На пути к перевоплощению 2 страница

Совершенно неожиданно для всех Василий Васильевич обращается непосредственно с этими словами к В.И.Качалову, который успел еще только перешагнуть через легкую переносную рампу - " бережок", которая отделяла всегда в " Онегинском" зале зрителей от " сцены".

Качалов не смутился и " на пороге" сцены поклонился Фамусову - Лужскому.

Садитесь-ка,

закончил последний свое обращение к Чацкому.

В.И.Качалов.

Вы заняты?

В.В.Лужский (отпуская жестом Петрушку).

Поди.

Да, разные дела на память в книгу вносим;

Забудется того гляди. -

все с тем же " разочарованным" отношением к жизни отвечает Лужский.

В.И.Качалов.

Вы что-то не веселы стали;

Скажите, отчего? Приезд не выпору мой?

Уж Софье Павловне какой

Не приключилось ли печали?

В.И.Качалов делает небольшую паузу и говорит вдруг вполголоса, глядя на дверь комнаты Софьи.

- Мысленно отправляюсь в комнату Софьи. Не заболела ли она? Не лежит ли в постели? Возвращаюсь обратно к Фамусову.

К.С. (тоже вполголоса И.М.Москвину и Л.М.Леонидову). У каждого из наших актеров своя привычка репетировать, и это очень хорошо. Каждый должен по-своему " переваривать" то новое, что может расширить его мастерство.

В.И.Качалов (продолжает полным голосом). У вас в лице, в движеньях суета.

В.В.Лужский (раздраженно)

Ах! батюшка, нашел загадку,

Не весел я! …

К.С. (останавливая репетицию). Василий Васильевич, у вас " в лице" была " суета", недовольство жизнью, приходом Чацкого… а вот в " движеньях" я ничего не заметил похожего на " суету". Как быть?

В.В.Лужский. Я " мысленно" суетился.

К.С. А у Грибоедова сказано: " в движеньях" …

В.В.Лужский. Но ведь с Петрушкой сцену я вел верно?

К.С. Верно.

В.В.Лужский. Повода суетиться " в движеньях" в ней нет?

К.С. Как будто нет…

В.В.Лужский. А откуда же они возьмутся с приходом Чацкого?

К.С. А как же быть с Грибоедовым?

В.В.Лужский. Мало ли что покажется автору? Может быть, для размера стихов пришлось написать " в движеньях суета? "

К.С. Ох, не похоже это на Пушкина, Грибоедова.

В.В.Лужский. Я и сам знаю, что не похоже, но не может же артист угадать, о чем думал автор сто лет назад.

К.С. Может и должен!

В.В.Лужский. Это надо быть ясновидцем…

К.С. Или следовать всегда раз принятому способу работы над ролью.

В.В.Лужский. Сдаюсь. Туп стал, не догадываюсь, что делать в данном случае, то есть для того, чтобы у меня появилась эта проклятая суета и именно " в движеньях".

К.С. Ох, капризничаете вы, Василий Васильевич, и совсем зря.

В.В.Лужский. А вы думаете, мне легко сознаться на старости лет, что я не понимаю, как мне действовать?

К.С. Старость тут ни при чем. А вы начните себе как актеру задавать самые простые вопросы по роли.

В.В.Лужский. Какие прикажете?

К.С. Ну, например, ждет ли кого-нибудь сегодня, сейчас к себе Фамусов?

В.В.Лужский. Об этом, слава богу, черным по белому написано: Скалозуба.

К.С. Зачем? Кто такой, в первую очередь, для Фамусова Скалозуб?

В.В.Лужский. И это всем ясно: жених. Кандидат в мужья Софье.

К.С. Чацкий?

В.В.Лужский. Тоже жених…

К.С. Вам, то есть Фамусову, хочется, чтобы они встретились друг с другом?

В.В.Лужский. Вряд ли.

К.С. Как вы можете этому помешать?

В.В.Лужский. Ну, развести их по разным комнатам. Чай, помещений хватит.

К.С. Что для этого надо сделать?

В.В.Лужский. Отдать распоряжение слугам.

К.С. Идите, отдавайте.

В.В.Лужский направляется к дверям во внутренние апартаменты.

К.С. (останавливает его в дверях). Стойте! Разве можно Чацкого оставить одного в комнате? Каждую минуту сюда может явиться Софья, они увидятся друг с другом, и вдруг договорятся о взаимной привязанности.

В.В.Лужский (с порога сцены). Что же делать?

К.С. Не запереть ли дверь в комнату Софьи?

В.В.Лужский. Пожалуй… (Идет к дверям комнаты Софьи, но, не дойдя до них, останавливается.) Нет, это ерунда. При Чацком запирать дверь в комнату Софьи!

К.С. Совершенно согласен с вами. Лучше уж рискнуть оставить его одного.

Лужский снова идет к дверям во внутренние покои.

К.С. А в это время Чацкий как раз спрашивает про здоровье Софьи.

В.В.Лужский. Так и есть: он влюблен в нее! Его нельзя оставить здесь. (Снова возвращается на середину комнаты.)

К.С. (обращаясь к сидящим в зале). Ну-с, как? Есть " в движеньях суета"?

И.М.Москвин. Еще какая!

В.В.Лужский. Что же это - вы мной продирижировали, и все получилось?

К.С. Я не дирижировал вами, а подсказывал вам верную логику действий Фамусова.

В.В.Лужский. И это все? Почему же я сам не мог догадаться про нее?

К.С. Вы противились ей, капризничали, не хотели обратиться к сюжету пьесы, к характеру Фамусова. Если не ошибаюсь, вам эти же действия придется еще раз повторить перед приходом Скалозуба, чтобы Чацкий мог сказать…

В.И.Качалов (подсказывает).

Как суетится! Что за прыть!

А Софья? - Нет ли впрямь тут жениха какого?

В.В.Лужский. Да-с! А ларчик просто открывался.

К.С. Совершенно верно. Даже в басне, если бы действовать по логике, то ларчик просто бы открылся.

В.В.Лужский. Прошу у всех товарищей прощения: потратил зря время на споры. Верно, занесся, закапризничал, старый…

К.С. (неожиданно очень строго). Прошу перейти к тексту Грибоедова.

В зале наступила на мгновение напряженная тишина. Все понимали положение Лужского - ему был преподан очень убедительный урок. К.С. проявил большую выдержку, задавая и отвечая Лужскому на простейшие вопросы по сюжету пьесы. Несомненно было, что Лужский, по выражению К.С., " капризничал". Но ведь это был Лужский! Отличный артист, прошедший с К.С. свою артистическую жизнь, игравший в первой постановке К.С. - в знаменитых " Плодах просвещения", поставленных К.С. в " Обществе искусства и литературы" еще в 1885 году! Наконец, это был Лужский, с первого намека час тому назад понявший режиссера и блестяще проведший на глазах у всех нас сцену с Петрушкой.

Можно ли так обращаться к Лужскому? Говорить с Лужским в таком суровом, пусть справедливом, но строгом тоне? Вот о чем думали мы, молодые актеры, не так давно пришедшие учиться в МХАТ, в тревожную паузу, наступившую после слов К.С.

Настороженно сидели Москвин и Леонидов. Чуть отвернул в сторону голову Качалов. И, пересилив себя, остановив какие-то готовые вырваться слова, с горечью произнес Лужский:

Ах! батюшка, нашел загадку,

Не весел я! … В мои лета

Не можно же пускаться мне в присядку!

Конечно, это сказал не Фамусов, а опытный, талантливый актер пожаловался на то, как трудно бывает подчас пожертвовать своими чувствами, ощущениями и подчиниться той замечательной творческой дисциплине, которой славится Художественный театр.

К.С. промолчал и не сделал никакого замечания Лужскому, тем более, что Качалов мгновенно ответил Фамусову: " Никто не приглашает вас", - как будто желая предотвратить всякую возможность остановить репетицию. Это поняли все сидевшие в эале, и по лицу К.С. скользнула улыбка, разрядившая минутное напряжение.

Когда говорят о значении этики в творческом процессе работы режиссера с актером, я всегда вспоминаю этот случай, выдержку Лужского, справедливую строгость Станиславского, дружескую поддержку товарища-партнера Качалова.

И как же замечательно, энергично, действенно, правдиво, взволнованно сыграли Лужский и Качалов свою знаменитую " перепалку" о " Софье Павловне"! Совершенно органично получился у обоих актеров и переход к монологу Фамусова: " Вот то-то, все вы гордецы! "

После слов: " Мы, например…", Лужский сделал довольно значительную паузу. Из зала нам было очевидно, что он подыскивает пример из своей жизни - совершает " мысленное действие" … и вдруг в эту минуту открылась дверь комнаты Софьи, и мимо Чацкого и Фамусова скромно проскользнула Лиза с пустым подносом и салфеткой… Лужский на секунду растерялся даже, но сейчас же воспользовался этой неожиданностью. Он посмотрел на то кресло около двери Софьи, в котором сидел утром, держа на коленях Лизу, и, решив, очевидно, что лучше себя в пример не ставить, энергично начал рассказ о " покойнике дяде Максиме Петровиче". Картину жизни последнего Лужский изобразил очень красочно, не торопясь, сам как бы присутствуя на " куртаге".

Качалов слушал его с громадным вниманием, реагировал на каждый эпизод в рассказе Лужского. В одном месте (" …он и в третий так же точно") хотел даже что-то подсказать, внести свою деталь в рассказ, но Лужский не дал ему себя прервать:

А? как по вашему? По нашему смышлен.

Упал он больно, встал здорово.

сказал он, подводя сам итог " паденьям" Максима Петровича.

Взаимодействие у Лужского и Качалова было очень большим, поэтому Василий Иванович свой ответ: " И точно начал свет глупеть" - начал не как новый рассказ-монолог, как это всегда делалось и делается в этой сцене, а, как будто продолжая рассказ Фамусова и абсолютно соглашаясь с ним. Василий Иванович даже намеренно " согрешил" против текста Грибоедова, повторив два раза слово " точно".

" И точно- точно начал свет глупеть…", - произнес он, передавая в интонации такое согласие с мнением Фамусова, что Лужский - Фамусов посмотрел на него даже с изумлением.

И дальше, отвечая Фамусову, Качалов не восставал, не протестовал против мнения Фамусова, а с горечью констатировал: " Как тот и славился, чья чаще гнулась шея".

Зато с какой гордостью, вздохнув всей грудью, произнес он: " Нет, нынче свет уж не таков".

Великолепно совершал он " путешествие в мыслях" в прошлое, великолепно совершал он его мысленно и по тем странам, откуда только что прибыл, рассказывая о том, что теперь " вольнее всякий дышит".

Образы русских свободолюбивых патриотов, будущих декабристов, невольно вставали перед нашими глазами. Мысленные действия, внутренние видения и непосредственное переключение их в " действие словом" - воздействие словом на партнера - Качалову давалось легко благодаря его любви к слову, выразительным интонациям, богатым голосовым данным, а главное - благодаря увлечению всем тем новым в актерской технике, что открывал перед актерами МХАТ гений Станиславского.

Качалов умел великолепно строить партитуру - рисунок роли, был бережлив и экономен в красках, умел сдерживать свой природный темперамент, давая ему проявляться лишь в решающих эпизодах роли. Все эти качества великого артиста сказались и на данной репетиции.

Спор с Фамусовым о том, что теперь " вольнее всякий дышит", он вел сдержанно, мягко, стараясь убедить Фамусова отказаться от его архаической точки зрения на жизнь и на людей. Качалов пока еще видел перед собой только глуповатого отца Софьи Павловны, он не делал из него символа реакционной мысли, он сохранял обличительную силу для дальнейшего, для финала четвертого акта. Поэтому Чацкий - Качалов с большим юмором, смеясь, призывал Фамусова разделить с ним ироническое отношение к тем, кто был горазд

У покровителей зевать на потолок,

Явиться помолчать, пошаркать, пообедать,

Подставить стул, поднять платок.

Ответные реплики Фамусова от этого тоже звучали легко и вызывали смех в зале, когда Лужский с изумлением говорил:

Что говорит! и говорит, как пишет!

и дальше:

Он вольность хочет проповедать!

Какая же действительно " вольность" - осмелиться не " поднять платок" и не " подставить стул" знатному покровителю! Лужский отлично доносил смысл этой " вольности" в своих ответах, все больше путаясь в ее определениях, и только когда Качалов серьезно говорил, резко подчеркивая главные слова:

Кто служит д е л у, а не лицам…

Фамусов - Лужский так же твердо и резко заявлял:

Строжайше б запретил я этим господам

На выстрел подъезжать к столицам

При этом мы отчетливо видели из зала, что в течение этого спора оба актера твердо вели линию мысленных действий. Качалов вспоминал, как он сам и его друзья " кто путешествует, в деревне кто живет…", а Лужский сочинял уже в мыслях приказ о запрещении въезда в " столицы" этим господам.

И видно было, что Фамусов - Лужский настолько отвлекся своими мысленными действиями, что уже не слышит, как Чацкий ему говорит: " Я наконец сам отдых дам…", " Я досказал", " Длить споры не мое желанье".

Нет, Фамусов Лужского его уже не слышал! И не потому, что он в какой-то момент физически заткнул уши, а оттого, что он был целиком в своих " мысленных действиях". Мы угадывали по выражению лица Лужского, по его раздраженным интонациям, что Фамусов уже сидит в кабинете губернатора и докладывает ему о " развратном" образе мыслей " рыскающих по свету" и " бьющих баклуши" молодых крамольников вроде Чацкого.

" Я вам пропишу! " - слышалось в словах Лужского: " Терпенья, мочи нет, досадно". " И знать вас не хочу…" " Тебя уж упекут. Под суд, как пить дадут".

Это был наглядный пример " отвлечения" Фамусова от основного объекта внимания - от Чацкого и мысленные путешествия по всем объектам-инстанциям, учреждениям, в которые надлежало отправиться Фамусову, чтобы сообщить, пожаловаться на " вольные" рассуждения Чацкого, и одновременно пример великолепной, органической жизни актера в образе.

Отлично обыграл Качалов это " отвлечение" Фамусова - Лужского, подчеркнутое Грибоедовым докладом слуги о приезде Скалозуба. Заткнувший уши барин уже ничего не воспринимает, уйдя целиком в круг своих мысленных действий. Чацкий - Качалов с иронической и несколько грустной улыбкой следил, слегка покачивая головой, за нелепым поведением своего бывшего опекуна и, наконец, решительно отводил, чуть что не силой руки Фамусова от ушей, говоря серьезно: " Да обернитесь, вас зовут".

И от этого движения Чацкого в совершенном испуге вскрикивал Фамусов - Лужский: " А? бунт? Ну, так и жду содома". А дальше, вылив свой гнев на, ни в чем не виноватого слугу, Лужский не забыл произвести, повторить ряд действий, заметавшись опять (как и в начале сцены приезда Чацкого) между дверями комнаты Софьи, Чацким и выходом в другие комнаты, чтобы режиссер не мог ему предъявить упрека в отсутствии " суеты", выраженной и внешне и внутренне.

Отлично провел Качалов монолог после ухода Фамусова. Насыщенный мысленными действиями - поисками среди окружающих Софью соперника-жениха, монолог этот дал нам яркий пример того, как надо актеру жить не " в себе", а действовать мыслью, словом, ставя себя в зависимость от окружающих его объектов действительности.

Только что ушедший Фамусов, Софья, так холодно его принявшая утром в этой же комнате… Где она сейчас? Кто такой Скалозуб? (Перебрал в памяти всех знакомых " не нынче-завтра генералов".) Опять вернулся к рассказу Фамусова о Скалозубе, вспомнил свои встречи, а может быть, прощание с Софьей три года назад… - обо всем этом Качалов с замечательной конкретностью рассказал нам в монологе, когда Чацкий остался один на сцене.

Перед самым выходом на сцену Скалозуба и Фамусова, Качалов хотел по традиции отойти в глубину, за одну из колонн, но тут же был остановлен К.С.

- Зачем вы уходите с авансцены, - обратился к нему К.С. - Это все штампы и дурная условность: у Фамусова и Скалозуба, мол, много текста, а Чацкий безмолвствует добрые десять минут; так оправдаем это безмолвие тем, что Скалозуб и Фамусов его не видят. Чацкий, мол, перед их приходом скрылся куда-то за колонну, в фонарь окна или за ширму. Куда только мы не прятали бедного Чацкого, идя навстречу актерским вкусам и повадкам…

В.И.Качалов. Но ведь так всегда, во всех театрах делали.

К.С. Вот-вот. Всегда и везде - значит, закон. Штамп. " Традиция! " Что же, значит, Грибоедов был глупее нас?

В.И.Качалов. Но у Грибоедова сказано…

К.С. Отчего вы остановились, Василий Иванович? У вас ведь замечательная память. Вы вспомнили, как сказано у Грибоедова про Чацкого в этой сцене?

В.И.Качалов. Вы угадали, вспомнил. В первой же строчке своего текста Фамусов говорит Скалозубу: " Сергей Сергеич, к нам (подчеркивает Качалов) сюда-с". А после слов Скалозуба: " Куда прикажете, лишь только бы усесться", у Грибоедова ремарка: " садятся все трое (опять подчеркивает Качалов), Чацкий поодаль…"

К.С. Ну вот, значит, это сцена троих - " трио", а не дуэт Фамусова со Скалозубом.

В.И.Качалов. Да, вы правы, но молчать на виду у всех, слушать, что говорят эти двое…

В.В.Лужский. Предлагать при Чацком Скалозубу жениться?!

Л.М.Леонидов. А мне, пожалуй, лучше, чтобы Чацкий был тут. Хотя мы, очевидно, молча раскланиваемся при входе и я не знаю, кто передо мной сидит, но " выковыривать" мне при нем выгодней - еще один лишний объект внимания, а следовательно, и повод к действиям.

К.С. Вот это разумный ответ.

В.В.Лужский. Ну, вот хоть убейте, не знаю, как мне вести себя при Чацком.

К.С. А вы и не старайтесь узнать-угадать. Действуйте по тексту, и все. А приспособитесь на ходу.

В.В.Лужский. Ну, это опять что-то уж совсем новое - на ходу приспосабливаться к партнеру.

К.С. А как же в жизни? Человек к человеку в семидесяти пяти случаях приспосабливается на ходу, не зная, что у него из этого получится. Даже когда человек идет на прием к врачу или к своему начальнику и заранее вырабатывает план действий, и тогда он не бывает до конца уверен, удастся ли ему провести этот план, как он его задумал. Все зависит от партнера. Поставьте и вы себя целиком в зависимость от ваших партнеров - Чацкого и Скалозуба.

В.И.Качалов. Но я ведь молчу первые десять минут.

- А это очень сильное действие на сцене - молчать. И очень сильное противодействие партнерам - молчать. Может быть, в безмолвии Чацкого и скрыт у Грибоедова весь секрет этой сцены троих - подчеркивает на этот раз К.С.

Предсказание К.С. сбылось. Сцена " троих" оказалась несравнимо насыщенней действиями-отношениями, чем обычно игравшийся " дуэт" Фамусова - Скалозуба.

Ряд мыслей и фраз получил совсем иную трактовку.

Прежде всего Фамусову - Лужскому пришлось следить с самого начала сцены за Чацким: исполнит ли последний его просьбу " помолчать". Затем мы с интересом увидели, как вежливо раскланявшись друг с другом, Чацкий и Скалозуб посматривают друг на друга, очевидно угадывая, что они соперники-женихи.

Отличная получилась пауза, когда все трое уселись по ремарке Грибоедова, и никто не знал, с чего начать беседу.

" Ах, батюшка, сказать, чтоб не забыть…" у Фамусова - Лужского получилось, как выход из создавшегося неловкого положения.

" Мы с нею вместе не служили". - Скалозуб - Леонидов " сострил" для Чацкого и для Фамусова. Чацкий - Качалов ответил ему легкой полуиронической улыбкой. Леонидов остался очень доволен, что имел успех даже у соперника, и дико вдруг захохотал, чем привел Чацкого - Качалова в полное изумление.

Лужский - Фамусов, перечисляя всю свою пристроенную к разным теплым местечкам родню, совершил в мыслях полный объезд Москвы и среди всех своих знакомых конкретно " нашел" брата Скалозуба.

Видно было, что " мысленные действия", которые вначале вызвали протест у Лужского, совершенно просто и легко возникали в его воображении, находили свое действенное решение и выражение в тексте роли. С особенной остротой для Фамусова прозвучала реплика Скалозуба о том, что его брат

… набрался каких-то новых правил,

Чин следовал ему: он службу вдруг оставил,

В деревне книги стал читать.

Ведь только что об этом говорил Фамусову Чацкий: " в деревне кто живет".

Лужский беспокойно зашевелился в кресле. Чацкий сидел рядом. Ну, как он подхватит эту тему. " Вот молодость! … читать! … а после хвать…", - неопределенно по мысли, но с тревогой произнес Лужский, поглядывая на Качалова - Чацкого. Последний был явно заинтересован поведением брата Скалозуба, но Лужский не дал ему вступить в разговор, быстро переведя последний на самого Скалозуба: " Вы повели себя исправно".

Мы, сидевшие в зале, были удивлены. Никто из нас не помнил о двоюродном брате Скалозуба как о некоей фигуре, а сегодня благодаря присутствию Чацкого этот брат вдруг вырос в единомышленника Чацкого. Да и ошибка Фамусова, похвалившего не того, кого следовало (" прекрасный человек двоюродный ваш брат"), никогда не была столь очевидна и не принималась во внимание исполнителями роли Фамусова.

Преимущество превращения сцены " двоих" в сцену " троих" было бесспорным.

Особенную остроту приобрела сцена в момент, когда Фамусов говорит Скалозубу о том, что, после того как последний получит генеральский чин, ему следовало бы " Речь завести об генеральше? "

Лужский очень ловко обыграл тему женитьбы Скалозуба. Он не только не стал скрывать от Чацкого возможности сватовства Скалозуба, а, наоборот, ухитрился, переглядываясь с Качаловым, сделать такое " предложение", как бы от имени обоих: Качалов - Чацкий был искренне изумлен этим ловким ходом Фамусова - Лужского, когда последний как ни в чем не бывало заявил: " Что ж? у кого сестра, племянница есть, дочь", - как будто он и не думает о том, что речь может идти о Софье, тем более, что к названным " категориям" невест Лужский совершенно спокойно присоединил всех московских девиц и ловко замаскировал свою мысль пространным рассуждением о достоинствах " Москвы как столицы".

В такой же замаскированной форме Лужский дал понять Чацкому, что, пока у того нет " душ тысячки две родовых", он Софье не жених.

Чацкий - Качалов отлично это понял и… помрачнел,

Так неожиданно сцена " троих" приобрела совершенно новые " подводные" ходы, наполнилась действием, и в первую очередь " мысленным действием". Рассказывая о Москве, Лужский восхищался ею, обращался не только к Скалозубу, но и к Чацкому, как бы даже провоцируя его на выступление. В конце концов, он добился своего: Чацкий запротестовал не только в своих мысленных действиях-возражениях по ходу текста Фамусова, - но и выступил с ответным " словом".

Качалов тщательно выполнил совет К.С. обращаться к объектам, расположенным не где-то " внутри" актера, а к конкретно существующей окружающей его действительности. От этого его отповедь приобрела большую, чем всегда, убедительность. Но когда Фамусову надо было предостеречь Чацкого: " Эй, завяжи на память узелок", Лужский неожиданно остановился.

- Что-то нескладно получилось, - обратился он к К.С. - в своем монологе о Москве я поставил перед собой задачу раздразнить Чацкого, мол: " Вы, нынешние, нутка", а, раздразнив его, теперь говорю: " Просил я помолчать" … Не сходятся концы с концами.

К.С. Хорошо, что вы сами это заметили. Василий Васильевич. Действительно, концы с концами не сходятся, если в монологе о Москве провоцировать Чацкого на ответ. Значит, не всякое действие годится для сквозного действия роли, - подчеркнул К.С. - Значит, кроме действий, как таковых, обязательна еще логика этих действий - логика по отношению к сверхзадаче пьесы и роли, к сквозному действию, к характеру действующего лица. Уметь выбрать каждое очередное действие, как конкретное выражение сквозного действия - трудная задача.

В.В.Лужский. Ох, боже мой, еще и логика и характер! Говорят, что только первые тридцать лет в театре трудно, а у нас в Художественном только после тридцати и начинаются все трудности. Как раньше все было просто: выучишь роль и иди гримироваться, а теперь?

К.С. Вы отчасти правы, Василий Васильевич. Я часто сам задаю себе вопрос: должен ли я так много требовать от всех вас? Ведь и с тем, чего мы достигли, можно ставить вполне грамотные спектакли. Но кто тогда будет двигать вперед наше искусство - искусство актера? Не перегонит ли нас зритель в своих требованиях, в своих наблюдениях характерного в жизни? Особенно наше столь бурно развивающееся советское общество. И вот я стараюсь отыскать законы движения вперед техники актерского мастерства. Вы полагаете, что я их все знаю? Ничего подобного. Я обращаюсь ко всем вам за помощью. Вот я открыл, как мне кажется, что действия, совершаемые в мыслях, это необходимое составное органического действия, а как ими пользоваться во всех эпизодах роли, я до конца не знаю. Сознаюсь, что с некоторым волнением я ждал сегодняшней репетиции: два громадных монолога, сначала безмолвствующий Чацкий, потом Скалозуб… Весьма трудное положение для актеров… Помогут ли им в данном эпизоде мысленные действия? Вы выбрали не то действие, Василий Васильевич, это легко поправить. Но, вы ощутили силу действия - это уже много. Василий Иванович уже не " самовыявлялся", как, бывало, говорили про монологи Чацкого, а устремлял силу грибоедовских слов на объекты, расположенные вне его актерского " я". Это уже много.

Но сколько еще впереди законов, которые нужно открыть, проверить практикой, научиться самим пользоваться ими и научить им всех других актеров! Что, например, делал, как действовал Леонид Миронович, слушая сегодня Фамусова и Чацкого?

Л.М.Леонидов. Обо мне не тревожьтесь. Ведь я генерал и на любом приеме, на балу или в гостях, я от всех принимаю рапорты и ставлю резолюции. Фамусов отрапортовал о Москве, я поставил резолюцию: " Пожар способствовал ей много к украшению". Чацкий отрапортовал мне про судей, я - тоже резолюцию: " Мне нравится…" и так далее… А принимать рапорты - это целое искусство. Надо делать вид, что все понимаешь и слышишь, тогда как сам думаешь совсем о другом, гораздо более простом и прозаичном (о чем - не скажу при дамах). Но на лице, чтобы ничего не отражалось. Иногда полезно сострить:

Не знаю-с, виноват;

Мы с нею вместе не служили.

а еще полезнее помалкивать. Вот я с удовольствием и молчу.

Леонид Миронович на минуту изображает удовлетворенное молчание Скалозуба, и мы убеждаемся, что оно вполне соответствует тупоумию самовлюбленного солдафона.

К.С. (вполголоса, как бы говоря не с Леонидовым). А действуете в это время?

Л.М.Леонидов (не выходя из образа, тоже вполголоса). Еще как! (Улыбка на лице его становится еще самодовольнее.)

К.С. (так же). Если не секрет, что делаете в мыслях?

Л.М.Леонидов. Вспоминаю, как сегодня у меня в доме… я вам скажу потом… поверьте на слово…

К.С. Верю.

В.В.Лужский. У всех всегда все получается. Какое же мне выбрать логическое действие в первом монологе?

К.С. Я бы выбрал: не дать Чацкому возразить мне, не дать ему вступить в разговор со Скалозубом.

В.В.Лужский. А если он не собирается мне возражать?

К.С. Как может Чацкий не возразить на то, что вы всех без разбора пускаете к себе в дом, да еще гордитесь этим?

В.В.Лужский. Пусть возражает.

В.И.Качалов. Пожалуйста.

В.В.Лужский.

Кто хочет к нам пожаловать, - изволь,

Дверь отперта для званых и незваных,

Особенно из иностранных;

Хоть честный человек, хоть нет,

Для нас равнёхонько, про всех готов обед.

В.И.Качалов.

Но если русский к вам заглянет,

То вряд ли дома вас застанет!

Он не родня вам, он не грек!

Он просто русский человек!

Экспромт Василия Ивановича был так неожидан, что Лужский растерялся и не смог ничего ему ответить…

К.С. Молодец, Василий Иванович! Как только Василий Васильевич задержится с текстом, сейчас же говорите вслух то, что думаете. Бейте его словом!

В.В.Лужский. Больше не поддамся, не беспокойтесь.

И, пристально следя за Чацким, Лужский продолжал свой монолог. Замысел Станиславского удался. Стоило Качалову сделать малейший намек на протест, Лужский буквально " наступал" на него словами фамусовского текста. Так случилось после рассказа о " старичках": " Поспорят, пошумят и… разойдутся".

Качалов - Чацкий явно хотел пошутить над старичками, но Лужский так энергично сказал: " А дамы? - Сунься кто, попробуй овладей", что Василию Ивановичу пришлось ограничиться улыбкой и легким движением плеч, выразившими его ироническое отношение к " столбовым" дворянам - друзьям Фамусова.

Такая же мгновенная схватка Чацкого и Фамусова произошла после перечисления имен московских грозных судей-дам: " Ирина Власьевна! … Пульхерия Андревна! "