобрали деревянную дорогу и приступили к упаковке вывезенных наверх песчаниковых плит. Стальная балка для талей была более не нужна, везти ее назад не имело смысла. Мы глубоко вкопали ее на месте лагеря. На стороне, обращенной к северу, Дурненков насверлил надпись: «АН СССР, МПЭ, 48–49 г.». На полметра от поверхности, с той же северной стороны балки, закопали тщательно закупоренную бутылку с бумагами, указывавшими лагеря, расстояния до мест основных раскопок и перечислявшими участников экспедиции 1949 года. Стальная балка послужит прочным ориентиром на многие годы для будущих исследователей. Такой знак был гораздо лучше простого обо, воздвигнутого в Центральном лагере 1948 года. Правда, под обо там закопали испорченный походный горн, а внутри обо положили бутылку со сведениями об экспедиции и советскими газетами 1948 года…

Уже в сумерках я вышел на обрыв сухого русла, чтобы немного отдохнуть и оглядеться. Ненужные больше верблюды были пригнаны с «Могилы Дракона» и завтра возвращались в сомон. Внизу, в сухом русле, на сером песке светилась тусклым белым фонариком палатка погонщиков-аратов. Вокруг виднелись темные пятна лежащих верблюдов. Взошла яркая луна, в палатке потух огонек, и она стала голубовато-белой пирамидкой на свинцовых песках, а черное плато засветилось лунными бликами.

Восьмого сентября мы надолго, если не навсегда, покинули бэль Алтан-улы. Ветер скоро развеет щепки, обрывки бумаги и сотрет все следы нашей жизни. Останется только укатанная дорога, глубокая выемка в склоне сухого русла, да еще несокрушимый стальной столб будет выситься, шлифуемый свирепым ветром, как памятник труду горсточки советских людей. Глядя на опустошенный лагерь, было трудно поверить, что совсем недавно здесь стояли ряды палаток, штабеля досок и брусьев, ящиков с припасами. По вечерам звучал веселый смех, звуки гитары и патефона спорили с однообразным шумом ветра. Возвращаясь из рейсов, машины выстраивались за лагерем. Их громоздкие кузова казались прочной стеной, прикрывавшей нас с востока. С наступлением темноты в установленный час хлопали выстрелы ракетного пистолета, и плоскогорье озарялось вспышками ослепительного зеленого, голубого или белого света. Аварийных красных ракет, к счастью, не пришлось пускать ни разу… Одну-две минуты спустя под гребнем Алтан-улы возникала звездочка, одна, другая, светившие как будто из глубины горной громады. Это отвечал лагерь «Могилы Дракона». Если мы выпускали две зеленые ракеты, то спустя полчаса из ущелья огненными глазами дракона показывались фары полуторки. Это спешил за долгожданной почтой Малеев: две зеленые ракеты означали приход машин из Улан-Батора…

Я долго возился с перевозкой лагеря и поломкой машины – у «Тарбагана» сломался хвостовик. Запасные части у нас были, и авария означала лишь задержку. Только ночью мы с Прозоровским наконец отправились на «Козле» в новый лагерь. Мы без конца петляли по путаным сухим руслам, спускаясь на дно котловины. Ночная таинственная Гоби была океаном холодного ветра. Фары «Козла» вырывали из мрака кусты саксаула, выступы обрывов, ровные скаты широких русл. Прозоровский согнулся на заднем сиденье, жадно осматриваясь. Иногда раздавался тоскливый вопль кинооператора: «Эх, кадры, кадры!» И как я сочувствовал ему, много раз силясь запечатлеть, передать другим величие или краски чудесных видений, мелькавших передо мной на путях по Гоби с не поддававшейся осмысливанию быстротой!

В лагере у подножия останца в русле Эхини-Цзу-луганай, близ родника Улан-Булак, уже стояли три палатки. Моя фанерная будка встала на высокой площадке – уступе холма над руслом. Только на Алтан-уле она стояла на буро-желтых меловых песках, а здесь – на белом песке эоцена. Взошла луна. Я уже не раз замечал, что здесь, и вообще на юге, луна голубее северной, та – более каленосеребряная. От голубого лунного света белые пески утратили сероватый оттенок и засеребрились. Серебряные холмы, склоны и уступы со всех сторон окружили новый лагерь, а площадка перед моей будкой напоминала роскошную серебряную плиту. На моем столике загорелись свечи, и стало опять хорошо работать, как будто и не было переезда с высокого бэля Алтан-улы сюда, на дно котловины, к саксаульным буграм. И ветер завывал по-прежнему, хотя и не с таким остервенением, как на открытом плоскогорье.

С рассветом в лагере возобновилось оживление. Часть рабочих продолжала разборку перевезенного и в спешке выгруженного кое-как имущества. Другие грузили машины коллекциями и пустыми бочками. «Волк», «Дракон» и «Тарбаган» шли в Далан-Дзадагад, а «Тарбаган» после выгрузки в аймаке должен был идти с Рождественским в Орокнурский район. Мы рассчитывали, что дождливое лето 1949 года принесет нам новые сборы костей мелких млекопитающих, вымытых из третичных отложений на Татал-голе. Кроме того. Рождественский собирался раскопать место к югу от лагеря Анда-худук, где Новожилов в 1948 году нашел остатки мастодонта. Оттуда Рождественский возвращался прямо в Улан-Батор, а «Тарбаган» немедленно шел нам навстречу в Далан-Дзадагад с полным грузом бензина, которого осталось в обрез. Поиски и раскопки Рождественского не увенчались успехом, и я до сих пор раскаиваюсь, что послал его туда, а не на Улан-Ош. В последнюю далекую разведку к горам Улан-Дэль-ула («Красная грива»), в ста километрах к югу от Баин-Далай сомона, отправился Новожилов на полуторке. Там находились большие размывы красноцветных пород.

Рабочие сосредоточенно долбили раскопку – холодная осенняя Гоби уже поднадоела им всем, и ребята стремились в Улан-Батор. Прозоровский занимался съемкой растений и мелкой гобийской живности – мышей, змей и ежей. Я принялся за геологические исследования третичной толщи «Красной гряды».

Эглон с Александровым открыли замечательный костеносный горизонт на небольшом плато к северу от лагеря, названного нами «Северным Полем». На всей поверхности плато выходил слой грубых гравийников и мелких конгломератов, а в нем попадалось множество конкреций – стяжений того же гравийника, образовавшихся вокруг костей древних млекопитающих, остатков черепах и скелетов рыб. Открытие пришлось как нельзя более кстати. Мы теперь подготовились для серьезной схватки с «Красной грядой». Раскопки на месте находок вдоль русла очень быстро истощались. Небольшие пробные площадки, заложенные в разных местах, оказались пустыми. Сделать большую двухсотметровую раскопку не хватило бы времени. А тут – целое большое поле, богатое этими, с таким трудом дававшимися находками!

На следующий день мы с Эглоном проследили распространение горизонта «Северного Поля» на южный берег сухого русла, прямо к моей будке. В одной из промоин открылась громадная плита, сплошь покрытая скелетами крупных рыб из рода ильных рыб, или амий, и по сие время живущих в реках юга Северной Америки. Извлечение и упаковка находок на «Северном Поле» продолжались до четырнадцатого сентября. Я в это время обследовал окружающие останцы и ущелья. К северо-западу от лагеря древнее русло, заполненное конгломератом, было врезано в серые меловые песчаники. Прямо под красными третичными породами залегал неполный скелет крупного хищного динозавра. Это означало, что после мелового периода наступил размыв, вероятно, происходивший в палеоценовую эпоху. Возобновившееся в эоценовую эпоху отложение осадков сформировало породы «Красной гряды», которые легли на размытую поверхность меловых песчаников. Часть мела была смыта вместе с палеоценом. Размыв дошел до средних горизонтов верхнемеловой эпохи. Позднее Новожилов прошел с маршрутом дальше меня и открыл береговую линию эоценового бассейна.

Четырнадцатое сентября оказалось днем, богатым событиями. С утра отправили «Козла» с Эглоном и Прозоровским. Они должны были заснять Баин-Дзак, не посещенный Прозоровским. Оттуда Эглон ехал прямо в Улан-Батор, а по дороге высаживал кинооператора в Мандал-Гоби для съемки каких-то недостававших для кинофильма кадров. Я должен был забрать Прозоровского на пути в Улан-Батор около двадцатого сентября. Население лагеря собралось проводить Яна Мартыновича, которого любили все без исключения. Маленькая машина была уморительно нагружена. На заднем сиденье устроился Прозоровский, защемленный и утопленный по шею в груде постелей и киноснаряжения. Я с наслаждением сфотографировал кинооператора и напомнил его жалобы в начале местности и согласился быть нашим проводником. Оба – и старик полушутя-полусерьезно ворчал тогда Прозоровский, карабкаясь в кузов грузовой машины. Но там он восседал в уютном мягком гнезде со всеми аппаратами под рукой и просторным обзором. Теперь наш Николай Львович вкушал сомнительную сладость дальнего путешествия на легковой машине.

К обеду прибыли две улан-баторские машины – «Дзерен» и «Кулан». Обе едва-едва дотянули до лагеря. На спуске с Гурбан-Сайхана у «Дзерена» вырвало кардан, который разбил аккумулятор, бензобак и сам согнулся в дугу. Уже в лагере выяснилась еще более серьезная авария. От удара кардана лопнул картер маховика. К счастью, именно у «Дзерена» на борту был прибит запасной кардан С ним машина ходила уже второй год, и теперь он пригодился У «Кулана» окончательно рассыпался аккумулятор, но Пронин брался восстановить его из трех разбитых старых. Вечером явился «Олгой-Хорхой» с Новожиловым. У полуторки поломалась передняя рессора, серьга задней и рассыпался кузов. В довершение беды полуторка сожгла весь свой запас бензина – двести пятьдесят литров. Бензина для возвращения на базу в аймаке осталось в обрез – восемьсот литров на пять машин. В конце концов здесь, в насквозь знакомых местах, недостача горючего не была опасной. На случай нехватки мы могли заранее встать под перевалом Гурбан-Сайхан и послать полуторку в аймак за бензином.

До поздней ночи мы с Новожиловым сидели в моей будке и, ежась от холода, рассматривали карты. Лагерь спал, слабый ветер катился по руслу, на «Северном Поле» гулко кричал филин: «Шубу! Шубу!» Шуба действительно очень требовалась.

Новожилов осмотрел на Улан-Дэль-уле много обрывов, но осталось неизученным еще несметное количество. Его находки исчерпывались двумя обломками костей таза, по которым ничего нельзя было сказать. В неудачах новых маршрутов истинным утешением являлись успехи в лагере. Одно только «Северное Поле» дало три тонны интереснейших находок. Слой конкреций за моей будкой разработал Дурненков и нашел черепаху, крупные челюсти и части черепов. Я нашел большой череп диноцерата рядом с раскопкой Эглона и был немало изумлен этим обстоятельством. Подобная же история случилась с Новожиловым. Он вторично обследовал большой останец к востоку от лагеря, в свое время осмотренный Рождественским, который абсолютно ничего там не нашел. Новожилов открыл на останце целое костеносное поле, названное «Восточным». Подобные неожиданности как нельзя лучше свидетельствовали о необходимости самого тщательного исследования таких мест, в которых исследователь не рассчитывает побывать вторично.

На гребне останца, возвышавшегося над лагерем, я установил теодолит. Вскоре на топографическую схему точно легли важные для раскопок подробности. Появились останцы «Восточный», «Контактовый», «Хайлясовый» и «Западный». Немного дальше, за «Западным», поднимался останец, возглавлявший гряду меловых пород, уходившую в направлении к Цаган-уле. Этот останец, названный «Столовым Массивом», и другие, следовавшие за ним до Цаган-улы, вероятно, были выступами извилистей береговой линии третичной, превратившейся в озеро, впадины. На севере «Столовый Массив» смыкался с обширной площадью мела, почти не осмотренной нами. Здесь имелись отличные перспективы для будущих раскопок.

Новожилов исследовал западные останцы и нашел в них множество костей динозавров. Нам, палеонтологам, казалось странным, почти невероятным, такое скопление остатков гигантских ящеров в непосредственной близости от местонахождения третичных млекопитающих. Однако если вдуматься поглубже, то не было ничего удивительного: русла третичных потоков, отлагавших «Красную гряду», пересекли более древнее большое русло мелового периода. Так встретились два случая захоронений вымерших животных, по времени разделенные промежутком в двадцать миллионов лет.

В трубу теодолита я долго обшаривал противоположный, северный край Нэмэгэтинской впадины. Засечки на заметные вершины, азимуты и углы возвышения для точной установки раскопок на картах уже были промерены. Оставалось разыскать Перевалочный лагерь и тем самым связать оба места главных работ 1949 года. Стекло зрительной трубы выхватывало из почти не различимой глазом дали отдельные промоины, склоны обрывов, кусты саксаула, темные впадины под обрывами – все затуманенное и перевернутое «вверх ногами». Часы шли, я не раз протирал слезившиеся от напряжения глаза, по нескольку раз уже был просмотрен каждый километр удаленного бэля, а столб в Перевалочном лагере никак не находился. Я позвал Новожилова с его соколиным зрением, но и тот, пробившись с полчаса, объявил, что ничего не видит. Отчаявшись, я почти примирился с перспективой отказаться от точной увязки обоих лагерей. Внезапно я заметил у самого края поля зрения крохотную черточку, отличавшуюся от всего другого резкой определенностью очертаний. Едва дыша и осторожно вращая микрометренный винт, я перегнал черточку в центр поля и тут убедился окончательно, что это был наш столб. Мы переоценили его размеры и потому так долго мучились с поисками. На этом расстоянии высокий рельс даже в трубу теодолита казался не больше короткой щетинки.

Раскопки завершались. Кончался наш запас гипса и ящиков, подъедались и продукты. Мы могли бы похвалиться поразительно точным расчетом всех запасов, если бы это совпадение не было случайным. Солнечные и холодные дни были напоены бодрящей свежестью, и все работали не покладая рук. Ремонт машин шел на полный ход. Пронин после долгих размышлений стянул разбитый картер мотора «Дзерена» железными лентами. Мы рассчитывали на пресловутую прочность «ЗИСа» и надеялись, что машина дойдет до Далан-Дзадагада, куда «Тарбаган» подвезет новый картер.

У Новожилова и у меня накопилось много геологических наблюдений. Теперь загадок «Красной гряды» больше не существовало. В «Красной гряде» мы открыли четыре костеносных горизонта и по смене пород проследили восемь этапов ее образования. В первом этапе происходил общий размыв меловых пород. Образовалась узкая котловина, в которой отлагались конгломераты и нижние грубые пески. Скорость потоков была слишком велика, и остатки животных, не задерживаясь здесь, выносились куда-то дальше и там разрушались. Вскоре в котловине образовалось озеро, скорость потоков резко упала, и они стали приносить только тонкоотмученный материал. Отложились пурпурные глины без остатков животных, которых не могли принести медленные (слабые) потоки.

Затем наступило усиление приноса с частичным размывом уже отложенных пурпурных глин. В бассейн начали поступать кости нижнего костеносного горизонта, и отложилась нижняя песчаниковая плита. Еще большее увеличение скорости приносящих потоков вызвало отложение гравийника и множества костей второго нижнего горизонта. Течение было настолько сильным, что размывало рыхлые гравийные осадки, оставляя нетронутыми только участки, сцементировавшиеся вокруг костей. Так образовался слой конкреций с костями млекопитающих. Эти же потоки несли множество трупов крупных рыб и водяных черепах, погребавшихся вместе с конкрециями.

В следующую, пятую, фазу отложения образовались продольные речные русла и в них накопились десятиметровой мощности слои белых песков с редкими рассеянными костями. Шестая и седьмая фазы – это вновь образование сравнительно глубокого озера с отложением в нем коричневых глин и бурых глинистых песков. Это отложение было прервано седьмой фазой с усилением приноса, отложением желтых песков и верхней песчаниковой плиты, а также с костями млекопитающих верхнего костеносного горизонта. В последнюю, восьмую, фазу озерный бассейн распространился гораздо шире прежней узкой котловины и достигал в ширину не менее двадцати километров с севера на юг.

Такова была геологическая история «Красной гряды», прочитанная нами в смене различных пород и в распределении остатков животных. Потоки, приносившие кости, текли из лесов, окаймлявших озеро или ранее – котловину. Множество мелких древесных обломков, встреченных нами в костеносных горизонтах, говорило об этом. По-видимому, найденные нами древние млекопитающие обитали вдоль рек на опушках лесов. Попадая в воду, их остатки смешивались вместе с трупами речных обитателей – рыб и черепах – и сносились в ту котловину, которая пятьдесят миллионов лет спустя сделалась «Красной грядой» и вместилищем их окаменелых остатков.

Найденные в «Красной гряде» диноцераты, по описанию профессора К. К. Флерова, были представителями совершенно новой ветви азиатских диноцерат, названных монголотериями (в переводе с греческого – «монгольский зверь»). Это были травоядные, размером с крупного теленка животные, еще не потерявшие общего облика хищника. Широкие лбы и узкие теменные гребни их черепов напоминали медведей. Еще большее сходство с медведями придавали стопоходящие когтистые задние лапы, позволявшие животным легко вставать на дыбы. Длинные клыки, торчавшие вниз из верхней челюсти, как у современной кабарги, но гораздо более длинные, походили на клыки саблезубых тигров.

Другие найденные здесь звери принадлежали к группы пантоламбд, также до сих пор известных только на Американском материке. Величиной с собаку, они обладали замечательными зубами, похожими одновременно и на зубы травоядных и на древних насекомоядных – летучих мышей. Совершенно новыми были и черепахи, по-видимому, предки современных тропических черепах Африки и Южной Америки. Недаром так привлекала нас «Красная гряда» В ней, в самом сердце Азии, оказались скрытыми документы наземной жизни начала кайнозойской эры, и эта жизнь была в общем такой же, как и на удаленном Американском материке. Следовательно, развитие древних млекопитающих, вопреки установившимся взглядам, было широким и повсеместным уже на заре кайнозоя.

С семнадцатого сентября ночные крики филина прекратились. Вместо них стал раздаваться печальный волчий вой. Сияющая гобийская красавица луна ущербилась, ночи стали темными. Восемнадцатого сентября мы принялись свертывать лагерь и грузить «Дзерена». В три часа дня «Дзерен» ушел на Далан-Дзадагад, чтобы не задерживать всю колонну, так как из-за разбитого картера он не мог идти быстро. Четыре тонны драгоценной добычи из «Красной гряды» были погружены на «Волка» и «Кулана». Полуторку забили бензобочками, а «Дракона»– тяжелым снаряжением. Как назло, «ходовой» день – девятнадцатое сентября – выдался жарким. Необыкновенный палевый туман застлал все горы и лег на бэли котловины Нэмэгэту еще со вчерашнего дня. Ветер дул в хвост колонны, моторы перегревались, но машины шли довольно быстро. К двенадцати часам достигли родника Даба. В последний раз я посмотрел на Нэмэгэту, но палевая дымка не дала мне проститься ни с ней, ни с Хугшо, несмотря на то, что дорога проходила у самого подножия последней. Осталась позади и дикая серая стена Хана-Хере. Здесь не было дымки, и чудовищные «Три Чиновника» с их необычайными вырубленными формами нависли над нами в свете низкого солнца. Глубокие черные провалы, торчащие утесы, отвесные скалы… Две западные горы с наклонной столовой поверхностью были как бы грубо обтесаны с четырех сторон, а восточная – вздымалась исполинским горбом с длинными пирамидальными ребрами.

К четырем часам мы были в Ноян сомоне. Прощание с друзьями и знакомыми отняло два часа, и мы дошли в свете фар только до больших песчаных кочек, в которых отстаивался «Дракон» в 1948 году.

Пестрые горы в тридцати километрах к востоку от Ноян сомона поразили меня своей запыленностью. Мягкими, как бы подернутыми дымкой, были цвета горных пород: малиновый, охристо-серый, грязно-зеленый, буро-шоколадный, красно-серый и серовато-белый. Причудливо сочетались низкие конусы и выровненные площадки перечисленных цветов, испещренные пятнами черных камней и черно-зеленых кустов гобийского миндаля. Пыль и песок покрывали всю местность, лежали тонким слоем на склонах холмов. В руслах и долинах песок насыпан глубоким и рыхлым одеялом. При виде этой картины легкая тревога омрачила мне радость возвращения. Пески явно наступали на весь район наших работ в Южной Гоби. Они заносили и область пестрых гор у Ноян сомона, и запад Нэмэгэтинской котловины около Цаган-улы, где появлялись новые и новые барханы. И было приятно вспомнить, что наша дорога в Нэмэгэту – трудная, трясучая, много раз проклинавшаяся, пересекает котловину высоко на бэле, в безопасности от несчастного нашествия.

Мы приближались к Цаган-Дерисуни. Знакомые черные холмы были испещрены почти горизонтальными тенями от низкого солнца. Сочетание скопища холмов и теней создало впечатление какой-то толпы, в быстром беге устремленной на запад, навстречу нашей колонне. Машины шли быстро, бензину хватило, и мы приехали в аймак к полудню, снявшись с ночлега в семь утра. Пронин добрался благополучно и разбирал мотор, никак не ожидая нас так скоро. Ночью пришел «Тарбаган» с бензином и картером для «Дзерена».

Двадцать первого сентября мы догрузили машины, насколько это было возможно, и выехали в Улан-Батор. За Олдаху-хидом внезапно отстали «– Волк» и «Кулан». Мы долго ждали их. Равнина в засуху была совершенно мертвой. Ни единой травинки не было на красновато-желтой глине, покрытой серым щебнем. Ветер поднимал столбы рыжей в закатнем солнце пыли. Отставшие машины подошли только ночью. У «Волка» сломалась крыльчатка помпы, у «Кулана»– трамблер. К полудню двадцать второго сентября мы добрались до Мандал-Гоби. Машины остановились у столовой, а я на «Драконе» поехал разыскивать Прозоровского. Надо было видеть, с какой радостью наш кинооператор выскочил из дома, едва услышав гул машины. Он истосковался от ничегонеделанья, поджидая нас. Уже в полной темноте мы доехали до большого обо на перевале шестьдесят восьмого километра от Улан-Батора.

Дальше шли опасные спуски, крутые повороты и косогоры. Шоферы наших машин, поврежденных в долгих маршрутах, с плохими тормозами, решили заночевать. Ледяной ветер пронизывал ватники. Мы разожгли большой костер и, погревшись, расхрабрились дотянуть до Улан-Батора еще сегодня на «Драконе» и полуторке. Машины пошли от веселого костра вниз в кромешную холодную тьму. Мгновение – и мир перестал существовать. Какие-то рытвины и бугорки виднелись впереди в свете фар. На самом деле это были спуски, подъемы и опасные косогоры, чувствовавшиеся только по мотору. Впереди нас шла полуторка. Пыль светлой стеной летела позади нее в свете наших фар. Когда полуторка удалялась, то только слабое пятно желтого света двигалось впереди в необъятной тьме. И этот слабый свет мгновенно исчезал, когда машина ныряла под спуск, и тогда «Дракон» двигался одинокий, словно затерявшийся в огромной вселенной. От его сильных фар по сторонам дороги ложился отсвет. Стоявшая за этой чертой тьма, как всегда, казалась огромнейшим лесом. Деревья с правильными интервалами выстроились ровной линией вдоль освещенной дороги. Отчетливо виделись огромные ветви почему-то не с листьями, а с хвоей, простертые на громадной, примерно семидесятиметровой высоте. Галлюцинация выдавала себя тем, что очертания деревьев не изменялись, несмотря на быстрый ход машины.

Еще не было часа ночи, как мы подъезжали уже к нашей базе в Улан-Баторе. Эглон и Рождественский ожидали нас с шестнадцатого сентября. К утру прибыли и все остальные машины. Последний гобийский маршрутб 1949 года закончился. Оставалось вывезти базу в Далан-Дзадагаде, а затем перебросить все на железную дорогу в Сухэ-Батор.

Так закончилась третья палеонтологическая экспедиция в Монгольскую Народную Республику 1949 года.

Еще больше узнали мы Гоби, еще больше полюбили эту пустынную и суровую страну. Наивно было бы думать, что теперь мы покончили с предварительным обследованием гобийских межгорных впадин. Огромные пространства: Джунгарская Гоби, Хони-Усуни-Гоби, впадина озера Алак-нур, Шаргаин-Гоби, пространство между Далан-Дзадагадом и Улугэй-хидом вдоль границы с КНР – все это простиралось на десятки тысяч неисследованных квадратных километров, которых еще не касались колеса наших машин. Да и в посещенных местах оставалось много неизвестного. Особенно на западе, где наши маршруты протянулись лишь одной длинной ниточкой.

Примером может служить рассказ старика арата, встреченного нами уже в Улан-Баторе. Старик арат рассказал нам о «каменных костях», которые он видел в двух местах недалеко от Цаган-Олома, к востоку от дороги на Юсун-Булак и к западу от нее, близ Шаргаин-Гоби. Описание, данное старым аратом, не оставляло никакого сомнения в полной правдивости его слов. Я и раньше не раз замечал, что монголы, когда говорят о деле, не стремятся что-либо прибавить или приукрасить. Все указания и советы, которые мы от них получали, были совершенно точными. Таким образом, в маршруте этого года мы прошли между двумя интересными местонахождениями, не подозревая об их близости. А теперь, с сообщением старика, выяснялся новый интересный район, смежный вдобавок с Шаргаин-Гоби, на которую я не перестаю и сейчас возлагать большие надежды.

Подобных сообщений из мест, смежных с районами наших раскопок, за годы, прошедшие со времени работы экспедиции, поступило еще несколько. Были присланы и кости громадных нижнемеловых травоядных динозавров – игуанодонов и больших титанотериев из Восточной Гоби как раз из оставшейся неисследованной области между Баин-Ширэ, Хара-Хутул и Эргиль-обо.

Наступил день, и я вышел прощаться с автоколонной экспедиции, уходившей на север для погрузки и возвращения в Советский Союз. Пронизывающий ветер – самый первый спутник монгольских просторов, встречающий каждого жителя этой страны при рождении и провожающий его при смерти, – трепал изодранные тенты машин. Последние рукопожатия, приветственные взмахи рук, шум дружно заведенных моторов… И вот они пошли мимо: «МГ – 41–15» – «Тарбаган»; «МГ – 41–16»– «Волк»; «МГ – 41–17» – «Дзерен»; «МГ – 40–83» – «Дракон»; «МЛ – 05–10» – «Кулан» и другие, более мелкие «звери». Если вы встретите их на улицах Москвы, доживающих свой век в честной работе, – помяните добрым словом и эти машины и их водителей. Это они, пробиваясь сквозь пыльные бури, знойные ураганы, в жестокий мороз и сильную жару через пески, горные хребты, глинистые котловины Гоби, дали возможность советским ученым совершить интересные научные открытия.

Я смотрел вслед исчезавшей вдали колонне и думал о том, что трудное путешествие обогатило не только науку, но и нас самих. В пустынной Гоби широко раскрыта книга геологической летописи как бы в дар человеку за суровость и бесплодие природы. У нас на зеленом, богатом водою Севере листы этой книги плотно сомкнуты – закрыты лесами, болотами, зелеными коврами равнин.

Здесь, в Гоби, как нигде, чувствуешь, насколько насыщена Земля памятью своего прошлого. В самых верхних ее слоях – орудия, черепки сосудов и другие предметы человеческого обихода. Глубже – стволы древних растений, кости вымерших животных. А еще ниже, в пока недоступной нам глубине, таятся древние химические элементы – огарки звездного вещества…

Бродя по бесконечным лабиринтам красных ущелий, извлекая из-под тяжелых пластов песчаников, глин и конгломератов остатки жизни прошлого, мы все глубже проникали в великую книгу геологической летописи. Трудно передать ощущение, охватывающее тебя, когда кладешь пальцы на желобки в истертых зубах диноце-рата, мастодонта или динозавра, сделанные пищей, съеденной десятки миллионов лет назад. Или стоишь перед раскопанным скелетом чудовищного ящера, стараясь разгадать причину его гибели по положению, в котором захоронилось животное. Или отчетливо видишь на окаменелых костях следы заживших ран – сломанных и сросшихся переломов, отметины странных заболеваний. Кажется, что с глаз спадает какая-то пелена и они глядят прямо в глубину времени, а современная человеческая жизнь соприкасается с прошлым, давно исчезнувшим, но совершенно реально осязаемым. И тогда приходит отчетливое понимание, насколько важно познание прошлого. Без этого знания мы никогда не поймем, как появились, как исторически сложились среди всей остальной жизни мыслящие существа – мы, люди!

Только прикоснувшись к познанию прошлого, мы можем по-настоящему понять истинную ценность жизни. Великая история возникновения человека прежде всего поражает необычайной жестокостью. Сотни миллионов лет в смене неисчислимых поколений плескался на нашей планете океан бессмысленной, нерассуждающей жизни. Невообразимое число самых разных животных гибло, истребляемое голодом, микробами, хищниками, стихиями. В последовательной смене поколений происходило приспособление организмов к условиям существования, создание все более совершенных энергетических систем жизни, приобретение частичной независимости от воздействия окружающей физической среды. Как необходимость проявляется через сумму бесчисленных случайностей, так и высшие организмы – млекопитающие – постепенно вырабатывались из мелких, частных приспособлений. Наконец, организм животного со сложнейшими системами химической, физической и нервной регуляции, биологической защиты, пищеварения, воспроизведения потомства оказался в состоянии нести нагрузку в виде большого мозга. Это развитие на нашей планете потребовало семьсот миллионов лет. Только за это время исторически сложились животные, из которых труд и речь создали людей. Самый последний этап становления человека продолжался около двух миллионов лет.

Убогими и наивными кажутся перед этой величественной картиной религиозные легенды о мгновенном сотворении человека и животных. Однако не менее наивны и предположения современных «ученых» – метафизиков о быстром, внезапном появлении разных видов, возникающих по мановению ока из совершенно других организмов.

Драгоценным созданием материи является человечество, появившееся в результате безмерно огромного и трудного исторического пути. Поэтому непростительно преступны все призывы к истребительной атомной войне, грозящей гибелью всему живому. Только отвратительное невежество, породившее фашистский расизм, только безродная империалистическая идеология в безответственном самодовольстве может не думать о грозной истории возникновения человека, неотвратимо определяющей его дальнейшие судьбы.

1955 г.