Социологизм

§1.Общая характеристика. Социологическое направление в языкознании ХХ в. было представлено рядом школ: а) французская социологическая школа; б) американская этнолингвистика; в) неогумбольдтианство; г) «Новое учение о языке» Н. Я. Марра; д) «Виноградовская школа» в советском языкознании и нек. др. Несмотря на различия между этими школами, социологическое направление характеризуется целым рядом общих черт:

1)Язык – явление социальное: он возникает и существует только в человеческом обществе; вне общества нет языка. Происхождение языка обусловлено общественными потребностями: на определенной стадии развития человеческий коллектив не смог обойтись без языка.

2) Социальный детерминизм в объяснении развития языка: все изменения в языке в конечном итоге обусловливаются социальными причинами, общественными потребностями: «…из факта, что язык есть явление социальное, следует, что языкознание – наука общественная, и единственным элементом, к которому следует обращаться для объяснения языковых изменений, являются социальные изменения; и языковые изменения представляют собой не что иное, как результат социальных изменений – иногда прямой и непосредственный, а чаще опосредованный и непрямой» (А.Мейе). Социологическое направление, в отличие от соссюрианства и структурализма, возвращается к тезису компаративистов о теснейшей связи истории языка с историей народа (историей культуры, литературы, идеологии, права, религии и т.д.).

3)Структуре общества должна соответствовать определенная структура языка, т.е. каково данное общество, таков и его язык. Следовательно, попытки структуралистов описывать язык как имманентную (самодостаточную, самоорганизующуюся) систему бесперспективны, поэтому даже строго синхронное описание языка, если оно претендует на полноту, должно соотноситься с изучением структуры соответствующего общества. Поэтому в рамках социологического направления развиваются такие отрасли языкознания, как социолингвистика, социальная диалектология, гендерная лингвистика и т. п. (активно разрабатываются такие темы, как «язык города», «язык деревни», жаргоны, «женский язык» и проч.).

4)Границы между языками и диалектами соответствуют границам между социумами. Иначе говоря, чтобы дать ответ на вопрос: где перед нами диалекты одного языка, а где разные языки – следует опираться не на формальные различия в лексике, фонетике, грамматическом строе (как это пытались делать структуралисты), а на самосознание данного языкового коллектива.

5)Возрождение принципа историзма, отвергнутого большинством школ структурализма: «Как всякое общественное явление, человеческая речь… зависит от бесконечного множества фактов прошлого. Следовательно, языкознание, как и все социальные науки, является наукой исторической» (А. Мейе).

6)Представители социологического направления иначе, чем компаративисты, решают проблему прогресса языка. Она рассматривается в двух плоскостях и решается в каждой из них по-разному. С одной стороны, изучая формальные изменения в языках (в фонетике, морфологии), многие ученые этого направления констатируют, что фонетика или морфология одного языка не может быть «прогрессивнее», «лучше», «богаче» фонетики или морфологии другого. Ср. высказывание Ж. Вандриеса: «В отношении морфологии трудно оправдать идею прогресса, ограничивая свое рассмотрение грамматической структурой… Различные стороны морфологического развития напоминают калейдоскоп, встряхиваемый бесконечное число раз. Мы каждый раз получаем новые сочетания его элементов, но ничего нового, кроме этих сочетаний». С другой стороны, если признается идея общественного прогресса, то состояние языка должно отражать состояние общества; поэтому если оценивать изменения в содержании языковых форм, а также лексические изменения, то следует признать наличие прогресса в языке. Прогресс в языке соответствует прогрессу культуры, развитию человеческого мышления, иначе язык не смог бы эффективно выполнять свои функции в обществе.

7)Все школы лингвистического социологизма так или иначе интересовала диалектика индивидуального и социального в языке, возможность сознательного воздействия личности и общества на язык (возможность языковой политики, языкового программирования, языкового строительства), а также вопрос о темпах языковых изменений. Решаются эти проблемы в различных социологических школах по-разному. Так, французская социологическая школа, в значительной степени ориентируясь на Соссюра, принижает роль личности в языке и вообще возможность сознательного вмешательства личности, класса или общества в целом в процесс развития языка. Язык «навязывается» индивиду той общественной группой, в которой он живет: «Язык, будучи, с одной стороны, принадлежностью отдельных лиц, с другой стороны – навязывается им; благодаря этому он является реальностью не только физиологической и психической, но и прежде всего социальной» (А. Мейе). Поэтому не любое изменение в речи индивида может стать достоянием «общего языка», а только такое, которое соответствует тенденциям развития языка, которые, в свою очередь, определяются тенденциями развития общества: «Обычные формы языка всегда определяются интересом языковой общины. Этот интерес в данном случае есть необходимость взаимного понимания. Каждый член данной языковой общины поэтому всегда инстинктивно и бессознательно сопротивляется произволу в употреблении языка» (Ж. Вандриес). На этом же основании обычно отвергается и возможность каких-либо революционных изменений в языке. Однако отдельные социологические школы (напр., школа Н. Я. Марра в советском языкознании) не отвергали возможностей языковой политики (т. е. сознательного вмешательства общества, государства в развитие языка), как и возможности революционных изменений в языке.

§2.Французская социологическая школа. Французская (Парижская) социологическая школа сформировалась в 10-20-е гг. ХХ в. вокруг Антуана Мейе (1866-1936), главы школы. Другие видные представители школы: Жозеф Вандриес (1875-1960), Морис Граммон (1866-1960), Марсель Коэн (1884-1975), Эмиль Бенвенист (1902-1976).

Важнейшие сочинения: П. Лафарг «А. Мейе «Сравнительный метод в историческом языкознании», «Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков» (1903); «Общеславянский язык» (1924); Ж. Вандриес «Язык: Лингвистическое введение в историю» (1921); Э. Бенвенист «Общая лингвистика» (1966).

Истоки школы следует видеть в книге философа-марксиста и революционера Поля Лафарга Французский язык до и после революции» (1894); а также в позитивистской философии Огюста Конта «Курс позитивной философии», 1842), где впервые появляется сам термин «социология», и в «теории принуждения» Эмиля Дюркгейма («Метод социологии», 1895): а) Лафарг анализирует различные процессы, происходившие в языке после Великой французской буржуазной революции (1789-1793) и приходит к выводу, что французский язык претерпел весьма существенные изменения, прежде всего в лексическом составе: появляются новые слова (мобилизовать, реквизировать, уравнивать, централизовать), полностью или частично меняют свои значения старые (справедливость, благо и др.), меняется лексическая сочетаемость. Лафарг, пожалуй, первым стал называть диалекты и социальные жаргоны «языками», явно преувеличив значение различий в словарном составе и недооценив общности грамматического строя и основного словарного фонда разновидностей одного национального языка. б) Философский позитивизм (О. Конта и др.) характеризуется агностицизмом, т.е. нежеланием проникать в сущность явлений и объяснять их: позитивисты предлагают ограничиваться тщательным описанием явлений. в) Э. Дюркгейм выдвигает теорию принуждения, согласно которой социальные факторы (условия социальной жизни) навязываются индивиду обществом. К числу этих факторов относятся верования, обычаи, денежное обращение, менталитет и др., включая язык.

Язык – явление исключительно социальное, так как он не может возникнуть в индивидуальной психике без влияния общества: индивид овладевает языком в процессе социализации, т.е. в процессе включения в общественные связи, обучения, воспитания (ребенок научается языку, слыша речь взрослых). Происхождение языка обусловливается коммуникативными потребностями людей, т.е. «общенческими», общественными потребностями. Важнейшая функция языка – коммуникативная: «Язык образовался в обществе. Он возник в тот день, когда люди испытали потребность общения между собой. Язык возник от соприкосновения нескольких существ, владеющих органами чувств и пользующихся для своего общения средствами, которые дает им природа» (Ж. Вандриес).

Эволюция языка объясняется факторами социальными. Так, А. Мейе считает ошибочным обращение к психологии (психике человека) при объяснении языковых изменений; он пытается все изменения в языке, включая звуковые, вывести из социальных факторов. Мейе выделяет три типа изменений: а) спонтанные изменения (прежде всего, звуковые) закрепляются в языке лишь в том случае, если они поддерживаются языковым коллективам, т.е. не мешают языковой системе эффективно выполнять коммуникативную функцию; б) заимствования из языка в язык или из диалекта в диалект признаются одним из важных факторов языкового развития; в) смена языка или смешение языков: важную роль в языковой эволюции играет смешение языков вследствие контактирования народов (завоеваний, культурной экспансии и проч.); дифференциация языков объясняется расселением народов, а интеграция – завоеваниями.

Сходных взглядов придерживается Ж. Вандриес: а) признавая индивидуальный и случайный характер фонетических новообразований, он отмечает, что они закрепляются в общем употреблении лишь в том случае, если отвечают потребностям всего языкового коллектива; б) главные факторы языковой эволюции он видит в тенденциях к дифференциации и к унификации (т.е. в контактировании языковых коллективов или, напротив, в их обособлении); в) в ходе языковых контактов в борьбе соперничающих языков победу одерживает тот, который обладает наибольшим престижем; г) эволюция языка объясняется усложнением общественных отношений; д) в то же время Вандриес скептически относится к идее прогресса в языке: на каждой стадии развития язык эффективно обслуживает коммуникативные потребности говорящего на нем социума; что же касается грамматических форм, то грамматический строй известных нам племенных языков может характеризоваться такой же (и даже большей) степенью сложности, что и грамматический строй языков «цивилизованных» народов.

М. Граммон, говоря об эволюции языка, отказывается назвать какой-то один фактор в качестве ведущего и выдвигает плюралистическую концепцию языковой эволюции: «Всюду утверждают, что причины языковых изменений неизвестны и таинственны. Это неточно. Их существует множество». Основных причин, по Граммону, семь: а) влияние расы; б) влияние климата; в) влияние государства; г) неисправленные ошибки детей; д) закон наименьших усилий; е) мода; ж) аналогия.

В трудах представителей французской социологической школы, прежде всего А. Мейе, происходит дальнейшее усовершенствование сравнительно-исторического метода: 1) Как и младограмматики, Мейе признает приоритет за изучением живых языков и диалектов, поэтому главную задачу сравнительно-исторического метода видит в объяснении закономерностей эволюции существующих языков, а не в реконструкции праязыка. 2) Мейе весьма скептически относится к возможности реконструкции праязыка, считая, что сравнительно-историческое языкознание должно ограничиться лишь установлением закономерных соответствий между родственными языками, а не стремиться реконструировать какие-то мифические праформы. Так называемые праформы – это всего лишь удобные формулы для записи соответствий, а не реальные слова и формы праязыка, как думал, например, Шлейхер; и сам «праязык», таким образом, всего лишь «система соответствий». Установление же соответствий – не самоцель, а средство объяснения фактов эволюции родственных языков. 3) Опираясь прежде всего на данные живых языков, Мейе придает большое значение методу лингвистической географии, который предстает в его работах как проекция сравнительно-исторического метода с оси времени на ось пространства, условно говоря, на географическую карту: сравниваемыми объектами здесь являются разные синхронно сосуществующие диалекты одного языка.

Интересный пример использования этого метода лингвистической географии Мейе приводит в работе «Сравнительный метод в историческом языкознании» (М., 1954, с.62): «Сопоставление карт дает возможность обнаружить иногда удивительные вещи. Так, на юге Франции находится небольшая область, в которой исчезло слово gallu(m), и петуха называют различными странными именами, свидетельствующими о том затруднении, в котором очутились говорящие: faisan (фазан), vicaire (викарий, священник). При рассмотрении других карт оказалось, что в этой области лат. ll > tt, так что gat (петух) совпало с gat (кот)… Обозначать одним и тем же словом петуха и кота было неудобно, и название петуха вышло из употребления; язык попытался заменить его, и следы этих попыток засвидетельствованы».

Обширную программу социолингвистических исследований наметил в своих работах Марсель Коэн. В рамках французской социологической школы ведется активное исследование таких проблем как: а) социальная дифференциация языка и ее влияние на языковую систему; б) проблемы использования языка разными социальными группами (изучение языка города и деревни, проблемы языковых контактов и билингвизма, овладение языком в иноязычной среде, проблемы усвоения языка детьми и др.); в) вопросы языковой ситуации и языковой политики в разных странах; г) изучение племенных языков, начавшееся в рамках структурной антропологии (Люсьен Леви-Брюль, Клод Леви-Строс) и продолжившееся в рамках лингвистики; д) вопросы образования наций и национальных языков, международных языков.

Французская социологическая школа развивалась во многом под влиянием идей Ф. де Соссюра, которого справедливо считают «духовным отцом» сразу двух лингвистических направлений – социологизма и структурализма. Многие представители французской социологической школы активно сотрудничали с Женевской школой, разрабатывали и углубляли соссюровскую теорию языкового знака и широко использовали в своих исследованиях структурные методы. Можно поэтому сказать, что французская социологическая школа, особенно на позднем этапе, соединила достижения социологизма и структурализма: а) Андре Мартине, которого в равной степени причисляют к Пражской школе функциональной лингвистики и к французскому социологизму, активно применяет структурный подход для объяснения фонетической эволюции языка (принцип экономии в фонетических изменениях); б) Жозеф Вандриес и позднее Эмиль Бенвенист развивают теорию языкового знака, в частности, обосновывают принцип произвольности знака; в) Марсель Коэн, вслед за Соссюром, рассматривает язык как имманентную (самодостаточную) систему, во многом автономную по отношению к обществу, вступая тем самым в явное противоречие с собственным социологизмом.

В целом следует отметить, что французская социологическая школа, как и Соссюр, не нашла выхода из противоречия между системностью и социальностью: между стремлением описывать язык исключительно как систему, подчиняющуюся своим внутренним закономерностям, с одной стороны, и стремлением всё в языке объяснять социальным фактором – с другой. Одни исследователи делали крен в строну социологизма, другие – в сторону структурализма.

Принцип антропоцентризмаформируется в 50-60-е гг. и знаменует новый этап развития французской школы и языкознания в целом. Это была попытка показать, каким образом говорящий человек проявляет себя в языке, найти те языковые формы, те свойства языковой системы, в которых «человеческий фактор» (адресант и адресат речи) находит свое наиболее яркое выражение. Это было сделано в труде Эмиля Бенвениста «Общая лингвистика» (1966). Один из разделов этой книги носит название «Человек в языке»; в нем идет речь об отражении человека в языке, которое определяется языковыми «формами субъективности»: категориями лица, времени, личными местоимениями и др. Субъективность Бенвенист понимал как присутствие автора и адресата в качестве необходимых компонентов системного описания языка. Из сказанного ясно, что «принцип субъективности» Бенвениста не следует понимать как «индивидуализм», как влияние отдельной личности на язык. Это лишь формулировка в новых условиях развития языкознания всё того же принципа социальности в описании языковой системы, попытка соединить структурные методы исследования языка с социологическими.

§3.Неогумбольдтианство. Г ерманским вариантом этносоциолингвистики было неогумбольдтианство – лингвистическая школа, оформившаяся в 20-е гг. ХХ в. в Германии. Если французская социологическая школа во многом ориентировалась на идеи Ф. де Соссюра, то германская продолжала традиции В. фон Гумбольдта; французские лингвисты – коммуникативисты, германские – менталисты. Ведущие представители этой школы: Лео Вайсгербер, Йост Трир, Гюнтер Ипсен, Петер Хартман и др. Важнейшие сочинения: Вайсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа. Пер. с нем., вступ. ст. и коммент. О.А.Радченко. М., 1993

Неогумбольдтианство – попытка соединить философию языка В. фон Гумбольдта и традиции классической немецкой философии с идеей системности языка, активно разрабатываемой в рамках соссюрианства и структурализма: 1) Философской основой неогумбольдтианства являются неокантианство и позитивизм, в частности, неокантианское учение Эрнста Кассирера, согласно которому понятия не являются отражением объективной действительности, а представляют собой результат символического познания, т.е. познания при помощи языковых знаков (символов). 2) Вслед за Кантом, неогумбольдтианцы признают существование объективного мира, не зависящего от человеческого сознания, однако этот объективный мир предстает человеку в виде неупорядоченного комплекса ощущений, и человеческое сознание упорядочивает эти ощущения, распределяет их по категориям, создает определенную картину мира с помощью языка. Таким образом, картину мира создает этнический язык. 3) Идеологической основой неогумбольдтианства был немецкий национализм. Неогумбольдтианство, если и не шло в одном русле с расовыми доктринами национал-социализма, то, во всяком случае, и не противоречило им. Этим во многом объясняется активное неприятие и критика неогумбольдтианства в СССР.

Основные положениянеогумбольдтианства сводятся к следующему: 1) вслед за Гумбольдтом, неогумбольдтианцы выступают против понимания языка как средства выражения уже готовых мыслей, средства общения, не связанного с процессом формирования самой мысли; с их точки зрения, язык определяет мышление человека и процесс познания в целом; 2) люди, говорящие на разных языках, создают различные картины мира, а потому являются носителями разных культур и различного общественного поведения; 3) от различия языков зависит не только различие в содержании мышления, но и различия в логике мышления (типе мышления, форме мышления), откуда выводится невозможность взаимопонимания между представителями разных языковых коллективов.

Теория семантического поля была разработана в трудах Й. Трира и Г. Ипсена. Это было одно из конкретных приложений идеи «картины мира» к описанию языкового материала: лексика любого языка – это не хаотический набор слов, а упорядоченная система, созданная этническим языковым сознанием. Й.Трира считают одним из основоположников структурной семантики, хотя сам он этого термина не употреблял. Теория семантического поля Трира сводится к следующим положениям: а) семантическое поле – это прежде всего понятийное поле, охватывающее определенную область человеческих понятий (напр., понятийное поле «человек»); б) слова как бы накладываются на это понятийное поле, как кусочки мозаики на некую основу, и таким образом с помощью слов языка тот или иной народ членит соответствующую понятийную область, выделяет в ней определенные сегменты, создавая картину мира: каждый народ по-своему «покрывает» словами понятийное поле, создает разные картины мира; напр: объем и содержание значений слов утро, день, вечер, ночь, входящих в семантическое поле обозначений времени суток, зависят от того места, которое каждое из них занимает в этом поле. В немецком языке сутки членятся иначе, чем в русском: Morgen 'утро', Vormittag 'предполуденное время', Nachmittag 'послеполуденное время', Abend 'вечер', Nacht 'ночь'. Следовательно, немецкое Morgen не является точным эквивалентом русского слова утро. Во многих случаях, когда русский употребит слово утро, немец употребил бы слово Vormittag. в) понять значение того или иного слова в языке вне связи с другими словами поля невозможно: значение слова – есть его функция в системе, образуется из суммы отношений этого слова с другими элементами поля.

§4.Американская этнолингвистика. Американская лингвистика своим своеобразием во многом обязана тому, что американские ученые столкнулись с уникальным материалом – с языками американских индейцев, совершенно непохожими на европейские языки. Основные представители школы: Франц Боас (1865-1942), Эдвард Сепир (1884-1939), Бенджамин Ли Уорф (1897-1941). Все ведущие представители школы были прежде всего антропологами и этнографами, а уже затем лингвистами. У истоков школы стоит Ф.Боас, получивший университетское образование в Германии, несколько раз совершивший экспедиции в Восточную Гренландию, где увлекся языками народов Севера, прежде всего, эскимосским. Затем его интересы распространились на языки североамериканских индейцев. Сходный путь проходит его ученик Э. Сепир, получивший образование в США и начинавший как антрополог. Б.Уорф по образованию был инженером-пожарником, прослушал на досуге несколько лекционных курсов Сепира, а затем несколько лет изучал язык племени хопи, проживавшего в штате Аризона.

Основные сочинения: Ф. Боас «Справочник языков американских индейцев», Э. Сепир «Язык», Б. Уорф «Отношение норм поведения к мышлению и языку».

Американские этнолингвисты были в большей степени этнографам и антропологами, нежели языковедами. Это способствовало формированию у них более широкого взгляда на лингвистику, чем у соссюрианцев и европейских структуралистов. В то время как структурализм стремился обособить лингвистику от смежных областей, особенно от психологии, физиологии, этнографии, культурологии, американские этнолингвисты, прежде всего, Сепир, доказывали плодотворность для языкознания интеграции с другими науками. Почти все структуралисты ратовали за использование точных методов в лингвистике, стремились придать ей статус точной, естественной науки со строгим терминологическим аппаратом, обособить ее от гуманитарных наук. Сепир, напротив, видел лингвистику в числе других гуманитарных наук, изучающих человека, и рассматривал речевую деятельность в ряду других видов человеческой деятельности.

Все этнолингвисты рассматривали язык как явление социальное, неразрывно связанное с культурой народа и обусловленное этой культурой. Если ходьба, дыхание – врожденные биологические функции, то речь – чисто историческое приобретение коллектива, продукт длительного социального развития. Причем, если французские социолингвисты были коммуникативистами (главной функцией языка считали коммуникативную), то американские этнлингвитсы были в большей степени менталистами: они подчеркивали неразрывную связь языка и мышления, этнической ментальности. Язык для них, прежде всего, средство познания мира, и основной предмет их изучения – роль языка в познании. Сепир был убежден, что язык не есть ярлык, налагаемый на уже готовую мысль, при этом мышление и язык находятся во взаимной зависимости друг от друга: «Орудие (= мышление) делает возможным продукт (= язык), продукт, способный усовершенствовать орудие».

Все американские этнолингвисты подчеркивали идею равенства языков: каждый язык, как и каждая этническая культура, уникальны. Ф. Боас решительно выступил против предрассудков об отсталых народах: любое общество, существующее сейчас на земле, – продукт развития многих тысячелетий. Он доказывал, что прогресс не исчерпывается техническим превосходством, например, у австралийских аборигенов – сложнейшая система традиционных обрядов, свидетельствующая о высоком уровне культуры. То же следует сказать и о языках: не бывает отсталых, бедных, несовешенных языков. Боас решительно выступает против расизма. О том же пишут Э. Сепир и Б. Уорф. По мнению Сепира, лингвист настаивающий на том, что тот или иной морфологический тип «знаменует наивысший этап языкового развития, уподобляется тому зоологу, который стал бы рассматривать весь органический мир как некий гигантский заговор для выращивания скаковой лошади или джейсерской коровы». Через все работы Уорфа проходит мысль, что отсутствие в каком-то языке той или иной области всегда компенсируется другой областью. Таким образом, идея прогресса в языке отрицается.

Если французская социологическая школа была диахронической и активно занималась сравнительно-историческими исследованиями, то американская этнолингвистика носила почти исключительно синхронный характер и не пользовалась сравнительно-историческим методом. Связано это со спецификой материала, с которым имели дело американские ученые – языками индейцев, которые были бесписьменными и к тому же весьма значительно отличались друг от друга. Это не давало возможности проследить их историю, и тем более реконструировать «праязык» и построить генеалогическую классификацию этих языков в виде «родословного древа», как это сделал Шлейхер для индоевропейских языков.

Классификация языков в рамках американской этнолингвистики была разработана Э. Сепиром. Сепир отвергает классификации языков, предложенные компаративистами (Шлейхером и др.), на том основании, что эти классификации: а) основывались на случайных признаках, т.е были произвольны; б) учитывали ограниченное количество языков; в) страдали «эволюционным предрассудком», т.е. одни языки рассматривали как находящиеся на более высокой стадии развития (флективные – индоевропейские), другие – на более низкой (аморфные, инкорпорирующие, агглютинирующие). Сепир предлагает типологическую классификацию языков, опирающуюся сразу на несколько оснований:

Сепир накладывает эти признаки друг на друга, и в результате у него получаются такие, например, классы языков:

а) простой чисто реляционный изолирующий аналитический (китайский);

б) сложный чисто реляционный изолирующий синтетический (полинезийские);

в) сложный чисто реляционный агглютинирующий синтетический (турецкий) и т.п.

Таким образом Сепир описал более 20 языков. Основной недостаток его классификации лингвисты видели в том, что она была строго синхронной и не обладала никакой объяснительной силой. А.М.Сухотин: «Беда Сепира в том, что для него классификация только классификация. Она дает одно – «метод, позволяющий нам каждый язык рассматривать с двух или трех самостоятельных точек зрения по его отношению к другому языку. Вот и всё». Никаких генетических проблем Сепир, в связи со своей классификацией, не только не ставит, но, наоборот, решительно их устраняет».

Гипотеза языковой относительности (гипотеза Сепира-Уорфа) состоит в предположении, что структура языка определяет структуру мышления человека и способ познания внешнего мира. Эта гипотеза преемственно связана с идеей Гумбольдта о том, что мы смотрим нам мир сквозь призму языка, язык как бы описывает вокруг человека круг, выйти за пределы которого можно, только вступив в круг другого языка. Иными словами, язык определяет наш способ познания и понимания мира. Люди членят мир, создают свое представление о нем, используя слова, категории и формы языка, на котором они говорят, поэтому картина мира, которую создает человек, является, прежде всего, языковой картиной мира. А следовательно, познание не носит объективного общечеловеческого («надэтнического») характера, как думали, например, представители традиционных школ логики и логического направления в языкознании. Итак, гипотеза лингвистической относительности сводится к следующим основным положениям:

1) языки по-разному членят мир: В статье «Положение лингвистики как науки» (1929) Э. Сепир писал: «Мысль зависит не просто от факта существования, но от конкретного языка, на котором выражается мысль. «Реальный мир» в значительной степени строится на основе языковых норм данной группы. Миры, в которых живут различные общества, – отдельные миры, а не один мир, использующий разные ярлыки… Мы видим, слышим или иным образом воспринимаем действительность так, а не иначе потому, что языковые нормы нашего общества предрасположены к определенному отбору интерпретаций». Сепир, напр., указывает, что в некоторых языках нет разницы между понятиями «убить» и «совершить убийство», поэтому таким обществам непонятны некоторые наши правовые нормы. По-разному представители разных народов членят цветовой спектр: напр., в английском нет разных слов для обозначения синего и голубого; в русском нет «своего» слова для обозначения фиолетового; в казахском не различаются синий и зеленый и т.п. По мнению Б. Уорфа, «сходные физические явления могут создать сходную картину вселенной только при сходстве или, по крайней мере, при соотносительности языковых систем». Уорф в статье «Отношение норм поведения и мышления к языку» (1939) сравнивает понятия количества, времени, пространства и материи в языке хопи и в «языке среднеевропейского стандарта» (SAE): напр., мы можем сказать десять человек и десять дней, а в языке хопи возможно только выражение десять человек, так как с числительным могут сочетаться только слова, обозначающие конкретные предметы, поддающиеся счету; вместо выражения десять дней будут использованы описательные выражения.

2) В языке существуют явные и скрытые категории (фенотипы и криптотипы). Первым это разграничение произвел Уорф. Фенотипы – это формально выраженные смыслы; криптотипы – формально не выраженные, но подспудно существующие в языке. Напр., в английском языке криптотипом является категория рода существительных: формально в существительном она никак не выражается, но то, что она подспудно, в глубинах английского языкового сознания существует, проявляется при замене существительного местоимением: boy – he (он), girl – she (она), dog, car – it (оно). Англичанин, конечно, прекрасно понимает, что собака – живое существо, и у нее, в отличие от автомобиля, есть пол, однако язык навязывает ему определенное видение, и он смотрит на собаку как на «неодушевленный предмет». В русском языке такой скрытой категорией – криптотипом, проявляющейся только в винительном падеже, является категория одушевленности (ср. покойник и труп): «рационально» объяснить, почему покойника русское языковое сознание воспринимает как «одушевленное», «живое», а труп – как «неодушевленное», нельзя (исторически это, конечно, объяснимо: когда говорили о покойнике, имели в виду умершего человека, его духовную сущность, характер и т.п., а когда говорили о трупе – всего лишь мертвое тело).

3) Язык является своего рода тормозом для мышления, познания, поскольку картина мира, предъявляемая нам языком, несколько искажает действительность; и нельзя утверждать, что одни языки правильно «видят» мир, а другие – неправильно. Уорф показывает, что язык и мышление взаимосвязаны, и развивающееся мышление движет вперед язык, заставляет его видоизменяться, отвечая на потребности познания. Но в то же время язык, в силу своей системной сложности, играет роль барьера на пути познания. Уорф сравнивает мышление, познание с потоком, а язык – с породами на его пути: твердые породы заставляют поток менять русло, но и поток может увлечь за собой породы.

В советском языкознании гипотеза лингвистической относительности традиционно подвергалась резкой критике, однако до сих пор никому не удалось ни опровергнуть, ни убедительно доказать ее: она так и остается одной из гипотез о связи языка с мышлением, этнической ментальностью и о роли языка в познании.

Американская этнолингвистика предложила ряд методов, позволяющих исследовать языковую картину мира: 1) полевые исследования – опрос информантов (американские этнолингвисты активно участвовали в различных экспедициях, описали множество индейских языков); 2) психолингвистический эксперимент (напр., лингвист может проверить, как язык влияет на восприятие представителями разных народов цветового спектра: так, нем. blau, англ. blue в русском соответствуют два слова – голубой и синий; в ходе эксперимента установлено, что русские легче отделяют голубые кубики от синих, чем немцы, англичане, французы, и дело не в разном устройстве глаза, а в разном восприятии цвета, навязанном языком); 3) метод компонентного анализа семантики слов, используемый для сопоставительного исследования таких групп лексики, как термины родства, цветообозначения, наименования домашних животных и др. (позволяет представить значение слова в виде набора дифференциальных семантических признаков и сопоставить эти «наборы» в разных языках); 4) метод контрастивной грамматики – позволяющий выявить различия (контрасты) в грамматическом строе и лексической системе сопоставляемых языков.

§5.«Новое учение о языке». Так называлась школа в советском языкознании, созданная акад. Николаем Яковлевичем Марром (1864-1934) в середине 20-х гг. и просуществовавшая до мая 1950 г. До революции Марр занимался преимущественно кавказоведением (историей грузинского, древнеармянского и др. языков). В 20-е гг. он постепенно отходит от сравнительно-исторического языкознания, объявляет его «буржуазным» и провозглашает свою теорию языка – «яфетическую». Кроме Н. Я. Марра, видными представителями этой школы в 30-40-е гг. являются Иван Иванович Мещанинов (1883-1967), Василий Иванович Абаев (1900-), Ольга Михайловна Фрейденберг (1890-1955), Федот Петрович Филин (1908-1982), Мирра Моисеевна Гухман (1904-89), Соломон Давидович Кацнельсон (1907-85), Николай Фефанович Яковлев (1892-1974).

Основные сочинения: Н. Я. Марр «Вопросы языка в освещении яфетической теории» (1933); И. И. Мещанинов «Введение в яфетидологию» (1929); «Новое учение о языке» (1936); «Члены предложения и части речи» (1945); О. М. Фрейденберг «Миф и литература древности» (1978; 1998).

Основные особенности школы:

Понимание языка как элемента надстройкиявилось применением к языку марксистского учения о базисе и надстройке:

1) язык (наряду с идеологией, правом, религией, наукой, искусством) является частью надстройки и зависит от экономического базиса. Язык понимается как одна из форм общественной идеологии.

2) В классовом обществе надстройка носит классовый характер, а следовательно, классовый характер носит и язык. Таким образом, с точки зрения школы Марра, язык не просто явление социальное, а явление классовое. Разные классы говорят на разных языках, а значит, этнические языки распадаются на классовые языки: «…не существует национального, общенационального языка, а есть классовый язык. И языки одного и того же класса различных стран имеют больше типологического сходства друг с другом, чем языки различных классов одной и той же страны, одной и той же нации».

3) Социальная революция приводит к смене базиса, а вместе с ним и надстройки, а значит и языка (к победе языка одного класса над языком другого класса). Следовательно, в развитии языка, как и других элементов надстройки, могут происходить революции; и именно революции являются основной формой развития языка.

Сравнительно-исторический метод идеально применялся на индоевропейских языках, имеющих длительную письменную традицию, их легко было сравнивать, обращаться к древним формам, зафиксированным письменными памятниками, поэтому индоевропеистика достигла значительных успехов; в применении к другим языкам сравнительно-исторический метод не давал столь надежных результатов. Советское языкознание, как и американская этнолингвистика, столкнулось с необходимостью изучения целого ряда неиндоевропеских языков, очень непохожих друг на друга, многие из которых не имели письменности или богатой письменной традиции. Это стало одной из причин поиска новых методов изучения языков в их истории. С середины 20-х гг. Марр отказывается от сравнительно-исторического метода. Основные положения его критики традиционной компаративистики и индоевропеистики сводятся к следующему:

1) Индоевропеистика занималась «изучением исключительно языков позднейшей системы, прометеидской (по имени Прометей), т.е. языков так называемой индоевропейской семьи, да притом с выбором, в первую голову письменных языков, часто мертвых, языков господствующих и, особенно, господствовавших народов».

2) Индоевропейской языковой семьи не существует, поскольку никогда не было индоевропейского праязыка, который якобы распался на ряд родственных языков; близость индоевропейских (прометеидских) языков Марр объясняет их нахождением на одной «стадии» развития, связывая эту стадию с определенным «хозяйственным типом».

3) «Родство языков», по Марру, это «социальное схождение», а «неродство» – «социальное расхождение»; так, напр., Марр считал, что «народный армянский» типологически имеет больше сходства с «народным грузинским», чем «народный грузинский» – с грузинским «аристократическим»; на этом основании он сближает, в частности, индоевропейский армянский с неиндоевропейским грузинским, находя в обоих черты «яфетической» стадии.

4) Индоевропеистика «работает формальным методом и, сосредоточивая внимание на фонетике и морфологии, отводит словарь на второстепенное место, абсолютно не учитывая явлений семантики, учения о значении слов, закономерно вытекающих из связи языка с этапами развития хозяйственно-общественной жизни».

5) Традиционная компаративистика рассматривала развитие языков как процесс распада праязыка на отдельные ветви-языки в результате дробления языкового коллектива; по Марру, развитие языка происходит ровно наоборот: от многообразия племенных языков к единому языку человечества, и решающую роль в этом процессе играет скрещивание языков (результаты скрещивания он пытается обнаружить во всех анализируемых языках).

Сравнительно-исторический метод был заменен Марром «четырехэлементным палеонтологическим анализом», суть которого сводится к следующему: 1) первоначально люди пользовались «ручным» (кинетическим) языком, который вполне их удовлетворял, пока они еще мыслили примитивным «дологическим мышлением»; 2) все звуковые человеческие языки возникли из инстинктивных выкриков-междометий «сал», «бер», «йон», «рош», имевших «труд-магическое» значение, т.е. попросту не имевших никакого значения; именно поэтому впоследствии разные племена смогли наделить эти четыре элемента самым разнообразным смыслом; 3) «в лексическом составе какого бы то ни было языка нет слова, содержащего что-либо сверх всё тех же четырех элементов».

Для того чтобы доказать, что все слова всех языков восходят к этим «четырем элементам», Марру пришлось отвергнуть открытые компаративистами звуковые законы, отказаться от идеи установления регулярных звуковых соответствий между языками: он совершенно произвольно переставлял звуки в словах, отсекал «куски» слов, полностью игнорируя морфемное членение, так же произвольно соединял «обрубки» разных слов. Никаких строгих правил, подобных тем, которые выработали, напр., младограмматики, «четырехэлементный анализ» не содержал. Не вполне ясно и то, откуда взялись эти четыре элемента, почему их именно 4, а не 6 или 10. Так, элемент «бер» Марр усматривает в грузинском del (дерево), русских дер-ево, бор, латинском ar-bor. Элемент «рош» он обнаруживал в русских словах русый, рыжий, французском rouge, немецком roth (красный), в названиях народов русы и этруски. У слова красный отсекались элементы «к» и «н», и в результате получался тот же элемент –рас- («рош»).

Согласно учению Марра, все человеческие языки проходят в своем развитии одни и те же стадии. Это и получило название единого глоттогонического процесса (т. е. единого «языкотворческого процесса», процесса происхождения и развития языка: язык кинетический сменился языком звуковым. Последующее стадиальное развитие звукового языка рисовалась приблизительно следующим образом: 1) родоплеменному строю свойствен мифологический тип мышления и изолирующе-инкорпорирующий тип языка; 2) раннему классовому обществу свойствен пассивно-логический тип мышления и аффиксирующий или эргативный (по Мещанинову) тип языка; по Марру, это языки яфетические; 3) зрелому классовому обществу свойствен активно-логический тип мышления (современная формальная логика) и флективный тип языка; по Марру – языки прометеидские. При этом количество стадий и классификационные принципы и у самого Марра и у его сторонников не всегда совпадают: Марр ориентировался на структуру слова (как Шлейхер и компаративисты); Мещанинов – на структуру предложения. В отдаленном коммунистическом будущем восторжествует диалектико-материалистическое мышление пролетариата и единый общечеловеческий язык; были у марристов и утверждения, согласно которым человечество перейдет к мышлению и общению без помощи языка.

Странного в этом учении о едином глоттогоническом процессе было много: а) С одной стороны, классификации индоевропеистов (в частности, схема Шлейхера) критиковались за «расизм», за то, что в них индоевропейские языки представлялись высшим типом языка; с другой стороны, сам Марр рассматривает «индоевропейскую» стадию как высшую, с той разницей, что отказывается признавать индоевропейские языки «семьей», отвергая идею «праязыка», считая, что это стадия развития, в которую вступили разные по происхождению языки. б) Развитие языка трактовалось как универсальный процесс «перерождения» одной стадии языка в другую. Это «перерождение», по Марру, происходит путем революционного взрыва, в результате и одновременно со сменой общественного строя; напр., немецкий язык образовался в результате перерождения сванского языка; не романские языки образовались в результате распада латыни, а латынь (язык римских патрициев) – результат «революционного преобразования» одного из италийских (романских) языков; а современные романские и германские языки, таким образом, еще просто не достигли флективной стадии (стадии латыни). в) Во всех языках Марр стремился отыскать следы предшествовавших стадий (в частности, следы эргативного, яфетического строя); именно поэтому свою теорию он именовал «яфетической», или «лингвистической палеонтологией».

С середины 30-х гг. «Новое учение» стремится занять монопольное положение в советском языкознании. Марристы объявляют, что именно это учение является подлинно марксистским, а все прочие направления и школы – «антинаучными», «буржуазными». Уже в 30-е гг. раздаются отдельные одинокие голоса против «Нового учения о языке»: так, открыто выступил против теории Марра Е. Д. Поливанов, признав, однако, за Марром большие заслуги в области изучения кавказских языков. В скрытой оппозиции находились А. М. Селищев, Л. В. Щерба, В. В. Виноградов, П. С. Кузнецов, Т. П. Ломтев и нек. др. языковеды, прежде всего, слависты и русисты, которых особенно не устраивало третирование школой Марра сравнительно-исторического метода. В их работах Марр либо не упоминался вовсе, либо ссылки на него носили ритуальный характер. В зарубежной лингвистике марризм попросту игнорировали. К концу 40-х гг. положение в советском языкознании стало нетерпимым, подверглись шельмованию многие известные языковеды (С. Б. Бернштейн, П. С. Кузнецов, В. В. Виноградов, Б. А. Серебренников и др.). В сложившейся обстановке группа языковедов, в числе которых был Арнольд Степанович Чикобава, обратились лично к Сталину с просьбой «разобраться» в сложившейся ситуации. И вождь разрешил открыть «свободную дискуссию» о «Новом учении» на страницах «Правды». Дискуссия началась 9 мая 1950 г. разгромной статьей А. С. Чикобавы против марризма.

Сталин внимательно следил за ходом дискуссии и в конце концов вмешался: 20 июня в «Правде» появилась его первая большая статья «Относительно марксизма в языкознании», построенная как ответы на вопросы «товарищей из молодежи»; затем появились еще две статьи (4 июля и 2 августа), т.к. «вопросы товарищей» не иссякали. В этих статьях были окончательно расставлены все «точки над и» относительно теоретической сущности учения Марра и положения дел в советском языкознании. Положение дел в советском языкознании, сложившееся в результате безраздельного господства школы Н. Я. Марра, Сталин охарактеризовал как «аракчеевский режим», нетерпимый для развития науки, поскольку «никакая наука не может развиваться и преуспевать без борьбы мнений, без свободы критики». Что касается самой сущности «Нового учения о языке», то Сталин охарактеризовал его как вульгарно-социологическое и подверг резкой критике по следующим основаниям:

1) Язык не является надстройкой над базисом и не носит классового характера: этнические языки существуют на протяжении тысячелетий, гораздо дольше любых базисов и надстроек. Сформулировав этот тезис, Сталин развивает марксистское учение о базисе и надстройке, четко перечислив входящие в надстройку элементы и определив место языка в ряду общественных явлений: «служебная роль языка как средства общения людей состоит не в том, чтобы обслуживать один класс в ущерб другим классам, а в том, чтобы одинаково обслуживать все общество, все классы общества. Эти собственно и объясняется, что язык может одинаково обслуживать как старый, умирающий строй, так и новый, подымающийся строй, как старый базис, так и новый». До Сталина «классический» марксизм все общественные явления относил либо к базису, либо к надстройке. Сталин, таким образом, выделил третью область общественных явлений, которые существуют на протяжении всей истории человеческого общества, не меняются со сменой базисов и надстроек и не носят классового характера. О том, какие еще явления, кроме языка, следует отнести к этой области, он четко не проговаривает (упоминая, напр., орудия производства, мышление).

2) Языку свойственна только эволюционная форма развития, революции в языке невозможны, в противном случае разрушалось бы взаимопонимание между членами общества, а значит, разрушалось бы и само общество: «развитие языка происходило не путем уничтожения существующего языка и построения нового, а путем развертывания и совершенствования основных элементов существующего языка. При этом переход от одного качества языка к другому качеству происходил не путем взрыва, не путем разового уничтожения старого и построения нового, а путем постепенного и длительного накопления элементов нового качества, новой структуры языка, путем постепенного отмирания элементов старого качества». Сформулировав этот тезис, Сталин развивает марксистское учение об эволюции и революции, показав, что далеко не всем формам общественного сознания свойственно революционное развитие, предостерегая от увлечения «теорией взрывов».

3) Обосновав эволюционный характер развития языка, Сталин выделяет в языке основной словарный фонд и грамматический строй как компоненты языка, остающиеся стабильными на протяжении тысячелетий и обеспечивающие преемственность в развитии языка.

4) Сталин предлагает отличное от марровского понимание влияния социальных факторов на язык, рассмотрев, каким образом влияют на язык разные классы, каково место социальных жаргонов в языке, какую роль в языковом развитии играют языковые контакты и смешение («скрещивание») языков, какими путями идет складывание национальных языков из языков народностей, каково будущее человеческих языков (каким может быть единый язык человечества). Таким образом, Сталин заложил основы для создания в советском языкознании нового социологического учения об эволюции языка.

5) Сталин подвергает критике «четырехэлементный анализ», назвав его «гаданием на кофейной гуще», «труд-магической тарабарщиной», и реабилитирует сравнительно-исторический метод, который, несмотря на недостатки, всё же лучше метода Марра и позволил языкознанию сделать ряд открытий. Сталин считает родство языков, в частности, славянских, несомненно доказанным фактом. Благодаря сталинскому вмешательству в СССР возобновляются сравнительно-исторические исследования, возрождается интерес к славистике, к наследию отечественного языкознания начала ХХ в. (А.А.Шахматова, Ф.Ф.Фортунатова, А.И.Соболевского, В. А. Богородицкого и др.), когда русская лингвистика была одной самых передовых в мире.

Все историки языкознания, как отечественные, так и зарубежные, согласны с тем, что вмешательство Сталина в развитие советского языкознания было благотворным, расхождения связаны с теоретической оценкой сталинских статей: одни полагают, что они носили элементарный характер и не содержали ничего нового по сравнению с достижениями лингвистики рубежа XIX-XX вв., находят в статьях мелкие ошибки и неточности, сводя «вклад» Сталина только к разгрому марризма; другие находят в работах Сталина перспективные идеи, которые открывали новые возможности для дальнейшего развития социологического направления. Как бы там ни было, но советское языкознание не пошло по «сталинскому пути»: последовавшая вскоре смерть И. В. Сталина и первая волна «десталинизации» привела к тому, что актуальные теоретические проблемы марксизма и общего языкознания не только не были решены, но была снята и сама их постановка: советские языковеды, глотнув «воздуха свободы», как обычно, повернулись спиной к традициям отечественного языкознания и обратили взоры на Запад, к структурализму, который там доживал уже последние дни.

§6.Виноградовская школа в советском языкознании. После дискуссии 1950 г. «главой» советского языкознания становится акад. Виктор Владимирович Виноградов (1894/95-1969). Он возглавляет институт русского языка АН СССР (который сейчас носит его имя) и становится главным редактором журнала «Вопросы языкознания», главного теоретического журнала по языкознанию. В. В. Виноградов окончил Ленинградский университет, его учителями были И. А. Бодуэн де Куртенэ, Л. В. Щерба, А. И. Соболевский, А. А. Шахматов. Таким образом, лингвистическое мировоззрение Виноградова сложилось под влиянием, как Петербургской, так и Московской школ. Влияние самого Виноградова на отечественное языкознание было настолько значительным и разносторонним, что можно говорить об отдельной «виноградовской» школе в советской лингвистике.

Основные труды В. В. Виноградова были в области русистики: «Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв.» (1934); «Язык Пушкина» (1935); «Стиль Пушкина» (1941); «Русский язык (Грамматическое учение о слове)» (1947); «Из истории изучения русского синтаксиса» (1958); «Основные проблемы изучения, образования и развития древнерусского литературного языка» (1958); «Проблема авторства и теория стилей» (1961); «Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика» (1963); «Проблема литературных языков и закономерностей их образования и развития» (1967); «О теории художественной речи» (1971). Целые серии статей Виноградов посвятил языку русских писателей (Карамзина, И. И. Дмитриева, Крылова, Гоголя, Тургенева, Достоевского, Толстого, Зощенко, Ахматовой). Можно сказать, что нет такой области русистики, в которой Виноградов не оставил бы свой след. В. В. Виноградов был главным редактором первой советской академической грамматики русского языка – «Грамматика русского языка» в 2-х т. (1953-54); он входил в редакционную коллегию Большого академического словаря русского языка в 17-ти т. (Словарь современного русского литературного языка. Т.1-17. М.-Л.: АНСССР, 1949-65). Под редакцией В. В. Виноградова и Г. О. Винокура (ум. в 1947 г.) выходит полный 4-томный «Словарь языка Пушкина» (1956-1961).

Основные особенности научного метода В. В. Виноградова:

1) примат материала и индуктивных методов над дедуктивными построениями. Все работы Виноградова насыщены материалом, это всегда богатейшие россыпи разнообразных и интересных примеров. Последующие исследователи часто даже не утруждали себя поиском новых примеров, а просто заимствовали материал у Виноградова. В то же время общих дедуктивных размышлений о языке Виноградов не оставил: его общетеоретические взгляды реконструируются на основе анализа его конкретных исследований, посвященных тем или иным частным проблемам.

2) Язык Виноградов рассматривал как социальную сущность, и это у Виноградова не просто декларируется, а всегда подкрепляется практикой анализа языковых фактов.

3) Метод Виноградова характеризуется последовательным историзмом. Даже описывая факты современного русского языка, ученый всегда предполагает их историческое объяснение, продолжая в этом отношении традиции отечественного языкознания (А. А. Потебни, А. А. Шахматова, А. И. Соболевского и др.). Именно поэтому многие формулировки Виноградова, в которых отражается сущность тех или иных грамматических и лексических явлений, стали классическими. Кроме того, Виноградов всегда дает историю разработки той научной проблемы, которую излагает: любой его труд дает представление о том, как развивалась лингвистическая мысль, какой вклад внесли разные ученые в решение изучаемого вопроса. «Русский язык» В. В. Виноградова не случайно называют «энциклопедией грамматической мысли».

В. В. Виноградов по праву может считаться основателем новой отрасли исторического языкознания – истории литературного языка. До Виноградова были отдельные работы, посвященные истории русского литературного языка (К. С. Аксакова о Ломоносове, Я. К. Грота о Карамзине, В.Н. Куницкого о Грибоедове, неопубликованный лекционный курс А. И. Соболевского и обзорный очерк Е. Ф. Будде), но в этих исследованиях не был определен предмет истории литературного языка как науки, не был выработан метод исследования, были только намечены общие контуры будущей науки, определены основные периоды истории русского литературного языка. И только Виноградов своими «Очерками по истории русского литературного языка XVII-XIX вв.» (1934) и рядом последующих работ заложил основы новой науки. Основные теоретические положения, высказанные В. В. Виноградовым, сводятся к следующему:

1) Виноградов четко определил предмет этой дисциплины: изучение истории стилистической системы (т.е. стилей и норм) литературного языка; следовательно, история литературного языка понималась им как историческая стилистика.

2) История стилистической системы не может изучаться в изоляции от истории культуры (от изменений, которые происходят в художественной литературе, общественной идеологии, философии, науке) – всё это обусловливает филологический статус истории литературного языка.

3) Литературный язык в своей истории тесно взаимодействует с народно-разговорной речью (с просторечием, диалектами, жаргонами, разговорно-интеллигентской речью) – это определяет связи истории литературного языка с социальной диалектологией и социолингвистикой.

4) Виноградов был первым отечественным ученым, теоретически оценившим роль художественной литературы в процессе становления и развития национального литературного языка Виноградов связал эволюцию русского литературного языка в новое время со сменой литературных стилей (литературных направлений); ему удалось показать, что развитие стилистической системы языка шло во взаимодействии с формированием и развитием стилистических систем классицизма, сентиментализма, романтизма, реализма. Следовательно, особую роль в развитии русского литературного языка сыграла художественная литература. По мнению ученого, «русская художественная литература и в XVII и в XVIII веках оказывала на процесс становления национального литературного языка и на развитие социально-речевых стилей разговорной речи». С другой стороны, Виноградов убедительно показал, что «реализм как словесно-художественная система в литературе того или иного народа не может сложиться до образования соответствующего национального литературного языка, он возникает и развивается или в связи с созданием нормы национального литературного языка и осознанием многообразия социально-речевых стилей народно-разговорной речи, или в зависимости от специфических социально-исторических условий течения этих поцессов в той или иной национальной культуре – после того как сформировался национальный литературный язык».

5) Виноградов был одним из первых ученых, показавших принципиальные различия между литературными языками донационального периода (языками народностей) и национальными литературными языками. На примере разных литературных языков ученый показал, как происходит процесс складывания единой общенациональной нормы. Свои взгляды на эту проблему Виноградов обобщил в одном из последних исследований «Проблема литературных языков и закономерностей их образования и развития» (1967).

Если говорить о конкретном вкладе В. В. Виноградова в изучение истории русского литературного языка, то этот вклад в самом общем виде определяется следующим:

1) Виноградов был одним из первых (а в ряде случаев первым) историком языка, кто полно и объективно оценил роль в истории русского литературного языка писателей-классиков: М. В. Ломоносова, Г. Р. Державина, Н. М. Карамзина, И. А. Крылова, А. С. Грибоедова, А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя и др. Именно с Виноградовым следует связывать развенчание мифа об особой роли «карамзинских преобразований» для судьбы русского литературного языка, сложившегося в дореволюционной филологии. Напр., Я. К. Грот в работе «Карамзин в истории русского литературного языка» (1867) писал: «Карамзин дал русскому литературному языку решительное направление, в котором он еще и ныне продолжает развиваться». В. В. Виноградов заметил по поводу процитированного высказывания: «Стилистическая реформа Карамзина, в таком понимании почти совпадавшая с процессом выработки норм национального литературного языка, отрывается от конкретно-исторических условий развития русской литературы и русского литературного языка, и всё дальнейшее послекарамзинское развитие русской литературно-языковой культуры представляется в форме единого потока, двигавшегося в русле карамзинской стилистической системы. Ими принижается значение литературной деятельности Пушкина и последующих великих представителей русской национальной реалистической литературы». Именно Виноградов первым оценил особую роль Пушкина в создании норм национального русского литературного языка, отметив, что Пушкин «произвел новый, оригинальный синтез трех разных социально-речевых стихий, из которых исторически складывалась система русской литературной речи и которые вступали в противоречивые отношения в разнообразных диалектологических и стилистических смешениях до начала XIX в. Это были: 1) церковнославянизмы, … приспособлявшиеся к выражению сложных явлений и понятий в разных стилях современной Пушкину литературной (в том числе и поэтической) речи; 2) европеизмы (преимущественно во французском обличье) и 3) элементы живой русской речи, широким потоком хлынувшие в стиль Пушкина с середины 20-х гг. … Те значения слов, которые прежде были разъединены употреблением, принадлежали к разным стилям языка художественной литературы, разным диалектам и жаргонам письменной речи или устно-бытового просторечья, сочетаются Пушкиным в новые единства». Исследования Виноградова, посвященные языку и стилю Пушкина (1935, 1941), до сих пор остаются непревзойденными.

2) В. В. Виноградову удалось показать, как постепенно с развитием русского литературного языка, формируется современная гибкая система стилей в пределах единой общенациональной нормы, как постепенно расходятся понятия «литературность» и «художественность». Так, во второй половине XIX в., с ростом и укреплением реализма, определяющее влиян