Этногенез на западе Руси

Положение Литвы по сравнению с Владимирским княжеством было весьма выигрышным. Литву также задел пассионарный толчок XIII в., возродивший к жизни несколько литовских племен. Судя по топонимике, литовские племена в древности занимали территорию вплоть до нынешнего Тамбова, но к 9 в. древне‑ литовские племена сохранились только в Прибалтике и Белоруссии, но и там они уже много веков находились в состоянии гомеостаза. Центральную часть литовского ареала занимало собственно племя литва, или литовцы; к западу от него жила жмудь, еще дальше на запад – пруссы. На востоке современной Белоруссии располагались ятвяги.

Властителем, создавшим из этих разрозненных осколков единую Литву, стал литовский князь Миндовг. После его гибели произошло то, что всегда происходит в начале фазы пассионарного подъема: литовские князья весь XIII в. боролись между собой за власть. И только в XIV в. один из них – Гедимин – окончательно победил соперников и начал проводить завоевательную политику.

Первым его завоеванием стала Черная Русь – местность около города Гродно, самая западная часть Руси, затем города, ныне относящиеся к Белоруссии: Полоцк, Минск, Витебск. После этого литовцы стали постепенно проникать на Волынь и в Галицию, где правили потомки «короля Малой Руси» Даниила Романовича Галицкого – Лев и Андрей. Галицию заняли поляки, Закарпатскую Русь – венгры, а литовцам досталась лишь восточная Волынь. После взятия Киева экспансия литовцев продолжилась. Под натиском неудержимой литовской конницы пали все русские города до Курска и Чернигова. При Гедимине и его сыне Ольгерде создалось могучее Великое княжество Литовское.

Характерной чертой Литвы XIII в. было сохранение древней языческой веры в воинственного бога Перуна и весьма плохое отношение к христианам, как к западным, так и к восточным. Литовские князья женились на русских княжнах и объединяли вокруг себя уцелевших Рюриковичей из Турово – Пинской земли.

Ольгерду удалось подчинить себе огромную территорию с границами почти у Черного моря и Дона. Важные последствия для этногенетических процессов имело образование на территории Руси двух полностью самостоятельных и даже враждебных друг другу государств: Великого княжества Литовского и Великого княжества Московского. Не случайно именно на этот период обращали свое внимание все исследователи, отвергавшие «племенную» концепцию. Государственная граница между ВКЛ и Московским государством, сложившаяся к началу XVI в., удивительно точно совпадает с современной этнической границей между русскими и белорусами.

Изменения политической границы, в результате которых Смоленщина и Брянщина периодически отходили то к Великому Княжеству Литовскому (ВКЛ), то к Москве, хорошо соответствуют «промежуточному» этническому состоянию этих территорий.

Факторы, производные от политического раздела Руси, неплохо объясняют только западную границу русского этноса, но никак не этническую границу между белорусами и украинцами. В политической истории этих двух народов не было существенных различий с середины XIV в. до 1569 г., когда в результате Люблинской унии территория Украины вошла непосредственно в Польское королевство, а Белоруссия осталась в составе ВКЛ, сохранившего самостоятельный статус в рамках федеративной Речи Посполитой. Да и политическая самостоятельность ВКЛ позднее была в значительной степени формальной, а основные культурные, религиозные и, в известной степени, социально-экономические процессы шли на всех восточных землях Речи Посполитой практически синхронно.

Сам факт различного поведения белорусской и украинской шляхты накануне Люблинской унии, что и привело Украину в состав Польши, свидетельствует о серьезных различиях в самосознании – вопреки сходству внешних (материальных) условий.

Процесс образования ВКЛ начался в середине XIII в., сразу после татарского нашествия на Русь. Уцелевшие княжества на севере и западе Белоруссии (Новогрудское и Полоцкое) оказались под властью литовских князей. Они сами пошли на союз с Литвой, чтобы избежать подчинения Золотой Орде. На протяжении нескольких последующих десятилетий молодое государство отразило попытки подчинить его со стороны татар, Галицко-Волынского княжества и Тевтонского ордена, что доказало жизнестойкость новой государственной идеи, которую можно условно называть «литовской». Она охватила население, отличавшееся крайней этнической пестротой. В его состав входили балтоязычные литовцы и родственные им выходцы из Пруссии и Ятвягии, а также славянское население Подвинья (в основе состоявшее из кривичей-полочан), Центральной Белорусии (потомки дреговичей) и верхнего Понеманья, где происходило смешение миграционных волн кривичей, дреговичей и волынян, наслоившихся на ятвяжский субстрат.

Правящая династия в этом государстве была литовского происхождения, что способствовало закреплению за ним политонима «Литва», который стал также одним из самоназваний смешанного населения. Языком межнационального общения, стал местный славянский (смешанный кривичско-дреговичский) диалект, называемый в источниках «руским языком».

В то же время среди уцелевшего населения лесной и лесостепной зон Правобережной Украины, в основе своей состоящего из потомков носителей культуры Луки-Райковецкой, после утраты связей с другими русскими землями не могли не усилиться процессы консолидации. Им содействовало политическое объединение данной территории под властью Даниила Галицкого и его потомков. Турово-Пинская земля находилась под воздействием этого же центра, чему способствовала ее изначальная близость с Волынью. Фактически в этом регионе шел процесс сложения самостоятельного этноса, который по одному из названий данного ареала можно условно обозначить как «червонорусский».

Наметившиеся процессы этногенеза вскоре испытали ряд глубоких трансформаций. Литва под властью талантливого политика Гедимина окрепла настолько, что начала подчинять соседние русские земли. Поначалу это привело к конфликту с южным («червонорусским») очагом, от которого под контроль Литвы в 1320-е г. отошли южные земли Белоруссии (Пинск и Брест). Но вскоре ситуация еще более резко изменилась, когда династия потомков Даниила Галицкого пресеклась. Их владения стали ареной борьбы между Литвой и соседней Польшей и к середине XIV в. оказались разделенными между ними.

Так южный этногенетический очаг утратил свое единство. Его западная часть (Галиция) на несколько столетий вошла в состав Польши, в то время как Волынь вслед за Полесьем попала под власть Гедиминовичей. Это не могло устранить объективные черты сходства местных жителей, но крайне затруднило субъективное осознание этого сходства. Наоборот, политическая и интеллектуальная элита в Галиции не могла не испытывать сильное влияние идей польской государственности, а на остальной территории – аналогичных идей государственности «литовской». После Кревской унии 1386 г., когда оба государства образовали конфедерацию под властью единого монарха, между польской и «литовской» идеями началась конкуренция.

Позиция местной шляхты накануне Люблинской унии, когда сеймики Подляшья, Волынской земли и большей части Киевского воеводства высказались за прямое включение в состав Польши, была итогом этой конкуренции. В то же время шляхта этнографически близких волынянам Брестского, Пинского и Мозырского поветов приняла решение остаться в составе ВКЛ, что можно расценивать как свидетельство полной дезинтеграции южнорусского этногенетического центра. На одной части его территории возобладала польская идея, на другой – «литовская».

К середине XVI в. среди ее восточнославянского («руского» по самоназванию) населения Речи Посполитой, актуальными были две консолидирующие идеи: политическая (идея сохранения государственности ВКЛ в условиях нарастающей польской экспансии и постоянной угрозы со стороны Москвы) и культурно-религиозная (поддержание общерусского наследия и православной веры на фоне экспансии католицизма).

С другой стороны, польская и литовская политические идеи способствовали активному заимствованию новых культурных и языковых черт с Запада, тогда как «общерусская» идея препятствовала (впрочем, довольно безуспешно) этому процессу. Обе консолидирующие идеи (как «литовская», так и «общерусская») в условиях Речи Посполитой имели чисто оборонительный, консервативный характер и в силу этого не могли привести к рождению нового этноса, как это происходило в России, объединенной наступательной имперской идеей («Москва-третий Рим»). О незавершенности этногенетических процессов на этой территории свидетельствует, отсутствие самоназвания на уровне этноса. Термин «Белая Русь» в местном употреблении (т. е. в роли самоназвания) в XVI в. практически не зафиксирован, а с этнической территорией белорусов он окончательно совпал лишь во второй половине XIX в. На фоне активной великорусской консолидации процесс «регионализации» сознания жителей ВКЛ и будущей Украины особенно характерен.

Более ранним оформлением великорусской национальной идеи объясняется то, что Московская Русь, создав мощное государство, первой узурпировала общий для всех восточных славян метаэтноним «Русь» в качестве самоназвания. Это впоследствии сильно затрудняло национальную самоидентификацию украинцев и белорусов, которые привычно называли себя «русскими», «русинами» и долго не осознавали, что в Московском государстве в это имя вкладывался уже совсем новый смысл.

Для продолжения процессов этногенеза на данной территории необходимее было появление новых конструктивных, наступательных идей. Отчасти такую роль сыграла идея церковной унии с католичеством, которая вывела местное православное население из-под контроля Московской патриархии. Этой идее в начале XVII в. пришлось выдержать ожесточенную борьбу с «общерусской» идеей, в которой униатство, в конце концов, одержало победу. В XVIII в. на территории Белоруссии порядка 70% населения были униатами, причем факты их активного сопротивления переводу в православие после присоединения к Российской империи свидетельствуют, что данная идея успела пустить глубокие корни и сильно способствовала самоидентификации белорусов, их противопоставлению себя русским.

Оставшиеся населения Белоруссии либо сохранили православное вероисповедание (преимущественно на востоке), либо принадлежали к католической конфессии (на западе и в центре), причем среди политической элиты - шляхты, процент католиков (а в определенный период времени также протестантов) был еще более высок. Консолидировать белорусов в единую нацию униатство, поэтому никак не могло. К тому же оно распространилось в равной мере и на территории Украины, поэтому его ролью можно опять-таки объяснить лишь упрочение этнической границы между русскими и белорусами, но не появление таковой между белорусами и украинцами.

Во второй половине XVI в. зарождается, а к середине следующего столетия кристаллизируется еще одна активная идея, которой суждено было сыграть решающую роль в этногенетических процессах. Речь идет об идее вольного казачьего самоуправления (переросшей позднее в идею казацкого государства), которая зародилась на лесостепных просторах Украины в процессе их вторичной колонизации. Начало повторного освоения районов, опустевших после татарского нашествия, фиксируется с конца XV в. Массовый характер оно приобрело столетием позднее, уже после Люблинской унии, причем на «Низ», или «Украину», как назывались эти земли, уходила наиболее мобильная и предприимчивая часть населения. Основной поток шел с запада, поэтому среди казачества возобладали этнографические и диалектные черты, привнесенные потомками волынян.

Как польская, так и «литовская» государственные идеи были в равной степени чужды этим маргиналам. Среди них конкурировали две идеи. Прежде всего, несомненно, «общерусская» идея, на почве которой родилась и знаменитая Переяславская рада. Но сформировавшаяся новая элита вскоре осознала собственные интересы, которые воплотились в идее гетманского государства как самостоятельного субъекта в отношениях с Речью Посполитой, Россией и Турцией.

Запорожская Сечь вела активную экспансионистскую политику (казацкие войны), стремясь подчинить своему контролю весьма обширные территории. Воздействие нового центра ощущалось далеко за его пределами. Под этим воздействием создавались особенности материальной и духовной культуры, которые впоследствии были осознаны как специфически украинские. Наличие схожих черт у изначально родственного населения Правобережной Украины дало основания для включения его в тот же этнос путем своеобразной ассимиляции.

Зато такая ассимиляция не могла распространиться на территорию Белоруссии, где идея принадлежности к «Литве» ощущалась гораздо сильнее, а казаки («черкасы») нередко воспринимались как относительно чуждый, в эпоху казацких войн – даже враждебный элемент. В итоге на территории ВКЛ так и не возникла созидательная идея, сравнимая по значимости с имперской идеей России или идеей вольного казачества Украины. Старая идея государственности ВКЛ сыграть эту роль не могла – не только из-за своего вынужденно оборонительного характера, но и потому, что в равной мере принадлежала как славянскому, так и литовскому населению. По мере нарастающей полонизации шляхты ВКЛ жизненная среда этой «литовской» идеи неуклонно сокращалась, последний ее всплеск произошел во время восстания 1863г.

На территории Киевской Руси в разное время и в разных исторических условиях возникли несколько консолидирующих центров, между которыми происходила конкуренция за близлежащие территории. Эта конкуренция выражалась не только и не столько в форме военно-политического соперничества, но, прежде всего, как борьба идей в сознании местного населения, которое осознавало свою преимущественную причастность к тому или иному центру. Современное этническое членение явилось результатом этой конкуренции, причем в зоне тяготения московского центра сформировался великорусский этнос, а в зоне тяготения значительно более позднего казацкого – украинский. Региональные этнографические особенности, восходящие к племенному членению восточных славян и впитанному ими субстрату, были лишь фоном для этих процессов. В центре этногенетических очагов они придавали новым этносам специфический колорит, на стыке же их зон тяготения скорее препятствовали окончательному выбору, но нигде не имели решающего значения.

Что касается белорусского этноса, то в его состав вошло население, оказавшееся вне сферы действия обоих вышеуказанных центров, но в свое время испытавшее воздействие «литовской» государственной идеи, униатской конфессиональной принадлежности и культурных импульсов со стороны католического и протестантского мира Западной Европы. Отсутствие собственной ярко выраженной идеи, которая могла бы быть воспринята в качестве национальной, объясняет относительную запоздалость и значительно меньшую выраженность этнического самосознания белорусов в сравнении с русскими и украинцами. Определение границ их этноса происходило скорее методом исключения – в его состав были зачислены те, кого нельзя было по языковым и этнографическим чертам отнести ни к русским, ни к украинцам, ни к полякам.

Эта же особенность этногенеза белорусов хорошо объясняет те трудности, с которыми столкнулась молодая национальная интеллигенция в ХIХ – ХХ вв. при определении своего места в системе исторических координат.

Для того чтобы массовое сознание смогло усвоить какую-то идею, в том числе национальную, эта идея должна быть сформулирована в предельно простой и однозначной форме, которая плохо сопрягается с реальной сложностью исторических процессов. Именно поэтому представители украинской национальной интеллигенции задним числом «аннексировали» историю южных древнерусских княжеств и объявили ее неотъемлемой частью истории «Украины – Руси», а литовцы придавали деятельности Гедиминовичей то узконациональное значение, которого она объективно не имела. Аналогичным образом поступали и российские интеллектуалы от XV в. до наших дней, объявляя Московскую Русь единственной преемницей Киевской Руси.

Такая ключевая примета этноса, как субъективно осознанная национальная идея, появилась не ранее конца XIX – начала XX в., когда белорусская интеллигенция начала борьбу за создание из белорусского этноса нации современного типа. И поскольку она не могла апеллировать к достаточной ясной «преднациональной идее» прошлого (как современная украинская национальная идея – к традициям и образам казацкого государства), она пробивала себе дорогу с большим трудом.

Белорусы в XX в. не смогли противостоять русификации и в значительной мере утратили национальный язык. Но в этот, же период, парадоксальным образом, параллельно отступлению языка укореняется идея о том, что белорусская нация – есть и что белорусская государственность – явление нормальное и естественное. Сейчас «белорусская идея» явно лучше чувствует себя в государственной, а не специфически этнически-языковой форме и людей, воспринимающих национальную государственность как норму и ценность, значительно больше, чем тех, кто готов отказаться от русского и перейти на белорусский в повседневном обиходе.