Русская свинья

С Сесиль мы подъехали к старому серому дому. Половину уже переделали новые русские. Половина была коммунал­кой.

-- Это тебе пригодится, -- Сесиль протянула мне круп­нокалиберный револьвер.

-- Я не большой любитель стрелять, -- недовольно ска­зал я, пряча его за пояс.

На сетке лифтовой шахты висела шуба жирной грязи. Мы позвонили в Сашину квартиру. Раздался слабовольный

звонок Никто не отозвался. Наконец открыла беззубая ста­руха.

-- Саша дома? -- спросил я.

-- Какая Саша? -- подозрительно спросила она.

-- Здесь живет мой друг Саша, -- сказал я как можно бо­лее беззаботно.

-- А вы кем будете?

-- Я же сказал: другом.

-- Нет у него таких друзей.

Я ударил ее рукояткой ствола по темени. Она свали­лась. Внезапно появилась другая старуха, тоже беззубая. Сесиль по-французски ударила ее каблуком в низ живота. Та рухнула на пол.

-- Encore une старуха-процентщина, -- сказала Се­силь. -- Идем.

Огромная квартира. Черный телефон. Мой телефон­ный номер, косо записаный на депрессивной стене. В глу­бине квартиры огромная дверь. Васильковая, много раз пе­рекрашенная. Мы толкнулись туда. В пустой комнате, на старом дубовом паркете сидел Саша. Ел курицу. Саша, ко­нечно, был Саша, но он был и не Саша.

-- Значит, ты -- Серый? -- сказал я.

-- За знание надо платить, -- мотнул головой Серый.

-- Он пустил нас по ложному следу, -- злобно сказала Сесиль, схватив меня за руку.

-- Подожди, -- сказал я. -- Скажи формулу, Серый!

-- Русскую формулу-? -- Серый захохотал. Бросил ку­рицу на пол. -- А ты что, все еще не догадываешься? Мы уперлись друг другу в глаза

-- Он и есть русская формула-! -- выпалила Сесиль, от волнения заговорив с гротескным французским акцен­том.

-- Серый, -- отгоняя бред, сказал я. -- Почему ты такая свинья?

Саша снова захохотал:

-- А ты знаешь, Сесиль, кто попросил меня убить тво­его американского мудака?

-- Пока! -- сказал я.

Я открыл беспорядочную стрельбу. Серый менялся на глазах. Он был трактористом и выезжал в поле пахать. Он был Чапаевым, кит-рыбой, Чкаловым-Чайковским в бархат­ной курточке и просто русской литературой, которая, обру­шившись с неба белым, искрометным водопадом, вышла из берегов и тут же горячо, по-собачьи, облизала униженных и оскорбленных. Серый шел по женским делам: он был стопу­довой бабой, он был Терешковой, которая билась о спутник с криками: Чайка! Чайка! Чайка! -- после чего крупным пла­ном чайки хором спросили Катюшу Мишутину:

-- Ты сдала кал на загранпаспорт?

Серый был тонким деятелем и, конечно, МЦАП-ценностями, православным батюшкой, кушающим икорку, мод­ной певицей, в рваных трусах запевшей под светомузыку:

Самое грязное в мире, Черное море мое.

Я на секунду впал в экологический столбняк Серый с размаху был сразу всеми. Я снова выстрелил. Сесиль задер­галась на полу. Я промахнулся. Я убил мою лучшую фран­цузскую подругу. Я растерялся. Кинулся к ней. О, моя боевая подруга! Ты помнишь, как в Париже мы с тобой рано утром волокли мой чемодан через сквер к метро, когда не было де­нег на такси? Ты помнишь, как в том сквере волновались на ветру платаны и цвели темно-красные розы? А твоя вечно розовая мыльница, которая, как у всех француженок, пах-

нет самшитом? Я гордился тесным знакомством. Неужели она тоже умрет, вместе с тобой? Прижал к сердцу:

-- Сесиль!

Из ее влагалища осмотрительно высунулась мышь с окровавленной шкурой.

-- О'ревуар, -- пробормотала Сесиль со слабой улыб­кой, -- на том свете, которого нет.

Серый захохотал.

Я выстрелил с колена, держа ствол двумя руками. Се­рый превратился в рекламный щит вдоль дороги. На щите улыбалась невеста с зубами и было написано:

Я ТЕБЕ ЛЮБЛЮ!

Я измолотил пулями щит.

Серый стал мною. Я никогда не видел самого себя в трех измерениях и испугался. Я был поразительно не похож на себя. На то представление, которое у меня было о себе. Я не знал, куда целить. Это было похоже на самоубийство. Это было нехорошо. Я выстрелил подряд три раза.

Серый умер каким-то странным стариком.