Раздел II 5 страница

более ясное отличие впечатления ограни­чено так называемой областью " ясного ви­дения", окружающей фиксационную точ­ку. В этом легко убедиться, если твердо фиксировать одним глазом на расстоя­нии 20—25 см центральную букву О на прилагаемой таблице (рис. 3), а другой глаз закрыть. Тогда можно, направляя внимание на расположенные по краям точки зрительного поля, воспринимать еще буквы, лежащие на периферии этого круга из букв, например, верхнее h или находящееся справа f. Этот опыт требует известного навыка в фиксации, так как при естественном, непринужденном зрении мы всегда бываем склонны направлять на тот пункт, на который обращено наше внимание, также и нашу оптическую ли­нию. Если же приучиться направлять свое внимание на различные области зри­тельного поля, в то время как фиксаци­онная точка остается неизменной, то та­кие опыты покажут, что фиксационная точка внимания и фиксационная точка поля зрения отнюдь не тождественны и при надлежащем управлении вполне мо­гут отделяться друг от друга, ибо внимание может быть обращено и на так называе­мую непрямо видимую, т. е. находящую­ся где-либо в стороне, точку. Отсюда стано­вится в то же время ясным, что отчетливое восприятие в психологическом и отчет­ливое видение в физиологическом смыс­ле далеко не необходимо совпадают друг с другом. Если, например, фиксировать среднюю букву О в вышеприведенной фи­гуре, в то время как внимание обращено на лежащую в стороне букву п, то располо­женные вокруг п буквы f, g, s, i восприни­маются отчетливо, тогда как находящие­ся вокруг О буквы h, t, r, n отступают в более темное зрительное поле сознания. Нужно только сделать эту таблицу из букв такой величины, чтобы при рассмат­ривании ее с расстояния в 20—25 см она приблизительно равнялась объему облас­ти ясного видения, причем за критерий последнего принимается возможность от­четливо различать буквы такой величи­ны, как шрифт этой книги. Поэтому толь­ко что упомянутые наблюдения сейчас же показывают нам, что объем фокуса вни­мания и области отчетливого видения в физиологическом смысле также на­столько далеко расходятся друг с другом,

насколько отчетливое видение в физио­логическом смысле при вышеуказанных условиях, очевидно, охватывает гораздо большую область, чем объем фокуса вни­мания. Помещенная выше фигура содер­жит 95 букв. Если бы мы должны были все физиологически отчетливо видимые предметы отчетливо воспринимать также и в психологическом смысле, то, фикси­руя букву О, мы схватили бы все буквы таблицы. Но это отнюдь не бывает, и в каждый данный момент мы всегда разли­чаем лишь немногие буквы, окружающие внутреннюю фиксационную точку внима­ния, будет ли она совпадать с внешней фиксационной точкой зрительного поля, как при обычном зрении, или же при на­рушении этой связи лежать где-либо эк­сцентрически.

Хотя уже и эти наблюдения над од­новременным восприятием произвольно сгруппированных простых объектов, на­пример, букв, с достаточной определен­ностью указывают на довольно тесные границы объема внимания, однако с по­мощью только их нельзя решить вопрос о величине этого объема вполне точно, т.е. выразить его в числах, подобно тому, как это оказалось возможным при опре­делении объема сознания посредством опытов с метрономом. Однако эти опыты над зрением можно без сложных прибо­ров видоизменить таким образом, что они будут пригодны для разрешения этой за­дачи, если только не упускать из виду, что непосредственные результаты естествен­ным образом и здесь имеют значение лишь при допущении особых условий. Для этой цели скомбинируем несколько таких таблиц букв, как вышеприведенная, каждый раз с новым расположением эле­ментов. Кроме того, нужно изготовить не­сколько большую по размерам ширму из белого картона с маленьким черным кружком посредине. Этой ширмой S за­крывают выбранную для отдельного опы­та фигуру А и просят экспериментируе-мое лицо, которому фигура неизвестна, фиксировать находящийся в центре ма­ленький черный кружочек, причем дру­гой глаз остается закрытым. Затем с боль­шой скоростью сдвигают ширму на мгновение в сторону и вновь возможно бы­стрее закрывают ею фигуру. Скорость при этом должна быть достаточно большой

для того, чтобы в то время, как фигура остается открытой, не произошло ни дви­жения глаза, ни отклонения внимания за поле зрения ¹. При повторении опыта не­обходимо точно так же каждый раз вы­бирать таблицы букв, так как в против­ном случае отдельное моментальное впечатление будет дополняться пред­шествовавшими восприятиями. Чтобы по­лучить однозначные результаты, нужно найти такие условия опыта, при которых влияние прежних впечатлений отпадало бы и задача, следовательно, сводилась бы к вопросу: как велико число простых, вновь вступающих в сознание содержаний, которые могут попасть в данный момент в фокус внимания? Относительно поста­новки вопроса можно было бы, конечно, возразить против нашего метода проведе­ния опытов, что буква является не про­стым содержанием сознания и что мож­но было бы выбрать еще более простые объекты, например, точки. Но так как точки ничем не отличаются друг от дру­га, то это вновь в высшей степени затруд­нило бы опыт или даже сделало бы его невозможным. С другой стороны, в пользу буквенных обозначений говорит их при­вычность, благодаря которой буквы обыч­ного шрифта схватываются так же быст­ро, как и отдельная точка — факт, в котором легко убедиться через наблюде­ние. Вместе с тем буквенные обозначения благодаря своим характерным отличиям имеют ту выгоду, что они легко удержи­ваются в сознании даже после мгновен­ного воздействия, почему после опыта воз­можно бывает дать отчет об отчетливо воспринятых буквах. Если мы будем про­изводить опыты указанным образом, то заметим, что неопытный еще наблюдатель по большей части может непосредственно схватить не более 3—4 букв. Но уже после немногих, конечно, как было сказа­но, каждый раз с новыми объектами про­изведенных опытов число удерживаемых в сознании букв повышается до 6. Но уже выше этого числа количество удержанных букв не поднимается, несмотря на даль­нейшее упражнение, и остается неиз-

менным у всех наблюдателей. Поэтому его можно считать постоянной величиной внимания для человеческого сознания.

Впрочем, нужно заметить, что это опре­деление объема внимания связано с одним условием, как раз противоположным приведенному нами при объяснении изме­рения объема сознания. Последнее было возможно лишь благодаря воздействию ря­дов впечатлений, связанных в объединенное целое. При измерении объема внимания мы, наоборот, должны были изолировать друг от друга отдельные впечатления, так, чтобы они образовывали любые не­объединенные и неупорядоченные группы элементов. Эта разница условий зависит не исключительно от того, что один раз, при опытах с метрономом участвует чув­ство слуха, другой раз, при опытах со зре­нием — зрительное чувство. Скорее, на­оборот, мы уже сразу можем высказать предположение, что в первом случае глав­ную роль играют психологические усло­вия соединения элементов в единое целое, в другом, — наоборот, изоляция их. Поэто­му сам собою возникает вопрос: какое изменение произойдет, если мы заставим до известной степени обменяться своими ролями зрение и слух, т.е. если на зрение будут воздействовать связные, объеди­ненные в целое впечатления, а на слух, на­против, — изолированные? Простейший же способ связать отдельные буквы в упорядо­ченное целое — это образовать из них сло­ва и предложения. Ведь сами буквы — не что иное, как искусственно выделенные из такого естественного образования элемен­ты. Если произвести описанные выше опы­ты (с тахистоскопом) над этими действи­тельными составными частями речи, то результаты, в самом деле, получатся совер­шенно иные. Положим, что эксперименти-руемому лицу предлагается слово вроде следующего: wahlverwandtschaften, тогда даже малоопытный наблюдатель может сразу прочесть его без предварительной подготовки. В то время, следовательно, как изолированных элементов он с трудом мог воспринять 6, теперь он без малейшего зат­руднения воспринимает 20 и более элемен-

¹ Для более точного и равномерного выполнения этого опыта целесообразно воспользоваться одним простым прибором, так называемым тахистоскопом (от греч. tachiste — как можно скорее и scopeo — смотрю), у которого падающая ширма на очень короткое и точно измеримое время позволяет видеть открывающуюся фигуру. Но если нет этого аппарата под руками, то достаточно и вышеописанного опыта, для которого требуется только большая быстрота рук.

тов. Очевидно, что по существу это тот же случай, который самим нам встречался и при опытах с ритмическими слуховыми восприятиями. Лишь условия связи здесь иные, поскольку то, что в зрительном об­разе дается нам как единовременное впе­чатление, при слухе слагается из последо­вательности простых впечатлений. С этим стоит в связи еще другое различие. Слово только тогда может быть схвачено в одно мгновение, если оно уже раньше было из­вестно нам как целое или по крайней мере при сложных словах, в своих составных ча­стях. Слово совершенно неизвестного нам языка удерживается поэтому не иначе, как лишь в комплексе необъединенных в це­лое букв, и мы видим, что тогда восприни­мается не более 6 изолированных элемен­тов. Напротив, при ритмическом ряде ударов маятника дело совсем не в форме такта, связывающего отдельные удары, так как мы можем мысленно представить себе любое ритмическое расчленение, лишь бы оно не противоречило общей природе со­знания, например, не превышало вышеупо­мянутое условие maximuma в 3 повыше­ния. При всем том, как вытекает из этого требования, указанная разница в восприя­тии последовательного и одновременного целого, как оно бывает при опытах над слу­хом и зрением, в сущности говоря, лишь кажущаяся. Адекватный нашему ритми­ческому чувству размер, в общем, относит­ся к нему не иначе, как соответствующее нашему чувству речи целое слово или це­лое предложение. Поэтому и в опытах с чтением, совершенно так же как и в опы­тах с метрономом, мы должны будем пред­положить, что вниманием схватывается не целое, состоящее из многих элементов слов как целое, но что в объем его каждый дан­ный момент попадает лишь ограниченная часть этого целого, от которой психичес­кое сцепление элементов переходит к тем частям, которые находятся в более отда­ленных зрительных полях сознания. В са­мом деле, существует общеизвестный факт, который дает поразительное доказа­тельство этому сцеплению воспринятой вниманием части целого слова или пред­ложения со смутно сознаваемыми содер­жаниями. Это прежде всего тот факт, что при беглом чтении мы очень легко можем просмотреть опечатки или описки. Это было бы невозможно, если бы для того, что-

бы читать, мы должны были бы одинаково отчетливо воспринять в нашем сознании все элементы сравнительно длинного сло­ва или даже целого предложения. В дей­ствительности же в фокус внимания в каж­дый данный момент попадают лишь немногие элементы, от которых затем тя­нутся нити психических связей к лишь неотчетливо воспринятым, даже отчасти лишь физиологически в области непрямо­го видения падающим впечатлениям; со­вершенно также и в слуховом восприя­тии ритма моментально воздействующие слуховые впечатления соединяются с пред­шествовавшими, отошедшими в область бо­лее смутного сознания, и подготовляют наступление будущих, еще ожидающихся. Главная разница обоих случаев лежит не столько в формальных условиях объема внимания и сознания, сколько в свойстве элементов и их сочетаний.

Если мы обратимся теперь, получив та­кие результаты от опытов над зрением, вновь к нашим наблюдениям над метро­номом, то очевидно, что через эту анало­гию тотчас же возникает вопрос, нельзя ли и при опытах с маятником найти такие условия, которые делали бы возможной та­кую же изоляцию простых элементов, ка­кая была нужна для измерения объема внимания в области чувства зрения. Дейст­вительно, и в опытах с метрономом такая изоляция ударов такта произойдет тотчас же, как только мы не будем делать мыс­ленно никаких ударений, слушая удары маятника, так что не будет даже простейше­го размера в ²/₈ такта. Ввиду ритмической природы нашего сознания и всей нашей психофизической организации это, конеч­но, не так легко, как может показаться с первого взгляда. Все-таки мы всегда бу­дем склонны воспринимать эти удары маятника как ряд, протекающий по край­ней мере в ²/₈ размера с равными интерва­лами. Тем не менее, если только в ударах маятника нет заметной объективной разни­цы, удается достигнуть этого условия без особого труда. Только при этом промежу­ток между ударами такта должен быть до­статочно большой, чтобы мешать нашей склонности к ритмическому расчленению и в то же время допускать еще объедине­ние ударов в целое. Этому требованию, в общем, отвечает интервал в 1 ¹/₂ — 2 ¹/₂ се­кунды. В этих пределах можно после не-

которого упражнения довольно свободно схватывать удары маятника то ритмичес­ки, то неритмически. Если мы добьемся этого и так же, как и при ритмических опытах, будем через небольшую паузу после восприятия известного числа ударов метро­нома слышать одинаковое или чуть боль­шее или меньшее число, то и в этом случае можно еще отчетливо различать равенст­во первого и второго рядов. Если, напри­мер, при первом опыте мы выберем ряд А в 6 ударов, при другом же ряд В в 9 ударов (рис. 4), то при повторении обоих рядов тотчас же обнаружится, что при ряде А еще возможно вполне отчетливо различить равенство, а при ряде В это невозможно, и уже на 7-м или 8-м ударе сличение рядов становится в высшей степени ненадежным.

ГгГГггТГгГг гг'ггг¹

Рис.4

Поэтому мы приходим к тому же выводу, что и в опытах со зрением: шесть простых впечатлений представляют собой границу объема внимания.

Так как эта величина одинакова и для слуховых и для зрительных впечатлений, данных как последовательно, так и одновре­менно, то нужно заключить, что она означа­ет независимую от специальной области чувств психическую постоянную. Действи­тельно, при впечатлениях других органов чувств получается тот же результат, и если исключить ничтожные колебания, число 6 остается maximum еще схватываемых вни­манием простых содержаний. Например, если взять для опыта любые слоги, только не соединенные в слова, и сказать ряд их другому лицу с просьбой повторить, то при таком ряде, как:

ар ku no И за го,

повторение еще удается. Напротив, оно уже невозможно при ряде:

га ho xu am na il ok pu.

Уже при 7 или 8 бессмысленных сло­гах заметно, что повторение большею час­тью не удается; с помощью упражнения можно добиться повторения разве лишь 7 слогов. Итак, мы приходим к тому же ре­зультату, который получился и при так­тах А и В.

Но есть еще одно согласующееся с этим результатом наблюдение. Оно тем более замечательно, что принадлежит третьей области чувств, осязанию, и, кро­ме того, сделано независимо от пси­хологических интересов, по чисто прак­тическим побуждениям. После долгих тщетных попыток изобрести наиболее це­лесообразный шрифт для слепых, наконец, в половине прошлого столетия фран­цузский учитель слепых Брайль разрешил эту практически столь важную пробле­му. Сам слепой, он более чем кто-либо другой был в состоянии на собственном опыте убедиться, насколько его система удовлетворяет поставленным требовани­ям. Таким образом, он пришел к выводу, что, во-первых, известное расположение от­дельных точек является единственно при­годным средством для изобретения лег­ко различаемых знаков для букв и что, во-вторых, нельзя при конструкции этих знаков брать более 6 известным образом расположенных точек, если мы хотим, что­бы слепой еще легко и верно различал эти символы с помощью осязания. Таким образом, из шести точек (рис. 5, I), ком­бинируя их различным образом, он изоб­рел различные символы для алфавита слепых (рис. 5, II). Это ограничение чис­ла точек шестью, очевидно, было не слу­чайным. Это ясно уже из того, что боль­шее число, например, 9 (рис. 5, III), дало бы большие затруднения на практике. Тогда можно было бы, например, обозна­чить известными символами важнейшие из знаков препинания и числа, которые отсутствуют в системе Брайля. Но дос­тичь этого невозможно, так как при боль­шем, чем 6, числе точек вообще нельзя отчетливо воспринимать разницу между символами. В этом легко убедиться с по­мощью непосредственного наблюдения, если скомбинировать более чем 6 выпук-

• • •• • • t • •••

• • • • • • • t •

a q e a о

l Я - Ш

Рис.5

лых точек и осязать их. Таким образом, мы вновь приходим к той границе, кото­рая получилась и при опытах над чув­ствами зрения и слуха.

Однако значение этих выводов относи­тельно объема сознания и внимания отнюдь не исчерпывается количественным определе­нием этого объема. Значение их прежде все­го в том, что они проливают свет на отноше­ния содержаний сознания, находящихся в фокусе внимания, с теми, которые принадле­жат более отдаленному зрительному полю со­знания. Для того чтобы установить те от­ношения, которые прежде всего выясняются при этих опытах, мы воспользуемся для обо­значения обоих процессов (вхождения в соз­нание и в фокус внимания) двумя краткими терминами, примененными в подобном смыс­ле уже Лейбницем. Если восприятие входит в более обширный объем сознания, то мы называем этот процесс перцепцией, если же оно попадает в фокус внимания, то мы на­зываем его апперцепцией. При этом мы, конечно, совершенно отвлекаемся от тех ме­тафизических предположений, с которыми связал Лейбниц эти понятия в своей мона­дологии, и употребляем их скорее в чисто эмпирическо-психологическом смысле. Под перцепцией мы будем понимать про­сто фактическое вхождение какого-либо со­держания в сознание, под апперцепцией — сосредоточение на нем внимания. Перци­пируемые содержания, следовательно, созна­ются всегда более или менее смутно, хотя всегда поднимаются над порогом сознания; апперципируемые содержания, напротив, сознаются ясно, они, выражаясь образно, под­нимаются над более узким порогом внима­ния. Отношение же между обеими этими областями сознания заключается в том, что каждый раз, когда апперципируется изве­стное изолированное содержание сознания, остальные, только перципируемые психи­ческие содержания исчезают, как если бы их совсем не было; напротив, когда аппер­ципируемое содержание связано с опреде­ленными перципируемыми содержаниями сознания, оно сливается с ними в одно цель­ное восприятие, границею которого будет лишь порог сознания (а не внимания). С этим, очевидно, стоит в тесной связи то обстоятельство, что объем апперцепции от­носительно уже и постояннее, объем же перцепции не только шире, но и изменчи­вее. Меняется же он, как это ясно показы-

вает сравнение простых и сложных ритмов, непременно вместе с объемом психических образований, объединенных в некоторое це­лое. При этом различие между просто пер­ципируемыми и апперципируемыми частя­ми такого целого отнюдь не исчезает. В фокус внимания скорее же попадает всегда лишь ограниченная часть этого целого, как это в особенности убедительно доказывает тот наблюдающийся при экспериментах с чтением факт, что мы можем варьировать отдельные просто перципируемые состав­ные части, причем общее восприятие от этого не нарушается. Более широкая об­ласть смутно перципируемых содержаний относится к фокусу внимания — если вос­пользоваться образом, который сам пред­ставляет собою пример этого явления, — как фортепьянное сопровождение к голосу. Незначительные неточности в аккордах со­провождения мы легко прослушиваем, если только сам голос не погрешает ни в тональ­ности, ни в ритме. Тем не менее впечатле­ние от целого значительно ослабело бы, если бы не было этого сопровождения.

В этом отношении между перципиру­емыми и апперципируемыми содержани­ями сознания имеет значение еще другой момент, который проливает свет на выда­ющуюся важность апперцептивных про­цессов. Мы исходили из того, что для нас необычайно трудно воспринять ряд уда­ров маятника как совершенно равных, так как мы всегда склонны придать им изве­стный ритм. Это явление, очевидно, нахо­дится в связи с основным свойством ап­перцепции, проявляющимся во всех процессах сознания. Именно мы не в со­стоянии, как это хорошо известно и из повседневной жизни, постоянно и рав­номерно направлять наше внимание на один и тот же предмет.

Если же захотим достигнуть этого, то скоро заметим, что в апперцепции данного предмета наблюдается постоянная смена, причем она то становится интенсивнее, то ослабевает. Если воспринимаемые впечат­ления однообразны, то эта смена легко мо­жет стать периодической. В особенности легко возникает такая периодичность в том случае, когда самые внешние процес­сы, на которые обращено наше внимание, протекают периодически. Как раз это и наблюдается при ряде тактов. Поэтому колебания внимания непосредственно свя-

зываются в этом случае с периодами впе­чатлений. Вследствие этого мы ставим ударение на том впечатлении, которое со­впадает с повышением волны апперцепции, так что равные сами по себе удары такта становятся ритмическими. Каков именно будет ритм, это отчасти зависит от нашего произвола, а также от того, в каком объе­ме стремимся мы связать впечатление в одно целое. Если, например, удары такта следуют друг за другом слишком быстро, то это стремление к объединению легко ведет к сложным ритмическим расчлене­ниям, как это мы действительно видели выше. Подобные же отношения между апперципируемыми и просто перципируе­мыми состояниями сознания получаются также и при других, и в особенности при одновременных впечатлениях, однако в иной форме, смотря по области чувств. Если, например, мы покажем в опытах с тахистоскопом короткое слово, то оно схва­тывается как целое одним актом. Если же дать длинное слово, например:

" Wahlverwandtschaf ten",

то мы легко замечаем уже при непос­редственном наблюдении, что время вос­приятия становится длиннее и процесс вос­приятия состоит тогда из двух, иногда даже из трех очень быстро следующих друг за другом актов апперцепции, которые мо­гут протекать некоторое время и после момента впечатления. Еще яснее будет это следование актов апперцепции друг за дру­гом, если вместо слова выбрать предложе­ние, приблизительно равное по длине, на­пример следующее:

Morgenstunde hat Gold im Munde.

В этой фразе разложение восприятия на несколько актов существенно облегча­ется разделением фразы на слова. Поэто­му при восприятии подобной фразы заме­чаются обыкновенно три следующих друг за другом акта апперцепции, и лишь при последнем из них мы схватываем в мыс­ли целое. Но и здесь это возможно лишь в том случае, если предшествовавшие пос­ледней апперцепции части предложения еще находятся в зрительном поле созна­ния. Если же взять настолько длинное предложение, что части эти будут уже ис­чезать из поля зрения сознания, то наблю­дается то же явление, что и при ритмичес­ких рядах тактов, выходящих за границы возможных ритмических расчленений: мы

можем связать в заключительном акте апперцепции лишь одну часть такого последовательного данного целого. Таким образом, восприятие сложных тактов и восприятие сложных слов или предложе­ний по существу протекают сходно. Раз­личие заключается лишь в том, что в пер­вом случае апперципируемое впечатление соединяется с предшествовавшим, остав­шимся в поле перцепции впечатлением с помощью ритмического деления, во втором же случае — с помощью смысла, объединя­ющего части слова или слова. Поэтому весь процесс отнюдь не сводится только к пос­ледовательной апперцепции частей. Ведь предшествовавшие части уже исчезли из апперцепции и стали просто перципируе­мыми, и лишь после того они связываются с последним апперципируемым впечатле­нием в одно целое. Сам же процесс связы­вания совершается в едином и мгновен­ном акте апперцепции. Отсюда вытекает, что во всех этих случаях объединения бо­лее или менее значительного комплекса элементов связующей эти элементы функ­цией является апперцепция, причем она, в общем, всегда связывает непосредственно апперципируемые части целого с примы­кающими к ним только перципируемы­ми частями. Поэтому большое значение от­ношений между обеими функциями, перцепцией и апперцепцией заключается в высшей степени богатом разнообразии этих отношений и в том приспособлении к потребностям нашей духовной жизни, которое находит себе выражение в этом разнообразии. Апперцепция то сосредото­чивается на одной узкой области, причем бесконечное разнообразие других воздей­ствующих впечатлений совершенно ис­чезает из сознания, то с помощью расчле­нения последовательных содержаний, обусловленного ритмической (oszillato-risch) природой ее функции, переплетает своими нитями обширную, занимающую все поле сознания, ткань психических со­держаний. Но во всех этих случаях аппер­цепция остается функцией единства, свя­зующей все эти разнообразные содержания в упорядоченное целое, процессы же пер­цепции противостоят ей до известной сте­пени как центробежные и подчиненные ей. Процессы апперцепции и перцепции, взя­тые вместе, образуют целое нашей душев­ной жизни.

У.Джемс

ПОТОК СОЗНАНИЯ¹

Порядок нашего исследования дол­жен быть аналитическим. Теперь мы можем приступить к изучению сознания взрослого человека по методу самонаблю­дения. Большинство психологов при­держиваются так называемого синтети­ческого способа изложения. Исходя от простейших идей, ощущений и рассмат­ривая их в качестве атомов душевной жизни, психологи слагают из последних высшие состояния сознания — ассоциа­ции, интеграции или смещения, как дома составляют из отдельных кирпичей. Та­кой способ изложения обладает всеми педагогическими преимуществами, каки­ми вообще обладает синтетический метод, но в основание его кладется весьма сомни­тельная теория, будто высшие состояния сознания суть сложные единицы. И вме­сто того чтобы отправляться от фактов душевной жизни, непосредственно извест­ных читателю, именно от его целых кон­кретных состояний сознания, сторонник синтетического метода берет исходным пунктом ряд гипотетических простейших идей, которые непосредственным путем совершенно недоступны читателю, и пос­ледний, знакомясь с описанием их взаи­модействия, лишен возможности прове­рить справедливость этих описаний и ориентироваться в наборе фраз по этому вопросу. Как бы там ни было, но посте­пенный переход в изложении от простей­шего к сложному в данном случае вво­дит нас в заблуждение.

Педанты и любители отвлеченностей, разумеется, отнесутся крайне неодобри­тельно к отстранению синтетического ме­тода, но человек, защищающий цельность человеческой природы, предпочтет при изучении психологии аналитический ме­тод, отправляющийся от конкретных фак­тов, которые составляют обыденное содер­жание его душевной жизни. Дальнейший анализ вскроет элементарные психические единицы, если таковые существуют, не за­ставляя нас делать рискованные ско­роспелые предположения. Читатель дол­жен иметь в виду, что в настоящей книге в главах об ощущениях больше всего гово­рилось об их физиологических условиях. Помещены же эти главы были раньше про­сто ради удобства. С психологической точ­ки зрения их следовало бы описывать в конце книги. Простейшие ощущения были рассмотрены нами ранее как психические процессы, которые в зрелом возрасте по­чти неизвестны, но там ничего не было сказано такого, что давало бы повод чита­телю думать, будто они суть элементы, обра­зующие своими соединениями высшие со­стояния сознания.

Основной факт психологии. Первич­ным конкретным фактом, принадлежа­щим внутреннему опыту, служит убежде­ние, что в этом опыте происходят какие-то сознательные процессы. Состояния созна­ния сменяются в нем одно другим. Подоб­но тому, как мы выражаемся безлично: " светает", " смеркается", мы можем и этот факт охарактеризовать всего лучше без­личным глаголом " думается".

Четыре свойства сознания. Как совер­шаются сознательные процессы? Мы заме­чаем в них четыре существенные черты, которые рассмотрим вкратце в настоящей главе: 1) каждое состояние сознания стремится быть частью личного сознания; 2) в границах личного сознания его состо­яния изменчивы; 3) всякое личное созна­ние представляет непрерывную последова­тельность ощущений; 4) одни объекты оно воспринимает охотно, другие отвергает и, вообще, все время делает между ними выбор.

Разбирая последовательно эти четыре свойства сознания, мы должны будем упот­ребить ряд психологических терминов, ко-

¹ Джемс У. Психология. М.: Педагогика, 1991. С.56—80.

торые могут получить вполне точное опре­деление только в дальнейшем. Условное значение психологических терминов обще­известно, а в этой главе мы их будем упот­реблять только в условном смысле. На­стоящая глава напоминает набросок, который живописец сделал углем на по­лотне и на котором еще не видно никаких подробностей рисунка.

Когда я говорю: " всякое душевное со­стояние" или " мысль есть часть лично­го сознания", то термин личное сознание употребляется мною именно в таком ус­ловном смысле. Значение этого термина понятно до тех пор, пока нас не попросят точно объяснить его; тогда оказывается, что такое объяснение — одна из трудней­ших философских задач. Эту задачу мы разберем в следующей главе, а теперь ог­раничимся одним предварительным за­мечанием. В комнате, скажем в аудито­рии, витает множество мыслей ваших и моих, из которых одни связаны между собой, другие — нет. Они так же мало обособлены и независимы друг от друга, как и все связаны вместе; про них нельзя сказать ни того, ни другого безусловно: ни одна из них не обособлена совершенно, но каждая связана с некоторыми другими, от остальных же совершенно независима. Мои мысли связаны с моими же другими мыслями, ваши — с вашими мыслями. Есть ли в комнате еще где-нибудь чистая мысль, не принадлежащая никакому лицу, мы не можем сказать, не имея на это данных опыта. Состояния сознания, кото­рые мы встречаем в природе, суть непре­менно личные сознания — умы, личности, определенные конкретные " я" и " вы".