Глава 20. Натан любил музыку за то, что она порой позволяла представлять что-то сумасшедшее

Натан любил музыку за то, что она порой позволяла представлять что-то сумасшедшее. То есть, просто шагая по улице, ни за что не представишь себе, что по этой улице можно танцевать.

А под музыку, которая освобождает чувство свободы, хочется вести себя, как в каком-нибудь крутом официальном клипе. По-трезвому Натан так, конечно, не делал. Но он заметил у себя несколько стадий опьянения. Первая была легкой и делала его злым, вторая уже была серьезнее и превращала его в веселого идиота, третья снимала замок с грудной клетки, и появлялось чувство, что ребра распахиваются, обнажая бьющееся сердце. В груди не было давящего мороза, там был освежающий сквозняк, переходящий почему-то жаром по горлу, рисующий румянец и заставляющий глаза слезиться. А потом эта радость свободы била по мозгам, и тогда уже сам бог — не указ, ноги двигаются сами.

Чаще всего после третьей стадии Натан плохо помнил, что случилось дальше.

В четвертой стадии он терял всю энергию и превращался в доброго, нежного, хихикающего идиота, который способен рассказать все свои секреты и чувства, извиниться и простить сам. Извиняясь перед Тэмсином, он был именно в четвертой.

Сейчас же, возвращаясь домой с черной бутылкой «виски-кола» сомнительного качества, он приближался к третьей.

В наушниках играло что-то такое лирическое, такого же «современного принца» и укуренного псевдо-музыканта, стонущего о несчастной любви.

Натан впечатлился, и когда бутылка опустела, он выбросил ее в чей-то двор с размаху, а сам почувствовал, что по лицу опять ручьями потекли слезы. О скупых мужицких слезах, выдавленных от боли, Натан вообще не слышал, если уж рыдать, так водопадами, чтобы футболку на груди намочить, чтобы оставшиеся тени с глаз утекли до подбородка.

Начался проигрыш, бьющий из-за громкости не только по ушам, но и по мозгам. И Натан явственно чувствовал, как распрямляется сжатая пружина в груди. Стало так все равно и свободно, что на гордость было наплевать. Желание сокрушить мир и свернуть горы пересилило страх, а какие-то невесомые гарантии успеха убеждали в том, что идея удачная.

Если бы Аманда не спала и выглянула в окно, она увидела бы, как по улице сосед возвращается домой, раскинув руки и кружась, как идиот. Его можно было бы снять в клипе для этой дешевой песни без слуха и без голоса, с дурацким текстом и только приятной мелодией.

Натан сам себе признался, наконец, что ему никогда не было плевать. И за это чувство можно было отдать, что угодно. Пусть бы даже Тэмсин вырвал ему сердце и растоптал на асфальте, это было бы удовольствием и заставило смеяться.

Он показался таким маленьким и хрупким, таким обиженным, что Натан себя возненавидел. Теперь он чувствовал себя неправым. Пусть ему казалось, что он сделал достаточно, подал пример, работал над собой. Но вряд ли Тэмсин это понимал, будучи еще младше и не таким догадливым, как сам о себе думал. Он догадывался о чем угодно, кроме того, о чем нужно. Он и правда был обижен столько лет, думал, что Натану все равно, даже ненавидел его.

А Натан понял, что это было не просто так. Оказавшись на его месте, он бы тоже чувствовал себя обиженным. Ведь нельзя оставлять человека одного и игнорировать его, не помогать, чтобы он сам научился защищаться и жить. Нельзя только потому, что они одна семья, и это не школа выживания. Не все в жизни должно быть по справедливости, не все должно быть уроком, иногда нужны бессмысленные поблажки, чтобы просто облегчить близким жизнь. Иногда нужно сделать больше, чем они, чтобы сделать приятно. Ведь отдача не заставит себя ждать, а если ее и не будет, совесть не замучает, самому будет не стыдно за бездействие.

Сейчас Натану было стыдно. Он ненавидел это чувство, не дающее сердцу замедлиться и раздражающее до невозможности. Кончики пальцев чесались от избытка нервозности.

И он с шестого раза еле попал ключом в замок, выругался, тихо вошел и понял, что отец еще сидит перед телевизором. Натан замер, немного протрезвев.

— Это ты, Натан?

«Нет, блин, не я, грабитель ключ себе заказал».

Он не стал отвечать, зная, что голос у него сейчас будет совсем не такой, к какому отец привык. Повизгивать и хихикать точно не хотелось.

Натан оценивающе посмотрел на темную лестницу, потом на гостиную, из которой виден был только голубоватый свет экрана.

Он вздохнул, оставил ключи на столике перед зеркалом, задержал дыхание и бросился к лестнице бегом, чтобы не споткнуться по пути. Конечно, он не боялся отца, но объясняться с ним вообще не хотелось. Да и жалеть потом о том, что показался в пьяном виде.

На верхней ступеньке он забыл, что дальше ступенек нет, зацепился носком второго кеда и с грохотом упал на колени.

— Мать твою… — этот шепот Чак не услышал, но вздохнул с ухмылкой. Напившийся блудный сын возвращается домой и делает вид, что он в порядке.

— Брата не буди! — прикрикнул он, но не слишком громко, чтобы самому не разбудить.

«Пффф, конечно… он спит, как мышь, чуть что — бодрый, как солдат», — подумал Натан. Сам-то он спал, как пожарник, как сурок, как ленивец, как медведь зимой, как кто угодно, кто не просыпается даже от звука пушечной стрельбы возле уха.

Он открыл дверь, и Тэмсин сразу проснулся, но вида не подал. Подумаешь, братец опять нагулялся и пришел, в первый раз, что ли.

Натан додумался только скинуть кеды, чтобы не лезть с ними на кровать, а потом встал возле кровати брата и нагнулся к нему, заглядывая в лицо.

Тэмсин притворялся спящим, как идеальный актер, даже не напрягался, не стал закрывать приоткрытый рот, возле которого лежала на подушке рука с полусогнутыми пальцами.

«Еще год назад он палец во сне сосал», — мерзко похихикал Натан над этой картиной, а потом с размаху упал рядом, подвигая брата к стенке и делая вид, что это вообще никак не должно помешать ему спать. Тэмсин же продолжал притворяться, несмотря на то, что холодная кожаная куртка была не самой приятной вещью, которая могла к нему прижаться.

— Ты мой стойкий солдатик… — разнежничался Натан, лежа на боку и навалившись на него, сгребая правой рукой и прижимая к себе неразборчиво, как кошку, не волнуясь, к чему прикасается. Тэмсина согнуло почти пополам от рывка руки поперек живота. Натан ткнулся ему лицом в шею, и лицо было какое-то мокрое, тоже холодное, как куртка и руки.

И жутко несло не только дымом, но и перегаром, разбавленным жвачкой. Все вместе давало такой убийственный «аромат», что Тэмсина затошнило. Он ненавидел этот запах из-за матери, которая пахла так же.

Но отвращение к матери было из-за ее пола, а к Натану брат этого испытывать не мог. Ко всему «коктейлю» примешивался еще его собственный запах и одеколон, и это даже успокаивало, а не раздражало.

Натан чуть не лопнул от избытка нежности. Во сне Тэмсин казался ему таким маленьким, хрупким, и был таким теплым, не отбивался и не говорил никаких гадостей.

Второй рукой Натан держался за спинку кровати, чтобы не придавить братца, если вдруг заснет посреди своей ласковой речи, полной признаний. Ему почему-то хотелось прикоснуться везде, огладить тонкие руки с незаметными, природными мышцами на плечах. Их и мышцами-то назвать язык не поворачивался. Тянуло провести по согнутым от холода ногам, тронуть утягивающий бинт на лодыжке, пощекотать пятку, зная, что Тэмсин боится щекотки.

Натан был пьян, но будто протрезвел от долгого ступора и холода, которым сам себя от всех отгородил. И дело было не в том, что он изменил свое отношение из-за изменившейся внешности брата. Он не стал относиться к нему лучше и не пересмотрел отношение только из-за того, что Тэмсин раньше был «страшным». Натан понял, что его не ненавидят, и что мечты имеют право сбываться. И что его собственные тоже могут быть правдой, что брат поймет его всегда, даже если он вдруг выставит себя идиотом перед всем театральным кружком, прочитав вслух свои романтические бредни. Он понял, что Тэмсину, наверное, этого тоже хочется, ведь он совсем один, у него никого нет. Неужели ему не хочется кому-то довериться с абсолютной гарантией понимания и вечности?

— Я такой тупой, — шмыгнул он носом Тэмсину в шею, и тот замер, перестав дышать на секунду, а потом опомнился и снова притворился, что не слышит. — Ты не неудачник. Я даже видел, что ты такой, как сейчас, ты всегда таким был, ты же не мог измениться. Ты всегда был классным и мог быть популярным. Просто я себя убеждал, что это не так, что ты трус и ничего не можешь, даже постоять за себя. И мне…стремно было лезть тебе помогать. Вдруг это задело бы твою гордость? Вдруг бы ты послал меня, сказал, что тебе это не надо? Я бы не пережил, ты в курсе. А вдруг? Нет, я знаю, что я помешан на ней, и у тебя она не такая больная, — Натан хмыкнул, прижимая брата еще крепче к себе, так что ему в спину впились замки от «молний» на куртке и кнопки на карманах. Но ради шепота в самое ухо и голоса, и запаха, который Тэмсин улавливал в воздухе всегда с удовольствием, стоя возле брата, это стоило терпеть. И что такое какие-то замки и кнопки в сравнении с первым в его жизни признанием от брата, который его, казалось бы, не замечал с детства.

— И не думай, что мне не было обидно за тебя. Меня всегда бесило, когда тебя кто-то трогал или обижал. Но я психовал и ничего не мог сделать, потому что думал, что тебе это не надо, а ты не просил помочь. И из-за этого я стал злиться на тебя, что ты такой слабак, что и сам ничего не делаешь, и меня не просишь. Как будто тебе нравится это, тебя все устраивает, или ты вообще тряпка. Как меня это бесило, я же знаю, что ты не такой. И я не могу видеть, как за тобой ходит этот лох со своими…всякими…мыслями, знаешь, — Натан даже усмехнулся, воображая себе эти мысли Моргана. — И сегодня… я рад, что ты меня вовремя заткнул. Я так потом удачно сделал вид, что ты был прав, и я просто наврал. Лучше пусть они считают меня лицемерным уродом, чем тряпкой. Но ты же знаешь, что я не врал. Я знаю, что ты знаешь, я же видел. Я не врал тебе, — Натан вздрогнул один раз, второй, а потом Тэмсин вытаращил глаза в темноте, пользуясь тем, что волосы упали ему на лицо. Он никогда не видел, чтобы Натан рыдал при нем так. Не тихо, скромно, как на сцене в школе, а по-настоящему, так, что каждой судорогой толкал Тэмсина грудью в спину. И Тэмсину казалось, что это не резкие вдохи от недостатка воздуха, а сердце бьется в чужой груди.

Казалось, что у Натана сердца нет вообще, а теперь оно показалось таким большим и живым, что невозможно было лежать рядом и сдерживаться. Тэмсин до боли прикусил губу, думая, что даже если прокусит ее до крови, это лучше, чем если братец заметит, что он тоже не спит и вот-вот разрыдается.

Как он мог ненавидеть его несколько лет, даже не представляя себе, как все выглядело с его стороны.

— И ты меня можешь хоть как ненавидеть, я все равно тебя не брошу. Правда. Я могу делать вид, что мне плевать, но только тогда, когда ты сам меня зацепишь чем-нибудь. Но я никогда не смогу по-настоящему тебя бросить. И не думай, что это просто слова. Я же делаю. Я же не дал тебе пойти с этим придурком вдвоем. И я нашел этого гомика, который его так обожает. Пусть они друг другом займутся, а от тебя он отвяжется. И если ты не послал его сегодня, я тебя заставлю послать. Или ты не сможешь ему помешать бегать за этим гомиком. Ты же сам говорил, что он бесит тебя. Ты не станешь за ним бегать, не станешь пытаться его удержать. Да он недостоин тебя, посмотри на него, он убогий и тупой. Посмотри на себя, тебе всего пятнадцать. Как вообще кто-то может…кто-то…как ты можешь ходить даже, не боясь, что с тобой что-нибудь сделают? Они же тебя просто убьют, а ты отбиваться не умеешь, лох, — последнее слово он выдохнул даже с какой-то извращенной нежностью. — Попроси меня тебя защищать, я же не буду отказываться. Как я вообще могу отказаться. Как ты можешь думать, что я откажусь? Ты же не веришь всерьез, что мне на тебя плевать?

«А ты же не думаешь всерьез, что я правда вдруг стал геем и решил встречаться с Джеферсоном? Да вообще, с кем-то? Ты же должен видеть, что это неправда, что я просто хочу, чтобы надо мной не издевались? Или ты совсем спятил и считаешь, что мне может понравиться кто-то из них?» — подумал Тэмсин в ответ, а потом перестал думать вообще. Натан молчал, и он тоже молчал, чувствуя тепло, слушая дыхание…

Через пять минут до него дошло, что он начинает засыпать, и ему показалось, что Натан тоже заснул. Он пошевелился, потрогал расслабленную руку, перекинутую через него, погладил братца по пальцам, провел по кончикам ногтей. Но Натан не спал, он смотрел на его лицо, которое в синей темноте комнаты и бликах из окна казалось еще милее, чем обычно. Немного оттопыренное ухо его умиляло, и он даже заметил, какие приятные на ощупь волосы у Тэмсина.

— Я не потому так себя веду, что ты выглядишь по-другому, — опять начал он, и Тэмсин чуть не дернулся, но сделал вид, что трогает его руку во сне, не осознавая этого. Натан даже не заметил. — Тебе так лучше. Дома ты такой, какой есть, а в школе как будто прикидываешься таким же тупым, как эти девки или гомики. И ты никогда не был страшным, у нас же обалденная мать, да и папашка твой любимый тоже ничего. Ты не можешь быть страшным, иначе тебе и всякие шмотки не помогли бы. Я бы… я правда не смог бы жить без тебя. Если бы тебя вдруг не стало. А когда Аманда позвонила и сказала, что тебя кто-то толкнул, я хотел приехать сразу, но она потом сказала, что тебя уже этот урод обласкал всего, и мне стало противно. Я подумал, что я тебе не нужен, раз у тебя есть он. Надо было все равно приехать.

«Тупица, сколько раз тебе повторить нужно, что это абсурд?!» — Тэмсин на него разозлился до боли, до слез. «Как мне может быть нужен ЭТОТ, если у меня есть ты. Зачем мне кто-то, если есть ты? Да просто стоит сравнить их с тобой, и сразу фу! Я не могу выбирать, потому что есть ты, выбор всегда в твою пользу!»

Он зашевелился, понимая, что если сейчас вздохнет шумно, Натан все поймет. А так братец только убрал руку, позволив повернуться на другой бок, а потом снова приобнял. Тэмсин взялся рукой за ворот его куртки, а лицом уткнулся в футболку, вдохнул запах, делая вид, что зевнул. Теперь он мог жмуриться, сколько угодно, Натан все равно не увидел бы, развалившись удобнее на чужой подушке и закинув ногу поверх ног Тэмсина. Не то чтобы прикосновение плотной ткани штанов к голой ноге было приятным… но оно заставило вздрогнуть чуть заметно.

«Еще и обнял, как медведя. Если бы тебе не было стыдно, ты бы с игрушками спал. А дома раньше, может, и спал, я же не видел».

От Моргана так не пахло, у него не было такого голоса, он не был таким стеснительным стыдливым идиотом с комплексом бога, который то обожает себя, то не хочет в зеркало смотреться. Что такое был Морган в сравнении с братом, которого Тэмсин знал всю свою жизнь и просто обожал в душе? Он всегда им восхищался, он всегда завидовал, но только потому, что Натан был его кумиром. И так хотелось, чтобы он взглянул на него с высоты своей славы в школе, и теперь Тэмсин просто не находил слов, чтобы вслух ответить. Он решил, что будет играть роль, которую Натан ему отвел — спящего. Ведь Натан не собирался говорить это все в лицо откровенно, он пришел пьяный домой и решил признаться спящему. «Хотел высказаться, чтобы стало легче, а я бы не узнал? Хрен бы у тебя получилось», — подумал он, но потом разочаровался в своих же выводах. «Но ты знаешь, что я просыпаюсь сразу».

Ему стало не по себе, а Натан еще несколько минут назад понял, что объект признаний не спит и все слушает. В этом был весь Тэмсин — тихий и хитрый, себе на уме, но такой обидчивый и милый в своей храбрости.

Он затаился, разглядывая край рисунка на футболке и дожидаясь, когда брат по-настоящему заснет. Засыпал пьяный Натан быстро, так что ждать не нужно было долго, он вскоре расслабился и перевернулся на спину, так что Тэмсину пришлось отодвинуться и снова лежать на боку, разглядывать его в темноте.

На него что-то нашло, он составил план по захвату территории и уничтожению врагов. Именно для этого он и рассказал Моргану всю правду, чтобы перетащить его на свою сторону, а потом уговорить помочь. Не только Натан любил шоу, Тэмсин тоже был не против изобразить то, чего нет. Пусть этот готический гомик страдает. Пусть Натан тоже не расслабляется, ведь он не знает всей правды. Возможно, он догадывается, но точно сказать не может, ему мало что известно про «настоящих геев».

Тэмсин на это надеялся. Потому что очень хотелось отомстить «новенькому», чтобы он почувствовал то же самое, что чувствовал Тэмсин в столовой. Отвращение, зависть, ненависть, желание просто размазать по стенке, а второго схватить и вымыть ему рот стиральным порошком, залить туда хлорки и посмотреть, как он умирает в муках, но со стерильным ртом.

Но Тэмсин не собирался целоваться с Морганом всерьез, у всех на виду, ведь можно только сделать вид.

И все равно, прикасаться к кому-то чужому было отвратительно. Дело было даже не в том, что Морган — парень, ведь к девчонке Тэмсин бы тоже не хотел притрагиваться. Дело было в брезгливости к посторонним.

Единственным, к кому действительно хотелось бы прикоснуться или от кого получить прикосновение, был Натан.

И Тэмсин приподнялся на локте, глядя на лицо спящего брата, потом опустил взгляд на губы. Изо рта, наверное, пахло спиртом и мятной жвачкой. И еще остался вкус того, что он пил, какую-то дрянь из магазина, где его посчитали совершеннолетним.

Но это все была логика, а она у Тэмсина перестала временно работать, и губы, на которые он смотрел, казались сладкими. Абсурд, но он не мог выкинуть эту мысль из головы.

Захотелось лизнуть и попробовать. Если не сладкие, так хоть узнает, что Натан пил.

Он потянулся медленно, так неслышно, что даже кошка бы не уловила, но замер на полпути, вытаращив глаза.

«Боже, что я делаю», — он подумал, а потом уставился на брата снова и понял, что даже если делает что-то не то, шанса сделать это больше не будет. Такого, как сейчас, когда Натан спит и не проснется даже от звона колоколов.

…Натану снилось, что он спит в одной постели с братом, а сам почему-то одет. И Тэмсин не накрашен, как барби в подарочной упаковке, его волосы такие мягкие, падают на лицо, а он их быстро убирает, чтобы не мешали. И он наклоняется, рассматривая Натана зачем-то в упор, переводит взгляд с глаз ниже и снова возвращает его к глазам.

Натан не мог понять, как же он это видит, если спит, но потом понял, что смотрит сквозь чуть приоткрытые веки, а ресницы и размазанные тени не дают Тэмсину это понять.

И тут он наклонился так близко, что на лице Натан почувствовал его дыхание. Тэмсин высунул кончик языка, зажмурился и провел им по его губам от одного уголка к другому, сам облизнулся и прикусил распухшую от предыдущих укусов губу. Даже в темноте казалось, что он весь покраснел, а отодвигаться почему-то не спешил.

Натан просто не удержался, чужой запах чистоты и свежести после душа забивался в ноздри и заставлял задыхаться от нежности. Он запустил руку Тэмсину в волосы, чтобы не отодвинулся, сначала стиснул несколько прядей в кулаке, а потом положил ладонь на шею брата сзади и нагнул его ниже, сам приподнялся и наклонил голову. Тэмсин то ли ойкнул, то ли пискнул, вытаращив глаза, а потом приоткрыл рот, чтобы вдохнуть и что-нибудь сказать. Но Натан подумал, что сон не должен быть испорчен разговорами, как реальность, он должен быть приятным. И он потом, утром подумает, почему ему снится, как он целуется с братом.

А пока Тэмсин только ощутил, как горят от стыда щеки, и между его губ провел горячий, чуть шершавый язык, по зубам стукнул шарик серьги. Он тут же убрался, коснувшись губ, Натан прихватил их еще раз своими губами и снова отпустил, громко дыша и дожидаясь реакции. Тэмсин не шевелился, застыв на месте и с ужасом понимая, что у него ниже пояса что-то не то.

Не надо было лезть к брату, практически забираясь на него сверху, иначе он вот-вот поймет, что…

Натан убедился, что это все — только сон. Иначе с чего брат такой послушный и спокойный? Будь это реальность, он бы заверещал и вскочил, слетел с кровати, побежал к отцу с криками ужаса.

Тэмсин же собирался сесть, а потом спокойно решить, что происходит, и разбудить брата. Он был похож на лунатика, будто все еще спал. Но он не дал полностью отодвинуться, сам сел и взял его обеими руками за лицо, ладони прижимая к шее, а большими пальцами погладив по челюсти. Тэмсин опять вытаращил глаза, замерев от неожиданности, но в этот раз закрыл глаза и чуть не упал в обморок. Он не умел целоваться, никогда в жизни этого не делал и делать не собирался.

И он не думал, что это окажется так приятно — когда держат, не отпускают и заставляют наклонить голову так, как нужно. И рот будто сам открывается, и все тело горит то ли от стыда, то ли от возбуждения, когда чужой язык снова прикасается так, как ничей другой до этого. По мнению Тэмсина, это было так же извращенно и стыдно, как держаться за руки — слишком близко находятся тела, и это не дает сердцу успокоиться. Сейчас же он буквально слышал, как оно билось — очень редко и сильно, громкими ударами, отдающимися в ушах.

Тэмсину стыдно было еще и за то, что он увидел брата таким, каким он был, наверное, только наедине со своими бывшими девчонками в старой школе. Что он почувствовал то, что чувствовали они, что он оказался на их месте.

Как он их хорошо стал понимать в этот момент. Он даже понял, почему они потом названивали, как сумасшедшие, и караулили возле дома.

Это было невероятно. И Тэмсин не сомневался, что удовольствие заключалось именно в том, что это был Натан, а не в том, что это сам по себе поцелуй был таким приятным делом. И что запах одеколона, куртки, сигарет, жвачки, алкоголя не просто улавливался, а стал его запахом, его вкусом, переселившись к нему в рот. Руки опустились, погладив по шее, сжав плечи и попытавшись стащить с них болтающуюся на Тэмсине майку. Он опять затрясся от разогнавшегося пульса, думая, что сейчас случится сердечный приступ. Как знакомые руки, на которые он каждый день смотрел, могли быть такими?

Настойчивыми, но не грубыми, как будто Натан очень хотел, но не использовать, а заполучить.

Тэмсин начал задыхаться, он не успевал сглатывать собственные слюни, и они потекли по подбородку, чуть не размазываясь по щекам. Голова раскалывалась от поднявшейся температуры, а в трусах вдруг стало так мокро и стыдно, что Тэмсин замер, перестав хоть как-то отвечать. Даже пытаться отвечать. Он думал, что уже год прошел с тех пор, как он научился контролировать «это». Мокрые и смущающие сны — это одно, но чтобы вдруг не удержаться и кончить, не трогая себя, посреди чего-то…такого?!

Натан решил, что сновидение в виде брата устало целоваться, ведь он «такой неопытный», да еще и задыхается. Сновидение вздрогнуло и что-то мяукнуло, когда он вдруг наклонился, ссутулившись, поцеловал в шею так, будто укусил — отрывисто, попробовав.

Тэмсин зажмурился, почувствовал, что у него от ужаса и испуга слезы потекли по лицу, рот горит, губы болят, а шею обожгло. И этого запаха, исходящего от Натана, стало чересчур много, он начал пугать, оказавшись в мыслях и за их пределами. Точнее, пределов мыслям не было, не осталось ни секунды, чтобы подумать о чем-то другом, кроме него. И если Тэмсин успевал подумать, как бы убежать, пока брат не заметил кое-что, то он тут же возвращал его внимание к себе такими «нежными» укусами в шею. Он сам чуть не постанывал от удовольствия, такой вкусной казалась тонкая шея, которую обычно хотелось только свернуть.

Сон был потрясающий. И даже запахи, как настоящие. Натану показалось даже, что он улавливает терпкий запах спермы, но он не верил, что в семнадцать лет умудрился во сне внезапно кончить. Значит, это был не он.

«Вот это у меня фантазия», — подумал он, восхищаясь реалистичностью сна.

Тэмсин испугался до визга, и он бы заорал, если бы не смог вырваться и вскочить с кровати. Натан остался сидеть на коленях и усмехнулся.

«Ну, конечно, подсознание, такое подсознание… сон обалденный, конечно, но… нет, даже во сне я не могу умудриться с собственным…братом…господи, да как мне и ЭТО могло присниться, не пойму…я просто давно ни с кем не…а он тут спит…»

Тэмсин убежал, постаравшись не хлопнуть дверью. Отец не в курсе, что у них там что-то происходит, и лучше не надо ему сообщать шумом посреди ночи.

Натан рухнул расслабленно на подушку и закинул руки за голову, улыбнулся довольно.

— Да-а-а…офигенный сон… — сказал он, а потом понял, что услышал свой голос. И улыбка медленно сползла с лица, а глаза вдруг открылись и стали почти круглыми. Он уставился на свои руки, на кровать, которая выглядела так, будто на ней кто-то прыгал и танцевал. И на ней никого не было. Натан провел по простыне рукой и понял, что она еще теплая, значит, матрас так прогрелся, и рядом кто-то лежал.

Натан в ужасе уставился на свою кровать, понимая, что лег не на ту. И там Тэмсина тоже не было. Его вообще не было в комнате. А в штанах было неприятное давление, почти до боли, и Тревор средний уставился на своего личного Тревора-младшего, который был ему ближе и дороже всех.

У него началась гипервентиляция, рот открылся и не закрывался, глаза не возвращались в орбиты. Вдруг затошнило, и он зажал рот рукой, вскочил с кровати, бросился в коридор неуклюжей походкой, морщась от неудобства. Дернув за ручку дверь ванной, он понял, что она заперта, а судя по свету под дверью, там именно тот, о ком он подумал, а далеко не отец.

Да и что бы отец делал в их ванной, если он решил оставить себе ту, что на первом этаже.

Натан бросился по лестнице вниз, понял, что отец все еще сидит в кресле. То ли он засмотрелся, то ли заснул сидя, это Натана не волновало, он заперся в свободной ванной и согнулся над раковиной, потому что перед унитазом вряд ли смог бы лихо встать на колени с давящими и тесными штанами.

Он трезвел на глазах, выкручиваясь наизнанку и отплевываясь от бывшей виски-колы. Голова закружилась и начала болеть, а лицо стало такое испуганное, что побелело от ужаса, по виску скатилась капля пота.

Этого просто не могло быть. Это же абсурд. Это был сон, а Тэмсин просто заперся в ванной и принимает там…позднюю ванну с пеной? Он же гомик. Он любит пену и всякие розовые лепестки, плавучие свечи, все такое.

Убедить себя у Натана никак не получалось.

Его брат гомик. И он гомик. Он гомик, который целовал брата, который тоже гомик. Гомик, который целовал гомика. Брат, который целовал…

Его опять скрутило, но на этот раз даже не от спазма внутри, а от ужаса и чувства стыда.

08.05.2012