Лафонтен

Среди тех редких дру­зей, которые не остави­ли суперинтенданта в беде, следует особенно упомянуть Лафонтена. Будучи первоначально его протеже, он оставал­ся другом Фуке, и в год ареста своего покрови­теля и его переселения в Пиньероль осмелился сочинить «Оду к нимфам Во».

• Падение

На сентябрьском собрании сословий Бретани в Нанте такой случай наконец представился. В поне­дельник 5-го числа после заседания Совета король наедине разговаривал с суперинтендантом. Несо­мненно, речь шла о Кольбере, опалы которого ко­нечно желал Фуке, и по окончании разговора белка уже возомнила, будто с ужом покончено. Фуке и представить себе не мог, что в тот самый момент,

когда монарх еще раз выказывал ему свое доверие, кавалер д'Артаньян уже ехал с приказом отвезти его в тюрьму. Никола Фуке был арестован в карете воз­ле нантского собора, когда он направлялся во дво­рец де Руже. «Тут какая-то ошибка, -закричал он знаменитому мушкетеру, -ведь я суперинтендант финансов». Д'Артаньян ответил ему: «Монсеньор, Его Величество приказал мне доставить в Венсен-ский замок именно суперинтенданта финансов». И оцепеневший Фуке, с остановившимся взором, бор­моча; «Это невозможно, я у короля на самом луч­шем счету... это просто смешно», дал себя увезти.

• Козел отпущения

На процессе Фуке не было той полной беспри­страстности, которая является непременным усло­вием истинного правосудия. Его враги, и прежде всего Кольбер, спешили покончить с ним, и никто не был заинтересован, чтобы он раскрыл всю прав­ду. Главная статья обвинения заключалась в расхи­щении общественных денег, и только одно это мог­ло повлечь высшую меру наказания. По второй, и не менее серьезной чем первая, статье ему вменялся заговор против королевской власти. Во время обыс­ка его дома в Сен-Мандэ действительно был найден •план обороны», подготовленный обвиняемым на случай, если ему придется искать убежища в Бель-Иле. Это составляло уже государственную измену и также могло привести прямехонько на эщафот.

Чувствуя угрозу своей жизни, Фуке отчаянно за­щищался. Чтобы оправдаться, он вновь обрел крас­норечие своей прежней прокурорской должности. «Конечно, -признавался он, -я, пожалуй, чересчур любил роскошь (было бы бессмысленно отрицать это), но посмотрите мои счетные книги и вы убеди­тесь, что я не только не обогатился на королевской службе, но напротив, пришел к полному разорению. Неоднократно я субсидировал Его Величество зна­чительными суммами, используя для получения оных свой собственный кредит. В настоящее время все мое имущество обременено долгами. Что касает­ся плана обороны, то он появился в минуту помут­нения рассудка, подверженного горячечной болез­ни. Я не имел ни малейшего намерения использо­вать его против короля».

• Узник Пиньероля

Похоже, что Фуке умело защищался, ибо даже не­праведные судьи сняли обвинение в государствен-

ФУКЕ

ной измене. Не нашлось ни малейших следов хоть каких-то действий, направленных на осуществление этого пресловутого «плана обороны». Зато по на­ущению Кольбера судьи не удовлетворили настоя­тельную просьбу обвиняемого о проверке его счет­ных книг. В конце концов, они вынесли Фуке срав­нительно легкий приговор: ссылка и конфискация всего имущества.

Однако король счел такое решение не соответст­вующим нанесенной ему обиде и, случай для нас невероятный, воспользовался, вместо своего права помилования, властью ужесточить приговор. Он за­менил ссылку на пожизненное заключение.

Суд длился три года. В декабре 1664 г. д'Арта-ньян со своей ротой мушкетеров отвез преступника в Пиньероль-крепость, затерянную среди гор Пьемонта. Забытый всеми, Фуке умер там 23 марта 1680 г. На следующий год оставшиеся после него вещи были переданы Марии Магдалине де Кастиль, его второй жене. Верная своему супружескому дол­гу, она перевезла Никола Фуке, виконта де Во и су­перинтенданта финансов в последнюю его оби­тель-довольно скромный родовой склеп в часовне Сен-Мари, что на улице Сент-Антуан.

Мудрая предосторож­ность

Несомненно более пре­дусмотрительная чем ее муж, Марин Магдалина де Кастиль за некоторое время до празднества в Во потребовала раздела имущества. Эта мудрая предосторожность по­зволила избежать нище­ты, на которую ее в про­тивном случае, несо­мненно, обрекла бы опала супруга. Вильф-ранш-де-Руэрг послужил убежищем для нее, де­тей и свекрови. Все се­мейство вело там до­стойный образ жизни и заслужило уважение та­мошних жителей.

• Миллиардер без гроша

Долгое время само имя Никола Фуке оставалось в истории Франции синонимом лихоимства и безза­кония. После немилости столь самовластного мо­нарха, как Людовик XIV, лишь очень немногие, по­добно Лафонтену, осмеливались публично выказы­вать Фуке свое сочувствие. Король-Солнце объявил его преступником, и в тот Великий Век было дур­ным тоном иметь какие-то другие мнения.

Дело Никола Фуке стало историей. И оно оста­валось бы окончательно закрытым, если бы не пос­ледние (лет двадцать назад) исследования профес­сора Военно-Морской Школы Даниеля Дессера, ко­торые принесли некоторые неожиданности. Этот историк, получивший докторскую степень за труд о финансах в царствование Людовика XIV, провел тщательный анализ бухгалтерских книг нашего су­перинтенданта и, благодаря своему каторжному трУДУ. установил, каким же на самом деле было его состояние. Он понял, почему Фуке так настаивал на проверке счетных книг и почему Кольбер с та­ким жаром противился этому. Конечно, супер­интендант, как впрочем и все другие, предавался

лихоимству и растратам, но что касается «вызываю­щего богатства», ставшего главным основанием обвинения, то его не было и в помине. Сделанные им долги (часто для субсидирования короны) ока­зались столь велики и многочисленны, что пассив далеко превосходил все активы. Беспристрастная проверка счетов, безусловно, оправдала бы его.

Так значит Фуке был невиновен? Подобное ут­верждение оказалось бы чрезмерным преувеличени­ем. Справедливее назвать его козлом отпущения: Людовик XIV хотел упорядочить финансы и испра­вить нравы государственных деятелей. Ему нужен был пример. Мазарини, в тысячу раз более повин­ный в лихоимстве, уже переселился к праотцам, да и вряд ли король пошел бы на то, чтобы разобла­чить министра, которому он был обязан своим тро­ном. И Никола Фуке заплатил по чужим и своим счетам.

ЕВРОПА: ХОРОШИЕ ДЕЛА, ХОРОШИЙ НАВАР

ЕВРОПА:

ХОРОШИЕ ДЕЛА, ХОРОШИЙ НАВАР

Недоверие, которое тяготеет в старой Европе, и особенно во Фран­ции, над богатством, и порождает присущий только нам стиль жизни миллиардеров. Чтобы не обострять зависти, лелеемой профсоюзами на протяжении десятилетий, богатые, несмотря на весь свой пре­стиж, должны блистать добродетельной скромностью и никогда не нарушать неуместными выходками правила этикета. Крикливые экс­центричности американских набобов, эти самодовольные демонстра­ции своих долларов и роскоши самого дурного тона забавляют французскую публику только потому, что для нее это лишь теат­ральное представление, разыгрываемое в далеком и мифическом Эльдорадо. Но она не потерпела бы ничего подобного у себя дома. Миллиардер Старого Света обязан считаться с прошлым, быть со­ставной частью того общества, которое сохранило в большей степе­ни, чем кажется, свои ценности аристократического хорошего вкуса. В отношении же манер у нас даже низы общества проявляют извест­ную утонченность, презирая нуворишей и относясь чуть ли не с обо­жанием к принцам крови, если они находятся на своем месте.

Сколь бы ни были велики богатства монархов прошлого, не они определяли их авторитет. Щедрость Медичи имела общественный смысл. Ни в каком случае они не могли быть просто собственника­ми: пожертвования на церкви, бедных, дары городу, покровительство литературе и наукам были для них государственным служением, мо­ральной, политической и экономической обязанностью в отношении всего общества. Богатство оправдывалось лишь при условии, что оно служит всем.

Французская Революция провозгласила частную собственность неотъемлемым правом (как и было записано в Декларации Прав Че­ловека), с которым связывались понятия шш, аЬизиз и Ггис(из*, что придавало деньгам определенного рода независимость от общества. Собственность освобождалась от всех моральных обязательств и во­обще от любых ограничений. Она уже не связана никаким долгом, который мог бы мешать наслаждаться ее плодами или ставить пре­дел ее увеличению. Канули в прошлое такие обычаи, как обязан­ность феодального сеньора защищать и оказывать покровительство своим людям или взаимный договор между крепостным и помещи­ком. В XIX в. владелец фабрики - это только собственник и ничего более. Своего служащего он может уволить в любое 'время, когда захочет. Зависящий от его милости работник - лишь инструмент, рабочая сила, которую всегда легко прогнать. Деньги порождают смелую и беспощадную логику и сталкивают с теми, кто выражает

* Пользование, распоряжение и выгода (лот.).

ненависть все более и более угнетаемого народа и кто не понимает, на чем вообще может основываться легитимность этих новых хозяев. Именно с таким ненормальным положением, которое ввергает мир труда в отчаяние, и пришлось встретиться суперкапиталистам XIX в. Они должны были употребить все средства, чтобы придать своим слишком уж кричащим богатствам хоть какую-то видимость законности. И то, как это делалось, весьма показательно. Они стали наряжаться в обноски старой аристократии и прикидываться, будто играют ту же роль, что и принцы былых времен. Именно с этой целью новые династии прошлого века, едва возникнув и сделавшись известными, стали поспешно восстанавливать разрушенные замки, заключать союзы со старой знатью, перенимать ее вкусы и привычки и, если представлялся случай, украшать себя ее титулами. «Бароны Ротшильды» развлекались псовой охотой, а Круппы превратились вдруг в Круппов фон Боленов, Это был настоящий штурм дворян­ских грамот, гербов и аристократических дипломов. Невест из хоро­ших семейств покупали буквально на вес золота. Были опустошены антикварные лавки, и почти все завели у себя интерьеры в стиле XVIII в., излучавшие аромат старой Европы, аристократии и столет­них традиций. Все это, конечно, была только видимость. На самом деле, они отнюдь не искали себе славы блистательных принцев прошлого. Им требовалось лишь одно-хоть как-то усыпить нена­висть толпы, для которой они, несомненно, предпочли бы остаться неизвестными. Конечно, в наше время положение несколько измени­лось. Новые богачи уже не те, что прежде. И на французской земле мы видим теперь миллиардеров нового типа, словно сошедших с американской картинки. Может быть, самым характерным среди них стал Бернар Тапи. Авторитет этого человека в глазах толпы основан на всей его энергичной манере вести себя, на том апломбе, с которым он пренебрегает всеми табу. Его меньше всего беспокоит, что проис­ходит он не от крестоносцев. Ему наплевать и на элегантность, и на хороший тон. Это зеН-гаао'е тап, предприимчивый и готовый поста­вить все на одну карту; именно такой, какие нам нужны теперь для выхода из кризиса. Этот человек не стесняется делать сам себе рек­ламу, не блистает художественным вкусом и предпочитает быть спонсором футбола, а не меценатом художников и писателей. Он позволяет себе такие выходки в печати и на телевидении, что не­вольно хочется ему аплодировать. «Другие времена, другие нравы». Это уже особая манера заставить толпу забыть про свои богатства. Ту толпу, которая смотрит на него с легкой усмешкой нетерпения... Как если бы она следила за эквилибристом, шепча про себя: «Да ведь он сейчас свернет себе шею!»

Впрочем, что бы ни делали капиталисты Старого Света, стараясь приспособиться к жизни, живут они все-таки в изоляции, как бы на краю общества, в своем позолоченном маленьком мирке. Столь свой­ственные им дух предпринимательства и амбициозности, вкус к рис­ку, даже их отвага, всегда так или иначе сталкиваются со стереоти­пами окружающего общества, которое в значительно бблыпей мере, чем принято думать, сохранило прежние ценности иерархии и по­рядка. И в этом обществе, несмотря на все свои деньги, они всегда будут на плохом счету.