Psyche ist ausgedehnt

В нижеследующей заметке Фрейда, опубликованной после его смерти, заключено самое чарующее и, возможно (я говорю это без преувеличения), самое решающее его высказывание: " Psyche ist ausgedehnt: weiss nichts dawn". " Психика протяженна: но ничего не знает об этом". То есть " психика" - тело, и это то, что как раз и ускользает от нее; такие выходки или выходы (надо полагать) и создают ее в качестве " психики", находящейся в измерении не-(возможнос-ти/желания)-само-познания.

Тело или тела, к которым мы хотим прикоснуться мыслью, этим и являются: они суть тело " психики", бытие-протяженным и вне-себя, связанные с при-сутствием-в-мире. Рождение: опространствование, преодоление точечности, расширение посредством сеток и сплетений в виде многочисленных эктопий (не только грудь), вовне/внутри, fort/da 15, география " оно" - без карты и территории, - зоны (удовольствие имеет место местами). Не случайно Фрейда пре-

следовала топика: " бессознательное" есть бытие-протяженность Психики, а то, что после Лакана некоторые называли субъектом, есть неповторимость некоего местного колорита или телесного цвета (" карнации").

Еще удивительнее, что определенная разновидность психоаналитического дискурса, похоже, упрямо стремится - вплоть до полного отказа от своего объекта - сделать тело " означающим", вместо того чтобы потеснить значение, ибо оно повсюду препятствует опространствованию тел. Такой анализ " эктопизирует" (или " утопизирует") тело, делая его не-уместным: в результате тело испаряется, закрепляясь разве что на бестелесном смысле. Образчиком подобного процесса может, наверное, служить истерия: тело, перенасыщенное означением. А значит, больше не тело... Мне же, наоборот, хотелось бы видеть в истерии законченное паразитирование тела на бестелесном смысле, заставляющее бестелесное в конце концов замолчать, уступая место какому-нибудь участку или зоне вне-означаемости. (Следовало бы узнать наконец, во что главным образом вовлечен больной истерией: в перевод, толкование или же, напротив, - а это глубже всего остального - в решительную блокировку передачи смысла. Воплощенный дискурс, или тело, занятое блокировкой: разве не очевидно, что если нет блокирующего тела, то не может быть и истерии?)

Истерийное тело показательно в том отношении, что оно утверждает вдоль некоторой неустойчивой границы чистую концентрацию в себе, чистое бытие-при-себе его протяженности, отрицающее и кататонизирующее в нем расширение, опространствование. Тело, не способное разжаться, разомкнуться. Субъект, эта абсолютная субстанция, становится абсолютно а-значащим. Такая граница раскрывает истину тела в форме его имплозии. (Но, возможно, то, что в страдании или наслаждении размыкается вместо того, чтобы замкнуться, то, что дает место границе как переходу, а не ее затвердеванию, может быть, это и есть веселая истерия и само тело смысла?)

Вначале - не значение, не перевод, не толкование: вначале - эта граница, этот край, контур, эта крайность, план экспозиции, местный колорит-субъект, который может сжиматься, замыкаться, тяготеть к нерасширяемости точки, некоего центра-самого-себя и одновременно расслабляться, растягиваться, пересекаться переходами, проходами, разделами. Только так и можно закрыть или расчистить пространство для " толкований".

Мне, конечно, скажут, что сжатие и расширение, эн-топия и эк-топия уже суть толкования. И следовательно, не бывает тела, которое уже не было бы опутано целой сетью значений, иначе говоря, не бывает " свободного тела", держащегося на плаву вне-смысла. Вот мой ответ: поплывет, в конце или в нача-

ле, именно сам смысл, пребывающий на своей границе, и граница эта есть тело, но не как простая экстериор-ность смысла, не как неведомая " материя" - нетронутая, неприкосновенная, погруженная в небывалую трансценденцию, что замкнулась в самой толще неопосредованного (карикатурный образ " чувственного", доведенного до крайности, - достояние всех идеализмов и материализмов), - а значит, наконец, не как " тело", но как ТЕЛО СМЫСЛА.

Тело смысла - вовсе не воплощение идеальности " смысла": напротив, это конец идеальности, а следовательно, конец смысла в той мере, в какой он перестает отсылаться и соотноситься с самим собой (с идеальностью, которая делает его " смыслом"), зависая на этой границе, образующей наиболее свойственный ему " смысл" и как таковой его выказывающей. Тело смысла выказывает эту " основополагающую" приостановку смысла (оно выказывает существование) - это можно обозначить также взломом, который и есть " смысл" в самом порядке " смысла", " значений" и " истолкований".

Тело показывает взламывание смысла, образованное существованием, делая это абсолютно и просто.

Поэтому мы не будем его называть ни предшествующим, ни последующим, ни внешним, ни внутренним по отношению к порядку означивания - оно погранично. Наконец, мы не будем его называть " телом смысла", как если бы " смысл" на этой границе все еще мог быть опорой или основанием чего бы то ни

было: но мы будем говорить - со всей абсолютностью - тело в качестве абсолюта самого смысла, который соответственно (и собственно) показан.

Тело - не " означающее" и не " означаемое". Тело - выказывающее/выказываемое: ausgedehnt, протяженность взлома, что и есть существование. Протяженность вот, протяженность места взлома, благодаря чему оно только и может прийти из этого мира. Подвижная протяженность, опространствования, геологические и космологические сдвиги, смещения, швы и трещины архи-континентов смысла, древних тектонических плит, движущихся у нас под ногами и в самбм основании нашей истории. Тело - это архитектоника смысла.

(Именно так переплетены друг с другом два варианта " hoc est enim...": согласно первому, hoc превращается в " тело смысла", свершается пресуществление, и смысл приравнивается к миру в его завершенной целостности; второй же раскрывается навстречу архитектоническим сокрытию и перестановке того же самого hoc.)

Ego

Не " мое тело", но corpus ego. " Ego" имеет смысл только как произнесенное, изреченное (и изрекае-

мое, смысл его попросту тождествен существованию: " ego sum, ego exisfo" 16). Декарт ясно говорит, что истинность этих слов зависит от обстоятельств, от каждого конкретного случая их произнесения: " всякий раз, когда я произношу... или постигаю это изречение умом" (откуда явствует, что " постижение" - " умом", как уточняет Декарт, - равнозначно произнесению вслух, ибо является одним из его модусов: это одна и та же артикуляция). Требуется отдельно взятый раз, отдельное дискретное количество, чтобы возник промежуток времени высказывания или образовалось его место (и если несомненно, что этот " раз" имеет место постоянно, каждый раз, во всякий промежуток времени существования, то здесь нет никакого противоречия: это просто указывает на то, что существование существует в соответствии с этой дискретностью, этой непрерывной прерывностью, то есть в соответствии с его телом). Таким образом, при высказывании вслух картезианского ego рот и разум - одно: это всегда тело. Не тело, принадлежащее " ego", но corpus ego, притом что " ego" непременно высказано: оно высказывается как опростран-ствление, сгибание, флексия и даже как инфлексия места. Высказывание " ego" не просто имеет место. Скорее, оно есть место. Оно бывает лишь локализованным: ego = тут (это одновременно и дислокация: точно так же ego расположено там, размещено вон там, на расстоянии высказывания). Все места равно-

ценны в вы-сказывании " ego" (в вытеснении его за свои пределы, дабы возникло это " свое"), но только в качестве мест. Нет ни а-топии, ни у-топии ego. Но есть лишь эк-топия высказывания, образующая абсолютную, всякий раз абсолютную, топику ego. Hie et nunc, hoc est enim..." Здесь, сейчас, то есть в соответствии с этим пространством, этим биением, этим вторжением вещества, каковым является тело существующее, абсолютно телесное существование. Яесмъ - каждый раз, когда семь, - флексия места, складка или игра, посредством чего это (да) вы-ска-зывает(ся). Ego sum - местная инфлексия, та или иная всякий раз, неповторимым образом (но сколько раз за " один" раз? сколько высказываний в " одном"?), даже это произношение или этот оттенок.

Материальная аксиома, или абсолютная архитектоника, corpus ego, подразумевает, следовательно, что не существует " ego" вообще, но есть лишь отдельный раз, случай и обстоятельство оттенка: напряжение, вибрация, модуляция, цвет, крик или пение. И при всех условиях обязательно голос: не " voxsignificativa" ", не порядок означивания, но тот самый тембр места, при котором тело себя выказывает и высказывает. Ему необходимо растяжение, но не такое, как у двух губ, не результат взаимодействия органов; ему необходимо не больше и не меньше как протяжение само по себе, тело partes extra partes". От головы и до хвоста или же без хвос-

та и головы, но это (да) должно отдалиться, чтобы ego было произнесено.

Corpus ego - без свойств, без " яйности" (и уж тем более без эгоизма). Яйность - одно из (необходимых) значений ego: ego, связывающегося с собой, связывающего бессвязность своего высказывания, связывающего тело, затягивающего на нем силок самости. Яйность задает непрерывность пространства, неразличимость многих случаев существования (вместе с ней приходит и страх смерти...), кольцеобразность смысла или закольцованный смысл.

Corpus ego распрямляет смысл, превращая его кольцо в безграничный, дискретный переход из места в место, в пересечение всех мест. Каждое тело пересекает все остальные в той мере, в какой оно себе поперечно: это прямая противоположность мира замкнутых монад, если только истина пересечения и взаимопроникновения монад во всей их совокупности не заключена в конечном счете в теле.

Ego всегда произносится - hoc, et hoc, et hie, et illic... 20, - движение тел взад-и-вперед: голос, пища, экскременты, половые органы, дети, воздух, вода, звук, цвет, твердость, запах, тепло, вес, укол, ласка, совесть, воспоминание, обморок, взгляд, вид, наконец, все бесконечно множащиеся касания, все быстро распространяющиеся оттенки. Мир тел не является непроницаемым, это не тот

мир, что подвластен прежде всего плотности пространства (которое как таковое есть лишь наполненность, по крайней мере виртуальная), но такой, где тела артикулируют в первую очередь пространство. В том случае, когда не тела находятся в пространстве, но пространство находится в телах, мы имеем дело с опространствованием, с натяжением места.

Partes extra panes: непроницаема здесь не массивная толща pars, но, наоборот, таков зазор, образованный extra. Тело может " проникнуть" в разомкнутость другого тела, только его убивая (отсюда бедность сексуальной лексики, которая есть не что иное, как лексика убийства и смерти...). Но когда тело находится " внутри" другого тела, ego - " внутри" другого ego, то это ничего не " размыкает": прямо на разомкнутом и находится тело, уже там находится, - и не столько изначально, сколько бесконечно; прямо поверх этого и имеет место переход без какого бы то ни было проникновения - столкновение противников без смешения сторон. Любовь - это прикосновение разомкнутого.

Но " разомкнутое" не является и не может быть " существительным". " Extra" - не еще одна " pars" среди " partes", но лишь распределение частей. Деление, раздел, отделение.

Alter

Ego точно так же образует абсолютное препятствие для тела, для его прихода. Точка ego тела, которое высказывается), то есть простирает(ся), также образует - идентичным образом, без противоречий, но не без помех - точку предельного сжатия, в которой -ся - простирающееся и высказывающееся - заслоняет протяженность, тело, каковым оно является. Ego высказанное тут же отделяется от ego высказывающего, происходит это потому, что оно - одно и то же и только так оно есть ego: отделенное тождественное, отделенное отождествляемое, тождественное собственному отделению. Оно отделяется в некоей точке, точке своего противоречия: там, где corpusвы-сказывает(ся) " ego", ego вступает в область противоречия, оно себе противоречит посредством самости перед лицом самой себя, и corpus становится материей-препятствием этого противоречия (как и самим местом высказывания). Объ-ективированная материя субъ-екта. Поэтому " своего тела" не существует - это реконструкция. Или тело - всего лишь " простираться" и оно еще не может быть " своим", или, охваченное этим противоречием, уже не может быть им. Но corpus никогда не есть собственно я (moi).

Он - всегда " объект": тело, противо-поставлен-ное (ob-jecte) самому притязанию быть телом-субъектом, или субъектом-внутри-тела. Декарт прав и в

следующем отношении: я противопоставляю себе свое тело, чуждую, странную вещь, нечто внешнее моему высказыванию (" ego") в самом этом высказывании. А вот слова Гегеля: " дух есть кость" 21, - говорит он о строении человеческого черепа, иначе говоря, кость ускользает от духа, сопротивляется ему, противоречит непроницаемым противоречием. (Нос est enim corpus теит. невозможное присвоение, сама невозможность присвоения в целом.) Что касается " меня" (" moi"), здесь нет никакой протяженности: как только я (je) становится протяженным, оно при этом отдано другим. Или же - я есмь протяженность, будучи отделенным, отнятым, вычтенным и проти-во-поставленным.

Тело всегда противо-поставлено извне - " мне" или другому. Тела - прежде всего и всегда - суть другие, а другие, точно так же, прежде всего и всегда суть тела. Я никогда не познаю своего тела, я никогда не познаю себя в качестве тела даже там, где " corpus ego" безоговорочно достоверен. Но других я познаю всегда в качестве тел. Другой - это тело, потому что только тело и есть другой. У него такой-то нос, цвет кожи, родинка, рост, ямочка, покалывание в сердце. Он столько-то весит. От него исходит такой-то запах. Почему это тело таково, почему у него именно эти признаки, а не какие-то другие? Потому что тело и есть другой - и эта инаковость заключается в бъппи-таким-то, в бес-цельности, бес-

конечности бытия таким-то, таким-то и таким-то, характерного для этого тела, что показано до самых последних границ. Неистощимый corpus признаков тела.

Противо-поставление трогает. Это тело, эта черта, этот участок этого тела трогает меня (трогает " мое" тело). Это может мне нравиться или не нравиться, мешать мне или не мешать, это может меня интриговать или не интриговать, поражать или оставлять равнодушным, воодушевлять или отвлекать. Но это всегда приходит из мест более далеких, чем полнейшая друговость другого. Это приходит в самом приходе другого. Другой приходит прежде всего издалека, из самой дальней дали, наделенный набором (corpus) признаков, который в конце концов закрепится за " ним" - и который, однако, сам по себе неопознаваем: ибо все эти признаки чужеродны друг другу, эта рука - этому подбородку, эти волоски - этим бедрам, и этот голос, и эти............................................................. образуя единое тело и все вместе рассредоточенные в нем.

И так до тех пор, пока не станет ясно, что " иной", " другой" - даже не точные и верные слова, но только " тело". Мир, в котором я рождаюсь, умираю, существую, - вовсе не мир " других", поскольку в равной мере он и " мой" мир. Это мир тел. Мир внешнего. Мир многих видов внешнего. Мир изнут-

ри-вовне, вверх-дном. Мир противоречия. Мир против. Безмерное, нескончаемое против: каждое тело, каждая масса, изъятая из тела, огромны, то есть безмерны, бесконечны, когда их пробегают, трогают, взвешивают на руке, разглядывают, когда им позволяют размещать себя, распространять, переливать и весить, когда их поддерживают, им сопротивляются, их выдерживают как тяжесть и как взгляд, как взгляд, посылаемый тяжестью.

Почему имеется зрение, а не нечто, в чем соединялись бы зрение и слух? Но только есть ли смысл говорить о таком соединении? Соединении в какое чувство и в каком смысле? Почему имеется именно это зрение, которое не различает инфракрасные лучи? И этот слух, который не улавливает ультразвуки? Почему у каждого из чувств свои пороги, а между всеми чувствами - непроходимая стена? И еще: разве чувства не являются отдельными мирами? Или распадом любых возможных миров? Что такое разделен-ность чувств? И почему пять пальцев? Почему эта родинка? Почему эта складка в уголке губ? Почему вон та морщинка? Почему этот вид, эта повадка, этот такт, это излишество? Почему это тело, почему этот мир, почему абсолютно и исключительно он?

Hoc est enim. этот самый мир, здесь-покоящийся, со всем своим хлорофиллом, солнечной системой, со своими метаморфическими скалами, протонами,

двойной дезоксирибонуклеиновой спиралью, числом Авогадро, смещением континентов, динозаврами, озоновым слоем, полосками у зебры, человеком-зверем, носом Клеопатры, количеством лепестков у ромашки, призрачной радугой, манерой Рубенса, змеиной кожей питона, тем, как выгладит Андре на этой фотографии от 16 января, этой тонкой травой и этой пощипывающей ее коровой и оттенком радужной оболочки глаза того, кто читает это слово, здесь и сейчас? Но почему не те, другие, чувства, для которых нет названия, чувства, которые не ощущаются, или, если ощущаются, то уже не как чувства, - чувство дления, времени, которое проходит? И даже чувство опространствления чувств? И чувство чистой про-тяженности? Или эк-зистенции?

По(реаu)-каз 22

Тела всегда - на грани отхода, в неотвратимости движения, падения, смещения, скачка. (Вот что такое отход, пусть даже самый элементарный: тот самый миг, когда то или иное тело уже не там и даже не тут, где оно было. Тот самый миг, когда оно уступает место лишь зиянию опространствления, каково оно само и есть. Уходящее тело уносит свое опрост-ранствление, уносит само себя как опространствле-

ние и в некотором роде ставит себя особняком, отделяется внутри самого себя -но в то же время оставляет это же опространствление, так сказать, " позади себя", то есть на своем месте, и это место остается его местом, одновременно абсолютно нетронутое и абсолютно заброшенное. Hoc est enim absentia corporis et tamen corpus ipse 23.)

Это опространствление, этот отход есть сама его близость, крайность его отделения (или, если угодно, его отличительных свойств, его уникальности, даже его субъективности). При отходе тело является самостью постольку, поскольку тело уходит, - поскольку даже тут оно отдаляется от тут. Близость тела выставляет в показе чистое бытие-при-себе (l'aseite) как отдаление и отход, каковые она и есть. Быть-при-себе - " при-себе", " посредством себя" Субъекта - существует лишь как отдаление и отход этого " при" (этого " про себя"), которое является местом, действительной инстанцией его присутствия, подлинности и смысла. " Про себя" в качестве отхода - вот что выставляется в показе.

" Показ" не означает, что близость выделена, извлечена из своей отделенности и, явленная взору, вынесена вовне. В этом случае тело выказывало бы " себя", то есть было бы переводом, интерпретацией, инсценировкой. " Показ" означает, напротив, что сама выразительность есть близость и отделение. Про себя здесь не переводится, не воплощается, оно есть

то, что оно есть: головокружительное отделение себя, необходимое для того, чтобы разомкнуть бесконечность отделения вплоть до себя. Тело и есть этот отход себя - к себе.

Значит, тело показанное: однако это не выставление напоказ того, что с самого начала было спрятано, сокрыто. Здесь показ есть само бытие (иначе говоря: существование). Или, еще лучше: если сущностью бытия как субъекта является самополага-ние, то здесь самополагание как таковое, по сути своей и структуре, само по себе есть показ. Auto = ex = тело. Тело есть быть-показанным бытия.

Вот почему показ весьма далек от того, что имеет место только как протяженность отдельной поверхности. В самой этой протяженности выказаны и другие - например, модус partes extra partes, являющийся уникальной разделенностью " пяти чувств". Тело способно ощущать только в этом разрыве, в этом разделении чувств, которое не есть ни явление, ни остаток глубинной " само-эстезии", но составляет, напротив, всю особенность эстетического тела, этой простой тавтологии.

Одна поверх другой, внутри другой, прямо на другой - так выставляются в показе все эстетики, чье тело есть прерывистая, множественная, нарастающая сборка. Так выставляются в показе его члены - фаллические и цефалические; его части - клетки, мембраны, ткани, наросты, паразиты; его

покровы, пот, его черты, оттенки, весь его местный колорит (нам никогда не покончить с расизмом, пока мы будем противопоставлять ему родовое братство людей, вместо того чтобы вернуть ему, только уже позитивное, переподтвержденное, рас-средоточение наших рас и отличительных черт - черных, желтых, белых, курчавых, курносых, губастых, округлых, волосатых, жирных, покорных, изумленных, сиплых, хилых, с выступающими челюстями, горбатыми носами, сморщенных, надушенных...). Повсюду - от тела к телу, места к месту, от мест, где находятся тела, к зонам и точкам единого тела, - повсюду происходит прихотливая разборка того, что могло стать допущением какого-то тела. Повсюду распад, который не ограничивается чистой и не выказанной самостью (смертью), но распространяет, до последней стадии разложения, - да, даже вплоть до нее - невиданную материальную свободу, какой бы невыносимой та ни была, свободу, не оставляющую места ни одному континууму оттенков, отблесков, тонов, линий, но являющуюся, напротив, рассеянным, бесконечно повторяющимся взламыванием любого изначального соединения/раздвоения клеток, посредством чего рождается " тело".

Все тела выступают частью этого взлома, этого отхода тел, происходящего во всех телах, а материальная свобода - материя как свобода - не есть ни свобода жеста, ни тем более свобода действия, ни

свобода двух оттенков слюды, миллионов различных ракушек или же бесконечного распространения principium individuationis 24 - так, что сами индивиды не перестают ин-дивидуироваться, постоянно становясь все более отличными от самих себя, а значит - все более схожими и взаимозаменяемыми, при этом, однако, смешиваясь с субстанциями лишь тогда, когда субстанция - по-прежнему не подпирающая ни себя, ни что-либо другое - выставлена напоказ здесь: в мире (и миру).

(Признаемся: необходимо переделать всю " философию природы", если " природа" должна мыслиться как выказывание тел.) (То есть: как свобода.)