Открытый гроб

Не выставляйте меня напоказ в открытом гробу. Что за ма­неры! Зачем русские рвут себе душу, прощаясь с покойни­ком? Зачем ведут под руки почерневших близких, чтобы те невменяемо гладили покойнику волосы? И так тошно. Или это подстрекание вытья? Бабы, войте! Плакальщицы в дере­венских платках, вперед! Запричитали. Заголосили. Уж за­водиться так заводиться. Не хоронить же просто закрытый ящик! Вдруг он пустой, и тогда конфуз получается. Мало нам, что ли, похоронных конфузов? То не того в гроб поло­жат, то перевернут и вывалят, неся вниз по лестнице. Пусть ящик стоит открытым. Чтоб все без обмана. Откуда взялся этот истерический протокол? Последняя проверка на доро­ге. Куда смотрит Церковь?

Тонкие деятели вскрикнут: традиция! МЦАП грянет: вечная память! Так заведено прощаться: и с царями, и с хо­лопами. Мало ли что! Мы -- заложники неприличных обря­дов, отпрыски телесных наказаний. Наш катехизис: дави! Ненависть радует душу. Мы запутались в традициях, совсем

растерялись. А с открытым гробом -- не надо о страшном! А это не страшное -- это наш национальный триллер.

Католические похороны -- для нас светский выезд под черной вуалькой, собрание выглаженных костюмов, сол­нечных, с титановыми душками, очков, напомаженных мо­лодцов. Протестантские фюнералы -- ах, эти голливудские колокольчики при выходе из кирхи! Учтивые, все друг дру­га вперед пропускают, как будто из кино вышли. Да они из кино и вышли -- видеокассетные похороны. Всех немед­ленно обвинить в лицемерии. Венки слишком вычурны. Скупые слезки не удовлетворяют родного чувства самоис­тязания, саморасцарапывания. Мы рождены изводиться в лоскуты, вплоть до русского погребального катарсиса.

" Вот я лежу, но этот я -- не я, а где же я? " -- мой скорб­ный надмирный вопрос.

Их западные могилы слишком хорошо вырыты, за­правлены, как постели, защищены со всех сторон от червей. Не то что наши -- с плавающим окурком. Не то что наши по весне -- с провалом до гроба, как сойдет снег. У их священ­ников слишком постные лица, у их могильщиков чересчур осмысленные физиономии. Западный отказ от поминок -- дурное следствие жизненной скупости, нам подавай долгое прощание, с посткладбищенским тщательным мытьем рук и застольем, медленно уходящим в шумное беспамятство, водочное небытие.

Но отведи нас на Ганг, и мы превратимся с испугу в Ев­ропу при виде, запахе горящих на набережной трупов. Мы ошалеем от показательных костров и бесслезных, худень­ких родственников, сплоченно уверенных в реинкарнации. Мы разглядим здесь только дикость, язычество и -- кубарем домой. Нам позволяли смотреть всего лишь в глазок крема­тория, чтобы не было дефицита кошмаров, да и то -- до поры, до времени. У нас в ушах не треск бамбука, а стук закола­чиваемых гвоздей. Сначала-- застенчивый, под конец -- с оттяжкой. А если это тяжелый обычай, так есть люди, кото­рые и " тяжелые фильмы" не смотрят. Но я, сколько ни хоро­нил покойников в открытых гробах, знаю наверное, что это только против их памяти. Помнятся, как нашатырь, одни синюшные лица и отталкивающий замогильный холод ру­ки, и где-то на горизонте стоит отодвинуто маленький жи­вой человек и не смеет приблизиться с живыми ручками.

Батюшка, ну, чего застыл? Отпевай. Я не любитель спо­рить. Почему тогда только лицо и руки? Уж лучше бы совсем голым, как в морге. И все бы разглядывали мертвый припо­рошенный хуй и спущенные яйца, делая вид, что их это не интересует. Есть похоронный генерал с дарами, всем похо­ронам -- венок сонетов, на который живо реагирует вдова. Она ничего не видит, а тут срывается с места и жадно глота­ет слова соболезнования. Сутулый караул с подвязками по­хоронных дружинников. Выводок проходимцев с серьгой в ухе и без серьги. Женщины с остановившимися, лисьими мордочками. Чем хуже сложилась их жизнь, тем сильнее они балдеют от разглядывания знакомых покойников. А где-то там дальше кладбищенские бабульки -- стахановки трупного любопытства. Нюхая парные стебли неприлично пахнущих цветов, одни замечают лишь мертвое в открытом лице покойника, другие настаивают на красоте.

-- Как он не похож на себя.

-- Раздулся.

-- И цвет нехороший.

-- Нет, лучше, чем в жизни.

-- А она-то, смотри, как держится!

-- Устал лежать. Потемнел.

-- Потемнеешь тут с вами.

Как из подворотни, поэтесса во весь свой изломанный

ГОЛОС:

-- Прекрасное лицо!

-- Врешь, сука!

Некроэксбиционизм. Ну, все! Зарывайте. Я стесняюсь.