Теория и практика. Когда мы говорим о новом порядке вещей, который, по нашему мнению, установится после будущей революции

Когда мы говорим о новом порядке вещей, который, по нашему мнению, установится после будущей революции, нам обыкновенно возражают:

— „Все это — теория; оставим ее на время в стороне и займемся практическим делом (решением вопросов о выборах, например). Подготовим переход власти в руки рабочего класса и тогда мы увидим, что может дать революция”.

Но есть что-то недоговоренное в этих словах, и это заставляет усомниться в справедливости и даже в искренности этого рассуждения. Дело в том, что у каждого из возражающих нам есть своя определенная теория относительно того, как должно организоваться общество на другой день, или, вернее, в день революции. Они все пользуются своими теориями, твердо держатся за них и пропагандируют свои идеи; их поступки являются логическим следствием их убеждений.

В сущности говоря, слова: — „Не обсуждайте теоретических вопросов” сводится к следующему: — „Не оспаривайте нашей теории и помогите нам осуществить ее”.

В самом деле, вы не найдете ни одной статьи в газете, в которой бы не проскальзывали взгляды автора на то, какова должна быть в будущем организация общества. Слова: „Рабочее Государство”, „организация Государством производства и обмена”, „коллективизм” (ограничивающийся коллективной собственностью на орудия производства и отвергающий предоставление в общее пользование всех продуктов), „тактика партии”, и т. п., — все эти слова непрерывно встречаются во всех газетах и брошюрах. Те, которые делают вид, что не придают никакого значение „теориям”, на деле усердно пропагандируют свои теории. И в то время, как мы избегаем подобного рода обсуждений и споров, другие распространяют свои идеи и концепции, сеют новые ошибки, с которыми нам придется бороться. Достаточно будет упомянуть о книге „Квинт-эссенция Социализма”, Шеффле, австрийского экс-министра, который под предлогом защиты социализма стремится спасти буржуазный порядок во время предстоящего разгрома. Книга эта, в которой так сильно чувствуется экс-министр, не имела, правда, успеха среди немецких и французских рабочих; но его идеи, приправленные несколькими революционными фразами, пропагандируются ежедневно.

Да это вполне естественно. Человеческому уму не свойственно приниматься за работу разрушения, пока у него нет хоть некоторого представление о том, чем он заменит разрушенное им. — „Учредят революционную диктатуру”, говорят одни. — „Провозгласят правительство, состоящее из рабочих, и ему поручат организацию производства”, говорят другие. „В освобожденных Коммунах все будет предоставлено в общее пользование”, говорят третьи. Но все без исключения составили себе определенное понятие о том будущем, к которому они стремятся, и это сознательно или бессознательно отражается на их способе действия в подготовительный период.

Мы ничего не выигрываем, избегая споров о „теоретических вопросах”; наоборот, чтобы быть „практичными”, мы должны ставить их на обсуждение и всеми силами оспаривать и защищать наш идеал анархического коммунизма.

Если теперь, в период сравнительного затишья, мы не будем разбирать этих вопросов, когда же мы это сделаем?

В день революции, среди дымящихся баррикад, на развалинах старого здания, когда уже широко будут открыты двери будущему? когда надо будет иметь определенное решение и непреклонное желание привести его в исполнение? — Тогда будет уже не время рассуждать. Надо будет действовать, действовать немедленно, в том или другом смысле.

Предыдущие революции не дали французскому народу того, чего он от них ожидал, не потому, конечно, что он заранее слишком усердно обсуждал цель надвигающейся революции. Определение этой цели и обсуждение дальнейшего образа действия народ всецело предоставлял своим предводителям, которые неизменно обманывали его. Не существование определенной теории помешало народу действовать, а отсутствие какой бы то ни было теории. Буржуазия в 1848 и в 1870 году прекрасно знала, что она будет делать в тот день, когда народ низвергнет правительство. Она знала, что она захватит власть, заставит народ выборами санкционировать свое правительство, вооружит мелкого буржуа против крестьянина и рабочего и, имея в своем распоряжении войска, пушки, пути сообщения и деньги, сумеет справиться с трудящимися массами, если они посмеют предъявить свои права. Буржуазия знала, что она будет делать в день революции.

Но народ не знал этого. В вопросах политических он слепо следовал буржуазии; в 1848 году он повторял за ней: „Республика и всеобщее избирательное право”; в марте 1871 года, он вместе с мелкой буржуазией провозглашал Коммуну. Ни в 1848, ни в 1871 году, у него не было никакого представления о том, как приступить к решению самого насущного вопроса, вопроса о хлебе и труде. „Организация труда”, этот лозунг 1848 года (призрак, воскрешенный недавно немецкими коллективистами в несколько измененном виде), был настолько неопределенный и расплывчатый, что ничего не говорил народу; то же самое мы можем сказать о коллективизме Интернационала 1869 года во Франции. Если бы в марте 1871 года кто-нибудь спросил всех работающих над осуществлением Коммуны, как приступить к решению вопроса о хлебе и труде, какую ужасную какофонию противоречивых ответов ему пришлось бы услышать! Надо ли было от имени Парижской Коммуны захватить мастерские? Можно ли было коснуться домов и объявить их собственностью восставшего города? Надо ли было захватить все съестные припасы и произвести раздел? Надо ли было объявить все богатства, накопленные в Париже, собственностью всего французского народа и воспользоваться этим могучим средством для освобождения всей нации? — Ни на один из этих вопросов народ не мог дать определенного ответа. Интернационал, отвлеченный непрерывной борьбой, не успел основательно обсудить всех этих вопросов. — „Вы разводите теории”, говорили всем, кто только приступал к их разрешению, а Социальную Революцию определяли расплывчатыми и неясными словами: Свобода, Равенство и Солидарность.

Мы далеки от мысли выработать вполне законченную программу на случай революции. Подобная программа задерживала бы только работу; она послужила бы поводом к следующего рода софизмам: — „Раз мы не можем сейчас осуществить нашей программы, будем ждать и беречь нашу драгоценную кровь для более подходящего случая”.

Мы прекрасно знаем, что всякое народное движение есть шаг вперед к приближению Социальной Революции. Оно пробуждает дух восстания и приучает смотреть на установленный порядок (или вернее установленный беспорядок), как на нечто неустойчивое и непостоянное. Только немецкий парламентарист, — с его глупым высокомерием, — способен спрашивать: „Что дала Великая Революция, что дала Коммуна? ” Если Франция теперь — авангард революции, если французский народ революционер по своему уму и темпераменту, — то это объясняется только тем, что он испытал столько революций — революций, непризнанных доктринерами и невеждами.

Мы должны ясно и точно определить цель, к которой стремимся. И не только определить эту цель, но и подтвердить ее словом и делом, сделать достоянием всего народа, чтоб в день восстания она вырвалась из всех уст. Совершить эту работу гораздо необходимее и труднее, чем это предполагают; если цель наша и стоит как живая перед глазами небольшого числа избранных, то она совсем не ясна для большей части народа, на который непрерывно влияет пресса буржуазная, либеральная, коммуналистическая, коллективистическая и т. д., и т. д.

От этой цели зависит наш образ действий, как сейчас так и в будущем. Различие между коммунистом-анархистом, коллективистом-авторитаристом, якобинцем и коммунистом-автономистом заключается не только в их понимании будущего идеала. Оно проявится не только в день революции, оно заметно и сейчас в каждой мелочи, в оценке каждого поступка, в каждом слове. В день революции, коллективист-государственник засядет в Парижской Городской Думе и будет оттуда издавать декреты относительно преобразования режима собственности; он постарается утвердиться как правительство, грозное, входящее во все проявления народной жизни, вплоть до самых мелочей. Коммуналист-автономист тоже поспешит в Городскую Думу, тоже утвердится там, как правительство, и попытается повторить историю Коммуны 1871 года, запрещая народу коснуться святой собственности до тех пор, пока Совет Коммуны не найдет это своевременным. А коммунист-анархист завладеет немедленно мастерскими, домами, хлебными амбарами, словом всеми общественными богатствами, организует в каждой коммуне, каждой группе производство и потребление всеми членами сообща, и постарается удовлетворить всем потребностям групп и коммун.

Это различие отражается в мельчайших проявлениях нашей жизни, на нашей ежедневной работе. Каждый человек стремится установить некоторое согласие между своими поступками и той целью, к которой он стремится; и потому между коммунистом-анархистом, коллективистом-государственником и коммуналистом-автономистом существуют непримиримые разногласия относительно их образа действия в данный момент.

Это различие существует, и мы должны с ним считаться. Пусть каждый выскажет откровенно свою цель и свои идеи; они будут обсуждаться в собраниях групп, и из столкновения разноречивых взглядов и мнений выработается общая идея, к которой присоединится большая часть народа.

Да и теперь есть несколько пунктов, на которых сходятся все группы; это — борьба с капиталом и защитником капитала — правительством. Все искренние социалисты, каков бы ни был их идеал будущей организации общества, сходятся на том, что экспроприация капитала будет результатом будущей революции. Каждый социалист, к какой бы партии он ни принадлежал, должен поддерживать борьбу, подготовляющую экспроприацию. Чем чаще будут встречаться различные группы, чем больше они будут обсуждать интересующие их вопросы и явления, тем скорее произойдет соглашение относительно того, что предпринять во время Революции.

И если мы хотим, чтоб в день разгрома, народ единодушно выставил наше требование, мы должны непрерывно распространять свои идеи и ясно выставить свой идеал будущего общества. Если мы хотим быть практичными, мы должны заняться тем, что реакционеры называют „утопиями и теориями” Теория и практика должны составлять одно целое, чтоб победа была на нашей стороне.